Сибирский папа

– Вот, – сказала мама. – Довольна?

Я не понимала, почему мама вдруг так агрессивно со мной разговаривает, как будто я спрашиваю о чем-то нехорошем, неприличном, требую чего-то. Я промолчала – ведь она сама всегда так делает, когда ответить сложно. Не надо говорить ерунды, саму тебя заводящей в тупик, – просто молчи.

– Да, я не говорила тебе. А зачем? – продолжала мама.

Я молчала.

– Всё сложно. И даже сейчас объяснить сложно, хотя я думала – годы пройдут, и всё станет понятнее.

Я молчала.

– Толя, он… Ну, в общем, я… А твой папа, Вадик, то есть Якин… он… – Мама вдруг начала плакать.

Если иметь в виду, что плачущую маму я никогда раньше не видела – мама плакала на похоронах бабушки, но до них нам всем было еще жить и жить – я испугалась.

– Мам…

– Что, Маша? Зачем тебе вообще это? Тебе чего-то не хватает? Ну, увидела фотографию, и забыла – всё! Я-то думала – каким ты будешь подростком? Вот, оказывается, каким! Любознательным! – Мама хмыкнула, всхлипнула и еще поплакала, потом сказала: – Спрашивай.

– Как его фамилия? – без раздумий спросила я. – Тобольцев?

– Маша, Тобольцева – моя девичья фамилия, соображай головой, тебе уже скоро четырнадцать лет, а ты всё как маленькая. А Толя, в смысле тот Толя, который… – Мама с сомнением взглянула на меня, словно решая, говорить или не говорить, вздохнула и все-таки сказала: – Сергеев.

– А где он живет?

Мама пожала плечами.

– В Сибири.

– А где в Сибири? Сибирь большая.

– Где-то.

И всё. Мама не хотела больше ничего говорить. Я пыталась спросить что-то у папы, он тоже отказывался, тут же прятался за маму или в свои тетрадки, смотрел на меня беспомощно и растерянно, и я отстала. Не хотят говорить – не надо.

Прошло еще два или три года. Я повзрослела. Пошла в одиннадцатый класс, у меня с весны еще появился серьезный поклонник в школе, Голубев Егор, троечник, спортсмен, на год меня младше, высокий, красивый, блондинистый, популярный у девочек, наглый и очень глупый, не дававший мне прохода. Появился и закрепился. Серьезность его намерений заключалась в том, что он для начала разогнал моих вечных неудачливых поклонников Трясова и Панюськина, а потом принялся ухаживать сам: то и дело толкал меня на переменах, прятал мою сумку, однажды подбросил мне открытую пачку сигарет и подошел вразвалочку, громко спрашивая: «Маш, не ты стырила мои сигареты?» Глагол «стырила» звучал гораздо грубее. И я не знаю, как это связано (а в нашем организме всё очень сложно взаимосвязано), но чем больше ко мне приставал Голубев Егор, тем чаще я вспоминала ту странную историю о человеке с пшеничными усами, стоявшем на пороге роддома и державшем меня на руках. Счастливая (вроде как) мама, прислоняющаяся к нему головой, растерянно и чуть тревожно смотрит в камеру. Я (а ведь это точно я, кто же еще?!) – где-то там, завернутая в одеяло с кружевами (Почему, кстати, одеяло? Лето же! Я же летний человек, родилась в самом начале июля!) – ничего пока не знаю, о том, что было, что будет…

И я взяла и нашла его в сетях, это было достаточно сложно, людей с именем Анатолий и фамилией Сергеев оказалось очень много, несколько тысяч. Я искала очень долго, в какой-то момент подумала, что это невозможно. Пока однажды не наткнулась на страницу Анатолия Сергеева, окончившего физфак МГУ приблизительно в то же время, что и мой папа. Может быть, это ничего не значило, но у меня как-то сильно стукнуло сердце. На странице у него на главной фотографии был какой-то невнятный пейзаж: озеро, мостки. По нескольким другим фотографиям тоже было невозможно понять, тот ли это человек с пшеничными усами, который стоял со мной на руках на пороге роддома, или нет.

Я не знала, что ему написать, решила поговорить еще раз с бабушкой, когда приеду летом, по телефону об этом так просто не поговоришь. Я просто поставила лайк под какой-то старой фотографией на его странице. Ничего толком не понятно – край лодки, река, закат. А он через некоторое время написал мне: «Привет, Маша!» На этом переписка закончилась, потому что умерла бабушка, и мы поехали на ее похороны, мне было тяжело и грустно, и совсем не хотелось начинать какие-то разговоры с непонятным мне человеком.

А потом прошло еще три месяца, и вот тогда-то я и написала: «Здравствуйте, я Маша Тобольцева…»

Сейчас, сидя в кафе, я достала фотографию, на которой я еще совсем ничего не знала о мире, я специально привезла ее сюда, чтобы показать ему и спросить: «Это вы? Что было потом?» Посмотрела на нее и убрала обратно в сумку. А сейчас я много знаю? Что у него были пшеничные усы, когда я родилась? Сижу неизвестно где, жду неизвестно кого. Послезавтра мой день рождения, как будто нарочно. Но я не выбирала время, когда лететь сюда, так получилось, очень удачно, одно к одному…

Я бы сама еще долго думала – надо ли мне встречаться с этим человеком, а тут подвернулась конференция, на которую я бы, может, и так поехала. Верю я или не верю в пользу таких мероприятий, но делать что-то надо – говорить, писать, объединяться с себе подобными по разуму и по духу. Может быть, взрослые люди, организующие это мероприятие, не очень хотят что-то менять, связываться с хозяевами заводов, спускающих в реки и озера грязь, с мусорными магнатами, но мы-то, студенты, на самом деле этого хотим, ведь сюда приехали одни энтузиасты. Даже билеты мы все брали за свой счет, летели в этой связи самым дешевым рейсом, самым старым самолетом, принадлежащим самой захудалой компании, приобретающей свои летательные средства на аэрокладбище где-нибудь под Дрезденом… Кто-то, конечно, считает, что конференции – это пыль в глаза, так серьезные вопросы не решаются. Их решают в другом месте и совсем другие люди. Митинги и то могут решить больше. Но я надеюсь увидеть здесь единомышленников.

– Здравствуй, Маша Тобольцева! – Человек, подошедший ко мне, меньше всего был похож на того, кого я ждала.

Я ждала, что придет очень высокий, худой человек с вздыбленными рыжеватыми волосами, пышными усами цвета колосков, торчащих во все стороны, плохо одетый и растерянный. А пришел хорошо сложенный, скорее плотный человек чуть выше среднего роста, в белоснежной рубашке, светло-голубых джинсах. Светлые волосы были довольно коротко, но не совсем под ежик подстрижены, на висках еле-еле пробивалась седина.

– Я опоздал, прости, дела. – Он виновато улыбнулся. И мне эта улыбка показалась знакомой. – Молодец, что дождалась. – Он положил на стол хороший новый телефон и изящную кожаную барсетку.

– Можно было позвонить… – пробормотала я, приподнимаясь, совершенно растерянная.

Конечно, это он. Он ведь назвал меня по имени-фамилии. Но он не похож на того человека из бабушкиного альбома. В сети на его странице шесть фотографий. И только на одной, черно-белой и совершенно невнятной, есть люди. На берегу большой реки стоят четверо мужчин, то ли военных, то ли рыбаков. Фотография явно старая, случайная, снятая наверняка на пленку, довольно нечеткая, зачем он поставил это фото на свою страницу, куда почти не заходит, непонятно. Наверное, чтобы я однажды увидела и поняла – это он. Да, я сто раз изучала эту фотографию, вглядывалась в лица. Увеличивала лицо человека, стоящего слева, в профиль. Сомневалась. И сейчас я понимаю, что человек слева, в профиль, смеющийся, – это он.

– Да, прости, только сейчас увидел, как сильно опоздал. Срочные были дела, неожиданные. Ну, здравствуй, Маша! – Он шагнул ко мне и решительно обнял меня. – Ты похожа на Валю… И на меня… Пожалуй, на меня больше. На фотографиях этого так не видно.

Я с сомнением посмотрела на мужчину. Даже в мыслях язык не поворачивается назвать его отцом. Зря я это всё затеяла. Чужой человек. Зачем я ему написала? Зачем я его нашла? Зачем приехала сюда? Я попыталась обойти его и пойти к выходу.

– Ты что? – удивился он и перегородил мне путь. – Подожди. Что такое? Ты обиделась, что я так сильно опоздал? Ну, прости, Машенька!.. Садись, перекусим. Я решил сначала с тобой сам пообщаться, а потом уже звать тебя в гости. Надеюсь, ты придешь к нам, познакомишься с… – он слегка запнулся, – с моей семьей, с твоим братом.

– Не знаю, – честно ответила я. Потому что я ничего не знала, вообще ничего – ни о нем, ни о себе, ни о своей маме, которая знает всё.

Накануне перед моим отъездом мама вдруг зашла ко мне в комнату. Я уже легла спать, только что выключила свет. Мама села на кровать, погладила меня в темноте по щеке и сказала:

– Я хочу рассказать тебе, как всё было, чтобы никто другой тебе не рассказал того, что должна рассказать я.

– Хорошо, – ответила я.

– Вот, – сказала мама. – Да. – Она глубоко вздохнула. – Очень трудно разрушать свой собственный прекрасный образ. Да. Ладно. Спи. – Мама поцеловала меня в лоб, поправила одеяло и вышла.

– Мам!.. – позвала я, не слишком надеясь, что мама вернется.

– Я не хочу, чтобы ты с ним встречалась, – сказала мама из-за двери, помолчала и снова заглянула в комнату, не заходя. – Зачем он тебе? Всё и так хорошо. А кто был прав, кто виноват… Ну я виновата. И что теперь? Или не виновата. Я всегда больше всего боялась, что начнется вот эта муть – что было, как было, кто виноват…Уйдите вы, наконец! – Мама отогнала Рыжика с Антипом, которые пришли и тоже сели рядом с дверью.

– Мам… – Я быстро встала с кровати и подошла к маме.

Мои мохнатые друзья восприняли это как сигнал, и тут же оба рванули занимать нагретое место на моей кровати. Мне было не до них, я хотела, чтобы мама сейчас не убежала от разговора и от меня. – Мама, мне всё равно, кто и в чем виноват – я же вообще ничего не знаю. Просто я хочу познакомиться с…

– Ну, говори, говори, – усмехнулась мама. – Со своим папой, да? А Вадик – кто? Уже не отец тебе?

– Отец.

Папа вышел из кухни и остановился на пороге моей комнаты, надевая вторые очки – одни у него уже были на лице.

– Фу ты! – сказал он. – Валюша, ты не видела мои очки?

– В руке у тебя! – почему-то очень сердито ответила мама.

– Нет, я не это хотел сказать… – Папа обнял нас обеих. – Вот давай я всё расскажу, а?

– Ты? – хмыкнула мама и слегка стукнула папу по плечу. – А что ты знаешь? Что? Рассказчик… Всё. Крайне тяжело с вами разговаривать! С обоими!

– Валюша… – Папа, естественно, поплелся за мамой в кухню, на ходу сдергивая обе пары очков и держа их в одной руке. Второй рукой папа делал мне жесты, которые должны были означать: «Успокойся! Всё хорошо! Не надо ничего сейчас выяснять!»

А мама так мне ничего и не сказала.

Сейчас я взглянула на своего биологического отца и повторила:

– Я не знаю, поеду ли я к вам.

– К тебе, – поправил меня он. – Давай ерундой не занимайся, на «вы» меня звать не надо. Как вышло, уже не исправишь, все были в чем-то неправы. Но ты молодец, что нашла меня. Ты голодная? Голодная.

Я попыталась возразить.

– Я вижу, голодная, – тепло улыбаясь, кивнул он.

– Здесь… гм… – Я решила всё же предупредить его, что ресторан дорогой, хотя он сам уже просматривал меню с совершенно невозмутимым лицом и на вид не был такой уж бедный, как я почему-то себе представляла. – Здесь дорого. Думаю, обедать здесь не будем.

На самом деле из-за разницы во времени я и не хотела есть. В Москве только девять часов утра. Мама с папой сидят за столом и смеются, обсуждая что-то свое, физическое. А что им еще обсуждать? То, что я улетела в Сибирь и сижу сейчас в ресторане с человеком, чья кровь во мне течет?

Как странно… От какой-то нереальности ситуации у меня даже стала кружиться голова и мне стало нехорошо. Я взглянула на запертое окно.

– Душно. Нельзя открыть?

– Можно, – улыбнулся мой… отец. А как мне его называть?

Он сделал какой-то неуловимый жест, и тут же около нашего стола оказался официант, тот самый, деликатно предупредивший меня, чтобы я особенно здесь ничего себе не набирала. Бывают, наверное, такие глупые девушки, которые сначала заказывают, а потом уже складывают числа… Пирожное, еще пирожное, чай, бокал вина – для красивой фотографии это необходимо – сейчас очень модно фотографировать все сквозь бокал красного вина… И чтобы было видно, что ты не дома сидишь на дырявом диване, и тем более не в общаге с большими тараканами по углам, которые норовят залезть в твою чашку с кофе и хрустнуть на зубах в самых неподходящих момент, когда ты отпиваешь глоточек и мурлычешь в камеру: «Кофе… из Гватемалы… я была там летом… да…», а в хорошем ресторане. А потом тебе приносят счет. Я знаю девочек, которые тратят почти всю стипендию, чтобы сделать такой снимок и поставить в сеть. Зачем? Чтобы люди думали, что они богатые и успешные. И родители у них богатые и успешные. Успели прибежать туда, где весело и ярко, где на большой мировой рулетке вращаются деньги, много денег…

Мои тоже успешные, тоже успели на свет, только маршрут у них другой был, они бежали в свою сторону. Там тоже светло, но по другой причине – там светит мировой разум, который, возможно, и есть первопричина всех вещей. Так говорят мои родители, которые выбрали такой вот путь, не ведущий к раздаче больших денег. И я ими очень горжусь. Потому что мои родители – редкие люди, они живут наукой, у них есть настоящий смысл в жизни. Поэтому они всегда бодры, в хорошем настроении, здоровы и дружны.

Официант открыл фрамугу, оглядываясь на нас с отцом. Интересно, со стороны понятно, что мы – дочь и отец? Из окна сразу потянуло свежим воздухом, и мне стало чуть получше. Тем более, что воздух в городе, где живет мой отец, хороший. Я прочитала об этом еще до поездки. Раньше был хуже, пока не закрылись четыре завода. Кто-то умудрился написать в сети, что – вот, какие прекрасные настали времена. Работы нет, но зато воздух чистый, ходи гуляй, дыши, смотри на реку, думай о вечности.

– Ну что? Мясо будешь? Здесь хорошо готовят. Салат? Десерт? Что хочешь? – Отец улыбался.

Я пожала плечами. Я бы хотела знать, чему он так рад. Видеть меня?

– Что я хочу… С вами поговорить.

– С тобой.

– Я постараюсь привыкнуть, но вы мне чужой. – Не знаю, зачем я это сказала, это вышло как-то само собой.

– Хорошо. То есть это плохо, но ладно.

Я смотрела на отца и понимала, что могу сейчас спросить его обо всем. И почему я не Сергеева, и почему он живет в Сибири, и почему его столько лет не было – я даже не знала о нем… Но отчего-то у меня язык не поворачивался. Вместо этого я спросила:

– Чем вы занимаетесь? Мои родители – ученые. А вы?

– А я… – Он хмыкнул. – А я тоже сначала был ученым, хотел быть, а потом понял… Ну, в общем, Машенька, я не ученый. Если коротко.

– А кто?

– То есть ты вот так – без подъездов, без подкатов… Вопрос ребром, да? – Он улыбнулся и стал очень симпатичным. Тем более, что его не портили усы. Мне тоже, как и маме, не нравятся мужчины с усами, особенно с пышными. А у него… усов не было. Вот почему еще он совсем не был похож на того мужчину со старой фотографии.

– Ты ничего не знаешь обо мне?

– Нет.

– А почему так всё вышло, знаешь?

– Нет. Но хотела бы знать.

– Смело. Валюша всегда была очень смелой девушкой. Выглядела-то как ангел… – Он быстро провел по коротким волосам, как будто сбрасывая что-то невидимое. – Не будем обсуждать твою маму, хорошо? Я мог бы воспользоваться тем, что ты ничего не знаешь, но я человек порядочный… – Он так это сказал, подчеркнул, как будто сейчас кто-то мог с ним поспорить. – Я тебе кратко скажу: просто я не подошел твоей маме. А Вадик подошел. И она…

У меня в телефоне появилось сообщение. Я открыла фотографию, которую мне только что прислали родители. Мама с папой сфотографировались за столом – я же так и думала, что они завтракают! – и была приписка: «Пора вставать! Мы тебя любим!» Они же не географы, они физики, они посчитали время в другую сторону, думали, что сейчас полседьмого утра. Я на самом деле просила их меня будить (тоже по глупости!), чтобы не проспать будильник – я могу выключить его и спать дальше, и чтобы у меня было больше времени на всё, но сейчас вообще-то уже половина первого… Я послала родителям сердечко и отложила телефон.

– Мальчик? – спросил отец, довольно нейтрально, но с интересом.

– И девочка, – кивнула я. – Валюша и Вадюша, мои родители.

Отец внимательно посмотрел на меня.

– Палец в рот не клади?

– Попробуйте.

– Похожа, да. На мою первую жену похожа, на Валю.

– Мне кажется, я на вас похожа, – сказал кто-то внутри меня, тот, кто любит высказываться некстати.

– Мне тоже так кажется, – улыбнулся он.

Улыбкой – вот чем мы похожи. Как же это странно… Как можно улыбаться так же, как человек, которого ты видишь второй раз в жизни? В первый я еще была в том возрасте, от которого у нас не остается воспоминаний – никто не помнит, как начал ходить, как спокойно проходил под столом и не мог сам залезть на стул, тем более не помнит, как его вынесли из роддома или как он увидел белый свет…

– А есть у тебя мальчик? Парень, молодой человек…

Я подумала секунду. Есть или нет?

– Вьются вокруг двое. Но в том смысле, в котором вы говорите – нет.

– Ты знаешь мои смыслы?

Я промолчала. Не такой уж он и простой. Симпатичный, не отнимешь… Но разговор пока не получается.

Отец заказал обед себе и мне, я не стала отказываться от еды, но уточнила свой заказ. Выбрала еду, похожую на еду, а не на инсталляцию современного художника.

– Ты вегетарианка? – уточнил отец, когда мне принесли тарелку овощного супа.

– Нет.

– Привыкла экономить на еде?

Я пожала плечами.

– У нас дома нет культа еды. Мы все готовим, и мама, и я, и… – я чуть запнулась. Почему? Только что я спокойно произносила это слово. И всё же я договорила: – … и папа. Но у нас принцип – поели и забыли. Родители живут в своем мире.

– А ты? В каком мире ты живешь?

– Вам на самом деле интересно?

– Конечно.

– А раньше почему не было интересно?

– Всегда было интересно.

– Почему вы тогда со мной не общались?

– Будешь называть меня на «ты», скажу.

Я заколебалась. Абсолютно чужой мне мужчина. Нет, конечно, это он. И зовут его Анатолий Сергеев, и мама сказала, что это он… И улыбка у него, как у меня – на щеках обозначаются две внятные ямочки… Но странное чувство меня не покидало, а родственное – пока не возникало. Я ведь хотела знать – какой он. Зачем мне это было нужно, теперь никто не поймет. Вот он, сидит передо мной. Но только я не знаю, какой он. Человек и человек. Я же не вдумываюсь, какая мама. Мама и мама – самая лучшая, всё как положено. И Вадик – самый лучший…

От своей собственной мысли я вздрогнула. Я никогда папу Вадиком не зову, потому что он – папа. Валюша и Вадюша – это звучит шутливо, даже снисходительно, а на самом деле – это объединение такое, биологически-интеллектуальное, и Вадик – мой папа, любимый, родной, хороший, он иногда раньше мамы понимает, что я заболела, он всегда выбирает мне именно те подарки, которые я ждала, останавливает маму, если она, не разобравшись, начинает меня ругать ни за что… Я взглянула на Сергеева. Может быть, уйти? Встать сейчас, оставить этот невкусный суп, похожий на слишком соленую оранжевую кашу, и перестать ломать комедию… Потому что всё это какая-то комедия. Всё это неправда. Я положила ложку.

– Что? – Сергеев сразу заметил, что я собираюсь встать, сам встал и взял меня за руку. – Подожди. Я так и думал, что это будет непросто. И я считаю, что Валя была неправа, что всё так решила. Но у нее было право, она мать, она тебя родила. Хотя это было неправильно.

– Что родила?

– Что решила за всех.

– А что было-то? – не выдержала я. Какая у них правда, о которой они мне сказать не могут?

Сергеев, не отпуская моей руки, усадил меня на диванчик, на котором сам сидел напротив меня, и попытался обнять.

– Нет, пожалуйста, я… – Я, понимая, что обижаю его, отодвинулась. – Я совсем не чувствую нашего родства. – Я увидела, как взглянул на нас все тот же официант. Думает, наверное, что взрослый дяденька привел девчонку…

– Ужасно. Я так и говорил Вале. Но она не хотела, чтобы у тебя в сознании было два отца. Вот – как она хотела, так и получилось. Меня в твоей жизни нет. Она говорила – это разорвет твое сознание. Хотя, что тут такого? Многие так живут.

– Многие живут плохо, Анатолий, – сказала я.

– Как ты меня называешь?! Нет уж, извини. Если отцом не можешь звать, не зови никак. Ладно, пойдем. Обед не заладился. Давай я тебе город покажу. Он мне не родной, но родным стал.

Я взглянула на Сергеева. Он так это сказал, как будто с особым смыслом. Просто вышло так, наверное.

– А родной какой?

– Я из Подмосковья. Когда с Валей расстались, я уехал подальше. Тут и вторую жену встретил, и жизнь совсем по-другому пошла. Я тоже МГУ окончил, на два курса старше их, – Вали и Якина. И работать начал в лаборатории. А когда уехал – где там было наукой заниматься? Я ткнулся туда, ткнулся сюда, институты как раз разваливались и закрывались, я в научный городок поехал, в Новосибирск, но там и денег не было вообще и по моей теме ничего не велось, предложили заниматься в чужом проекте, я не стал. Всё тогда так было… И я решил попробовать себя в другом. Знаешь, как в сказке про мужика, который вел на рынок продавать корову, а вернулся домой с котом. Вот и я. Думал, уеду от всего, от того, что не получилось, спрячусь в науку, быстро смогу защититься, сделаю то, что собирался, докажу Вале, что я лучше Якина, у меня уж очень тема интересная была… А в результате совсем ушел из науки. Думал – на год-два, пока устроюсь. А всё так закрутилось, у меня стало получаться. Купил – продал, еще купил – еще продал, появились деньги… Кто-то хочет заработать и разоряется, а я хотел временно перебиться, метался, и у меня как-то пошло-поехало. И оказалось, что это совсем неплохо. А тут и вторая жена… Ну и… Всё думал – вот еще заработаю, чтобы жить где было, машину куплю, и всё. А понравилось как-то, наверное, я не такой одержимый ученый, как твои родители. Другой азарт, другие законы. Ты так слушаешь меня, что мне хочется всё рассказывать. Не помню уже, чтобы я так долго говорил, да еще и трезвый. Мы же не будем пить за встречу?

– Я не пью, – пожала я плечами. – И вам не советую.

Сергеев засмеялся.

– Взрослая дочь… Хорошо. Да, взрослая дочь, которую совсем не знаешь, но которая на тебя так похожа… Это, конечно, сильно меняет твою жизнь.

– А родители ваши живы? Мои бабушка с дедушкой?

Сергеев как-то повел плечами.

– Бабушка с дедушкой… – повторил он. – Валя отрезала тогда: «Не будет сложного мира и непонятных отношений!» Поэтому не знаю, как тебе ответить. Тем более, что отца моего давно нет, а мама… – Сергеев потер висок. – В прошлом году ездил в Москву, не повидался, дернули меня… Да, мама в Подольске, перед фактом ее когда-то поставили… Она… – Он как-то запнулся, подбирая слова, – привыкла жить в своем мире.

– Значит, теоретически есть еще бабушка, – проговорила я, надеясь, что когда-нибудь мы еще поговорим об этом. Сейчас он явно не хотел продолжать и лишь развел руками.

Пока мы разговаривали, его телефон несколько раз вибрировал, он каждый раз взглядывал, кто звонит, но не отвечал.

– Мне на самом деле нужно идти, – сказала я. – У нас программа, скоро начинается конференция.

– Хорошо, – кивнул он. – Тогда до вечера. Я тебя отвезу и заберу, когда ты мне позвонишь. В университет ведь ехать? Там конференция?

– Вы знаете? – удивилась я.

– А то! – подмигнул мне мой отец.

Да, отец. Я же видела свое свидетельство о рождении, первый раз увидела в четырнадцать лет, когда пошла получать паспорт. Там было написано: мать – Тобольцева Валентина, русская, отец – Сергеев Анатолий, русский. И заполняя потом всякие анкеты, я уже сама писала в графе «отец» другого человека, не папу. Я пыталась спросить маму и папу, но они отшучивались и отмахивались: «Не обращай внимания! Бюрократия!» Но это не бюрократия, а что-то совсем иное, чему я пока просто точного слова не знаю. И зачем так сделали родители, я тоже не понимаю. «Чтобы у меня не разорвалось сознание!» А теперь оно у меня не разрывается?

– А вы чувствуете, что я ваша дочь? – спросила я Сергеева, когда мы вышли на улицу.

И не надо было заседать в ресторане. На улице был такой чудесный день. На площади было очень красиво, реку не было видно, но она чувствовалась. Воздух в городе был гораздо лучше, чем в моем районе в Москве.

– Лучше бы мы с вами где-нибудь на реке посидели.

– Посидим, успеется. Ты хочешь увидеть реку?

– Я хочу подышать свежим воздухом.

– Подышим, но в другом месте. Ты же в Сибири, Маша. Поездим, посмотрим красивые места.

– Я через два дня улетаю.

– Это мы еще посмотрим, – подмигнул Сергеев. – Садись. Вот этот танк – мой.

Его машина на самом деле больше всего была похожа на огромный красивый танк, чистый, блестящий. Если бы танки бывали такого цвета – молочного шоколада. Понятно… Что-то становится понятно… И еще больше непонятно. Я взглянула на Сергеева.