Память сердца. Для семейного чтения

Память сердца

Для семейного чтения

Людмила Худякова

© Людмила Худякова, 2021

ISBN 978-5-0053-7995-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Память сердца

Память

Пожар вмиг охватил завалинку, стену спальни и запылал с испепеляющей силой. Вскоре в блеске огня был виден весь ночной деревенский проулок. Блики огня засверкали на окнах соседнего дома, где жили Дарья и Лаврентий Ерыкаловы. Они выглянул в окно и вскоре с вёдрами выскочил Лаврентий с сыном Петром, к ним присоединились Степан с сыновьями, встали в шеренгу, набирали воду в соседнем колодце, передавали по цепочке ведро с водой, но пожар всё усиливался.

С подойником прибежала Агафья, жена Степана, а Дарья с иконой, читая молитвы, стала ходить вокруг своего дома. С вёдрами прибежали жители соседних домов, образовали вторую шеренгу, но пожар, смеясь над ними, перекинулся на амбар, за которым находилось хозяйство Ерыкаловых. С иконой прибежал дьяк, но вскоре поставил икону к дереву и тоже включился в работу: стал лопатой набирать землю и кидать на горящие брёвна, одновременно читая молитву. Тёмной ночью в освещённой пожаром деревне Большая Грязнуха царствовали пляшущие языки огня, вырисовывая напряжённые потные лица.

Из сарая выпустили кур с петухом и козу. Куры кудахтали, петух кукарекал, огонь трещал, коза блеяла, бабы кричали, что в доме Любка.

– Пьяная опять, верно, если не выскочила.

– Ясно, пьяная. Вечёр, когда ставнями окна закрывала, слыхала голоса, гармонь играла, песню «Сударушку» мужик пел, – частила Агафья.

Окно кухни затрещало, запылало, и из него выпал Семён, очередной хахаль Любки из соседнего села; от него разило дымом и самогоном, лицо и руки обожжены, рубаха в подпалинах. Женщины облили его водой, стали оказывать помощь. Упала кровля, Любка так и не вышла. Пожар потушили, когда и тушить-то было нечего. Любку не спасли. Труп нашли в сенях под ещё тлевшей балкой.

Но ещё долго у сгоревшей избы толпился народ: одни уходили: ждала утренняя работа после бессонной ночи, другие приходили, услышав о трагедии; отгоняли ребятишек, которые норовили оказаться в первых рядах. Весть о пожаре разнеслась по всем 570 дворам села Карпухинского. В тот же день приехал участковый уполномоченный, следователь и человек в форме пожарного инспектора. Весь день они искали свидетелей преступления, посетили все близлежащие дома, но никто ничего не знал.

Павле Шишиной о пожаре рассказала золовка Надежда, когда они провожали утром коров с пастухом.

– Уснула с Яковом, проснулась с ним, – рассудила Паша. Бог милует. Усвоил обещание, данное деду Михаилу: держаться в стороне от дома Любки.

Пришёл как-то свёкор Михаил Иванович, когда Паша со слезами на глазах трёхмесячную Зою кормила.

Не сразу выговорилась, но дед уже знал от дочери Надьки, что сын-гуляка ночи проводит с Любкой и её пьяной компанией, а у Паши молоко грудное пополам с горючими слезами.

– Не реви, – буркнул, вглядываясь в лицо малютки. На Якова как похожа. Глаза карие, тёмные волосики, сосёт, жадно приложившись к груди матери, а губёшки тоже аккуратные, вся в батьку. А тот не в меня, в жену.

У Михаила, что не год, жена Мария рожала детей, двенадцать их было, но в живых к этому времени осталось пятеро. Кто на войне сгинул, кто от болезни, Потапа смерть достала, когда в зелёных был, Афанасий вернулся после госпиталя больным. Все дети, кроме Якова, в него, крепкие, среднего роста, ширококостные. Яков же в мать чернявый, худощавый, ниже братьев. Любил пофорсить, одеться во всё новое и чистое, прогуляться с парнями по селу, хотя и учёнее был, и книг много прочёл, в Петрограде закончил курсы парикмахеров. Женился на красавице Марье из кулацкой семьи Романовых, в 1915 году дочь Лиза родилась.

В село наведывались то красные, то белые. Мужики от греха подальше в лес ушли, «зелёными» себя называли. Белые, красные и зелёные требовали продовольствия, всем скрепя зубы угождать приходилось: попробуй не дай. Но была у Михаила дальняя землянка, прикрытая хворостом, чтобы после этих набегов и семью прокормить мог. Деверь место подсказал, лесником в тех местах был. С сыновьями по ночам этот земляной амбар строили и – никому, даже жёнам (у баб язык длинный) не говорили, там деньги и золото, сохранённое после четырёх раскулачиваний, хранил, но даже и сыновьям не говорил о том, где их спрятал. Набеги на село продолжались с 18 по 22 год.

О приближении белых и красных сообщали жители села Клевакинского, где не одну бабу изнасиловали, а ту, которая вилами честь себя и мужа защищала, повесили после надругательства. Девок и молодых баб в селе Карпушинском прятали в подполье. Однажды в доме Романовых, где в то время жили Мария с Лизой, несколько дней стояли белые, потом их вытеснили красные. Несколько недель Мария, молодая жена Якова, пряталась в подполье. Когда безопасно стало, вылезла оттуда голодная, промёрзшая и совсем больная, возили к фельдшеру. Тиф. Дни были сочтены. Яков вернулся весной 21 года, а летом схоронил свою лебёдушку. После смерти Марии решил, что надо жизнь продолжать по-новому.

Забрав с собой шестилетнюю Лизу, поехал в Петроград, решив устроиться там парикмахером и дочь воспитывать. Приехал и не узнал город. Это был неудачный период для города, расположенного удалённо от сельскохозяйственных районов. Разруха на путях сообщения привела к перебоям со снабжением. В парках, в скверах, на улицах выращивали картофель. Заводы остановились, трамваи не ходили, не работали водопровод и канализация, для отопления разбирали доски тротуаров и даже деревянные дома. У магазинов выстраивались очереди, была введена карточная система. Из-за голода жители, оставляя дома и квартиры, уезжали в сельские местности. К 1921-му году город опустел, в нем жили 722 тысячи человек – в 3 раза меньше, чем накануне революции. После жестокого подавления мартовского восстания моряков в Кронштадте прокатилась волна арестов. Ненадолго задержался здесь Яков, вернулся к отцу, своего дома после раскулачивания Романовых не было, поэтому поселился у Михаила.

Но не дело молодому одному век коротать, тогда и сошёлся с Любкой к недовольству своей семьи.

Однажды в вербное воскресенье Михаил Иванович после посещения церкви решил поговорить с сыном о жизни. Во дворе встретил простоволосую, хотя прохладно ещё было, Лизоньку, погладил по голове, протянул пряник. Она взглянула на деда карими Яшкиными глазками, взяла гостинец немытыми ручонками, вгрызлась в него зубами. Вошёл в избу и сразу огорошил сына вопросом:

– Чего не женишься? Полгода прошло после смерти Марии. Лизке мать нужна, а то она всё к Романовым бегает. Ей семья нужна, а не отец-кобель.

– Так на ком? Молодухи да вдовы с детьми.

– Ты уже нашёл одну такую молодуху.

– Не твоё, отец, дело. После войны имею право на личное. Не учи жить.

– А Лиза как? О ребёнке подумай. Мать ей нужна.

Михаил не просто так завёл разговор. Была у него на примете Павла Дьячкова. Старше Якова, правда, да кто годы считать будет, и ростом повыше, но ведь с сантиметром никто за ними бегать не будет. А из богатой семьи, тоже неоднократно раскулаченной к этому времени. Самый большой дом в селе был у Павлы Артемьевны, земли много, скотный двор, лошади. Семьи что Павлы, что мужа её погибшего Ивана пользовались в селе уважением за трудолюбие, хозяйственность и доброту.

Павла в девках в селе первой красавицей была, скромная и образованная, муж Иван, лет на 8 старше её, был командиром белогвардейского отряда, худощавый, с большими серыми глазами, по характеру взрывной, храбрый, весёлый. На войне побывал, оттуда белым и вернулся. Погиб в 19. Крепко рыдала на похоронах, когда привезли, беда не ходит одна. Вскоре и маленький сын утонул, когда коров доила, хозяйство было большим, сама всё тянула, батраков нанимать запретила Власть Советов. Пусть и голодные, и полуодетые, но свободные, не батраки.

За мелким Васюткой соседские дети приглядывали. Вроде и речка Большая Грязнуха (так и село все местные называли) неглубока, но трёхгодовалому воды захлебнуться хватило. Осталась у Паши старшая дочь Наталья, большеглазая, кудрявая, очень тоненькая четырнадцатилетняя девчушка. Михаил знал, что воспитана Наталья так, как каждой бы девушке следовало: ответственная, образованная, скромная, по хозяйству помогает, по селу по ночам с парнями и девками не шастает. Помощница в хозяйстве будет, потом и замуж выдадим, и никаких «довесков» от Ивана. Павла – строгая, взрослая женщина и, по словам её родственника церковнослужителя, с которым только что ней разговаривал, религиозная; о Лизе позаботятся и воспитают достойно. Обо всём этом он и поговорит с Яковом, но не теперь, а, обдумав всё, после, и с бутылкой самогонки на Пасху. Думал старый, что если женит сына после смерти первой жены-красавицы, то и пить бросит Яшка, ведь не пил раньше.

Не стал Михаил тянуть быка за рога и разговор затеял, как и предполагал, в пасху. Яков противиться не стал. Он десятилетним парнишкой был, когда Иван с Пашей вышли из церкви. Она, красивая, высокая, была в белом платье, фате, с цветами в руках. Их обсыпали хлебным зерном, а потом и деньги кидали, он тоже схватил монетку. Потом на нескольких экипажах поехали кататься. Дети бежали следом. Свадьба была что надо. Павла и после похорон Ивана сохранила привлекательность, а сейчас Яша решил, что отец прав, и вскоре произошёл сговор. Но ещё до этого о предполагаемом сватовстве сообщила будущей невесте Таисия, жена Ивана, старшего брата Якова, получившая задание от мужа узнать, как Паша воспримет этот мезальянс.

Разговор с Тосей всколыхнул душу Павлы, для неё это была новая жизнь, полученная на четвёртом десятке. Проводив подругу, решила сходить в Спасо-Преображенскую церковь, построенную в 1907 году на радость всем сельчанам Карпухинского и Травянского приходов. Строили на радость, а сколько боли впитала в себя эта церковь. В 1917 в стране произошла революция. Не приняло Карпухинское и рядом находящееся село Травянское новую власть.

Спустя полгода в Травянском вспыхнуло восстание: местные жители арестовали председателя-большевика, членов совета и нескольких сельских коммунистов. Помогали им мужчины Большой Грязнухи, среди них был и Иван Дьячков. В Травянку приехал глава рабочей дружины Василий Головин с отрядом бойцов. Восстание было подавлено.

Иван вместе с мятежниками ушёл в лес. Сначала там и жили, изредка наведывался по ночам домой, зацеловывал всю, обещал вернуться; она плакала, крестила его и не говорила даже родным о его приходах. Весной группа присоединилась к белогвардейскому отряду, который погнал летом того же года через Большую Грязнуху бойцов 1-го Крестьянского коммунистического полка из Катайска. В июле побывал дома, но недолго, напоследок Паша дала мамину иконку-заступницу, но не защитила она его от земной беды. В 1919 похоронила и отпевала в этой церкви своего любимого и будто сама умерла, ссутулилась, постарела, волосы седые появились, глаза перестали улыбаться, скорбные морщинки появились у красивых губ.

Но не только личные беды принимала в себя эта церковь.1918 года в урочище Половинном был убит священник Александр Попов и еще восемь жителей Травянского, их отпевало духовенство Спасо-Преображенской церкви, скоро и эти служители культа погибли. В 1919 году прибыл Иван Пьянков, новый священник. А через год его арестовали и осудили на три года лагерей.

Павла постояла у икон, помолилась за живых, поставила свечи погибшим и умершим. Батюшка Кузовников Африкан Александрович прибыл сюда недавно, но стал уважаемым на селе человеком. Решила с ним поговорить о предстоящем событии. Слова его запали в душу:

– Живым живое. Бог создал тебя, дочь моя, не для страданий, а для радости. Живите, детей рожайте. А они будут. Бог вас наградит.

Просветлённая и счастливая, решившаяся на брак, вышла она из церкви, будто словами батюшки Иван говори с ней. Как изболелась душа по всему утраченному.

А весна чувствовалась во всём: в зелёной дымке деревьев с зарождающимися листочками, в лучах солнца, купающихся в лужах никогда не отличавшегося чистотой села, в первых цветах мать-и-мачехи, верба приворожила взгляд своими похожими на маленьких пушистых цыплят почками. Захотелось подойти к реке. Селезни выбирали себе подруг; сороки громко кричали, суетились и строили себе гнёзда.

После смерти Васютки обходила это место стороной, боясь воспоминаний. Даже стирала не у реки на мостках, как все бабы, а в бане или дома. Летом ставила вёдра у колодца, вода нагревалась и в принесённом из сарая корыте стирала бельё. Вдоль берега гуляли когда-то с Иваном, а потом играла с маленькой Наташей. Она родилась 12 августа 1908 года семимесячной, слабенькой. Повитуха говорила, чтобы не привыкали к ней, вряд ли выживет. Первые месяцы у сердца держала, не отпускала, носила всегда с собой в тёплой шали, часто давала грудь, и окрепла девчушка; по совету фельдшера, много гуляли, потом закалять стали; Иван плавать учил, часто играл с ней у реки. Выросла вся в него и лицом, и характером. А Вася на мать родился похожим, здоровым, крепким…

– Тётя, а ты, правда, моей мамой будешь? – услышала она детский голос.

Оглянувшись, увидела Лизу в ватнике, в шерстяных носках на босу ногу и без платка.

– Правда, дочка, – ответила она и вдруг почувствовала, что ту нерастраченную любовь, которую она испытывала к утонувшему сыну, она теперь сможет отдать этой девочке, так рано испытавшей горечь потери матери. Река сына забрала, а дочь дала.

– Есть хочешь? Суп из сухих грибов в чугунке не остыл и оладьи со сметаной.

– Да, – радостно вскрикнула новоиспечённая дочка.

Удивил новый дом Лизу, когда она вошла сюда. Через сени, в которых даже у порога было чисто, и кухню с большой печью вошли в аккуратную горенку с запахом свежести, обилием цветов. Пол застелен новыми пёстрыми половиками. Мебели во всех домах, где была до этого, почти не было. Железные кровати, лавки, столы. А тут и пузатая горка с красивой посудой, видневшейся из разрисованных стёкол, и такой же пузатый комод, витая этажерка с книгами на полках, стулья вместо лавок. Между двух небольших окон – стол, покрытый тонкой вязаной крючком скатертью с кистями. На комоде, горке и такие же, как скатерть, салфетки. В промежутке между окнами – зеркало в раме. В углу на восточной стороне иконки с лампадкой. На комоде в деревянной рамке увидела фотографию; узнала Павлу в молодой красивой и нарядной женщине, сидящей на стуле с маленьким ребёнком на коленях, рядом, положив руку ей на плечо, стоял кудрявый усатый мужчина в военной форме. Рассмотрев фото, Лиза подошла к окнам. Все три подоконника были заставлены ящиками с росточками, зеленели пёрышки лука, ветвился знакомый ей укроп.

– Вот это огурцы будут. А что это с жёлтыми цветами? – показала она на рассаду томатов.

– Это помидоры, ягоды такие кисленькие. Недавно из семечка стали выращивать. К осени вырастут. На хлеб ломтиками порежем и сахаром посыплем. Вкусно!

Паша покормила Лизу, потом повела в другую комнату, где у двух кроватей стояло много сундуков; подвела к одному из них, нашла ранее Натальину чёрную плюшевую жакетку, яркий полушалок, ношеные, но крепкие ботинки.

– Вот в это оденься, дочка, весной и не заметишь, как простудишься.

Лиза послушно надела вещи, чмокнула Пашу в щёку и выскочила со своей детской радостью на улицу. Подружки, потерявшие её, удивлённо спросили:

– А ты где была?

– Да у мамы. Позвала обедать, – ответила, словно так было ежедневно.

А Павла, проводив за дверь дочь, подумала:

– И я буду строить новое гнездо, как те сороки. Ну и пусть моложе на 10 лет, а в селе много молодых и незамужних женщин, но он меня выбрал. Кто знает, кому и сколько в небесной канцелярии отписано. Не очень-то на возраст смотрят в семье, в душу заглядывают. А детей как хочется. Может, ещё не поздно?

Было всё не так, как во время той запомнившейся Якову свадьбы. Просто повенчались в Преображенской церкви, затем расписались в Большегрязнухинском сельсовете Каменского района, устроили небольшой вечер. Паша приготовила постель далеко не такую красивую, с узорами и вышивкой, как раньше с Иваном. Всё красивое постельное бельё тоже «раскулачили» приходившие в дом с красными флагами. Но о комнате позаботилась, украсила её цветами, поставила свечи. А вот стол…

Голод, вызванный политикой военного коммунизма, в это время начался на Урале. Продразвёрстка привела к сокращению посевных площадей. Приходили крестьяне из Травянского в церковь, рассказывали страшное, о трупоедстве и каннибализме в Н. Туре, Карабаше, Красноуральском, Троицком уездах. Голодала вся Екатеринбургская губерния, включавшая Пермь и Курган. Более миллиона человек. Питались суррогатом, хлеб пекли из полыни, добавляли картофель, гречу, коренья. Был создан Помгол, (общественные комитеты помощи голодающим), куда из французский Красного Креста приходили продукты.

В Большой Грязнухе, находившейся в 9 километрах от Каменска, было сравнительно благополучно, многие, благо железная дорога в 2,5 километрах от села, ездили в Каменск, Курган подработать, кто печку сложить, кто дрова пилить, кто молочное продать, картофеля всегда было много, овощей с приусадебных участков. С пшеницей вот сложнее, а рожь и гречиха росли. И тут вспомнилась любимая селянами пословица, сказанная основателем села (в 1735—50 гг) донским казаком Карпухиным, именем которого и названо село. «Делай грязь – будешь князь». Князья не князья, а в окрестностях имелась плодородная земля – чернозем. Всякий крестьянин понимал так: грязь эта благородная: при щедром поливе жди богатого урожая. А река рядом. Вот и трудились карпушинцы на своих участках не за страх, а за совесть.

Натурально-потребительское хозяйство Михаила было крепким, но и ртов много, да расщедрился и из своих запасов. Напекли пирогов, мужикам – самогон, женщинам – наливка, кур не пожалели. Лето на носу – новые куры вырастут. Пельмени с редькой, грибами, квашеной капустой, рыба – пруд рядом. Лиза всё время жалась к отцу и матери, но когда ушли немногочисленные приглашённые гости из числа самых близких друзей и родственников, а молодые ушли в спальню, почувствовала себя лишней. Вышла на крыльцо посмотреть на звёзды.

– Я тоже люблю на звёзды смотреть, а ещё люблю грозу. Насмотреться не могу, даже окно открываю, – услышала голос.

– И я люблю звёзды, а грозу боюсь, – робко, дрожащим голосом пробормотала девочка.

К ней подошла Наталья, до этого вместе с Тосей убиравшая за гостями, и они долго говорили о звёздах. Наталья даже знала их названия, чем удивила сводную сестру. А потом, нежно взяв за руку, сказала:

– Ну что, сестрёнка, пойдём в нашу комнату. Она и потом рассказывала Лизе каждый вечер сказки, весёлые истории, однажды вечером они допоздна читали «Руслана и Людмилу», сохранённую при раскулачивании Натальей. И её сводная сестра стала как-то в раз самым близким ей другом. Не было того одиночества, в котором Лиза пребывала после смерти матери.

И по поводу Павлы не ошибся Михаил. Она по-матерински отнеслась к Лизе, заботилась больше, чем о Наталье: ведь младше её. Яков оказался добрым, разговорчивым и ласковым. И потекла жизнь. Будни сменялись праздниками, посевные – уборками; строго держали посты, приучая и детей к ним, по воскресеньям и религиозным праздникам посещали церковь всей семьёй. В родительские дни шли на кладбище, поминали умерших родственников, не забывали навестить могилы и Ивана, отца Натальи, и Марии, матери Лизы, поздравляли с рождением детей в семьях родственников и соседей, много работали – словом, жили.

В Пасху первым гостем был священник, в миру Кузовников Африкан Александрович, который обходил все дворы в селе, поздравляя с праздником. Был вежлив и уважителен со всеми, богатыми и бедными, приносил красиво раскрашенное яйцо, в каждом, даже самом бедном доме, после приглашения садился за стол со словами «Христос воскрес», ему отвечали: «Воистину воскрес». За столом съедал ответное протянутое хозяином яйцо, но не пил и не ел, поговорив несколько минут, отправлялся в другой дом. Так навещал всех прихожан. После праздника мужики с уважением говорили о посещении батюшки и всё удивлялись, как можно съесть такое количество яиц за один день. Иной и за год не осилит.

В следующую пасху всё повторялось. «Бог милостив», – говорили бабы, но к батюшке он оказался не милостивым. В апреле 1937 года на Пасху кто-то из прихожан ударил в единственный не снятый колокол, нарушив тем самым закон «О звоне». Священника арестовали. Как контрреволюционный элемент Кузовников Африкан Александрович в возрасте 47 лет был расстрелян 4 ноября 1937 года на Золотой Горе. Спустя 18 лет дело Кузовникова пересмотрели, и расстрел заменили… 10 годами лагерей.

Но вернёмся в 1922 год. Он оказался урожайным, продразвёрстка была заменена продналогом. Теперь крестьяне должны были отдавать определенное количество продуктов государству, стало возможным использовать наёмный труд. Дед Михаил нанял двух батраков, и Яков с Пашей тоже.

Семья жила и работала дружно, излишки можно было продавать и купить мануфактуру, приобрели швейную машинку, на которой строчила Наталья. Шила не только для семьи, но и в люди. В 23 родился сын. Яков, мечтавший о наследнике, был без ума от радости, всё свободное время пестовал его, да и все наглядеться не могли, с рук не спускали. Недолгой была радость. Как-то зашли в дом проходящие богомольцы, их покормили, дали с собой хлеба и овощей, но посещение их принесло в дом беду. Вскоре заболел тифом маленький Мишутка, нередкой тогда болезнью. Горькими слезами рыдала вся семья, а Паша винила себя: не уберегла сына. Яков успокаивал, но страдал, восточное лицо осунулось, постарел как-то сразу.

Однажды встретил Любку. Та посочувствовала и сказала, что надо забыться, посидеть с друзьями, выпить. Легче станет. Якову вроде, правда, стало легче, и ночь не была бессонной, и уснул, как пришёл домой, и не видел горестное лицо жены; а она, в горе своё погружённая, как бы и не заметила, не упрекнула ни словом, ни взглядом. Так Яков снова влился в весёлую компанию. Порадовался, когда Павла понесла ребёнка, успокоился. Родилась дочь.

– Назовём Зоей, жизнь по-гречески значит, чтобы жила. Как корабль назовёшь – так и поплывёт. Древняя мудрость, – посмотрев на кроху, сказал отец семьи.

– Да, – согласилась Паша, читая молитвослов. – И в святцах это имя есть.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.