Змий Огнеярый. Мистический детектив

– Это да. Но я живу не в Москве. У меня в Черноголовке комнатка. Я оттуда езжу в Москву на работу. Предлагали в общежитие переехать, на Бауманскую, но я, честно говоря, нажилась в общежитии. Я ведь с шести лет в детдоме. Хорошо еще, взамен родительской квартиры правительство выделило мне комнату. Свою, – сказала Марья не без гордости и заболтала ногами над бегучими водами Пини. – Однако вас… тебя на разговор не вытащишь!

– Да я…

– И не очень-то открываетесь… ешься кому попало…

– Ну, ты не кто попало. Да что рассказывать… Родился, женился… Как часто бывает, ранний брак рухнул. Пошел служить в милицию, попутно учился. Работал я лет десять: и опером был, и потом на Петровку попал в ОБЭП… Родился, кстати, я в Холмогорах, и меня, как Михал Васильича, занесло в столицу. А уж как началась эта свистопляска в девяностые… Я уже к первой чеченской был не юный, а поехал воевать. Повоевал, посмотрел, каково это… Всегда мечтал о войне – с детства. Думал, что там подвиги, там лучшие качества человека открываются: и честь, и доблесть, и сила, и милосердие, и справедливость. Пусть всё на крови, но там не так, как в обычной жизни… Оказалось, все наоборот. Война, даже самая короткая, самая маленькая, – это показатель того, как разложилось общество. Там сразу все пороки видны. И они так ужасны! Так неизлечимы…

Марья смотрела на воду, и у нее начала кружиться голова. Георгий рассказывал, а она, слушая внимательно, думала о том, что всякий человек ищет себе испытания. Хоть какого-нибудь: будь то война, голод или адреналин от быстрой езды. Без испытаний человек ничто, каждый это понимает. Кто без испытаний живет – становится растением, бурьяном.

– А еще у меня глаз стеклянный, – сказал Георгий.

Марья повернула голову и уставилась на его лицо, уже с печатью немалого жизненного опыта, твердое, с несмываемым загаром, на загорелую бритую голову, на которой едва заметно пробивались остинки седых волос. Правда: один глаз, голубой и неживой, смотрел прямо. А второй смеялся, лучился, светился. И первый глаз был отличен от второго как покойник от живого человека.

– А я теперь понимаю, почему мертвых «жмуриками» называют. Мертвые – от глаз. Первое, что умирает, – глаза, – сказала Марья, отводя взгляд от Георгия, лукаво улыбнувшись. – Вы… По тебе не заметно.

– Так вроде я ещё и не умер… – засмеялся Георгий.

– Ну… я не то хотела сказать… – смутилась Марья.

– Еще меня контузило. Я, когда вернулся, долго не мог прийти в себя и злился, да как все военнослужащие, что мирские не понимают… то есть гражданские… О, я сравнил войну с монастырем! – и Георгий ненадолго замолчал, опустив голову.

– Такой же закрытый мир.

– Вот это точно сказано. Я над собой смеюсь.

– Что? – не поняла Марья. – Почему?

– Я так много плакал, но никто не видел. А смех – это то, что можно показывать другим. Вот я и не плачу, а смеюсь. Марья, я еще тебе не все рассказал. Я что- то всё о себе, да о себе… Давно никому не рассказывал. Я вернулся живым, но искал сил для жизни. Тут мать слегла. Два года лежала пластом. Я ухаживал за ней. А как умерла, я прямо с цепи сорвался – и «присел» на героин. Раз, два, три ширнулся… десять… За полгода чуть до смерти не скололся. Хорошо, сослуживец мой положил меня в больницу святителя Алексия. А потом я прямиком сюда. Оттуда многие расходятся в поисках Бога, и я пошел искать. Не нашел – Бог просто во мне заговорил. Со мной заговорил! Стало быть, всегда был тут, – и Георгий погладил бритую макушку. – Или… Не знаю! Но почему молчал? Тоже вопрос…

Марья вздохнула.

– Я, Георгий, продрогла немного. Не знаю, как ты сидишь на сквозняке. Пойду уже спать. Да и тебе пора, а то монастырские ворота закроют.

– О… Закроют! А ты мне ещё про себя не рассказала.

– Да что там рассказывать. Родители погибли… Я в детском доме выросла. Государство меня вырастило, выучило… Хорошие люди попадались. Работу свою люблю. И всё.

– А… личная жизнь?

Марья встала, потупила глаза. Вставая, наступила на край юбки и шатнулась. Георгий поймал её за талию. Марья покраснела.

– Не готова сейчас рассказывать… Георгий… И не могу что- то.

Марья посмотрела на Георгия, на его странное лицо, в котором можно было разглядеть и красоту, но для этого пришлось бы вглядываться, а она не смела. Может быть, на кого то другого нагло бы и взглянула, а тут её взял ступор. Она сжала губы и опустила глаза и руки.

Георгий быстро вскочил и помог Марье перейти клади в её сторону. Взял ее за обе руки. Он был значительно выше ростом, поэтому ей пришлось поднять голову, чтобы по-приятельски поцеловать его в бородатую щеку. А что? Почему нет? Надо же ему доказать что она его не боится. И вообще…

– А ты не замужем? – опасливо спросил Георгий.

– Не пришлось, – ответила Марья. – Я же до сих пор жду принца на белом коне. Смешно? Пусть.

Георгий отпустил ее руки. Отчего- то улыбнулся лукаво, скосился на монастырь.

– Приходи завтра на раннюю обедню. В нижнем храме, где иеромонах Илларион служит.

– Спокойной ночи, – сказала Марья с прохладцей. – Не провожай меня, тут рядом добежать, – и она, накинув на плечо Георгию его куртку, быстро пошла к тропинке и полезла наверх, на холм берега, светя голыми щиколотками.

– Гоподи, спаси мя от обольщения бесовского! – сказал Георгий, следя за ней не без удовольствия, и, присвистывая, почти побежал к монастырю по каменистой дорожке.

По Пине плыла группа байдарочников и пела на разные голоса старинную хулиганскую песню.

8.

В тот вечер, как Марья и Георгий гуляли, старуха Серафима застала Мариониллу за странным занятием. Девица сидела в позе лотоса на своей кровати и смотрела в мобильник, быстро набирая пальцем сообщения. Как только голова Серафимы в черном платке просунулась за занавеску, Марионилла быстро спрятала телефон в одеяло и кивнула старухе головой.

– Да ницего не хоцу. Хоцу, щоб тебя отсюда прибрали, – сказала Серафима.

Марионилла покраснела, постучала кулачком о кулачок и провела ребром тоненькой ладошки по горлу, сжав и без того тонкие губы.

Серафима вздохнула.

– Живи, малеванная.

И пошла спать в свой закуток, в самое теплое место, за печку, на тахту.

Марья вернулась вдохновленная, счастливая и краснощекая. Свежестью пахло от волос, закрутившихся от влажного воздуха мелкими кольцами. Марья чувствовала какую-то силу. Её чуть ли не подбрасывало. Она захотела поговорить с Серафимой, но та уже сняла платок и в косынке, плотно закрывавшей волосы, в позе предрекающей сивиллы, закрыв глаза и сложив руки на коленях, сидела на высоченной перине, свесив тонкие, щеглиные ноги. Марья зашла в переднюю комнату, где на столе уже остыл самовар, чтобы проведать Палладию.

Палладия лежала прямо, ровно, открыв глаза. Марья подошла, услышав ее чуть сипловатое, но мерное дыхание. Палладия не спала. Она улыбалась и что-то очень медленно, очень старательно говорила, но нельзя было разобрать и понять что.

– Про змия огнеярого бредит, – сказала Серафима, дребезжа и напугав Марью.

Марья заглянула в глаза Палладии и заметила, что в полумраке комнаты, где горела одна лампочка под вязаным абажуром, зрачки той ушли в глубину радужки. Марье стало жутко, и она села за стол и налила себе чай.

В ту же минуту из-за своей занавески выскочила Марионилла и, мыча, стала кричать на Марью что-то непонятное.

– Она ярится, што цай остыл, – пояснила Серафима.

Марионилла же, подхватив горячий заварник, выбежала из комнаты в сени.

– Налить пошла, сухая родия, – прошелестела Серафима. – Стала девка в табор бегать. Видать, нашла себе ухазора.

– А она внучка бабушки Палладии? – спросила Марья тихонько, прислушиваясь к звеньканью посуды за стеной.

– Никакая она не внуцка. Ее сам внуцок Палладьин прислал смотреть за бабкой. И! Как приехала, так сгинуло ужжо целовек дваццать. Ты сходи на погост, там видно. Она змия, она… Избави нас Христос от нее!

И старуха смолкла, снова прикрыв глаза.

Марья немного напряглась, когда вошла Марионилла, неся на блюдечке вафли и заварник с горячим чаем. На этот раз Марья внимательно изучила чай, который плавал в чашке. От греха подальше. Это ьбыл совсесм не тот чай, что пила бабушка Палладия. А обыкновенный. Без трав, перебивавший искусственным ароматом.

– Нажористые химикалии.– вспомнила Марья свою детдомовсую призказку, когда их поили растворимыми напитками « Юппи» и « Зуко»

Она прихлебнула немного, скорее ради приличия, что Марионилла не просто так ходила за чаем для неё, надкусила ковригу Георгия и пошла спать.

Однако среди тихой ночи, когда все уснули, над заросшим током за Опашкой взлетел со свистом в небо хвостатый шарик, блеснув во всех окнах ярким, словно электрическим светом. Старуха Серафима, услыхав его даже не ушами, а некой внутренностью, тут же вскочила, приникла к окну – и, закрыв глаза, кинулась назад. Еще шарик, еще… Шипение, свист!

– Спаси, осподи! От рабы Божией Серафимы и от дому ея отгони летающего змия огненного и духа нечистого, прикасливого, денного и нощного, полуденного, утреннего и вечернего, часового и минутного, всю силу нечистую! Отврати его ото всех ея дум и помыслов, видений и мечтаний, действий и воли… Спаси, осподи, меня!

Старуха бросилась на кровать, закрыла голову подушкой и стала горячо молиться, сухо плача и вздрагивая.

9.

– Говорят, у вас тут народу много померло. А отчего? Может, эпидемия? – спросила Марья продавщицу.

– А кто знает? Кто их знает? Помирают, потому что пьют. Больше не от чего. Тут жить ща можно. Только работать негде.

– Да, это проблема для всей страны.

Света перекрестилась на угол, где висел православный календарь с указанием церковных праздников. Марья заметила, что продавщица немного косит и разговаривает чуть заторможенно.

– Может, как разрез выроют, так все и вернутся…

– Какой разрез?

Света пожала плечами.

– А тут, где деревня, холм. Там будут чё- то добывать. Думаю… может… лучше будет на ихних алмазах.

Марья вскинула рыжие брови.

– Да? Там что, кимберлитовая трубка?

Продавщица скривила губки.

– А я не знаю, как оно называется… Уже давно бы открыли, да тянут из-за директорской бабки! Это она все тут сидит и никуда не уезжает. А он разработку не начинает, пока она не помрет… Может, это только слухи, но говорят потихоньку. Да хоть спросите у Георгия. Он прошаренный, в курсе.

Марья накинула платок и пошла к обедне. Впереди нее уже тянулось несколько бабок из Хамова и человек пять автотуристов из кемпинга, шумных и одетых в попугайные майки и шорты. У входа в монастырь им перегородила дорогу местная смотрящая бабуля и заставила надеть юбки и платки, которые тут же и запродала им по полтиннику за штуку.

Местные прихожане и наезжающие туристы в праздники создавали толпу в нижнем приделе Свято-Успенского храма. Когда приезжали паломники, к иеромонаху Иллариону и вовсе было не подступиться. Он по полчаса выслушивал исповедующихся, и люди покидали его с разными чувствами. Многим он отказывал в исповеди, коротко бросив: «Подготовься – приходи». Марья даже не думала к нему попасть. Она оглядывала стены и вдруг увидела справа усеянную головками горящих свечей большую икону святого Георгия, сидящего босиком на огромном крутоголовом белом коне и поражающего острым концом копья в разверстую пасть змия с раздвоенным языком. Марья на миг замерла посреди прохода, протиснулась к иконе и, увидав свое отражение в стекле, которым было забрано изображение святого, удивилась, насколько просто она выглядит в белом платочке, с выскочившими вокруг лица рыжеватыми, почти ржаными мелкими локонами.

– На белом коне… – сказала Марья вслух, подёрнув плечами.– А в воротах… я…

Марья забыла, зачем пришла, а служба меж тем началась.

Так она и простояла до самой исповеди, пока ее не подперла очередь.

Дьяконы и алтарник с пономарем Саввой прошлись по церкви с кадилами. Марье стало душно. Защекотало в носу, в горле, и она, чтобы не раскашляться или не чихнуть, выбежала, перекрестившись, за дверь.

На чистом воздухе ей стало легче дышать. От далёкого горизонта шла косматая темно-серая, словно дымчатая, туча, на фоне которой белели клочки загулявших облачков. Пели птицы. Возле своего дома хорошо была видна старуха Серафима в черном платье и темном платке вокруг лица, завязанном на макушке в узел. Она обрезала какие-то кустики в палисаде.

– Марья! – окликнул вроде бы знакомый голос.

Марья обернулась. Это был участковый Николай Бушин, при полном параде и в сапогах. Полицейская форма ему очень шла. Из-под фуражки торчали белобрысые, чуть отросшие на шею волосы. Участковый не особенно следил за своей прической. Он был белобрыс до того, что и ресницы отливали какой-то жемчужной белизной. Марье даже показалось, что он альбинос, особенно по тому, как легко краснели его гладковыбритые щеки.

– А, это вы, – ласково сказала она, и участковый выпрямился и приосанился. – А я как раз хотела кое о чем у вас поинтересоваться.

– Да? – растерялся Бушин. – Пожалуйста. Как ваши сборы?

– Все хорошо. Записываю потихоньку. Палладия перлы выдает, а Серафима рассказывает, что вчера ночью видела огненного змия. Вот не знаю… В других местах мне говорили, что змии прилетают к вдовам, оборачиваясь умершими мужьями. Или в столпы превращаются.

– Нет, Серафима точно не вдова. Она даже и замужем не была. А эта, трясогузка вредная, не досаждает вам?

– Марионилла?

– Она.

– Нет вроде бы. Все хорошо. Да что вы ее вредной-то все зовете? Попробуйте-ка немым жить! – заступилась Марья.

Участковый сощурился.

– А еще что?

– А еще мне про вашу алмазную трубку рассказали.

Бушин неожиданно выпрямился и сдвинул брови, отчего его нос расширился, а лицо стало до крайней степени некрасивым.

– Про что это?

– Про разработку.

– А кто вам сказал? Кто-то из монастыря?

Марья, заметив его тревогу, дернула плечом.

– Слухи, наверное. Ладно, я пойду. Мне надо по делам.

Участковый, мотнув головой, быстро подскочил к ней и взял за локоток.

– Вам тут наговорят, ага! Только слушай… Нет, ничего такого нет. А если и есть, то мы этого не знаем, ага?

Марья смутилась.

– Да я тут, собственно, не за тем, чтобы слухи собирать. Просто интересно стало.

Туча закрыла солнце, и мгновенно порывистый ветер взвил пыль на площадке перед входом в храм.

– И не собирайте, не надо. Так, а кто же?..

– Неважно. Это просто чушь. Я поняла.

Марья вытянула локоть из цепкого захвата участкового и, кивнув ему головой, не оглядываясь, пошла к речке. Ей нужно было успеть домой до дождя.

10.

Вечером Палладия снова сидела на кровати, вытянув ноги в коричневых трикотажных чулках, обтянувших ее уродливые бугристые стопы, и терла виски толстыми пальцами. Марья сидела рядом на табуретке и, держа на коленях для удобства том «Графа Монте-Кристо», записывала в тетрадке сказку.

– И потом узяла ее такая тоска, что пошла она и кинулась в наше Хам – озеро. И тут утопла. На том все… – нехотя закончила Палладия. – Как пройдет боль-то, еще расскажу, почему жук голову не подымат. Почему так ходит, с опущенной головою.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.