Прогулки по матрасу

Лена Ребе

Прогулки по матрасу

Есть мистика. Есть вера. Есть Господь.Есть разница меж них. И есть единство.Одним вредит, других спасает плоть.Неверье – слепота, а чаще – свинство.Иосиф Бродский

В результате этих прогулок автор сменил пол на мужской, имя на Давид и ринулся делать карьеру.

Части текста, могущие помешать карьерному росту, удалены из открытого доступа и обозначены знаком КАР!

Места, в которых удалено более одной страницы, обозначены КАР!КАР!

Давид Ребе

Часть 1: … с И.Бродским

Краткое вступительное слово.

В качестве разминки перед тяжелой и неблагодарной умственной работой – чтением первой части – читателю следует ознакомиться с повестью Дины Британ, «Промеж печальных глаз или исповедь бывшего брюнета», http://zhurnal.lib.ru/b/britan_d/, иначе многое в тексте так и останется непонятым.

Существ, являющихся одновременно и читателями, и бывшими брюнетами в указанном выше смысле, просят не беспокоиться. Если это всё-таки произойдёт, то им разминаться следует водочкой, пока душа принимает, и ещё два часа после того. За десять минут до окончания второго часа рекомендуется выключить компьютер, не приступая к чтению Записок.

Все эпиграфы и цитаты в тексте первой части выделены курсивом и большей частью взяты из поэмы Иосифа Бродского «Два часа в резервуаре».

Сам текст является свободным переложением темы резервуара для игры на матрасе женским голосом. Исполняется в темпе Allegro Vivace.

Глава 1. Матрасный запев

Их либе ясность. Я. Их либе точность.Их бин просить не видеть здесь порочность.

Началось всё с матраса. Вернее, с моего решения купить новый матрас. И начать новую жизнь. На новом матрасе. С моей новой любовью. Каковую я встретила в январе, в золотом городе, под голубым небом, как конечно же помнят все мои читатели.

Встретить-то я её, в смысле ЕГО, встретила, но больше ничего не происходило. Умудренные жизнью боксеры, с перебитыми носами, надорванными душами и побаливающими к перемене погоды местами давно сросшихся переломов, мы неторопливо кружили по рингу наших жизней, не приближаясь друг к другу ближе, чем на расстояние вытянутой руки.

Разве что иногда.

В такие моменты становилось совсем плохо – речь пропадала начисто, то у него, то у меня, то у обоих сразу. А ещё я иногда глохла. Помню, мы спускались по узкой лестнице, и он почему-то оказался сзади меня, прямо на следующей ступеньке – обычно-то нас по крайней мере 5-6 ступенек разделяет, это само собой так выходит, никто ничего специального для этого не делает. Ну вот. В тот раз он оказался так близко, что его щека коснулась моих волос. Я чувствовала спиной – или волосами? – что он что-то говорит, но слов разобрать не могла. Переспросила. Опять не поняла. Ощущение близости стало всё, и я стала оно, и больше уже на всем белом свете ничего не было, только это одно оно, которое было и я и он, и он и я, и нас обоих уже не было, и было это в институте, и это круглое совершенное оно шаровой молнией скатилось вниз по лестнице и разбилось на множество мелких искр, как-то нелепо слепившихся в два несовершенных облака в штанах. Облака сели в машину и уехали в Линц. Молча.

Так мы и толклись бестолково на этом ринге, и дни сменялись ночами, и недели – месяцами, уже в июль катилось лето, и жара была, и плыла, плыла…

КАР! КАР!

Нельзя сказать, чтобы за эти полгода уж совсем ничего другого не происходило.

К примеру, я ещё в декабре писала – создала, мол, новую теорию волновой турбулентности. Разъяснила, мол, Колмогорова с Арнольдом и Мозером. Ха. Создать теорию – дело нехитрое. Вот ознакомить с нею мировое научное сообщество – это дело другое. Так что пару месяцев заняла переписка с рецензентами числом три, первоначальное мнение которых было одинаковым – очень интересно, но ни фига не понятно. Зато этот самый непонятный «фиг» был у каждого рецензента свой собственный. Так что некоторые куски текста пришлось раз по десять переписывать, не меньше – а текста-то всего 4 страницы. В апреле статью опубликовали.

История с Псушкой и Перлом перешла из состояния «острое респираторное заболевание» в состояние «хронический бронхит», и контракт мой продлевался теперь с помощью кувалды и какой-то матери каждый раз только на полгода, по окончании которых наступала очередная торговля насчет того, кого именно включать соавтором в мои статьи и какие именно безмозглые псевдо-математические измышления Псушки я не должна комментировать официально.

Выбрав промежуток поспокойнее между ответами рецензентам, любовным томлением и торговлей с Перлом, в середине февраля я позвонила Цаку, чтобы уговорить его заняться одной задачкой по плазме в токамаке. Устойчивые состояния посчитать.

Если её решить, то Нобелевская премия обеспечена. Можете мне поверить. Только слово «решить» нужно правильно понимать. Решить математически я могу прямо сейчас. Нет проблем. Решение – прямое следствие моей новой теории. Но математикам нобелевка не положена – болтают, будто бы то ли жена, то ли подружка Нобеля изменяла ему с одним математиком (он у меня в тексте потом промелькнет). Вот Нобель и отомстил всем математикам разом, не включивши их в список. Честно говоря, я в эту историю не верю – и вообще, как выразилась одна моя знакомая студенческих лет, кому нужны математики, когда на свете есть физики?!

Так или иначе, но Тор мне ещё в 1998 году сказал, что мне нобелевка положена. Конечно, бывают премии за мир там или по литературе, но мне показалось, он имел в виду физику. Превратить же мое математическое решение в физические метры и килограммы – для этого по-настоящему хороший физик нужен, таких, положим несколько десятков в мире найдётся. А вот умеющих найти сотню-другую миллионов долларов, чтобы поставить эксперименты и продемонстрировать все величие, и простоту, и справедливость моей теории – такие физики уже товар штучный. И Цак – один из них.

Цак кокетничал ровно 1 минуту и 43 секунды (я по часам засекла) – мол, и старый он, и плазмой лет двадцать не занимался, и позабыл всё давно – а потом спросил строго, готова ли я жить и работать в Америке. Я ответила, что если по этой тематике – то готова (правда, пальцы на левой руке на всякий случай скрестила – не хочу я в Америку, я Австрию люблю). На том и распрощались. Цак пообещал разузнать насчет денег и перезвонить через две-три недели. Поговорить конкретно про задачу решено было в апреле, на конференции в Венеции.

Больше я с Цаком не разговаривала и, по-видимому, уже и не буду. По крайней мере, в этой реинкарнации.

Случилось же всё из-за великого Тау (далее – вТау). Или из-за моей любви к добрым делам, каковые, как известно, неотомщенными никогда не остаются. Или же потому, что так в Книге записано…

Так или иначе, произошло вот что. В конце февраля – я как раз вернулась с одной скуууушной конференции в Берлине – мне позвонила дочка вТау, вся в слезах, с тем, что у папы неоперабельный рак, врачей хороших нет, знакомств нет, денег нет, и что теперь делать – никто не знает. И я, как всегда, немедленно бросилась помогать ближнему – которого (отмечу просто для полноты картины) я ещё в декабре прошлого, 2005 года, с радостью и облегчением покинула навсегда. Если кому непонятна причина – почитайте Дину Британ, и станет понятнее. А поводом послужило то, что он категорически запретил мне лететь на симпозиум по турбулентности в Варвике.

Он заявил, что если я в Варвик поеду – то это будет то же самое, как если бы я ему с Цаком изменила. Они с Цаком когда-то были большие друзья и коллеги, и даже Государственную премию вместе получили, причем вТау остался в числе получателей только благодаря самоотверженной борьбе Цака с антисемитски настроенной советской администрацией. В результате каковой из двух зол – Ленинскую премию без вТау или Государственную с ним вместе – Цак выбрал второе… Но это всё дела прошлые. Последние четверть века они – страшные враги. Я так и не смогла доискаться до конкретного повода, положившего начало вражде, но настоящая причина тривиальна: зависть. вТау, со всей своей известностью в узких научных кругах, дальше профессора не пошёл, и никаких наград или премий, кроме той самой, единственной, подаренной ему Цаком, тоже ни получил. Даже школы научной не создал. А Цак – и академик, и директор, и лауреат, и основоположник… Кто же такое выдержит? По крайней мере, вТау не выдержал, и пошел делать мелкие пакости Цаковским ученикам – чистый математик всегда может найти математические дыры в физической работе, что, впрочем, ничего не говорит о её качестве. Не разговаривали они лично уже лет десять, и мой бывший брюнет (сокращенно – ББ) решил отчего-то, что я тоже должна поддерживать вражду. В частности, не ехать в Варвик, где Цак, главный турбулентщик современности, естественно ожидался.

Моё заявление о том, что я поеду, ББ прокомментировал по телефону из России словами: «Ну, я ему покажууууу!» Я процитировала в ответ свою виртуальную подругу Леночку Березину:

У профессора, увы,Яйца больше головы

и улетела в Варвик, прихватив с собой свою новую теорию о слоистости волновой турбулентности и меховые тапочки 44го размера для вечно мерзнущих ног вышеописанного профессора с проблемными яйцами. Тапочки были выданы одному из русских участников симпозиума для передачи в Черноголовку – как доказательство того, что в Варвике я действительно была и что вТау, таким образом, действительно бросила.

Сим символическим жестом закончила я очередную любовную историю с очередным бывшим брюнетом, и зажила дальше. Неприятные телефонные разговоры время от времени ещё имели место и посвящены были выяснениям причин моего нежелания выходить за него замуж. И он-таки действительно не понимал, почему многожды опробованное поведение классического ББ – а именно, немедленное предложение руки и яиц (сердца-то им не выдают) жене с номером N, ещё до развода с женой под номером (N-1) – в данном случае к успеху не приводит.

Поначалу-то оно приводило – после многолетнего отсутствия всякой личной жизни, мозги мои совсем отказали. Одни гормоны остались. Так что целых три месяца – с января по март – я прожила счастливой невестой, примеряла на себя мысленно новую фамилию и трепала языком, где ни попадя, про свою великую любовь, собираясь выскочить за него замуж немедленно по получении им развода. Сбором документов для развода занимался в Москве один из его учеников. В начале мая я неожиданно заметила, что (1) денег он не имеет и не зарабатывает; (2) ботинки предпочитает по 180 евро за пару, а мясо и сыр – с рынка; (3) милостиво разрешает мне зарабатывать на все это – но исключительно занятиями интегрируемостью и только под его личным руководством. А про турбулентность повелевает забыть, на неопределённое время. Если бы не последний пункт, то я, может быть, и опять попалась бы, а так – просто отложила свадьбу на год.

Года не понадобилось.

Уже в июне позиция моя сделалась окончательной и бесповоротной – постельные удовольствия и никаких матримониальных планов. Я запретила ББ произносить слова «развод», «свадьба», «фата», «свидетели» и проч. Тут следует заметить – для читательницы, не слишком просвещенной в повадках биологического рода ББ-ов (чтобы отличать конкретного ББ от представителя их биологического рода далее используется специальный термин «ббабуин») – что брачные ритуалы ббабуинов весьма строго регламентированы и существуют в виде списка конкретных правил. Например, замужество неукоснительно предлагается по окончании первого коитуса, не взирая на матримониальный статус коитусующихся сторон. Или вот ещё: чтобы узнать возраст следующей жены, нужно возраст ббабуина поделить попалам, а к результату прибавить 7. Признаком того, что пришло время менять старую жену на новую, является расхождение с этой формулой на пять и более лет (формула была выведена каким-то новосибирским академиком). Другое часто цитируемое правило: ббабуин должен превосходить жену по росту, возрасту и интеллекту. М-даа....

Если бы мы спокойно сели, да все эти их правила выписали, да на меня примерили – то сразу бы стало понятно, что на роль его жены я никак не гожусь, по многим пунктам. Например, формула для возраста давала какое-то неприятно большое расхождение, указывающее на близость следующего развода и необходимость вскорости начинать поиски с самого начала. Чуть ли даже не прямо с развода и следовало бы начинать… Опять же с интеллектом возникла проблема. Она у меня с ббабуинами и раньше возникала. Помню пару лет назад сидела я с одним таким у себя на кухне и спрашивала, отчего это никто из них со мной работать не хочет. А тот ББ напился до чёртиков моей же водки (я её для изготовления разных притирок держу) и начал орать на всю австрийскую ивановскую: «Да кто же с тобой работать будет?! У тебя все так легко получается, ты живешь, как будто на балу танцуешь – то патент по прокатке стали получишь, то роман напишешь, то теорему про турбулентность докажешь. От этого кто хочешь на стенку полезет!» Может кто хочешь и полезет, но в данной ситуации я проблем не ожидала – все-таки не просто какой-нибудь там замухрыжистый ббабуин, а сам вТау! Я ещё студенткой университета была, а про него уже слыхала.

Поэтому первый сигнал в этом направлении я просто пропустила. Выбрав время между решением его задач, приготовлением котлет и манной каши, и размышлением о том, где бы денег взять (моей зарплаты на его запросы явно не хватало) – я написала небольшой текст про два крайних предела турбулентности. Первый был описан Цак-ом, а второй – мною, в работах десятилетней давности. Тогда я ещё не знала, как их связать, и просто хотела в своей голове некоторый порядок навести, а публиковать текст не собиралась. Просто в интернетский архив повесила, с надеждой, что кто-нибудь толковый прочтет и что-нибудь разумное посоветует.

ББ с недовольной миной спросил меня, чем это я занимаюсь. Я объяснила. Он милостиво объявил, что посмотрит текст, пока я схожу в магазин за покупками к ужину. В магазин я сходила, и ужин приготовила, и был он съеден, а ни одного слова про мой текст так и не было сказано. В конце концов я не выдержала и спросила его мнение. И услышала в ответ: «А ты думаешь легко хвалить хорошую работу?!»

Мне – так легко, я и средние работы хвалю, просто в порядке поощрения. Почему бы и нет?

Второй сигнал – он же и последний – был похож скорее на ядерный взрыв, в результате которого самое слово «турбулентность» было запрещено к произнесению. Недели через две после первого сигнала, ББ решил почитать текст недописанного учебника по теории дискретной турбулентности, брошенного мною в январе как непосредственное следствие знакомства с ним. Он ушел читать текст в гостиную, а я полистала перед сном нудный шпионский роман по-английски и заснула. Проснулась я в половине третьего ночи и обнаружила, что ББ в кровати отсутствует. Влетев в гостиную – не случилось ли чего, ведь не мальчик уже, под семьдесят – я застыла в ужасе от открывшейся моему полусонному взору картины.

ББ плакал, сидя в зеленом кожаном кресле, посреди разлетевшихся по всему полу листов моей рукописи.

В этот момент неподготовлености, чистоты и отрешенности от собственных насущных половых и желудочных надобностей, мой ББ произнес как-то очень по-детски обиженно: «Я думал, что ты просто женщина, которая занимается наукой, а ты – настоящий ученый вроде меня!»

Такие моменты быстро проходят.

Теперь по всему выходило, что вместо положенной формулы

«интеллект мужа > (больше) интеллекта жены»

имеет место совершенно неприемлемая формула

«интеллект мужа >= (больше либо равно) интеллекту жены»,

а то и хуже… Борьба с сиим отвратительным положением вещей началась немедленно и принимала иногда очень странные формы. К примеру, однажды ночью, положив руку мне на плечо и вперив в меня свои огромные трагически-прекрасные иудейские глаза, он принялся повторять тихо и размеренно, на манер молитвы: «Ты моя жена, ты моя жена, ты моя жена....» Ожидалось, по-видимому, что в результате сего волшебного действия мой интеллект съёжится от ужаса и начнёт, наконец, удовлетворять стандартной формуле. Проснулась я от того, что внезапно переполнившись эмоциями, он слишком сильно сжал мне плечо. Синяки две недели не проходили.

А потом у него кончилась австрийская виза, и закалённый в женитьбах боец уехал в Россию ни с чем. (Заметим в скобках, что затащить меня в загс в Австрии он пытался, не дожидаясь развода в России – под тем предлогом, что в российском загранпаспорте факт его женатости не упомянут.)

Последние иллюзии на тему ББ рассеялись у меня во время сентябрьского визита в Москву, в виду моего категорического нежелания жить без умывальника и спать без матраса. В Австрии-то они, купленные на мои деньги, ему совсем не мешали. А Москве вдруг оказалось, что их отсутствие напоминает ему, бывшему альпинисту, проведенные в горах юные годы. Я же так скажу – просто скупость обуяла. В Австрии его вклад в наше совместное хозяйство составили: 1 (одна) простыня, купленная на распродаже в Италии, и 1 (один) заварочный чайник, вывезенный из Москвы. Матрас для спанья на время моего пребывания в гостях у московского жениха мне пришлось покупать самой. Спать на нём он, впрочем, отнюдь не отказывался. Я уехала, посоветовав ему завести в туалете цветочный горшок с крапивой вместо туалетной бумаги, и в Австрию его больше не приглашала. Связь превратилась из половой в телефонную. Однажды, повесив трубку, в сердцах пробурчала я себе под нос: «Умер бы он, что ли, чем мне и прочим добрым людям нервы трепать. Похоронили бы с помпой, какой-нибудь приличный сборник статей издали бы в его честь, да и вздохнули бы с облегчением…»

Через неделю позвонила его дочка.

Я немедленно решила, что в его раке виновата я лично – сама ведь в своё время писала, мол, мысли равносильны деяниям и всё такое – и принялась за неблагодарное дело спасения жизни бывшего брюнета. Начавши с рассылки общего е-мейла с просьбой о помощи – по списку, включающему его учеников, коллег последних лет, ещё каких-то знакомых. И Цака. Кроме меня, никто не решился бы попросить Цака о помощи его заклятому врагу. А я точно знала, что если кто и сможет помочь – так только он, и спасала свою бессмертную душу. Душу-то я спасла, а вот Цака потеряла.

Он действительно помог – но на меня рассердился. В результате чего неоперабельный рак успешно прооперировали, а Цак перестал отвечать на мои е-мейлы и подходить к телефону. И в Венецию не приехал, и даже не сообщил мне об этом заранее. От расстройства я написала ББ, что не грех было бы поблагодарить Цака – и он тоже перестал мне писать, а звонить ему я и сама не звонила. Вместо того сидела я теперь в Израиле и объясняла доселе необъясненное явление природы – правда, пока не в плазме, а в земной атмосфере.

Делала я это в совершенно замечательной компании целых пять недель. Ещё съездила в Хайфу, на Бхайские сады поглазеть – тут-то мое время и кончилось. Под конец вдруг наступило лето, и я ужасно распухла, временно превратившись в огромный несчастный шар, каковой погрузили в самолет в лежачем состоянии и выгрузили в Линце. Дома через пару дней всё прошло.

В общем и целом, в эти полгода со скуки я не умирала, были у меня разные другие занятия. Но ОН из головы никак не выветривался.

КАР!

На бывшего брюнета ОН никак не походил – русско-еврейских корней не имел, теоретическим физиком не являлся, меня считал необычайно талантливой – как по части научной, так и по части литературной, ознакомиться с которой ОН мог только по-немецки. К тому же ОН был не старше, а моложе меня, так что разница в возрасте с последним ббабуином моей жизни (тьфу-тьфу, чтоб не сглазить!) составляла лет тридцать с гаком. Только и общего, что оба профессора. Но что с НИМ делать я не знала, и весь опыт моей предыдущей жизни никак не помогал.

Оставалось только колдовать.

Валентина посоветовала мне одно сильнодействующее приворотное средство – покупку нового матраса. У неё лично матрас сработал втечение года, за который она сменила работу, родила сына, переехала в новую квартиру и вышла замуж за свою первую любовь. Меняла ли она матрас ради него или вообще, я спрашивать поостереглась.

Омывшись лунным светом чистейшей воды, я дождалась полуночи и отправилась матрасить в интернетский мебельный магазин.

Глава 2. Матрасить – дело хитрое

Один поток сметает их следы,их колбы – доннерветтер! – мысли, узы…И дай им Бог успеть спросить: «Куды?!» –и услыхать, что вслед им крикнут Музы.

Если вы думаете, что матрасить – дело НЕхитрое, сначала сами попробуйте, да вспомните старинную песню про начинающего волшебника: «Сделать хотел грозу, а получил козу». У той козы ещё рога на ноге выросли… А ведь его настоящие маcтера учили! У него уже диплом был!!! У меня такого диплома не было, но и планы мои были поскромнее – вынуть из постели старую козу, сиречь матрас, и сунуть туда новую, красивую. Всего и делов-то.

Оказалось, что хороший матрас – дело совсем недешёвое. И смешно класть его на мою разваливающуюся кровать, являющуюся частью разваливающейся же стенки с парой разваливающихся же шкафов, которые честно выдержали четыре переезда и теперь мирно поскрипывая доживали свой век в моей комнате. Лучше старую кровать выбросить, а купить новую, поменьше, и с хорошим матрасом. Это получится только чуть-чуть дороже, чем новый матрас на старую кровать. А ведь насколько лучше всё станет, правда? Не могла же я знать, что от разборки старой кровати вся стенка развалится. Я и забыла, что во время последнего переезда она местами была уже попросту сбита гвоздями, а местами – вообще скотчем склеена. Когда же обломки громоздкой и очень бестолковой стенки почили на помойке – я вдруг увидела, какая на самом деле огромная моя комната, и как замечательно получатся из неё небольшая спальня и большущий кабинет, нужно только в одном месте перегородку поставить… Короче говоря, пошло-поехало.

Покупка матраса очень логично трансформировалась в полный ремонт квартиры с частичной её перепланировкой и заменой большей части мебели и многих других предметов домашнего обихода. К примеру, старое постельное белье было неправильного размера, и подушки старые стали какими-то жесткими, и занавески в спальне не подходили к люстре, а лежащий теперь на полу в моем новом кабинете небольшой персидский ковер – к картинам, так что их тоже пришлось перевешивать. Слава Богу, запас картин у меня предостаточный, так что подходящие тут же и нашлись.

А ковер был сам как картина. Был он ручной работы, назывался «Life of Nomade», и номад этот был я, и жизнь была моя, и сидела я теперь подолгу в своем любимом зеленом кожаном кресле и разглядывала её. Рисунок был очень простой – песочный желтовато-бежевый неровный фон, бордюр из небольших колючек по всему периметру, четыре колючки покрупнее, по одной на каждый угол, и большое зелёное дерево в центре. Оазис. Дерево напоминало мне эмблему института Вайцмана – не знаю почему, форма у него совсем другая, и я теперь часто размышляла о непонятных рыжевато-коричневых пятнышках, вытканых у нижней части кроны дерева. Пятнышек было шесть и расположены они были симметрично относительно ствола того же цвета – три слева и три справа. Странным образом, пятнышки помогали концентрироваться, и работа после сидения в кресле бежала быстрее и веселее – неважно, писала ли я очередную статью в Physical Review Letters или про крапиву в туалете. Я как-то перестала разделять эти виды деятельности, и на экране компьютера висели теперь всегда оба файла, а текст писался то туда, то сюда, то по-английски, то по-русски, и были это на самом деле просто части одного и того же текста, кусочки громадного пазла, которые мне или кому-то другому только ещё предстояло собрать воедино…

Иногда кусочки прилеплялись друг к другу сами, как будто притянутые магнитом, оказываясь записанными в один файл, и выглядело это очень смешно, к примеру так:

«Author is sincerely grateful to V.E. Zakharov for his encouragement and permanent interest for this work, and whose numerous results in the theory of wave turbulence gave us necessary insights while creating a model of laminated turbulence. И улетела в Варвик, прихватив с собой свою новую теорию о слоистости волновой турбулентности и меховые тапочки 44го размера для вечно мерзнущих ног вышеописанного профессора с проблемными яйцами».

Теперь – прежде, чем отсылать тексты в научные журналы – мне приходилось их особенно внимательно вычитывать и вымарывать из них разные там облака, в штанах и без оных. При этом очень помогала новая мебель – когда ее привозили, мне приходилось на несколько часов оставлять свою писанину, что здорово прочищало мозги. Закончить статью про межсезонные колебания в земной атмосфере мне помогла небольшая застеклённая витрина для хрусталя, которая замечательно вписалась в угол между книжными полками в гостиной. А открытые вопросы теории слоистой турбулентности были сформулированы благодаря вовремя приехавшему шкафу для пылесоса, гладильной доски и прочих хозяйственных надобностей.