Большая книга ужасов. Самые страшные каникулы (сборник)

Откуда такое точное сходство? Что все это значит?

Зойка в своем подъезде, вот что это значит!

Как она туда попала? Не важно! Надо скорей забежать к себе! В свою квартиру! Шестой этаж, дверь сразу направо! Спрятаться там и…

И очень глупо, охладила себя Зойка. Родной дом – это первое место, где жуткари будут ее искать.

А ведь это уже было с ней сегодня, вдруг вспомнила Зойка… Она уже пыталась увести жуткарей от своего дома, только это было в той, реальной, былой жизни.

Может быть, и в этой безумной стране жуткарей все же удастся спастись?!

Лаз на чердак, вспомнила Зойка. Вот путь к спасению! Он закрыт на замок, но скоба, к которой замок привешен, держится на одном гвозде. Ее никак толком не прибьют, и это очень здорово! Зойка снимет скобу и переберется через чердаки в другой подъезд. А потом…

Ладно, что она будет делать потом, надумает потом.

Зойка промчалась мимо своей двери. Ужасно хотелось коснуться ее хотя бы кончиком пальца – так богатыри в русских сказках касаются земли-матушки, чтобы получить заряд бодрости и силы, – но Зойка побоялась расслабиться и все же пойти домой. А за ней войдут… Нет, нельзя!

Она миновала свою площадку и уже поднялась по двум-трем ступенькам к седьмому этажу – да так и замерла, услышав возле запертого люка мусоропровода какие-то странные чмокающие звуки…

Легко было при свете дня или даже вечером в своей уютной комнате, в своей постели хихикать над Юлечкиными дурацкими страшилками, но первое, что ей пришло в голову, это что девочка в платьице черном, чавкая, ест коня между шестым и седьмым этажами. Вопросом, как в многоквартирном доме мог оказаться дохлый конь, Зойка задаваться не стала.

Возможно, конечно, это была не знаменитая девочка, а два не менее знаменитых мальчика в платьицах черных, которые ели друг друга, – тоже чавкая. Правда, в Юлечкиных страшилках указывалось другое место трапезы – за старой уборной, а не около мусоропровода, но Зойке сейчас было не до географических тонкостей.

«Бояться стыдно!»

Ну да, было здорово стыдно, и все же Зойка, не чувствуя ног, слетела по лестнице на шестой этаж и совершенно инстинктивно, подобно любому существу, которое ищет спасения в своей норе, ударилась всем телом в дверь своей квартиры.

Мелькнула ужасная мысль, что она должна быть заперта, а пока нашаришь ключ, носители черных платьиц могут найти себе более вкусную и свежую пищу, чем тухлая конина, но… но нет – дверь мягко подалась и открылась.

Зойка бросилась вперед – однако через пару шагов замерла.

Теоретически она переступила порог родного дома. Но ощущения дома у нее не было никакого! Пустота, темнота, полное беззвучие. И отсутствие запахов, которые должны этому родному дому сопутствовать.

Должно было пахнуть немножко едой, лавандовой антимолью из большого старого шкафа, стоявшего в прихожей, немножко обувью, не слишком аккуратной кучкой сваленной в стойке под зеркалом… Мама всегда ругала Зойку, что она не убирает свою обувь, но и сама бросала свою как попало, а потому в стойке вперемешку валялись осенние сапоги – зимние мама все же убрала, – туфли, кроссовки, босоножки и домашние тапки обеих обитательниц квартиры.

Должно было немножко пахнуть мамиными духами, пыльным ковриком, который Зойка забыла пропылесосить, увядшими цветами (на день рождения маме две недели назад подарили чудесный букет, он уже засох, но выбросить его было жалко и маме, и Зойке) – да чем угодно могло пахнуть, но всяко ощущался бы живой дух человеческого дома!

А Зойка словно бы стояла на пороге какого-то пустого мертвенного пространства.

И она поняла, что это не ее дом, и подъезд не ее.

Это просто ловушка, обманка, западня, в которую ее нарочно заманили, создав видимость родной обстановки. Ее заставили расслабиться, а потом напугали отвратительными чавкающими, жующими звуками, вызвав к жизни те кошмарные видения, которые сами собой рождаются у каждого человека, когда он оказывается в темноте, даже если ему стыдно бояться.

Кому-то чудятся крадущиеся шаги, кому-то – вкрадчивый неразборчивый шепоток, кому-то – затаенный вздох, кому-то – легкое движение тянущейся к нему прозрачной, призрачной руки или мертвенно-бледное лицо, приникшее к окну. У Зойки вот в мозгах завязли – спасибо подружке Юлечке! – пресловутые мертвожоры в черных платьицах, поэтому именно они ей и примерещились. И она ринулась в другую западню, которая распростерла ей свои объятия.

Что ждет здесь? Неизвестно. А потому надо выбираться и отсюда!

Зойка шатнулась назад, но наткнулась спиной на дверь, которая сама собой захлопнулась, и как Зойка ни билась в нее, как ни пыталась открыть, все было бессмысленно. Да и не дверь это была – на ее месте возникла глухая непрошибаемая стена.

Зойка изо всех сил прижала руки к сердцу, словно умоляя его не биться так громко. Это был единственный звук в темной тишине. Зойка раньше даже не подозревала, что ее сердце стучит так громко. Этот грохот выдавал ее присутствие всем тем, кто ждал ее в этой квартире-западне, а в том, что кто-то ждал, можно было не сомневаться – иначе зачем бы ее сюда загнали?!

Она стояла, как ей казалось, ужасно долго, и сердце постепенно начало утихомириваться, а может быть, Зойка просто привыкла к его грохоту. Так или иначе, оставаться на месте надоело, и она решилась сделать шаг, потом другой, ведя ладонью по стене, чтобы хоть за что-то держаться в этой ужасной пустотище и темнотище, иметь хоть какую-то опору и пытаться ориентироваться.

Ориентироваться пока особо было не по чему – стена оказалась гладкая, без зазубрин и коварных гвоздей. Но вот пальцы нашарили что-то – какую-то округлость, на ощупь пластмассовую.

Да ведь это выключатель! А вот и кнопочка посередине, на нее надо нажать – и загорится свет!

Зойка так устала от темноты, что сначала надавила на кнопку, а потом задумалась, чем ей это может грозить и что может произойти.

Как это ей там снилось? Кнопка начнет пить из нее кровь? Или Зойку оплетут ужасные щупальца?

Но ничего не произошло.

Вокруг постепенно начал разливаться свет.

Был он бледным, холодным, голубоватым, словно сияние полной луны. Углы оставались темными, на полу лежали тени, но все же было ясно видно, что Зойка находится в просторной комнате с окном, за которым царила глухая тьма.

Откуда же проникает свет?

– То светит луна над могилой твоей!Нет, ты не откроешь в былое дверей,Нет, ты не вернешься обратно домой,Сожру с удовольствием трупик я твой! —

послышался чей-то мурлыкающий голос, и Зойка узнала голос Кошкодузы. Мигом вспомнился стишок на двери кабинета в травмпункте. Уж не она ли его сочинила?..

Раздался ехидненький, полный нескрываемого торжества смешок Кошкодузы…

Зойка метнулась подальше от темного угла, из которого слышался голос.

Да… западня сработала, Зойка в нее угодила с классической глупостью и доверчивостью. И теперь она в полной власти жуткарей. Страха, Матери Страхов, Кошкодузы, Мертвого Трупа, какого-то Зверопалого, о котором упоминал Кость, и всех прочих.

Неведомо, сколько их тут соберется или уже собралось, затаившихся в этих темных углах, в любой миг готовых выскочить оттуда!

Выскочить – и растерзать Зойку…

Или высосать из нее кровь глазами-червяками, или до смерти зажалить медузьей бахромой, или удушить гипсовыми бинтами, или превратить в какую-нибудь местную мерзость со звероголово́й, змеешеей, птицетелом, лягушколапами и насекомоногами. И ничто ей не поможет. Медальона, который мог бы ее защитить, у нее больше нет.

Медальона с надписью BES, что означает – Бестиарий…

И внезапно Зойка вспомнила, где раньше слышала это слово! Ну да, о бестиариях рассказывала Мадам Жужу! На уроке французского в какой-то сказке попалось незнакомое слово bestiau, «бестье», что означает – скот, скотина. И Мадам Жужу, которая просто обожала – хлебом не корми! – забивать головы учеников всяким мусором, не имеющим отношения к школьной программе, немедленно сообщила, что это устаревшее слово, оно осталось от древней латыни. По латыни bestia, «бестия», – зверь. В Древнем Риме бестиариями называли гладиаторов, которые сражались с дикими зверями. Теперь это слово обозначает только сборник описаний мифологических животных, а в прежнем значении не употребляется, уточнила Мадам Жужу.

«Если не употребляется, зачем нам его знать?!» – подумал тогда коллективный мозг шестого «Б» класса, и очень возможно, что нашелся бы отважный человек, который рискнул бы выразить вслух общую мысль и нарваться на крупные неприятности, но, к счастью, прозвенел звонок и можно было ничего не слушать, а вскакивать, орать и бежать на переменку.

Зойка тогда злилась на Мадам Жужу вместе со всеми, но сейчас готова была обнять ее и расцеловать, если бы вдруг оказалась дома.

Но, похоже, это ей не светит. Ей, судя по песенке Кошкодузы, предстоит скоро умереть, если не поможет Бестиарий.

Поможет, должен помочь! Ведь Зойка – Вершина Ярости! Она Бестиарию зачем-то очень нужна – до такой степени, что ее нашли в мире людей и хитро выдернули оттуда.

Значит, он спасет Зойку! Нужно его позвать на помощь!

– Бестриарий! – крикнула Зойка, и ей показалось, что в окне затеплилось какое-то живое сияние, словно там занимался рассвет.

Да, там всходило солнце! И оно медленно, но верно вытесняло из комнаты блеклый и неживой лунный полусвет.

Зойка подскочила к окну и увидела, что оно выходит на неподвижный, мертвый город. Пустые улицы, слепые, безжизненные окна…

Посреди города находилась площадь, на которой возвышалась фигура человека в кожаной набедренной повязке, блестящем панцире и высоко зашнурованных сандалиях. На голове у него был шлем.

Площадь располагалась довольно далеко, но Зойка видела все с необыкновенной отчетливостью. Человек очень напоминал Максимуса Децимуса из фильма «Гладиатор», только это был великан метра три ростом! В руке он держал серебряно блестящий меч и разил им сонмище невероятных чудищ, которые наступали на него со всех сторон.

У него был только этот меч – и небольшой круглый щит в левой руке. Щит сверкал, будто был покрыт бриллиантами, и красноватые огоньки мерцали на нем, слагаясь в три буквы – BES.

«Так вот ты какой, цветочек аленький!»

Так вот он какой – Бестиарий…

Все на свете вампиры, оборотни, демоны, ведьмы верхом на метле, крылатые гарпии, ожившие мертвецы со страшным оскалом черепа, огромные мохноногие пауки, омерзительно прозрачные призраки, гигантские мухи-убийцы, обезумевшие деревья, роботы-человеконенавистники с лазерными автоматами, пышные подушки с ужасными зубами, которыми они загрызают людей насмерть, трехглавые змеи, смертельные вихри с головами чудовищ, какие-то черные кресты с вылетавшими из перекладин молниями, монстры-жуткари с ужасным сочетанием частей тела и прочая неисчислимая нечисть, какую только возможно вообразить и какую вообразить невозможно, – все эти твари нападали на Бестиария, одновременно атакуя с боков, снизу, с воздуха.

Ни Страха, ни Матери Страхов, ни Мертвого Трупа среди нападавших не было, а может быть, Зойка их просто не могла разглядеть в этом сонмище чудовищ.

Меч словно бы летал вокруг мощного тела Бестиария, враги падали сраженными, разрубленными на части, лопнувшими, но тотчас поднимались – и вновь и вновь нападали на неутомимого воина.

Зойка догадалась, что видит битву, которая идет всегда, длится все время, пока существует мир, – битву добра со злом. В ней нет победителей и нет побежденных, эту битву никто не выигрывает и никто не проигрывает, хотя каждая сторона стремится к победе и готова ради нее на все.

Иногда враги наваливались на Бестиария всей сворой, и он падал, но, расшвыряв чудовищ, все же поднимался – и бой начинался вновь. Иногда какая-нибудь особенно проворная и хищная тварь впивалась в его тело и вонзала в него зубы. Ручьями лилась кровь из ран, но Бестиарий словно не чувствовал боли.

Битва продолжалась, и неведомо, сколько времени смотрела на нее Зойка: может быть, минуты, может быть, часы, а может быть, дни или годы, – однако ей постепенно стало казаться, что героический воин менее точно разит врагов своим мечом и, когда его сбивают с ног, поднимается медленней, чем прежде. На теле его зияли кровавые раны…

И вдруг Зойка увидела, как три гарпии вцепились в левую руку Бестиария, которой он держал щит, и вырвали из тела кость с клочьями мышц, всю в дымящейся крови. Тут же гарпии бросили кость на землю, где ее подхватило какое-то круглое многоногое существо вроде черного осьминога, сунуло под мышку и куда-то помчалось, но Зойка не видела куда, потому что Бестриарий закричал от боли, и крик его был так мучителен и ужасен, что Зойка отпрянула от окна и скорчилась на полу, зажав уши.

Она снова потеряла ощущение времени, была почти без сознания от жалости и собственного бессилия.

С трудом удалось справиться со слезами.

Было жаль и Бестиария, которому она не может помочь, и себя, которой не придет на помощь Бестиарий. Ему не до нее! Вон как он ранен. И сколько вокруг него чудовищ!

– Никто не придет, это верно, – послышался мурлыкающий голос Кошкодузы, и Зойка увидела ее совсем рядом. – Никто, кроме нас. А мы уже пришли, милая девочка. Мы уже тут!

Она повела своими отвратительными ластами по сторонам, и один из углов, в котором только что царила темнота, осветился, как будто луна переместилась туда и полностью залила его своим мертвенным сиянием.

Не Страх, а просто Страхов – совершенно такой, каким он был в травмпункте, без малейших признаков змееголовости, панцирности, чешуйчатости и без этих своих выдвижных глазок (вот только зеленоватая врачебная роба была кое-где прожжена!) – сидел на полу, скрестив ноги, и надувал какой-то белесый мяч.

Уж, казалось бы, много чего повидала Зойка за последнее время, но все же она не поверила своим глазам, разглядев, что Страхов надувает, будто воздушный шарик, тот потрепанный, прожженный «гриб-навозник», который служил нижней частью тела Матери Страхов!

Ее верхняя и средняя части были в полном порядке, глаза закрыты, ручонки повисли. Она словно бы крепко спала, окруженная смирно лежащими гипсовыми бинтами.

«Может, сдохла? – с ненавистью подумала Зойка. – И бинты сдохли?»

Но Страхов подмигнул с таким выражением, что Зойка поняла: надежда напрасна!

– Видишь, как я люблю свою мамочку? – спросил Страхов невнятно, продолжая придерживать губами край белесой мамашиной оболочки. – А ты свою мамочку любишь?

Зойка не могла слова вымолвить.

– Конечно она меня любит, а то как же? – послышался мамин голос, и она выступила из другого угла, тоже осветившегося по мановению Кошкодузиных ласт.

Это была мама-лиса, с руками, нет – с шерстяными лапками, прижатыми к груди, с хвостом и коварным выражением остроносой лисьей морды. Ее ноги оканчивались коровьими копытами.

– И я ее люблю, Зойку-Зоиньку свою… зайку-заиньку! – сказала мама – ночной кошмар и облизнулась длинным красным языком, показав мелкие, необычайно острые зубы.

Никогда мама не называла Зойку ни зайкой, ни заинькой, никогда не смотрела на нее с таким видом, словно готова сожрать и косточки обглодать!

Зойка сразу поняла, что мамин облик приняла Мать Страхов – вылезла из своей белесой навозной оболочки и притворилась мамой! С визгом отшатнулась она от чудища и кинулась куда-то, сама не зная куда, только бы не видеть родное и любимое лицо, ставшее жадным, кровожадным, чужим, опасным!

Доктор Страхов хохотал вслед, мурлыкала-заливалась Кошкодуза… К счастью, ни маминого, ни лисьего смеха слышно не было, не то Зойка, наверное, разревелась бы в голос, разрыдалась бы в три ручья и лишилась бы последних сил, а силы ей, конечно, еще понадобятся.

Легко догадаться, что жуткари ее в покое не оставят.

Что еще предстоит увидеть, чему еще ужаснуться?

Ответ не заставил себя ждать…

Из темноты к Зойке приближались шаги. Кто-то двигался тяжело, приволакивая ноги, словно башмаки спадали с него, а он пытался их удержать.

И вот в лунном свете показался, волоча ноги и придерживая боты, норовившие удрать, «электрик Петров», вернее, Мертвый Труп. Одной рукой он придерживал веревку, свисавшую с шеи, другой держал какой-то деревянный обломок с торчащим из него гвоздем и с явным наслаждением облизывал этот гвоздь.

Зойка пригляделась и обнаружила, что это был не просто обломок – это был кусок перил с гвоздем, на который она буквально вот-вот, недавно напоролась пальцем.

Это ее кровь обсасывал и облизывал Мертвый Труп! А когда все вылижет – что сделает?..

В это самое мгновение Мертвый Труп отбросил обломок, чуть не пришибив Зойку, и, обратив свои закатившиеся глаза к доктору Страхову, требовательно пошевелил пальцами, как бы требуя еще кровушки.

Страхов насмешливо покосился на Зойку, словно хотел проверить: понимает ли она, что он может в любой момент отдать ее Мертвому Трупу?

Она понимала. Она отлично понимала, что ей отсюда живой не выйти.

Но неужели ничего невозможно сделать? Она ведь Вершина Ярости!

Только бы понять, что это означает и что Вершина Ярости способна совершить…

– Вот, возьми, дружище, – приветливо улыбнулся Страхов, вынимая из кармана робы небольшую кость и швыряя Мертвому Трупу.

Кость! Это он!

Зойка хотела броситься вперед, отнять Кость у Мертвого Трупа, но тот и сам разочарованно отшвырнул подачку и простонал:

– Да он уже дохлый! Мне бы свеженького мясца!

Кость отлетела в угол, растеклась бледной красноватой лужицей и вскоре исчезла, как будто впиталась в пол.

Зойка поняла, что никогда больше не увидит своего бывшего соседа. Ни в виде человека, ни в виде кости Бестиария.

– Теперь только красненькая водичка от него осталась, – равнодушно подтвердил Страхов. – Как увидишь капельки – это привет от твоего приятеля. Хотя вряд ли ты успеешь что-то увидеть.

И он захохотал.

Мертвый Труп требовательно завыл.

– Погоди чуть-чуть, Трупик, сейчас Зверопалый тебе покушать принесет, – ласково промурлыкала Кошкодуза, и в это мгновение Зойка услышала какие-то странные звуки.

Что-то шлепало, что-то тащилось из темноты, причмокивая и причавкивая.

– Эй, не ешь, оставь мне! – взвыл Мертвый Труп, а Кошкодуза так и закатилась заливистым мяуканьем:

– Не бойся, он не посмеет твой кусок тронуть! Разве ты забыл, чем он питается? Ерундой всякой, мусором!

В полосу лунного света не то вошло, не то вползло, не то вкатилось какое-то круглое существо, напоминающее черного осьминога, только вместо щупальцев у него было четыре лапы: две сверху, две внизу. У каждой лапы было по десять длинных пальцев, однако вместо ногтей на них сидели маленькие звериные головы.

Зойка сразу поняла, что именно это существо Кость называл Зверопалым, и догадалась, почему он говорил об этом жуткаре без всякой ненависти.

Зверопальцы были похожи на детский пальчиковый театр и выглядели довольно забавно и беззлобно. Крошечные крокодильчики, львы, собаки, обезьяны, воробьи гримасничали, болтали тоненькими голосами, пели, хохотали, чирикали, бранились – и все что-то грызли: конфетные фантики, веточки, хлебные корки, фольгу от чипсов, траву, огрызок яблока… Да, эти обжоры и в самом деле способны были дочиста вылизать мусорный контейнер в Зойкином дворе!

А может быть, это Зверопалый недавно чавкал около мусоропровода в призрачном подъезде, а никакие не девочки-мальчики в платьицах черных?

Значит, Зойка напрасно перепугалась. Перепугалась – и влетела в ловушку-квартиру… Бояться тут совершенно нечего, ведь этот уродец довольно симпатичный. У него грустные темные глаза и курносый нос. Его даже погладить хочется по черной матовой, как бы резиновой коже.

Но что это он держит под мышкой? Кость… человеческую кость, покрытую клочьями сырого мяса!

А ведь Зойка уже видела Зверопалого! Там, на площади видела. На площади, где израненный Бестиарий сражается против чудищ.

Это Зверопалому бросили три гарпии кость, которую вырвали из тела Бестиария! И он ее притащил сюда!

А Зойка еще хотела его погладить!!!

Она отпрянула с отвращением, а Мертвый Труп жадно выхватил кость Бестриария у Зверопалого.

Черный уродец брезгливо сплюнул, левой верхней лапой смел с себя кровавые ошметки и поглядел на кость с таким же отвращением, как Зойка.

Зойка заметила, что на одном его пальце нет никакой зверюшки – он обмотан гипсовым бинтом.

Бинт Матери Страхов! Наверное, Зверопалый сломал палец, и его загипсовали, чтобы вылечить.

Или… Или загипсовали, чтобы наказать?..

Кажется, Зойка поняла, что там, под гипсом! Преступники – Чертополох и его пчела.

Они пострадали за то, что привели сюда Зойку, а значит, попытались помочь Бестиарию. Живы они или уже задохнулись в тисках засохшего гипса?..

– Наконец-то я поужинаю как следует! – перебил ее печальные мысли Мертвый Труп. Он поднес кость Бестиария к глазам и разглядывал ее, дрожа от жадности.

«Да чтоб ты подавился!» – от всего сердца пожелала ему Зойка.

– Давай-давай! Жри его скорей! – прошамкала мамаша Страхова (это была снова старушонка-санитарка в белом халате), выбираясь из грибов и расталкивая их ногами, которые оканчивались коровьими копытами. Гипсовые бинты, доселе смирно дремавшие, ожили и потянулись за ней. – Пусть полюбуется Вершина Ярости!

– Вершина Ярости! – захохотал Страхов. – Нашли Вершину! Да эта маленькая дурочка сейчас умрет от ужаса! Смотрите!

Теперь он стал медведем на липовой ноге, на березовой клюке. Тем самым медведем, который попался в капкан и смог выбраться оттуда, лишь когда лапу себе отгрыз.

Лапа осталась в капкане.

Охотник вытащил ее, принес домой и отдал жене. Та содрала с лапы шкуру, постелила на лавку, чтобы мягко было сидеть, мясо поставила варить – да и затеяла прясть медвежью шерсть.

А медведь тем временем сделал себе липовую подпорку для ноги, взял березовый сук вместо палки – и лунной ночью пошел искать свою ногу по деревням, громко скрипя по снегу деревяшкой, вглядываясь в окна избушек и напевая:

Скирлы-скирлы-скирлы…На липовой ноге,На березовой клюке.Все по селам спят,По деревням спят,Одна баба не спит,На моей шкуре сидит,Мою шерсть прядет,Мое мясо варит.

Это была самая страшная сказка из Зойкиного детства. Это было самое страшное ее сновидение. Страха перед этой старой сказкой она стыдилась больше всего на свете!

Но сейчас… после того как она столько нагляделась, испытала столько опасностей, этот выдуманный, сказочный медведь уже не мог ее напугать, как не может напугать потертый плюшевый мишка.

И Зойка вдруг почувствовала, что ее больше вообще ничего не может напугать. Она ощутила прилив неистовой злобы, невероятной ярости! Она презрительно оглядела четверку жуткарей. Страх, Кошкодуза и Мать Страхов даже отпрянули, встретившись с ее взглядом, а рука Мертвого Трупа разжалась – и кость Бестиария упала на пол.

– Что ты наделал, дурак!.. – взревел было Страх, но тотчас умолк, словно подавился.

Ударилась кость об пол – и обратилась доктором… тем самым рыжим доктором из травмпункта, который так замечательно вылечил Зойкин палец. Только теперь он был не здоровенный, рыжий, веселый, а худой, бледный, седой и совершенно изможденный, и лицо у него было измученное, вот только на костлявой руке оставалась прежняя татуировка: BES.

Стоять он не мог – едва нашел в себе силы приподняться над полом.

– Вершина Ярости, – слабым голосом проговорил доктор, нет – Старшая Кость Бестиария, как называл его бывший Зойкин сосед Костя Константинов, Младшая Кость. – Вершина Ярости, я умираю… Но мне не страшно, потому что ты здесь, ты присоединишься к нам – и мы победим жуткарей!

– Пока она еще с нами, а не с вами! – злобно и в то же время униженно тявкнула Мать Страхов, словно побитая гиена. – И ты знаешь, что мы можем с ней сделать!

– Вы ничего не можете с ней сделать, – возразил Старшая Кость. Нет, Зойке все же привычней было называть его доктором! – Вы можете просто морочить ей голову жутью, порожденной вами. Но погубить ее вам не удастся, потому что у нее отважное сердце! Она может испугаться на какой-то миг, но она стыдится своих страхов. Она не поддается им, она их преодолевает! Таких, как она, мало среди людей. И даже среди детей, которые очень любят бояться, потому что бесстрашны по сути своей и боязнь доставляет им радость, таких мало. Я сначала не понимал, почему именно она избрана Вершиной Ярости, но когда она без малейших сомнений пожертвовала медальоном, своим защитником, чтобы спасти Младшую Кость Бестиария, мне все стало ясно. Она ненавидит страх, ненавидит те муки, которые он причиняет, а значит, она ненавидит тех, кто наводит на людей страхи!

– Это мы-то наводим на людей страхи?! – возмущенно завопила Мать Страхов. – Да мы сами – создание человеческого воображения! Даже я, хоть и зовусь Матерью Страхов, не могу сама породить ничего пугающего – мне нужен врожденный людской страх, как дрожжи тесту! Страх перед темнотой и неизвестностью, страх перед тем, что может таиться в ночи, страх перед шорохом ветра в сухой листве и светом луны над кладбищем. Люди появились на свет со страхом в своих низких душах, а мы – мы, жуткари – их порождение, мы только лелеем этот их страх, поддерживаем его, взращиваем, кормим им новых жуткарей. Мы связаны с людьми такими тесными узами, что разорвать их невозможно! Люди сами любят бояться. Разве это мы создали Кошкодузу? Нет, ее однажды кто-то нарисовал: какой-то человек запечатлел свой страх. Это мы придумали девочку в платьице черном, которая жрет дохлого коня? Нет, это какой-то человек запечатлел свой ужас перед странными звуками в темноте. Мы оживили мертвецов и заставили их бродить по кладбищам и нападать до глупых прохожих? Нет, их оживило воспаленное человеческое воображение! Мы заставили волков обращаться в людей? Нет! Это сделали они сами – люди! Люди боятся всего: и реального, и выдуманного! Они не видят разницы между тем и другим! Они боятся тараканов – и населяют мир чудовищами в панцирях. Они боятся змей – и их воображение порождает трехглавых драконов. Они боятся даже безобидных коз и коров, поэтому у их демонов ноги оканчиваются копытами!