Полная версия
Большая книга ужасов – 63 (сборник)
Я еще успел покоситься вниз, но кошки там уже не было: она со страшной скоростью вилась по земле клубком сухой травы, не отставая от совы, а за ней стремительно скользили крысы, вытянув хвосты.
Тут голова у меня ужасно закружилась, и я больше ничего не видел и не понимал.
История ЯрроСильва сбежала из бродячей стаи спустя два дня. Раньше никак не удавалось: ее стерегли и, чуть что, больно кусали.
Но вот собаки вволю наелись на помойке и, разморенные сытостью, уснули под окошком какого-то подвала, откуда шел теплый влажных воздух.
И Сильве удалось наконец вернуться домой.
Хозяева встретили ее без радости, но все же вымыли и накормили. Она долго, блаженно спала, даже не представляя, как теперь изменится ее жизнь.
И скоро эти перемены начались…
Хозяйка то и дело норовила пнуть ее своими острыми, всегда громко стучащими по полу ногами. Сильва предпочитала отсиживаться в своем углу. У хозяина искать защиты было бессмысленно. Он тоже изменился: не водил больше Сильву гулять, а темными утрами силком выпихивал ее из подъезда, и когда она, торопливо оправившись прямо у крыльца, дрожа от страха и непонятного стыда, скулила у двери, хозяин открывал далеко не сразу и всегда с выражением хмурого недовольства на лице.
Кормили ее теперь скудно и плохо, но привередничать не приходилось: ведь Сильва была уже не одна.
Именно в этом и дело! От нее ждали чистопородного потомства, за которое можно получить большие деньги. А она должна была принести каких-то дворняжек!
И вот Сильва ощенилась.
Дома никого не было. Она страшно устала, облизывая детенышей, и не заметила, как вернулись хозяева.
Хозяйка начала визжать и поскуливать, в голосе ее слышались нотки неутихающей ненависти, а хозяин проворно собрал щенят в пластиковый пакет и мигом выскочил за дверь – прежде чем измученная Сильва опомнилась. Она бросилась было следом, но ударилась мордой и грудью о захлопнувшуюся дверь.
Хозяин долго не возвращался, и все это время Сильва, истошно рыча, билась в дверь, а хозяйка продолжала скулить от страха, запершись в комнате и не смея выйти оттуда.
Хозяин вернулся, когда Сильва уже в кровь разбила морду; онемевшие лапы, ударяясь о дверь, не чувствовали боли. Едва хозяин вошел, Сильва проскользнула мимо него в дверь и бросилась вниз по лестнице.
Ненавистный запах хозяина, смешанный с милым и жалобным – родным, щенячьим, детским, – долго вел ее по обледенелым завьюженным улицам, пока возле тяжелой крышки, из-под которой поднимался пар, не остался только один из этих запахов…
Сильва скребла, скребла подтаявшую землю, потом забралась на горячую крышку и легла там, то обессиленно задремывая, то ожидающе раздувая ноздри. Иногда она вздергивала голову и выла на белесый огрызок луны.
Остаток зимы Сильва провела в городе: разыскивала на помойках объедки, попрошайничала возле столовых и магазинов. Она была гордой собакой, но это ее не унижало: большинство времени она проводила, лежа на той крышке.
Было тепло. Детей она давно не чуяла.
Когда потянуло из лесов робким запахом таяния снегов, Сильва ушла из этих гнусно пахнущих улиц. Она скиталась по чащобе, то подходя к редким жилищам людей, то уходя в колючие деревья и еще глубокие снега; изголодалась, отощала – и вот однажды ночью услышала незнакомый протяжный звук:
– У-у-уо-о-о!..
Вой ширился, рос, казалось, воет уже не дальний хор незнакомых голосов, а вся чащоба лесная: и горько пахнущие ели, и снег, и даже мерзлые звезды, и чернота неба, и сама ночь… И странно, так странно, как никогда в жизни, почувствовала себя Сильва. Что-то оживало в ней – что-то незнакомое, сокровенное, тайное, до сих пор даже от нее самой.
Стало жутко. Она вскочила. В вышине переливались звуки.
Сильва заметалась, взрывая лапами сугробы. Подпрыгнула, вытянувшись в струнку. Упала и некоторое время лежала плашмя, зажмурясь и тяжело дыша.
Вой не прекращался.
И вот Сильва села, напружинив лапы. Пушистый хвост вытянулся на снегу. Она подняла голову и, заведя глаза, чтобы не видеть застывших, холодных звезд, завыла сама – призывно, отчаянно, смиренно и в то же время с надеждой:
– У-у-уо-о-о!
* * *– Бестолковая ты, бестолковая! – донесся до меня скрипучий старушечий голос. – Сколько уж годов учу тебя, с младенчества ты при мне, а все такая же раззява, как раньше была. Помнишь, я тебя в гнездо сорочье подложила? Тебе что надо было сделать? Выкинуть яйца из гнезда! А ты что сделала?! Свилась клубком – и ну отогревать их, пока сорока не прилетела да тебя же из гнезда, дуру, не вышвырнула! Еще тогда я поняла, что от тебя толку не будет! Надо было, как умные ведьмы советовали, тебя тогда же в лес унести да снежком сверху присыпать! Оставить замерзать, потому что не будет от тебя в нашем ремесле пользы!
– Ну и что ж ты, бабушка, не отнесла меня в лес? Что ж снежком не присыпала? – угрюмо пробурчал девчоночий голос.
Я этот голос сразу узнал. Шамаханская царица!
Черная кошка…
Мне захотелось посмотреть, кто она теперь, кошка или девчонка, но боялся: открою глаза – и разговор прекратится. А разговор был хоть и страшный и непонятный, но очень интересный!
– Да отнесла я! – с досадой отозвалась старуха. – И отнесла, и присыпала, и сверху трижды плюнула! Горько мне было свои надежды губить – а что же делать? Ах, как чуяла я, когда тебя нашла на помойке, что напрасная это затея… Видать, не родная мать тебя тогда выбросила, видать, кто-то другой. А у нее, видать, болело за тебя сердце. Вот и не порвалась меж вами ниточка, вот и вышла ты неудачная. Мне бы тогда мимо пройти… да вот беда – приспело время новую ведьму растить, а выброшенных детей я так давно не находила! Ну и схватила на радостях тебя. А вышло, что беду себе подобрала!
– Бабушка, ты лучше меня прогони! – плачущим голосом взмолилась девчонка. – Ну, если я неудачная… прогони! Может, мне лучше опять человеком стать? Может, я маму найду?..
– Дурища! – снисходительно усмехнулась ведьма. – Неужто жить надоело? Чтобы человеком стать, тебе надо лучшим другом убитой быть, а потом в огне сгореть. Ну и как, скажи на милость, ты это устроишь? У тебя вот лучший друг есть?
– Да у меня вообще никакого друга нет, ни лучшего, ни худшего! – вздохнула Шамаханская царица. – Да и как же может быть, чтобы лучший друг тебя убил?.. Нет, такого не бывает!
– Всякое бывает! – ухмыльнулась карга. – Но не всегда да не со всеми. И это ты правильно сказала, что никого у тебя нет. У тебя никого нет – кроме меня! Людям ты не нужна, зато мне еще пригодишься!
– Бабушка, а что было потом, когда ты меня замерзать в лес унесла? – перебила девчонка.
– Ничего! – огрызнулась сова. – Ничего и не было путевого! Зачем тебе про то знать? Незачем!
– Ну скажи, а? – попросила девочка. – Может, я бессмертная?
– Ишь, разбежалась! – захохотала старуха. – Все смертны, только одни помрут раньше, а другие позже. Просто, видать, не настал еще твой час. Вот и выжила второй раз… Небось на третий уж не выживешь!
– Ну что ж все-таки было, а, бабушка? – нудила Шамаханская царица, в характере которой любопытство, видимо, перекрывало все другие свойства, даже страх перед угрозой бабки.
– Вот же пристала, как репей к шерсти! – проворчала старуха, но все же ответила: – А то и было, что спустя три ночи вышла я косточки твои собрать да в печке сжечь, чтоб хоть пепел в дело пустить, на нужное зелье. Подхожу – а ты живехонькая-здоровехонькая! И снег вокруг тебя до самой земли протаял. Видать, кто-то пригревал тебя да кормил.
– А кто?! – воскликнула кошка.
– Про то тебе знать не надобно! – огрызнулась старуха. – Лишнее это! Ты мне лучше скажи, почему нынче не так все сделала? Я ж тебе велела ребятишек под заколдованной веткой протащить, чтобы навеки их в зверей превратить! А ты что натворила, раззява?! Все прозевала?!
– Я не зевала, – буркнула девчонка. – Я ребятишек в яму заманила. Только… ветка почему-то сломалась. Может, кто-то из них ее задел, пока лез.
Я чуть не ахнул, услышав это.
Ветка почему-то сломалась?! Ничего себе! Да я ж на нее плюхнулся как слон, всей тяжестью! Она не просто сломалась – она в прах рассыпалась!
И кошка этого не могла не видеть. Но почему-то не сказала бабке…
– Не ругайся, – попросила она жалобно. – Кого надо было, я же привела к тебе! Я все сделала как ты сказала! Выследила его, в парк заманила, потом на грань лесную… Что тебе эти ребята? Что в них проку? Ты же их просто потому погубить хотела, что весь род людской ненавидишь. А этого… ты его боишься, верно?
– Не его боюсь, а того, кто за ним стоит, – загадочно ответила карга.
«Ничего не понимаю», – честно признался я себе, но додуматься до чего-нибудь толкового не успел: старуха спросила девчонку, чуть понизив голос:
– Как думаешь, Гатика, он догадался, кто ты такая?
Я смекнул, что Гатика – это имя кошки.
Девчонки.
Шамаханской царицы.
Странное имя… что же оно значит?..
Наверное, оно мне понравилось бы, если бы я мог сейчас испытывать какие-нибудь положительные эмоции.
К сожалению, пока все случившееся располагало исключительно к эмоциям отрицательным.
– Да нет, вряд ли! – беспечно отозвалась Гатика. – Он совсем глупый. Даже не заметил, что я когтями на притолоке…
И осеклась, даже ойкнула испуганно.
– А, волчьи ягоды и корни мандрагоры! – злобно взвизгнула старуха. – Неужто опять когти об стену точила?! Говори, ну?!
Послышался резкий свист – не то ремня, не то плетки.
– Не надо, бабушка! – взвизгнула Гатика. – Пожалуйста, не надо, я больше не буду, я сделаю все, что скажешь!
– Ну так сделай! – буркнула ведьма. – Ошметок бестолковый!
Я сразу вспомнил, как на кошачьей лапке мелькнула балетка. Если бы старуха еще и про это узнала…
Само собой, я не собирался выдавать Шамаханскую царицу, в смысле Гатику. Наоборот, настала пора за нее заступаться!
Я открыл глаза, рявкнул и кинулся было вперед, но что-то вроде тяжелой цепи так сдавило горло, что меня сразу рвануло назад и опрокинуло на спину.
– Очухался? – буркнул старухин голос, а вслед за тем она схватила меня за загривок и подняла.
В первое мгновение почудилось, что опять налетела сова и тащит куда-то, все поплыло, но тотчас меня сильно встряхнуло – и в глазах прояснилось.
И я жалобно взвыл при виде рожи, которая таращилась на меня! Это была старуха… но в то же время у нее была медвежья пасть, а голова совиная: круглая, покрытая перьями голова, с крючковатым носом и круглыми черными глазами.
Вдруг, ни с того ни с сего, я вспомнил, что по-французски vieille chouette, то есть старая сова, значит еще и старая хрычовка, старая карга, старая ведьма.
Прямо в точку!
Она была именно карга! Ведьма!
Туловище совы оказалось туловищем горбатой, коротконогой толстухи в черном бесформенном балахоне, увешанном связками бус из желудей – сморщенных, заплесневелых, противных. Толстые пальцы с длинными загнутыми грязно-зелеными ногтями были сплошь унизаны сплетенными из травы или вырезанными из дерева грубыми перстнями.
Вместо драгоценных камней они были украшены тускло мерцающими гнилушками.
И эти перстни впились в мой загривок так, что я тихонько повизгивал от боли.
– Помалкивай, дурень! – небрежно приказала старуха-сова, глядя мне в глаза своими черными, непроглядно-мутными глазищами. – Помалкивай, раз попался!
Да, уж попался, так попался!
Я кое-как, стараясь не сильно натягивать цепь, которая перехватывала мое горло, огляделся – и снова взвыл и всей тяжестью повис в когтях старухи, так что ей трудно стало меня держать и она разжала когти. Я плюхнулся наземь и зажмурился. Но все равно – так и видел перед собой темный провал очага, в котором пылал огонь – как-то особенно яростно пылал… Над ним булькал черный, закопченный котел, в котором кипело что-то вонючее.
Похоже, воду зачерпнули в каком-нибудь болоте, перенаселенном живностью, потому что над варевом порой то подпрыгивала квакающая лягушка – или все еще зеленая, или уже сваренная до жутко красного цвета, – то взбиралась на край котла бородавчатая коричневая жаба, то высовывал голову уж, то вспархивало серое облачко мошкары, которое мгновение реяло над котлом, смешиваясь с густым вонючим паром, и тут же вновь пропадало в бурлящей жидкости.
Это было ужасно, так же как замшелые, заплесневелые стены пещеры, где я находился. Пол был такой же, только по нему непрестанно мельтешили туда-сюда крысы с настороженно вытянутыми хвостами. Сверху свисало то, что я поначалу принял за переплетенные змеиные тела. Но это были оголенные древесные корни. Воняло какой-то сырой тухлятиной. Мне померещилось, что навозом… так воняло весной на даче, когда навоза привозили целую кучу и мы все трое, папа, мама и я, разносили его по грядкам, потому что почва у нас в Линде (а у нас дача на станции Линда) – так себе, суглинок, и обязательно нужен навоз, чтобы все на грядках хорошо росло.
Честно – примерно с середины апреля я начинал просто ненавидеть выходные, потому что надо было ездить на дачу и первым делом разносить этот жуткий навоз. Сейчас я лапу… в смысле руку отдал бы на отсечение, чтобы оказаться именно там, а не здесь!
С другой стороны – какой от меня прок с отсеченной рукой на даче, где надо или траву драть, или навоз разносить – и для всего нужны две лапы… в смысле, две руки!..
А с третьей стороны – как бы я туда попал?! Ведь я был здесь! Сидел на цепи – да только и мог, что слабо вертеть головой.
Лучше всего мне было видно большое зеркало, прислоненное к стене. Оно, похоже, когда-то раскололось, а потом куски попытались собрать – ну и для этого сцепили их черными веревками, связанными между собой.
С ума сойти! Всем известно, что ничего хуже разбитого зеркала нет! А чтоб его еще и дома у себя держать, это кем надо быть?!
Ну разве что ведьмой, старой каргой, совой! Небось ведьме-то – чем хуже, тем лучше!
Через секунду огонь в очаге вспыхнул особенно ярко, и я разглядел, что осколки скреплены никакими не ремнями, а телами каких-то длинных и очень тощих змей – черных, белых, рыжих, – которые были связаны голова к голове и хвост к хвосту. Змеюки сдохли так давно, что уже высохли.
Отражательные свойства разбитого зеркала явно пострадали: некоторые его части были темны и непроглядны, а в некоторых еще что-то можно было разглядеть. В одном из таких кусков я вдруг увидел серого волка с узкой мордой и серыми глазами. Правда, я никогда не видел волков с белыми пятнами… Может быть, это был пес, а не волк – я ведь помнил, что лаял на кошку, а волки не лают… Но тогда почему у меня сверкали глаза? Я точно помнил. А дядя Вадя говорил, что у собак глаза не сверкают, это волчья примета!
А с другой стороны, не все ли равно, волком я стал или псом? Главное, что я был не я.
– Ну как, нравишься себе? – ехидно спросила карга. – Ну, нравишься не нравишься, а придется потерпеть. Тебе ведь жизнь таким доживать. Ну ничего, это ненадолго. У меня ваша братия, оборотни-невры, долго не заживается.
Я с ужасом на нее глянул, ничего не понимая.
Невры? Какие еще невры?! Может, нервы?!
Не знаю, что там было с нервами у этой карги, ну а мои просто дрожмя дрожали, как электрические провода под ветром.
– Я – оборотень?! – с усилием выговорил я.
И тут же поразился, что именно говорю. Не рычу, не вою, не лаю – говорю!
Как человек!
Но размышлять на эту тему мне было некогда, и я повторил:
– Оборотень?!
– А кто ж такой? – очень удивилась моему удивлению сова. – Был мальчонком, стал волчонком – кто же ты в таком случае?
– Но я не знал… – промямлил я. – Я думал, это просто так… случайно… Я не понимал!
– Да чего тут знать? – хмыкнула карга. – Чего понимать? Все просто. Жил ты человеком, а как сбылся твой час – обернулся!
Я все не мог в это поверить. Ну да, видел шерсть под своей кожей, ну да, выворачивался наизнанку – этой шерстью вверх, ну да, радостно гнался со всех четырех лап за кошкой… Но мне все казалось, что это… ну, как виртуальная реальность, что ли. Как будто я оказался в кинотеатре 5D: надел очки, сел в кресло, смотрю все такое живое и правдоподобное. Ну да, страшновато… один раз в таком кинотеатре меня даже реально укачало, чуть не вырвало, хотя я не на машине, то и дело тормозящей, ехал, а в кресле сидел. И казалось, сейчас что-то вроде этого происходит. Как будто я в кинотеатре 5D, где идет фильм о приключениях Дохлого Тунца. Кресло добавляет тактильных ощущений, форсунки разбрызгивают запахи… Но я все время надеялся, что из этого зала можно в любую минуту выйти.
Но когда сова произнесла это слово – «Оборотень!», – она как будто замкнула намертво двери кинотеатра. И оттуда уже не выйти…
Да ну нет, ну не может же быть!
Я ведь сто раз читал в книжках и смотрел в фильмах, что оборотнем можно стать – как и вампиром! – когда тебя куснет другой оборотень. И в «Гарри Поттере», к примеру, про то же, и в «Ван Хельсинге». Хотя в русских сказках надо было через нож перекувыркнуться и об землю грянуться. Или вот как кошка хотела Сашку с Пашкой и Любу с Валей провести под заколдованной веткой… тоже способ… Если бы я не помешал, они превратились бы в зверей!
А меня никто не кусал. И ни через какие ножи я не перекувыркивался! И под веткой не пролезал! Я всего-то навсего руку книжкой поцарапал. И что, просто так стал оборотнем?!
Стоп. Стоп, без паники. Дверь еще не заперта. Из этого кинотеатра и в самом деле можно выйти. Оборотень может вернуться в человеческий облик! Просто нужно снова на себя свою человечью одежду напялить – и…
– Ишь! – хмыкнула ведьма. – Просто! Да ты до своей одежды сначала доберись!
И я понял, что карга читает мои мысли.
– Читаю? – насмешливо повторила она, хотя я и словом не обмолвился. – Этому не обучена. Да и зачем? И так все насквозь вижу. А что тёмно для меня – на то вон кривое зерцало есть.
И сова кивнула на зеркало, которое от этого движения затряслось так, что едва не рассыпалось.
Как будто от страха затряслось! Как будто и оно этой старой карги боялось!
И я его вполне понимал…
– Кривое зерцало, кривое мерцало, – пропела ведьма, – покажи оборотню чудо чудное, диво дивное. Докажи дурню, что обратную дорогу забудь-травой заплело! Начнет искать – а не вспомнит где. Побежит – а не вспомнит куда! Покажи ему, кривое зерцало, кривое мерцало, да в последний разок, что дверь я замкнула и ключ выбросила!
И она издевательски ухмыльнулась, а потом постучала одним их своих деревянных перстней по тому куску зеркала, в котором я отражался, – и поверхность его зарябила, пошла волнами, а когда рябь рассеялась, я снова увидел парк Кулибина.
История ЯрроЯрро почему-то был матери ближе остальных детенышей, хотя, пожалуй, в его внешности сохранилось совсем мало примет собаки. Из всех своих братьев и сестер он особенно походил на волка: большой лобастой головой, толстой шеей, широкой грудью, высокими, очень сильными ногами – словом, всей своей поджарой и в то же время мощной статью, которая в будущем обещала еще больше силы. Разве что глаза у него были такие же удлиненные, лукавые, как у Сильвы, да серая шерсть – более мягкая, пушистая и в то же время более густая, чем у других.
Кроме того, его шея была густо опушена белым – как у матери.
Подобно тому как Сильве по наследству перешла память об упряжке, бегущей по тундре, так и в крови ее сына жила материнская ненависть к едким и пыльным запахам человеческого логова, злому вероломству, коварству человека. Он не был рожден с ненавистью – этому научила его Барра. Она вскормила его этой ненавистью как молоком.
Что считалось самым важным в стае? Добыча пищи – достаточной, чтобы прокормиться сегодня, быть довольным собой и своей охотой и набраться сил перед завтрашней охотой, которая даст возможность быть сытым завтра и набраться сил для следующего дня. Вожак стаи Герро не убивал ушастого зайца, или юркую лису, или другую дичь только для того, чтобы окровавить зубы, погасить блеск жизни в глазах животных, а потом уйти, бросив мертвое тело. Тому же он учил молодых волков.
Но как поступать с человеком? Это ведь добыча не из обычных!
– Волк из моей стаи никогда не нападет на человека первым, – учил молодых вожак Герро.
– Почему? – непочтительно вмешивался Ярро.
– Потому что человек опасен. Сладость его мяса и соль его крови не стоят того страха, который охватит все твое существо, когда ты будешь идти по его следу, бросаться на него, сбивать наземь…
– Можно подумать, человек – лучший друг волка! – задирался Ярро в щенячьей злости на отца, но вожак стаи не опускался до спора с несмышленышем.
В конце концов, каждому из волчат предстоит самому убедиться в правильности его слов, усвоить уроки леса, охоты, жизни, наконец… Им еще предстоит узнать, что и грязно-бурый, косматый, с короткой мордочкой енот, и плотный, жирный барсук, и стремительная, всегда испуганная тонконогая косуля, и суетливая мышь – не просто пища, но и соседи, которые, как ни странно, нужны лесу не только для того, чтобы кормить волчью стаю. И высоченные ели, и тяжелые березы, и ядовитые красные шарики волчника – тоже соседи, равновеликие для здешней жизни.
У каждого из животных и растений свой мир, своя жизнь и свои заботы. Тут крылось для Герро нечто высшее, но объяснить это он не мог бы никаким образом.
Да и зачем объяснять? Это опыт охотника, и дает его не знание, а сама жизнь. Поэтому Герро снисходительно отмалчивался.
Однажды они вдвоем с Ярро побежали к маленькой речушке. Она была пестрая, переливчатая, ее запахи звонко струились и заливали все вокруг.
Герро и Ярро были сыты и легли погреться на отмели. Герро клонило в сон, но, заметив, как напряженно смотрит в чащу, словно видит там врага, Ярро, он, зевая и потеряв всякую надежду на спокойный отдых, провыл:
– Почему ты хочешь убить человека?
– Я ненавижу его! – прорычал Ярро.
– За что? Ведь ты никогда не видел его, а ненависти к человеку нет в крови у волка.
– Разве никто из волков никогда не убивал человека?
Герро завозился, ложась поудобнее:
– Бывает такое, бывает… Когда человек находит логово и забирает волчат, мать, убивая человека, защищает своих детенышей. Когда человек со своими палками, выпускающими гром и смерть, идет по следу волка, волк, убивая человека, спасает свою жизнь. Когда в стужу трещат деревья и не найти пищи, а свежий след пахнет одиноким человеком, волк, убивая его, добывает пищу для стаи. Ведь когда у человека нет грома, он не так опасен. Он не умеет быстро бегать, лапы его лишены когтей, не могут нанести сильный удар… И все-таки волк убивает человека без ненависти.
– У-уо! – взвыл Ярро. – А разве постоянный страх перед человеком не рождает ненависти к нему?
Герро то взглядывал на Ярро, то отворачивался. Вода играла на солнце, нагоняя дрему.
Щенок прав! Какое же еще чувство можно испытывать к тому, кого привык всю жизнь бояться?
Он сонно прищурился. Ярро, крепко уперев в землю сильные, напряженные лапы, смотрел на старого волка сверху, опустив оскаленную морду:
– Вы, волки, ты, мой отец, ненавидите человека за тот страх перед ним, который носите в себе, который носили и ваши предки. Извечный страх! Собака, моя мать, ненавидит человека за то зло, которое он ей причинил. И только я, сын собаки и волка, ненавижу человека за то, что он – человек. За то, что он существует!
Герро готов был искусать этого щенка.
– «Мой отец – волк! Моя мать – собака!» – передразнил он. – А сам-то ты кто? Сам-то ты ни волк, ни собака, а туда же! Что ты знаешь о ненависти? Откуда тебе это знать?
Солнце горело в голубом огромном небе, которое даже быстрым ногам Ярро не обежать от восхода до заката. Кора лиственниц блестела и переливалась. Лес был еще зелен, источал летние запахи, но скоро придет осень, листья начнут умирать. Ярро завидовал деревьям и медведям: засыпая на зиму, они просыпаются весной. Как будто умирают и рождаются снова. А вот когда он, Ярро, погибнет, это уже навсегда. Он не проснется больше.
О, если бы удалось раньше убить человека! Только ему понятно это неистовое желание.
Только ему!
Он сверху вниз горделиво посмотрел на Герро:
– Я выше вас всех! У каждого из вас есть маленькое имя: пес, волк… Я ни пес, ни волк – да! Я и волк, и пес. Только меня можно назвать одним большим именем. Я – Зверь!
* * *– Что это было? – возмущенно спросила Люда, пытаясь выбраться из ямы.
Но Люда была маленькая, толстенькая, с коротенькими ножками, поэтому у нее ничего не получилось.
Пашка вылез первым и протянул Люде руку. Снизу неуклюжую подружку подсадили Сашка и Валя.
– Вытянули репку! – засмеялся Пашка.
Люда обиделась – она не любила намеков на свою комплекцию – и даже спасибо не сказала. Надулась и принялась стряхивать древесный мусор, которым была усыпана.
