bannerbanner
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
3 из 8

Однажды во время дежурства в клинике Миша Гулякин встретил свою однокурсницу Женю. Они учились вместе до его перевода на военный факультет. Миша никогда не назначал ей свиданий. Видел её прежде только коридорах института, да в лекционных аудиториях. Но ведь и с другими девушками он тоже сидел, порой, рядом на лекциях, говорил об учёбе. А вот к Жене чувствовал симпатию, и как казалось, она тоже симпатизировала ему. Они с удовольствием помогали друг другу, если была нужна какая-то помощь в учёбе, радовались успехам на сессиях. И только…

И вот он снова увидел Женю после небольшого перерыва. Столкнулся с ней лицом к лицу, когда она выходила из операционной. Женя была чем-то огорчена, подавлена. На глазах – слёзы. Только что завершилась операция, во время которой хирург пытался спасти раненого. Раненых, особенно тяжёлых, всё чаще привозили в институтскую клинику.

Этот был особенно тяжёлым, и все старания хирурга оказались напрасными.

– Представляешь Миша, – немного придя в себя, начала Женя. – Он же ещё совсем, совсем мальчишка… Этот раненый. Я была ассистентом. Сердце кровью обливалось. Он совсем как мой братишка, который добровольцем ушёл на фронт. И этому пареньку всего восемнадцать. Ничего ещё в жизни не видел, а уже дрался с врагом, Родину защищал… И вот его уже нет. Ужасно, просто ужасно это осознавать, тяжело видеть всё это.

– Успокойся, что ты, успокойся, – поглаживая её каштановые волосы, выбивающиеся из-под сползшей набок шапочки, говорил Михаил. – Сейчас столько горя вокруг! А раненым не слёзы наши нужны, а руки. Ты же хирург. Ещё немного, и будешь оперировать самостоятельно. Может, я ещё к тебе на стол попаду, – попытался он пошутить, но это ещё больше расстроило Женю.

Она подняла на него большие, полные слёз глаза и заговорила:

– Зачем ты так? Разве шутят с этим? Я боюсь за тебя. Я не хочу расставаться с тобой, хочу быть всегда рядом. Я, я.., – она потупилась, – люблю тебя.

Михаил опешил. Что он мог сказать? Ответить взаимным признанием он не решался. Не был уверен, что у него есть какие-то особые, а не чисто дружеские чувства. И в то же время боялся обидеть милую девушку неосторожным словом.

Неожиданно подумал: а прав ли был, когда писал Лиде, что всё личное нужно отбросить до конца войны? Ведь в эти суровые дни всеобщего горя дороги даже самые малые проявления добрых чувств, даже мгновения радости.

– Гулякин, на операцию, – послышался голос ассистента.

– Ну, я пошёл, – сказал Михаил, всё так же нежно гладя Женины волосы. – Подожди в ординаторской. Сегодня много раненых.

В те июльские дни Москва, ещё далёкая от переднего края, уже стала прифронтовым городом. В клиники и больницы доставляли тяжелораненых, которым требовалось длительное и серьёзное лечение, нужна была квалифицированная медицинская помощь. Военных госпиталей не хватало, и под них оборудовались не только клиники, больницы и другие медицинские учреждения. Постановлением Советского правительства предписывалось превратить в госпитали сотни домов отдыха и санаториев, предполагалось выделить для лечения раненых лучшие общественные здания, школы.

Остро ощущалась нехватка персонала. Дежурства в клиниках и больницах возложили на студентов-медиков, на слушателей военных факультетов.

Всего несколько месяцев назад казалось, что всё, о чём рассказывали преподаватели, ссылаясь на опыт боёв на реке Халхин-Гол и озере Хасан, может и не понадобится никогда. И вот теперь эти знания были востребованы.

Прежде слушателям чаще всего лишь на схемах или анатомических атласах показывали, как иссекать края загрязнённых ран, какие ткани после хирургической обработки необходимо зашивать наглухо, а какие нет, как обезболивать оперируемое место с помощью раствора новокаина… Теперь слушатели видели всё это своими глазами, а иногда и проделывали всё сами.

Вот и теперь Гулякина не случайно позвали в операционную. Персонала не хватало. Слушатели всё чаще были необходимы. На столе лежал молоденький красноармеец. Лицо его было в испарине, щеки бледные, впалые, пульс частил.

– Дать наркоз! – распорядился хирург, и Михаил быстро наладил аппарат.

Раненый заснул. Операция началась. Предстояло ампутировать ногу, посечённую осколками снаряды. Медлить с операцией было нельзя: слишком далеко забралась инфекция.

Михаил точно выполнял указания хирурга, внимательно следил за его работой, стараясь запомнить каждое движение. Знал: всё это пригодится очень и очень скоро.

Как он понимал сейчас Женю, опечаленную исходом операции, в которой она участвовала. И пусть жизнь оперируемого сейчас раненого была вне опасности, но он оставался без ноги. Каково это?! Молодой, полный сил человек – и без ноги… Чувство жалости к пареньку сжимало сердце, однако Михаил взял себя в руки, понимая, что не жалость нужна сейчас раненому, а помощь, квалифицированная срочная помощь.

После операции Михаил вслед за хирургом вошёл в ординаторскую. Жени там уже не было. Её вызвали на перевязку.

Михаил всё ещё оставался под впечатлением операции и с некоторой горячностью спросил у хирурга:

– Ну, неужели ничего нельзя было сделать, неужели невозможно спасти ногу?

– Поздно, слишком поздно привезли к нам раненого, – развёл руками хирург. – Нелегко сейчас на фронте. Прёт враг, ещё как прёт. Собрал силищу. Сводки слушаешь?

– Причём здесь раненый и его нога?

– Очень даже, очень… Попробуй-ка организовать чёткую сортировку раненых, попробуй ка своевременно отправить в тыл тяжёлых, выделить из них таковых, которым можно ещё, к примеру вот ногу спасти. Медсанбаты постоянно меняют место расположения, транспорта для отправки раненых в госпиталя часто не хватает. Наслушался я рассказов. Есть у нас тут несколько медиков, уже прооперированных.

– Да я понимаю, что сложно. Просто жалко паренька.

– Думаешь, мне не жалко? Но рисковать жизнью солдата права не имел. Показания к ампутации были самые серьёзные.

– И мастерство хирурга не всегда может помочь? – спросил Гулякин.

– Мастерство необходимо. Очень важно оттачивать своё мастерство, но мы, увы, не всесильны. Тем не менее, от врачей очень многое зависит. Нужно научить санитаров правильно помощь на поле боя оказывать, самих бойцов обучить оказанию первой помощи. Всё это отразится на дальнейшем лечении.

Но главное, конечно, будут делать ваши руки – руки хирургов переднего края. В тыловом госпитале уже трудно что-то изменить. Вот как сегодня. А ведь можно было спасти ногу, но на более ранней стадии. Сразу после ранения, или в медсанбате. Не уверен, но, пожалуй, спасли бы.


С 21 на 22 июля Михаил Гулякин заступил на дежурство. Оно начиналось утром и продолжалось сутки. В обязанности дежурного входили участие в операциях, контроль за прооперированными ранеными и больными, различная лечебная работа.

Весь день прошёл в неотложных делах. Операции, перевязки следовали одна за другой. Несколько раз, да и то мельком, Михаил видел Женю. Она тоже заступила на дежурство. Но поговорить с ней не удавалось. Только успела шепнуть на ходу:

– Хорошо, что завтра после дежурства мы свободны. Ведь двадцать второго твой день рождения.

– До него ли теперь!? – махнул рукой Михаил.

– Послушай! – вдруг воскликнула она. – А это что? – она коснулась рукой петлички, видневшейся из-под халата, на которой появились два кубика. – Я в званиях не разбираюсь. Но вижу, что можно поздравить с повышением. Ты кто теперь?

– Военный фельдшер. Есть такое у нас звание!

– Ну что ж, товарищ военный фельдшер, разрешите послезавтра после сдачи дежурства прибыть к вам для поздравления с днём рождения. До него осталось, – она мельком взглянула на часы, – меньше четверти суток.

Но Михаил прав. Действительно оказалось, что не до дня рождения. Около полуночи объявили воздушную тревогу.

Всю ночь по небу шарили лучи прожекторов, и оно было словно изрезано на разнообразные геометрические фигуры. Стучали зенитки, грохотали разрывы снарядов, вспыхивали жёлто-красными облачками, надрывно и монотонно выли моторы вражеских бомбардировщиков.

Отбой воздушной тревоге дали только под утро.

Сменившись с дежурства, Михаил не ушёл из клиники, а, немного отдохнув в ординаторской, снова включился в работу. В тот день в клинику доставляли москвичей, пострадавших при бомбёжке.

Вечером, возвращаясь в общежитие, Михаил заметил, как сильно изменилась столица. На окнах появились бумажные перекрестья, у стеклянных витрин магазинов – мешки с песком. Во дворах притаились зенитки и прожекторные установки.

– Ну как дежурство? – спросил приятель Виктор, когда Михаил вошёл комнату. – Да-а. С днём рождения тебя. Чуть не забыл в этой суете.

– Спасибо! Только день-то сегодня, пожалуй, самый печальный. Представляешь, как обидно – именно в мой день рождения первый налёт на Москву…

– Читай газету! – сказал Виктор, протягивая свежий номер. – Ничего у них не вышло. Наши сбили двадцать два ихних самолёта. Это только по предварительным подсчётам. Ну а если ещё сунутся, ещё получат.

Но фашисты сунулись и не раз. Их не останавливали потери. Враг хотел деморализовать москвичей, сломить волю к сопротивлению, но просчитался. Части зенитной артиллерии и истребительной авиации надёжно защищали небо столицы. К Москве прорывались единицы вражеских бомбардировщиков, да и те редко возвращались на свои аэродромы.


«Направляетесь в ВДВ»


В напряжённой учёбе, прерываемой изнурительными дежурствами, прошло лето. Началась осень, и, наконец, 25 сентября после завершения выпускных экзаменов слушателей собрали в Центральном Доме Красной Армии имени М.В. Фрунзе.

В торжественной обстановке был зачитан приказ о присвоении выпускникам военного факультета звания «Военврач 3 ранга». Затем вручили дипломы.

Банкета, которым сопровождался год назад первый выпуск военфака, конечно, не было. После торжественной части молодые военврачи посидели в буфете, скромно отметили выпуск, а уже 28 сентября их вызвали на распределение.

Гулякин, как круглый отличник, имел право выбора места службы. Но что было выбирать? Если год назад выпускникам был смысл проситься в крупный госпиталь на клиническую работу, то теперь всё переменилось. Все стремились на фронт. А на какой? Разве это имело значение?

И вот Михаил в кабинете начальника курса. За столом комиссия, занимающаяся распределением.

– Товарищ военврач первого ранга, – вытянувшись перед председателем комиссии, начал Михаил, – военврач третьего ранга Гулякин прибыл для получения назначения.

Военврач 1 ранга Акодус спросил:

– Где желаете служить, Михаил Филиппович? Мы предоставляем вам право выбора.

– Там, где сочтёт необходимым командование! – твёрдо ответил Гулякин.

– И всё-таки? Есть хоть какие-то пожелания? – спросил Акодус.

– Если можно, направьте меня вместе с Гусевым. Мы с ним давние друзья. Он ведь на фронт попросился?

– Гусев… Гусев.., – повторил Акодус, просматривая списки. – Вот он, Гусев. Поедет служить в войска Приволжского военного округа.

– Но он же на фронт рвался?! – с удивлением воскликнул Гулякин, вопросительно глядя на Акодуса.

Тот лишь горько усмехнулся, встал, опершись на подлокотники кресла, обошёл вокруг стола и, положив руку на плечо Михаила, тихо сказал:

– Эх, молодость, молодость. Подавай вам фронт, и всё тут. Боитесь не успеть, думаете, что войны на вас не хватит. Увы, на всех, к сожалению, хватит этой войны, каждому достанется с лихвой. Вы уж мне поверьте. И Гусев не на курорт едет. Так я говорю? – обратился он к членам комиссии.

– В Приволжском военном округе, Миша, – пояснил Боцманов, – резервы формируются, причём, части и соединения, близкие к вашей специальности врачей Военно-Воздушных Сил. Там сейчас доукомплектовывается воздушно-десантный корпус. Служба у десантников нелёгкая, поэтому посылаем туда только добровольцев.

– Прошу направить меня в Приволжский военный округ, в воздушно-десантные части, – попросил Михаил и тут же добавил: – Я ведь занимался в аэроклубе и прыгал с парашютом.

– Хорошо – кивнул Акодус, садясь в кресло и подвигая бумаги. – Направляетесь в Воздушно-десантные войска! Вас, Михаил Филиппович, мы назначим старшим группы. Завтра получите предписание. Прибыть нужно будет в Ульяновск. Оттуда направят по назначению.

В коридоре Гулякина ждал Гусев.

– Ну что?

– Едем вместе, – ответил Михаил.

После распределения Михаил Гулякин и Виктор Гусев направились в общежитие.

– Ты доволен, что попал в Воздушно-десантные войска? – спросил Гулякин.

– Ещё бы. Не зря ж мы с тобой в аэроклубе занимались, не зря с парашютами прыгали.

– Служба там посерьёзнее, чем где-то на аэродроме, – задумчиво проговорил Гулякин.

– Да что там, на аэродроме?! Она, пожалуй, даже посерьёзнее, чем в пехоте-матушке. Помнишь, как медсанбат на учениях развёртывали? А как там развёртывать, когда будем в тылу врага?

– Справимся! – уверенно сказал Гулякин и прибавил: – На почту надо зайти. Может, письмо есть из дому.

Письмо было. От сестры. Гулякин тут же вскрыл его и стал читать, кое-что комментируя.

Сестра сообщала, что отец, Филипп Кузьмич, и старший брат Алексей уже в действующей армии, младшие, Александр и Анатолий, пока не подходят по возрасту, но рвутся в бой и несколько раз побывали в военкомате. Александра пообещали направить в артиллерийское училище.

– Представляешь, – говорил Михаил приятелю, – мои старшие уже дерутся с врагом. А я в тылу прозябаю.

– Недолго и тебе осталось, – возразил Виктор. – Постой, это что же, и отец на фронт ушёл? Он ведь по возрасту не подходит.

– Разве его удержишь? К военкому ходил, добровольцем попросился. Это вторая война для него.

– Что и в империалистической участвовал?

– Не успел. Мобилизовали только в семнадцатом, в начале года, и направили в запасной полк, что стоял в Москве, в Покровских казармах. В Москве и революцию встретил, ну а потом гражданская. Всю провоевал от звонка до звонка…

За разговором незаметно добрались до общежития, вошли в свою комнату. Впервые некуда было спешить. Михаил подошёл к окну, задумчиво оглядел двор. И вдруг поймал себя на мысли, что только сейчас заметил – осень полностью вступила в свои права. Позолотило деревья в небольшом скверике под окном. Клумбы с увядающими цветами, дорожки в сквере спрятались под разноцветное, пышное лиственное покрывало.

– Скоро поезд? – поинтересовался Виктор.

Михаил взглянул на часы, ответил:

– Через три часа. Даже не верится, что уже утром увижу маму, сестру, братьев. Не думал, что отпустят. Сейчас такое время! И вдруг дали целых двое суток!

– Да много ли это? Туда и обратно… Только разбередишь себя.

– Не скажи. В нынешнее время каждая встреча с родными дорога. А тем более с братишками, которые на фронт рвутся.


До Тулы Михаил добрался пассажирским поездом. Дальше ехал рабочим. Вагон был переполнен до отказа. Среди пассажиров в основном женщины с детьми, пожилые люди. Ехали, кто куда. Одни покидали город и направлялись в сельскую местность, чтобы там переждать грозу, другие спешили на работу.

С грустью и тревогой смотрел Михаил на маленьких пассажиров, которых немало оказалось в вагоне. Дети всегда остаются детьми, и ничто их не берёт – так же непоседливы, так же говорливы они были и теперь. И всё же что-то едва уловимо изменилось в их поведении, появились скованность, осторожность. Весёлость внезапно сменялась печалью, а то и испугом.

Пассажиры с уважением смотрели на Гулякина, одетого в новую, с иголочки, военную форму: молод, а знаки различия военврача 3 ранга.

Пожилой мужчина в рабочей спецовке, сидевший напротив, спросил:

– Что слышно, товарищ командир, когда остановим фашистов?

– Остановим, обязательно остановим, – ответил Михаил.

– Все так говорят, – сокрушённо вздохнул рабочий. – Но когда же, когда?

– Скоро…

Да и что ещё мог ответить Гулякин. Пояснил:

– Я только вчера учёбу закончил. Отпустили попрощаться с родителями перед отправкой на фронт.

– Оно и понятно, – сказал рабочий, ещё раз придирчиво оглядев Михаила. – Врач? – спросил он, обратив внимание на эмблемы.

– Врач, – кивнул Михаил.

Рабочий оживился, заговорил по-отечески:

– Ты вот что, сынок, поласковее, потеплее с ранеными-то. Меня в гражданскую сильно зацепило. Вытащили с поля и сразу в лазарет. В бреду был, но, знаешь, запомнилось что? Глаза хирурга, что штопал меня. Тёплые, добрые глаза. И боль… Моя боль в них будто отражалась. Вот и у тебя глаза, вижу, добрые.

Эти горячие, убедительные фразы пожилого человека, годящегося Гулякину в отцы, запали в душу. Часто он вспоминал того рабочего и маленький урок, им преподанный.

Разговор привлёк внимание других пассажиров. Пожилая женщина спросила, сколько лет молоденькому военврачу. Кто-то поинтересовался, откуда он родом.

Михаил был приветлив и внимателен. Он понимал, что сейчас представляет в этом вагоне всё воинство, вставшее на защиту Отечества, и вся любовь этих простых людей к Красной Армии, которую они, безусловно носят в сердце, сосредоточена на нём.

Узнав, что у него три брата, что один из них уже на фронте вместе с отцом, что и младшие ждут не дождутся, когда настанет их черёд, женщины стали сокрушаться, жалея мать: сколько же тревог, сколько горя придётся ей пережить, провожая на смертный бой с фашистами мужа и детей.

И, конечно, больше всего тревожила судьба тех, кто уже на фронте, да и его, Михаила, которому тоже предстояло отправиться в пекло. Да и кто мог предположить, как сложится судьба Гулякиных в этой войне, кто из них встретит победу, а кто останется в сырой земле, сложив голову за счастье Родины.

Из Тулы поезд выходил ранним утром. Когда Михаил, стараясь быть как можно более деликатным, всё же вынужденно участвовал в штурме вагона, предрассветная мгла окутывала перрон. Но вот миновали Щекино, и затеплился тусклый осенний рассвет. Пассажиры в вагоне менялись. Кто-то вышел ещё на Косой Горе, кто-то в Щекино, кто-то на небольшой станции Лазарево. Другие сели в Плавске, чтобы ехать в Чернь, Орёл. Туда ехали на работу.

Занимался день 30 сентября, и никто в поезде ещё не знал, что в этот день, в то самое хмурое осеннее утро перешла в наступление 2-я танковая группа генерала Гудериана, которая нанесла первый удар по советской обороне, за два дня до начала всеобщего наступления по плану операции «Тайфун». Никто в вагоне даже предположить не мог, что город Орёл, тот самый Орёл, в который многие ещё ехали на работу, в ночь на 3 октября будет оставлен нашими войсками, и уже утром в него вступят части 4-й танковой дивизии 24-го моторизованного корпуса 2-й танковой группы Гудериана. Тяжёлое иго оккупации надолго закроет солнце над старым русским городом. И освобождён он будет лишь 5 августа 1943 года в ходе стратегической наступательной операции «Кутузов».

А 30 сентября рабочий поезд спокойно шёл из Тулы в Орёл, развозя тех, кто спешил на фабрики и заводы, чтобы давать необходимую продукцию фронта, тех, кто ехал к родственникам, интуитивно ощущая близость тяжёлых времён. Отпускников, таких вот как Гулякин, было мало, да их, скорее, даже, практически не было.

Наконец, за окнами поплыли родные места. Вот и станция Горбачёво. Поезд на ней стоял не более минуты. Михаил спрыгнул на низкий, выщербленный перрон, когда состав ещё медленно тянулся вдоль него. Огляделся и не узнал станции. Её строения сильно пострадали от налётов вражеской авиации, близ железнодорожного полотна виднелись глубокие воронки.

«Значит и сюда добралась война, – подумал он. – Просто сегодня низкая облачность, потому и тихо, – и тут же охватила тревога: – Что дома?»

На станции дыхание фронта ощущалось значительно сильнее, чем в вагоне. Замаскированные позиции зенитной батареи, воронки, разрушенные пристанционные постройки, остовы сгоревших домов, пугающих обугленными печными трубами. Вот они ужасающие картины войны. И ведь за всеми этими картинами боль, горе и страдания людей.

Михаил быстро зашагал знакомой просёлочной дорогой, на которой помнил каждый поворот, каждый мосток, каждую низину и каждый пригорок. Постепенно следы войны исчезли. Впереди показалась берёзовая рощица, вся в разноцветье листвы. Она и в пасмурный день красива, а вот выглянет солнце… Но если разбегутся облака и брызнут солнечные лучи, прилетят облака другие, с чёрными крестами на крыльях, и не останется следа от чудес природы. Конечно, рощицу никто бомбить не будет, если там не укрыты войсковые подразделения, боевая техника, но гул от бомбёжки станции далеко раскатится по окрестностям, стирая мирный тёплый пейзаж.

Миша Гулякин шёл той дорогой, которой он уже проходил десятки раз и во время учёбы в Орле, и в период работы в Туле, и позже, когда стал студентом, а затем слушателем военного факультета. Он проходил здесь с разными чувствами – с радостью в сторону дома, и с грустью от дома к железнодорожной станции.

Пятнадцать километров для молодого человека – расстояний пустяшное. За два с небольшим часа отмахал его, и, наконец, увидел вдалеке, в мутной осенней дымке родное село Акинтьево. Вспомнил, как обычно, когда он приезжал, уже здесь, на горе, встречал его Анатолий, самый младший из братьев, особенно к нему привязавшийся.

Теперь никто не встречал, потому что никто и не ожидал приезда. Раньше-то всегда было известно, когда начинался отпуск.

Деревня показалось вымершей. На улице ни одного человека. Михаил остановился перед домом, осторожно стал открывать калитку, но всё же она скрипнула.

– Кто там? – послышался голос матери.

– Это я, мама!..

– Миша?!

Мать бросилась к нему, обняла, прижала к себе, потом отступила на шаг, любуясь строгой выправкой и красивой командирской формой сына.

– А где ребятишки? – спросил Михаил, смущаясь.

– В школе. А ты надолго?

– Утром уезжаю.

В глазах матери мелькнула тревога.

– На фронт?

– Нет, сначала в Москву, затем в Куйбышев.

– В Куйбышев? – переспросила мама и с надеждой предположила: – Значит, в госпитале будешь работать?

Михаил подумал, говорить или не говорить, куда действительно он направлен, и решил повременить с этим.

– Пока не знаю, назначен в распоряжение… Там решат. Ты лучше расскажи, что отец пишет? Как дела у Алексея? – попросил он, стремясь перевести разговор на другую тему.

Но тема была одна – война…

– Отец воюет, – сказала мать, вытирая глаза краешком фартука, – Алексей оканчивает радиотехническое училище.

– Алёшка? Радиотехник? Значит, сменил свою мирную специальность зоотехника на связиста?

– Ну что ж мы стоим? – спохватилась мать. – Проходи в дом. Ты, наверное, голодный.

– Что ты, мама. Я даже вам кое-какие продукты прихватил. Нас хорошо кормят.

Они прошли в дом, Михаил сел на своё любимое место. Переодеваться не стал. Пусть братья увидят его в военной форме. Пока они не вернулись, решил поговорить о деле.

Начал осторожно:

– Фронт приближается, мама. Если врага наши в ближайшее время не остановят, надо эвакуироваться.

– Куда ещё? Зачем это?

– Нельзя оставаться здесь семье коммуниста, да к тому же первого председателя колхоза. Семье, в которой уже и сам отец и два сына в армии. Да и Александр в училище собирается.

– Да, Саша скоро уедет. Был в военкомате. Там сказали, что повестку пришлют на днях, – подтвердила мать. – Останемся мы с Аней и с Толиком.

– Нельзя вам оставаться, никак нельзя.

– Но куда же ехать?

Михаил задумался, потом решительно заявил:

– Вот на место службы прибуду, осмотрюсь, устроюсь, ну и вызову вас туда.

Договорить не дали братья. Они влетели в комнату и повисли на Михаиле.

– Ух, ты какой стал! – восхищённо говорил Александр. – Ну ничего. Я тебя скоро догоню! А вот было бы здорово всем нам братьям на фронте встретиться, а? Ты представляешь, попасть бы всем нам в одну часть и вместе бить фашистов.

Легли в тот день поздно. Александр, Анатолий и Аня заснули быстро, но до самой зари слышал Михаил тяжёлые вздохи матери. Она и не знала, что он в ту ночь тоже не сомкнул глаз.

Завтракали молча. Многое, очень многое ещё нужно было сказать другу-другу, но не очень говорилось перед разлукой, которая не обещала быть короткой. Лишь Анатолий нарушал тревожную тишину за столом и приставал с вопросами. Его интересовало, как дела на фронте, как воюют фашисты, какое у них оружие, какая форма. Михаил, конечно, кое что знал, ведь сколько раненых-то прошло уже через его руки в институтской клинике, но отвечал неохотно.

До станции его обещал подвезти почтальон. Вышли на улицу. Подкатила обычная деревенская повозка. Прыгнув в неё, Михаил помахал рукой своим родным, а потом долго ещё видел возле дома маму, братьев и сестру, которые всё смотрели и смотрели вслед, пока не скрылись из глаз.


В 1-м воздушно-десантном корпусе


Лишь к вечеру Михаил добрался до Москвы. А утром военврач 1 ранга Борисов собрал в одной из аудиторий выпускников, назначенных для отправки в Приволжский военный округ.

На страницу:
3 из 8