Притворщики

Начав читать статью, я вздрогнул от неожиданного звонка. Интересно, кого принесло в одиннадцать вечера?

Открыв дверь, увидел высокую полную женщину с хмурым толстощёким лицом и рыжего парнишку, выглядевшего болезненно бледным и хилым. Оба почему-то стояли на лестничной площадке в носках – обувь держали в руках. На полу громоздились два потёртых чемодана, объёмная хозяйственная сумка и баян.

– Вы кого-то ищите? – спросил я, переводя взгляд с пацана на грузную тётку.

– Соседи ваши куда запропастились? – нервно спросила женщина, кивнув на соседнюю дверь.

– Кузнецовы? Они уехали.

– Далеко?

– В Хельсинки, к сыну.

Тётка глубоко вздохнула и запричитала:

– Ой, горе-горюшко! Что же теперь нам делать? Казик, сыночка, как же это?!

Пацан шмыгнул носом, посмотрел на меня с опаской, словно боясь, что я могу на него наброситься и искусать, и пробормотал:

– Где мы остановимся?

– Ой, не знаю, Казик. Надо было бабу Дуню послушать и телеграммку отбить. Иль позвонить сперва. Чуяло моё сердце, сгинем в городе этом. Казик, сыночка!

– Откуда вы приехали? – спросил я.

– Из Саратовской области мы. Деревня «Захрюкино», знаешь поди?

– Впервые слышу.

– Ну! – тётка сморщила лицо. – Деревня у нас хорошая. Алкашей почти нет, у каждого свое хозяйство…

– Мам, – парень легонько толкнул тётку в бок. – Про гостиницу спроси.

– Боже ж мой, Казик, какая гостиница?! Иль не знаешь, какие в ихних гостиницах-то цены загребущие. Вспомни, дядька Тимофей-то в прошлом годе рассказывал, как в гостинице последние рублики-то просадил. Не по карману нам гостиница будет, нам бы это… – тётка посмотрела на меня и спросила: – Где тут у вас дом колхозника?

Я пожал плечами.

– Впервые о таком слышу. Вы меня извините, но мне надо идти.

Тётка пробормотала что-то невнятное, а я, закрыв дверь и дойдя до Люськиной спальни, остановился. Блин, ну куда они сейчас отправятся со своими чемоданами и сумкой, к тому же на ночь глядя? На вокзал? Жалкие они какие-то, потерянные. Нет, не смогу заснуть, зная, что эти двое из своего «Захрюкино» ночью одни в огромном городе.

Открыв дверь, я сказал:

– Вы можете переночевать у меня, а утром… Утром вернётесь домой.

– Нельзя нам домой возвращаться, – тихо ответил Казик.

– Почему?

– Дело у нас важное в Москве. Мы тут на две недели задержаться должны.

– Заходите.

– Ой, спасибочки тебе, добрая ты душа. Казик, сыночка, что стоишь, как истукан, заходи, пока пускают. – Тётка подхватила чемоданы и сумку, будто те были легче пушинки, и ввалилась в прихожую. – Будем знакомы, я Ульяна, а это мой сын – Казимир.

– Можно просто Казик, – пискнул Казик.

– Я – Глеб. Ульяна, а как вас по-отчеству?

– Да брось ты – свои люди, чего отчества-то городить? Ульяна я – и всё тут. Уф, Казик, ты обувкой-то не тряси, вишь какая чистота кругом. Полож ботинки в уголок. И баян на пол полож, только аккуратно.

– А почему вы в носках? – спросил я.

– Ну как же можно, – засмущалась Ульяна. – Мы хоть и в деревне живём, а всё ж люди образованные, грамотные. У вас подъезд-то как музей чистенький. На полу такие белые плитки лежат, сверкают – аж глаз слепит. Стены сияют, а этот, лифт-то, прям целая комната с зеркалом. А мы ж с Казиком не свиньи какие-нибудь, понятие имеем – раз в чистый дом зашли, так обувку у порога снять надо.

Это атас, подумал я, и сразу же кивнул гостям на ванную комнату.

От нашей квартиры Ульяна осталась в полном восторге.

– Хоромы в чистом виде. Как люди живут, Казик, сыночка, иди, посмотри на балкону. Ой, какая у вас балкона большая. Ой-ой-ой, мать честная – высотища! Голова кругом пошла. Казик, выйди с балконы, выйди я сказала, голова закружится, свалишься вниз.

– Идите пить чай, – позвал я.

– А где ж родители, Глеб?

– В отъезде, – уклончиво ответил я.

– Стало быть, ты один пока дома?

– Один.

– Глебушка, ты уж не серчай на нас, ты уж войди в положение, разреши две недельки у тебя пожить. Акромя тебя и Кузнецовых мы в городе-то никого не знаем. Не губи нас с Казиком. Очень просим! Я прошу, и Казик просит. Казик! – Ульяна повысила голос и строго посмотрела на жевавшего бутерброд сына. – Хватить жрать, проси Глеба.

– У нас в Москве важное дело, – повторил Казик. – А жить негде.

Наверное, в тот вечер у меня было сентиментальное настроение, поэтому я дал Ульяне с Казиком добро. Пусть живут, от меня не убудет.

Чуть погодя я узнал, что Ульяне пятьдесят два года, она всю жизнь проработала дояркой и имеет несколько почётных грамот. Казику четырнадцать (надо же, мне казалось, ему лет одиннадцать), он поздний ребенок и, по словам Ульяны, обладает гениальными способностями.

– Кузнецовы ваши родственники?

– Дальние, – махнула рукой Ульяна. – Наташа Кузнецова, дочь Варвары Кузьминичны, вышла замуж за Володьку Гурьянова, приемного сына Петра Ивановича, двоюродного брата Маринки Иванеевой. А Маринка моему мужу кумой приходится.

Легче застрелиться, чем понять, что она сейчас сказала.

– А в Москве впервые?

– Ну что ты! – Ульяна даже оскорбилась моему вопросу. – Ты вот думаешь, раз в деревне живут, значит, света белого не видят. Не-не-не, у нас культура на уровне. В каждом доме телевизор есть. Прикидываешь, да? Холодильники, стиралки там, всё чин-чином. А я, чтоб ты знал, в Москву-то уже четвёртый раз приезжаю. Вона как! В семьдесят втором году меня мама в ушную больницу привозила – на консультацию к ушнику. Мы тогда в доме колхозника заночевали. Второй раз я в Москву в начале девяностых приезжала, когда золовка новоселье устраивала. А третий раз лет десять назад на золовкин юбилей.

– Почему сейчас к ней не поехали?

– Так поругались же насмерть, я к ним теперь ни ногой. Казик, сыночка, устал, да? Спать хочешь?

– Нет.

– Как нет? Весь день на ногах.

Я разместил их в гостиной: в распоряжение Ульяне отдал двуспальный диван, Казику раздвинул широкое кресло. И если он, едва только лёг, сразу уснул, то Ульяна отдыхать не собиралась.

– Я не устала, – сказала она, пройдя на кухню. – Давай посуду помою, Глеб.

– Не надо, я уже загрузил посудомоечную машину.

– Это как же?

Пришлось объяснить и показать.

– Японский городовой! Сама посуду моет. Ты погляди. Вот что значит город! Столица-матушка наша. Куда ни глянь – везде красотища. Мы с Казиком когда в метро спустились, прямо онемели оба. Музей! В чистом виде – музей. Всё в мраморе, колонны высоченные, стены, потолок в картинах. Ну ведь музей же, Глеб. Жаль только, поезда часто пускают, грохочут как оглашенные, сосредоточиться мешают. И людей много: бегут, как бешенные. Во народ, кругом такая красота, а им хоть бы хны. Мы с Казиком на каждой остановке выходили.

– Зачем?

– Знамо зачем – фотографироваться. Двести пятьдесят раз сфотографировались. Покажем фотографии у себя в «Захрюкино» – обзавидуются. Ой, ну как у вас просторно – дворец. В чистом виде дворец! У золовки-то квартирка поганенькая. Ага. И подьезд серый, стены исписаны, лесенка грязнюча, а у вас – шик.

Когда Ульяна начала клевать носом, я уговорил её пойти и лечь спать.

– Да, да, – кивала она, непрестанно зевая. – Пора. Уморилася за день. Спокойной ночи, Глеб.

В комнате я углубился в чтение статьи.

***

Утро началось с зычного голоса Ульяны. Сначала мне показалось, она ругает Казака, но прислушавшись, я услышал следующее:

– Четыреста восемьдесят одни умножить на двести сорок восемь.

Раздался тихий голос Казика.

– Чётче говори. Чётче, идиота кусок! Семьсот девяносто два умножить на триста восемь.

Казик заговорил. Ульяна заорала:

– Чётче, сказала, болван неотесанный! Что ты бормочешь себе под нос? Вырабатывай голос, чтоб дрожало всё кругом, когда ты говоришь! Чтоб земля дрожала. Кретин тихоголосый!

Я усмехнулся. Помнится, вчера Ульяна называла Казика исключительно сыночкой, теперь же, без свидетелей, позволяет себе более резкие выражения.

– Чётче, ирод!

Я встал, оделся и вышел из комнаты. Моё появление в гостиной воспринялось, как праздник.

– Глебушка, – заулыбалась Ульяна. – Проснулся уже?

Ты так орала, подумал я, что не проснуться мог только покойник. Казик, к моему удивлению, стоял на голове. При виде меня, он закряхтел, встал на ноги, и его лицо густо залилось краской.

– Казик, сынуля, – пропела Ульяна. – Или, умойся, лапочка.

Казик выбежал из гостиной.

– Глеб, а завтрак уже готов. Ты извини, я уж тут похозяйничала маленько, картошечки пожарила. Только без сальца. Сальца у вас в холодильнике не нашла. Закончилось поди.

– У нас его и не было, – усмехнулся я, представив лицо Дианы от фразы «жареная картошка с салом». Она бы с ума сошла. Диана постоянно на диетах, постоянно мучается: хочет есть и никогда не позволяет себе лишнего. Практически любая вкусная еда под запретом. Сладкое, мучное, жирное, саленное – это табу. Диана ест, как птичка, боится испортить фигуру. Такой у неё бзик.

Правда иногда она срывается. Такие дни, точнее ночи, случаются нечасто – раз пять в год. Диана просыпается среди ночи со зверским аппетитом, в каком-то полугипнотическом состоянии идёт на кухню, открывает холодильник и начинает есть. Ест всё, что вредно: сладкое, мучное, жирное. Наедается до отвала, возвращается в спальню и засыпает. А утром говорит, что не помнит, как ночью выходила из комнаты. Не знаю, может, правда не помнит, а может, и лукавит. Она ведь актриса.

Вернёмся к завтраку. Увидев жареную картошку, я присвистнул. Я, конечно, люблю всё жаренное, на диетах не сижу и прочей фигней не страдаю, но картошка Ульяны это что-то особенное. Сковорода наполовину заполнена маслом (как выяснилось позже, сливочным) картошка им буквально пропитана – холестерин зашкаливает. Ульяна сокрушается, что в доме нет сала.

На столе соленья: банка огурцов, помидор, перца и грибов.

– Это тебе подарок, Глеб. Всё свое, со своего огорода. Ешь на здоровье!

– А вы?

– И мы поедим, куда денемся. Казик! Казик, сыночка, где тебя там черти носят? Ты что в раковине утопился, дрянь такая? Иди, сынуля, кушать.

Казик вышел из ванной, шмыгнул носом и сел за край стола.

– Умылся?

– Угу.

– Руки помыл?

– Угу.

– Тарелку давай. И не угукай мне! Разугукался. Что о тебе Глеб подумает. Тебя в школе что, только угукать учат? Разговаривай правильно, это тебе Москва – столица наша, матушка. Тута надо всю свою культуру высунуть и не сувать обратно, пока домой не воротимся. Глеб, мы с Казиком по городу хочем походить, ты б нам места какие знатные посоветовал.

– А что конкретно вас интересует?

– Да нам до фени, лишь бы красиво было. Мож магазин какой у вас знатный есть. Или базар.

– Я бы в галерею сходил, – тихо сказал Казик.

– Сиди у меня! – гаркнула Ульяна. – Галелею ему подавай.

– Галерею, – поправил мать Казик.

– Поговори у меня! Ты в Москву-матушку приехал. Тута надо красоту смотреть, в метро на паровозе кататься, там же такая знатная ахритектура! А он по галелеям собрался шастать – деревня. Соображать же надо! Что о тебе Глеб подумает, неуч ты эдакий.

Казик прыснул.

– Чего ржешь?

– Архитектура, – прошептал Казик.

– Я так и сказала – ахритекртура. Всё, не позорь мать перед людями. Бестолочь!

Через час, снабдив Ульяну бумажкой с несколькими адресами и номером моего домашнего и мобильного телефонов, я протянул связку ключей.

– А это зачем?

– Меня не будет дома.

– Ой, Глеб, боязно мне ключи чужие с собой таскать. А украдут?

– Не украдут. Берите.

– Ой, спасибочки. До чего ж ты добрый, а. Казик, чего застыл, как баран на выпасе. Вываливайся в общую прихожую, лифту вызывай. И фотоаппарат приготовь, сейчас будем зеркало в лифте фотографировать. Музей! Не подъезд, а музей!

Глава четвёртая

Четвёртый «Дракон»

– Откуда они приехали? – засмеялась Алиса.

– Говорят, из «Захрюкино». Ты должна их увидеть, это что-то. Казик вроде нормальный пацан, только сильно затюканный матерью. А Ульяна – жесть!

– В Москву они зачем приехали?

– Не знаю, – я пожал плечами и посмотрел на Марса. – Марс, рядом!

Марс заметил вышагивающего навстречу мастифа, вздыбил шерсть, зарычал.

– То есть, как не знаешь, Глеб?

– Казик сказал, у них в Москве важное дело.

– И ты не поинтересовался какое?

– Нет.

– Молодец. Пустил в дом незнакомых людей, снабдил их ключами от квартиры, а сам понятия не имеешь, кто они и откуда.

– Они хорошие люди, Алис. Им можно верить.

– Иногда ты меня удивляешься, честно, Глеб. Я бы на твоём месте не была так в этом уверена. Хоть бы паспорт у этой Ульяны посмотрел.

Марс потянул меня назад.

– Нагулялся. Алис, Марс у нас пока поживёт, поможешь его корм и миски перенести?

– Пошли.

– А я пока расскажу, что удалось узнать про кинжал. В принципе информация не ахти какая. Кинжал, который сфоткала Люська, судя по всему один из четырёх «Драконов».

– Что за дракон?

– Кинжалы принадлежат к старинной китайской династии. Помнишь, рукоять в форме шеи и головы дракона?

– Да.

– А помнишь, какой у дракона был глаз?

– Нет. А что с глазом?

– Все четыре кинжала были абсолютно одинаковыми, отличались лишь глаза драконов: алмазный, рубиновый, изумрудный и сапфировый.

– А на фотке какой камень был?

– Красный.

– Получается, Люська сфотографировала рубинового дракона?

– И да и нет. Дело в том, что в настоящее время все четыре «Дракона» находятся в Китае. Точнее, они всегда там находились.

– А фотография?

– На протяжении последних ста лет делалось очень много копий «Драконов». Дошло до того, что сейчас их даже можно купить в качестве сувениров.

– Да ладно, хочешь сказать, на фотографии сувенирный кинжал?

– Нет. Но и не оригинал. Пойми, оригинал инкрустирован настоящими драгоценными камнями. Его стоимость – заоблачная. Но помимо прочего, существую «Драконы» инкрустированные полудрагоценными камнями. Скажем, вместо изумрудного глаза у «Дракона» глаз из хризопраза. Это полудрагоценный камень. Есть и более дешевые варианты.

– И как, по-твоему, на фотографии полудрагоценные камни или дешевые вариант?

– Я думаю, полудрагоценные.

– А что вместо рубина?

– Скорее всего, гранат.

– Но ведь это не дешёвое удовольствие.

– В том-то и дело. Всё зависит от мастера, качества и времени изготовления кинжала. Скажем, за качественную копию «Дракона» сделанную в начале двадцатого века можно получить около ста тысяч евро. Если копия сделана позднее лет на пятьдесят и качество среднее, цена может быть снижена раз в двадцать, а то и больше. На фотографии изображен четвёртый «Дракон»…

– Почему четвёртый, Глеб?

– Кинжал с рубиновым драконовым глазом называли четвёртым. Алмазный был первым. Изумрудный – вторым.

– Сапфировый – третьим, всё ясно.

– Четвёртый «Дракон» с фотки не дешёвка – это факт. Наверняка инкрустирован полудрагоценными камнями, а значит, стоит хороших денег.

– И Люська где-то на него наткнулась. Глеб, – Алиса остановилась и взяла меня за руку. – А вдруг кинжал был похищен? Предположим, у кого-то в коллекции находилась высококачественная копия кинжала из полудрагоценных камней, могли же его украсть?

– Теоретически могли. Но в инете об этом ни слова, поэтому остаётся только гадать.

– Не дают мне покоя слова звонившего мужика. Почему он просил тебя бездействовать, сидеть и не рыпаться? Чего они опасаются?

– И зачем держат в заложниках Люську с Димоном? Не знаю, Алис, я постоянно об этом думаю.

Перенеся вещи Марса к себе и оставив его в квартире за хозяина, мы с Алиской пошли в пиццерию. Потом гуляли по набережной, перекусили в кафешке торгового центра и в начале шестого вернулись домой.

…Еще издали я заметил Ульяну. Она стояла возле припаркованных у подъезда машин и вертела головой, словно кого-то выискивая. Казика нигде не было видно.

– Алис, приготовься, на горизонте гости из «Захрюкино».

Увидев меня, Ульяна всплеснула руками, издала громкий вопль и бросилась нам навстречу.

– Что с ней, Глеб?

– Ты меня спрашиваешь?

– Наверняка что-то случилось. И где её сын?

– Глеб! Глеб! – кричала Ульяна, не обращая внимания на любопытные взгляды прохожих. – Наконец ты появился. Мы уж думали, хана нам пришла. Где же тебя носит-то, Глебушка?

– А в чём дело?

– Мы с Казиком пришли… открыли этот… дофомон…

– Домофон, – сказала Алиса.

Ульяна посмотрела на неё с опаской и недоверием.

– Ну да, я и говорю, открыли этот… дофомон, поднялись на лифте на этаж, а потом… Ой, батюшки, Глеб!

– Да говорите уже, – не вытерпел я. – Где Казик?

– Казик?! – Ульяна растеряно огляделась, сглотнула и завопила: – Казик! Казик, ты где застрял, идиота кусок?!

– Я здесь, мам, – Казик сбежал с крыльца и подошёл к нам.

– Казик, сыночка, я испугалась, думала, ты потерялся.

– Я на скамейке сидел, ты же сама мне сказала, чтобы я…

– Казик, умолкни! Глеб, я всё сделала правильно. Всё, как ты нас учил. Казик, сыночка, подтверди?

– Угу.

– Не угукай, балда!

– Что вы сделали, Ульяна? – меня начала раздражать её пустая болтовня.

Ульяна протянула мне связку ключей.

– Забери. Забери, и чтобы я их больше не видела. Ведь сразу не хотела ключи брать, а ты настоял. Помнишь? Помнишь, как настаивал? Глеб, у тебя в квартире… как бы сказать… Господи, я только дверь открыла. А оттуда… Зверюга бешеная! Глаза, как блюдца, зубы, что клинки. Рычит, гудит… Ой, горюшко-горе. Насилу с Казиком успели дверь захлопнуть и на улицу выскочить.

– Это Марс, – сказал я, сдерживая улыбку.

– Какой такой Марс-Шмарс?

– Кавказская овчарка, – я поднялся по ступенькам и открыл дверь.

– А откуда он взялся?

– Друг попросил на некоторое время приютить.

– Так он не бешеный?

– Наоборот – умнейший пес.

– Скажешь тоже, – прогнусавила Ульяна. – Умнейший… да он чуть нас с Казиком не порвал. Казик, сыночка, подтверди.

– Собака просто лаяла, – спокойно ответил Казик. – Но мама боится собак.

– Что ты несёшь, болван! Как это просто лаяла? Глаза, как блюдца, зубы… Глеб, я чуть не померла со страху.

В лифте Ульяна посмотрела на своё отражение в зеркале.

– Что значит Москва-матушка. Такое зеркальце в лифе повесили, а люди-то не сняли. Вот культура где! Небось крепко прикрепили, иначе бы стащили. А ты, стало быть, к нам едешь? – обратилась Ульяна к Алисе.

– Я к Глебу, – растерялась Алиска.

– Ну, я и говорю, к нам значит. Ладно, сейчас сварганю что-нибудь на быструю руку. Глеб, мы в магазине были, – Ульяна кивнула на клетчатую сумку. – Я сальца купила. Картошечку с сальцем пожарю – пальчики оближите.

На лестничной площадке Ульяна тронула Алису за руку.

– Тебя как зовут-то?

– Алиса.

– Меня Ульяной зови. А он Казимир.

– Можно просто Казик.

– В Москву вот приехали. Дело у нас тут важное. Если бы не Глеб, сидели бы сейчас на вокзале, сухари грызли. До чего парень хороший: приютил, накормил-напоил. Ой, век ему благодарны будем. Казик, сыночка, отойди от двери, вдруг зверюга снова сбесится.

– Марс не сбесится, не бойтесь его, – я открыл дверь, и Марс сразу же заскулил и завилял хвостом. – Соскучился?

– Ластится-то как! – хмыкнула Ульяна. – А меня чуть не загрыз, зверюга.

В прихожей Марс обнюхал Ульяну, облизал руку Казику и довольный отправился в комнату.

– Это сколько ж этот буйвол мяса сжирает? Поди по два кило в день трескает, а, Глеб?

– Марс не ест мяса. У него есть сухой собачий корм.

– Скажите, пожалуйста. Такая кобоняка и сухари жует. Во что в Москве-матушке делается. Казик, иди мой руки.

– Хорошо.

– И умыться не забудь.

– Угу.

– Не угукай, паразит! Сколько же ты мать будешь перед людями позорить-то привычками своими деревенскими. Когда ж ты втемяшишь себе, что тута это тебе не тама. Тута столица, куда ни плюнь – институт, тута люди ученые по улицам ходят. Академики живые… В шляпах, в очках. Ты видал сколько здесь очкариков-то? Очки-то простой человек носить зря не будет: раз очки нацепил, значит ума много. Ой, пойду я, картошечки нажарю.

– Глеб, – прошептала Алиса, – я картошку с салом есть не буду. И вообще, смотаюсь-ка я домой.

– Бросаешь меня одного?

– Бросаю. Но ты держись, а если будет невмоготу, звони – окажу тебе моральную поддержку.

Поцеловав Алиску, я проводил её до лифта, услышав из квартиры голос Ульяны:

– Уйди от меня, зверюга, а то сковородкой по башке огрею. Глеб! Глеб, оттащи бешеного, он на меня плохо смотрит!

Глава пятая

Под мостом

Было около одиннадцати, когда я, сидя в комнате за ноутбуком, в который уже раз рассматривал фотографию кинжала, отчаянно пытаясь сосредоточиться. Из гостиной с упорным постоянством доносился голос Ульяны: опять она кричала на бедного Казика, опять в чём-то его упрекала и обвиняла, а он, в силу своего полного безволия и отсутствия всякого характера, молча сносил оскорбления матери.

Сделав пару глотков холодного кофе, я свернул окно и откинулся на спинку крутящегося стула. Блин, сколько можно орать, она сама не устала от своих воплей?

– Казик, ты опять жуёшь слова, бестолочь! Говори громче.

– Не получается громче, мама.

– Почему?

– Стоять неудобно.

– Встань удобней.

– Мама, удобней уже не смогу.

На некоторое время в гостиной воцарилась тишина, я подумал, Ульяна умолкла окончательно, но ровно через пять минут она снова закричала:

– Тысяча двести девяносто девять разделить на восемьдесят семь. Чётче! Чётче, Казик!

Дремавшей у двери Марс проснулся, поднял голову и посмотрел на меня вопросительным взглядом.

– Гулять? Сейчас?

Услышав про прогулку, Марс вскочил на лапы. Мне жутко не хотелось выходить на улицу – сильно одолела лень, к тому же я переел Ульяниной картошки с салом. Всё-таки вкусно она готовит.

– Пошли, Марс.

Прежде чем надеть кроссовки, я достал из шкафа ветровку и прошёл в гостиную.

– Мы с Марсом гулять.

Ульяна вздрогнула.

– Ой, Глеб, напугал ты меня.

Казик опять стоял на голове. Кровь прилила к лицу, по цвету оно стало почти бордовым.

– Зарядку делаешь?

Казик осторожно встал на ноги и смутился.

– Ой, какая тут зарядка, – отмахнулась Ульяна. – Казику тренироваться надо. Правда, сыночка?

– Угу!

– Убила бы паразита! Сколько ты ещё будешь над родной матерью измываться, неумная твоя голова. Не угукай!

– Извини, – ответил Казик.

И я готов поклясться, в тот момент, когда Казик в очередной раз извинялся перед матерью, в его глазах блеснул лукавый огонёк. Мне вдруг показалось, он специально время от времени выводит Ульяну из себя, чтобы она позлилась. Такая своеобразная месть за постоянное понукательство с её стороны.

На улице было свежо и пахло настоящей весной. Совсем недавно прошёл дождь, в некоторых местах асфальт покрывали зеркальные лужицы, на голых ветках тополя чирикали ночные птицы.

Мы с Марсом обошли нашу башню, зарулили в сторону открывшегося пару месяцев назад супермаркета, потом обошли огороженный колледж, пересекли спортивную площадку и стали приближаться к дому со стороны набережной.

До дома оставалось метров сто, когда я заметил странную возню на детской площадке. По всем законам подлости уже несколько дней площадка не освещалась (разом перегорели лампочки на трёх фонарных столбах). Недалеко от карусели я видел мелькавшие в темноте чёрные силуэты, слышал боязливый женский голос и насмешливый мужской басок. Судя по всему, говорил подросток.

Каково же было моё удивление, нет, скорее даже не удивление, а секундная растерянность, затем, злость и ярость, когда из темноты на дорогу выскочила девушка. Это была Алиса. Она была напугана до полусмерти, озиралась по сторонам, прерывисто дышала. И почти сразу же из темноты возник высокий худой парень. В две секунды он нагнал Алиску, схватил за руку и потянул обратно на детскую площадку.

– Пусти! – крикнула она.

Парень засмеялся и с силой дернул Алису за руку.

Это произошло настолько быстро, стремительно, а главное, неожиданно, что на время меня буквально пригвоздило к тротуару. И лишь после очередного возгласа Алисы, я рванул вперёд. Марс бежал рядом. У меня всё плыло перед глазами, я был настолько разгневан и возмущён увиденным, что боялся только одного – не наделать в состоянии аффекта глупостей.

– Убери от неё руки! – крикнул я.

Марс подал голос. Парень ослабил хватку, посмотрел в мою сторону и бросился бежать вниз по улице. Не ожидавшая встретить меня Алиса, побежала ко мне, растирая на ходу катившиеся по щекам слёзы.

– Глеб… Глеб, как хорошо, что ты появился.

Она попыталась меня обнять, но я только мотнул головой и протянул ей поводок.