Небесные всадники

У одного из них через седло была перекинута фигура, завёрнутая в чёрный мешок с дыркой напротив лица. Её сгрузили прямо под ноги Иветре, и тот кинул под копыта верблюдам мешок с золотом – свои последние сбережения. Теперь у него нет денег даже на то, чтобы купить воды у водовоза. Но оно того стоит.

Предводитель наемной банды откинул с лица тряпку, защищавшую его от песка и солнца:

– Тварь. Добывая тебе эту рабыню, я потерял шестнадцать воинов. Разве эта горстка монет поможет их вдовам?

– У меня больше ничего нет, и на большее мы не договаривались. Берите то, что есть, и проваливайте.

Кшелит криво улыбнулся, блеснул в свете взошедшей луны золотой зуб.

– А иначе что? – он кивнул на золотые браслеты. – Чем ты меня напугаешь, магик? Силы-то ты лишён.

Иветре опустился на колени, снял покрывало с привезённой ему рабыни, ласково коснулся пальцами её тёмных нахмуренных густых бровей. Она охнула, очнувшись, улыбнулась Иветре:

– Милый, ты всё же не бросил меня.

Он сглотнул, чувствуя, как с трудом проходит в горле ком. Иветре помог девушке подняться, распутал чёрную тряпку, в которую она была завёрнута, крепко и искренне обнял:

– Разве я мог бросить тебя, Багра?

– Деньги, – напомнил о себе кшелит, нетерпеливо постукивая кнутовищем о ладонь.

Иветре повернул девушку спиной к себе, провёл рукой между лопаток. Багра вздрогнула, повернула к нему своё личико с острыми, мелкими чертами, напоминающее мордочку хорька или ласки.

– Пожалуйста, – жалобно сказала она, в голосе слышны были слезы. – Пожалуйста, миленький, не надо! Иветре, я не хочу!

– Тебе придется, – строго ответил Иветре. – Нас убьют, если ты…

Она быстро кивнула, мелко задрожала и отошла на несколько шагов, раскинув руки, оглянулась на Иветре в поисках поддержки. Он кивнул.

Наверное, это больно, когда крылья прорываются сквозь плоть, рассеянно подумал Иветре, чувствуя, как ходит ходуном под ногами земля. Он поднял взгляд на Багру, на её спину, почувствовал смесь благоговения и азарта, глядя на роскошные крылья. Метра четыре, а может быть, и больше, в размахе.

– Всадница! – крикнул кто-то из кшелитов. – Мы выкрали из храма Небесную Всадницу!

Девушка снова неуверенно оглянулась на Иветре. Лицо её было бледным, лишённым красок. Она прокусила губу, и тоненькая струйка крови была единственным ярким пятном.

– Убей их, Багра, – шепнул он, едва удерживаясь от прямого приказа. – Убей их.

Она снова быстро и затравленно кивнула, шагнула ещё ближе к попятившимся кшелитам.

– Госпожа, – зашептали они, падая со своих верблюдов, простираясь ниц. – Пощади, госпожа. Вечно служить будем.

Багра остановилась, заколебалась. Её огромные крылья неуверенно зашевелились.

– Их следует убить, Багра, – мягко, но непреклонно сказал Иветре. – Убей.

– Да, – отозвалась она. – Да, конечно.

Иветре никогда не видел, да и никто, наверное, не видел, как убивают Небесные Всадники. Это не было ни страшно, ни красиво. Это было никак: только что кшелиты плакали и молили о пощаде, а теперь перестали.

Их больше не существовало – остались только кучи песка, отдаленно напоминавшие человеческие тела.

– Не убивай верблюдов, – сказал Иветре. – Мы их продадим.

– Хорошо, – ответила девушка. Она стояла, безвольно уронив руки и крылья.

Иветре, сам того не ожидая, почувствовал вину и странную нежность. Он обнял девушку, она доверчиво прижалась к нему в поисках защиты и поддержки.

Иветре поцеловал её – просто так, желая отвлечь, и задохнулся от силы, пришедшей к нему вместе со вкусом её крови, текущей из ранки на губе.

* * *

– А что было дальше? – спросил Амиран, крепко сжимая черенок отцовского кинжала.

– Всякое было, – задумчиво сказал Аче. – Любовь была… если её можно так назвать. И предательство, если его можно так назвать.

* * *

Верблюдов они продали, прикупили необходимых вещей. Багре – два платья вместо тех жутких тряпок, в которые она была замотана.

Исхудавшая, бледная, она часто жаловалась на боли в спине – там, куда втягивались крылья. Механизм их появления и исчезновения был Иветре совершенно непонятен. Впрочем, понимания ему и не требовалось – он умел управлять Багрой, и большего ему было не нужно.

Разве что с научной точки зрения. Иногда Иветре ловил себя на мысли, что думает о Багре не как о красивой девушке, бывшей однокурснице, а как о результате изящного эксперимента, магоконструкте, сродни недавно появившимся плотоядным и крылатым коням.

Как и любому магоконструкту, ей требовался поводырь. Такие существа не отличались умом, зачастую не были способны даже покормиться без приказа. Эти безмозглые создания требовали управления, постоянного и тщательного, кроме того времени, что проводили в наведённом сне.

Багра, конечно, была самостоятельней и сообразительней, чем химеры, но всё же не намного. Она цеплялась за него, мага, каждую свободную минуту, преданно заглядывая в глаза.

Иветре принял решение отправиться в Гатенские горы – это было сравнительно близкое и сравнительно безлюдное место. Он нанялся в охрану каравана. Маг, пусть и запечатанный, очень и очень полезен. Даже в таком искалеченном виде он был сильнее, чем десяток разбойников.

Багра всю дорогу просидела на выделенном ей месте в повозке вместе с другими женщинами. Больше молчала, почти не ела. Её считали не то сумасшедшей, не то просто забитой.

Иветре не вмешивался в её взаимоотношения с людьми. Он хотел, чтобы Багра изображала более или менее нормального человека. Нужно было сохранить тайну её могущества.

Магоконструирование на основе человеческого тела было запрещено во всем мире: и Гелиатской Академией магии, и ее основными конкурентами на западе – Братствами магов.

Казгийские ведьмы, бездновы дилетантки, просто не слышали ни о каких договоренностях. И творили, что в голову взбредёт. Если бы в Гелиате узнали, что на самом деле произошло с Багрой, её бы убили. Она слишком опасна для сбалансированной системы магической науки.

Впрочем, Иветре не был благородным спасителем – он всего лишь не желал делиться могуществом, свалившимся ему в руки, как созревший плод.

Они прибыли в столицу Гатенского княжества в самом начале осени. Столица – слишком громко сказано. Всего лишь большая деревня у подножия Зейского замка, твердыни Гатенских князей.

Единственной достопримечательностью замка были его стены – высоченные, гладкие, созданные по технологии оплавленного камня. Зацепиться там было совершенно не за что. Говорят, князьки собирали деньги на эти стены чуть ли не сотню лет, а теперь ещё сотню будут собирать на сторожевые башни.

Сама цитадель представляла собой приземистое строение, покрытое черепицей и десятком артефактов против атак с воздуха.

Старый князь с удовольствием принял на службу запечатанного, а значит, пошедшего против Гелиата мага. Сам князь воевал на стороне Камайна, женат был на камайнке и здорово сопротивлялся всем попыткам Гелиата утвердить свою власть на отрогах Гатенских гор.

Его сын, роковой красавчик, зачем-то пытался развлечь Багру при каждой совместной трапезе разговорами и шутками. Та молчала, закрываясь с каждым днём всё сильнее.

– Она нездорова, – говорил Иветре доброхотам и сочувствующим и, между прочим, не лгал. – Я выкупил её у кшелитских работорговцев. Бедная девочка. Одни Всадники знают, что она пережила.

Женщины замка сочувственно вздыхали, подкладывали Багре кусок повкуснее и не нагружали работой.

Её усаживали на кухне разбирать траченные молью крупы или делать ещё что-нибудь несложное, но нужное, занимающее много времени даже с учётом применения двух десятков хозяйственных заклинаний, сил на которые хватало у самых слабых из примитивных магов. В большом хозяйстве свободных рук не бывает.

Сам Иветре следил за магической частью замка, за амулетами и защитой, за десятком химероидных тварей, на которых бойцы князя патрулировали границы. Это была несложная, но тоскливая работа, как раз под стать запечатанному магу, магическому калеке.

Иветре тщательно культивировал в Багре чувство благодарности и вины. Магический поводок – это одно, а человеческие чувства – другое. Он также подумывал связать её жизнь со своей, но всё не решался. Пока однажды не увидел, как наследничек князя садится у ног его персонального источника могущества и власти, и как несмело ласкает Багра смоляные кудри княжича.

– Прости, – потерянно и испуганно шепнула она. – Прости. Я так люблю его.

Иветре вцепился в волосы, усмиряя бешенство. Вся её благодарность, всё её чувство вины перед Иветре за то, что ему пришлось отказаться от магии – всё это оказалось ничем перед любовью.

А Иветре оказался слишком слаб и самонадеян и не сумел обуздать невероятную мощь Всадницы.

Он предпочёл улыбаться, – так, что от гримасы сводило зубы. Предпочёл притвориться другом… Он слишком хорошо играл эту роль. Играл до самого конца и даже дольше.

* * *

Вернулась Шахла, зевая, убрала со стола, подвязала полог шатра: полумрак рассеяли первые солнечные лучи.

Амиран с хрустом протянулся, чувствуя, что его тело одеревенело от долгого сидения.

Кшелитка принесла обещанные пампушки. Это были крохотные, размером с ноготь мужского большого пальца, пирожки, жаренные на масле. Есть их следовало, нанизывая на деревянную палочку и окуная в густой, пряный и ароматный мясной соус.

– Приятного аппетита, – сказала Шахла и устроилась, положив голову на плечо Константина. И гелиатский принц сидел, не шевелясь, – берег её сон.

* * *

Лейла стояла в большом храме, закутанная в несколько слоёв драгоценных тканей, тяжёлых, жёстких от вышивки золотой канителью. Сотни свечей горели, уничтожая пригодный для дыхания воздух, и у Лейлы кружилась голова.

Девушки в белом, стоявшие на отгороженной невысокой оградой площадке, запели «Она приближается» – свадебную песнь, и Лейла действительно приблизилась к алтарю, не сделав ни шага.

Он ждал её у алтаря, лица его было не разглядеть в тени – только волосы алели, как пожар.

Девичьи голоса звучали все ближе, поднимаясь к высокому куполу, скрытому туманом от чадящих курильниц. Голоса ввинчивались в уши, в кружащуюся от недостатка воздуха голову.

Лейла преклонила колени, поцеловала унизанную перстнями мертвенно-холодную руку своего будущего супруга, прошептала едва слышно слова клятвы.

Он поднял её с колен – холод от его рук пробирал до костей даже сквозь несколько слоёв одежды.

Он тоже говорил что-то – должно быть, отвечал на её клятву своей, но слов Лейла не различала, только невнятный гул, идущий будто из-под земли.

Он надел ей на голову венец, впившийся в виски острыми крючьями. Лейла закричала, принялась срывать это орудие пытки с головы, но венец не поддавался, запуская крючья все глубже и глубже, прямо в мозг.

Он склонился к ней, и Лейла смогла, наконец, рассмотреть бледное, без единой кровинки лицо.

– Я не хочу, – жалобно сказала она, чувствуя, как по щекам катятся слёзы и смешиваются с кровью, текущей из ран, оставленных крючьями на внутренней стороне короны. – Я не смогу. Не смогу, пожалуйста!

Лейла проснулась от собственного крика.

Поняла, почему ей было так жарко и неудобно. Она заснула у горящей жаровни, под меховым пледом, в туго зашнурованном платье. Не удивительно, что ей снятся такие сны.

В комнату вошла Этери, с распущенными волосами и в ночной рубашке. С порога спросила:

– Ты проснулась? Отлично. Исари хочет с тобой поговорить, – и, сдерживая зевок, добавила: – Неугомонный. Лучше бы спать пошёл, ну честное слово. Через два часа рассвет, и если ему пожелается ещё и со мной разговоры вести, я его просто… – она всё-таки зевнула, прикрывая рот ладонью, и продолжила: – Свяжу его и напою сонным зельем. Совсем с ума сошёл!

Затем она внимательно взглянула на Лейлу, обошла её кругом, покачала головой:

– Нет, так не годится, милая Лейла. Сейчас я прикажу принести холодной воды, ты умоешься. Надо ещё тебя переодеть – платье безнадежно измято. Ты чуть ниже меня, а в бедрах шире, но, думаю, мы что-нибудь подберём.

Этери позвала одну из своих служанок, та проводила Лейлу в уборную комнату, помогла расшнуровать платье и умыться. Лейла прополоскала рот экстрактом фиалки и мяты, почистила зубы мелом.

Зевающий цирюльник причесал её и припудрил, скрывая следы слёз. Этери стояла рядом, сложив руки на груди, и внимательно следила.

– Вот так-то лучше, – удовлетворённо сказала она и добавила: – Почему вы так печальны, Лейла? У вас такой вид, будто вы идёте прямо в пасть дракону.

Лейла прижала пальцы к вискам. Голова болела, боль пульсировала, отдаваясь внутри злостью. И еще этот сон… Она сказала, не подумав и желая, чтоб и Этери было так же плохо, как ей самой:

– А вы выглядите так, словно и не княгиня, а мамаша в борделе, подкладывающая свою работницу под денежного клиента, – не достойные принцессы и вообще воспитанной девушки слова, подслушанные от брата, вырвались сами собой. И Лейла тут же прикусила язычок.

– Извините.

Какое-то время Этери стояла молча, побледнев и опустив руки, и Лейла испугалась, что лишилась единственного, какого-никакого, а союзника, но тут княгиня отмерла, её губы задрожали, она обняла Лейлу, прижала к себе и зашептала:

– Прости, прости меня, милая девочка. Сама видишь, как всё…

Они постояли какое-то время, обнявшись, пока обеим не стало неудобно и неловко. Лейла первая выскользнула из объятий.

– Я понимаю, – сказала она, опустив голову. – Я ведь тоже так воспитана. Моя мать, моя бабка, её мать и её бабка – все они давали клятву без любви и всегда оставались верны ей. Так чем я лучше?

Из покоев гатенской княгини Лейла вышла с высоко поднятой головой. Пожар в груди отпылал, угли тихо тлели. Она слишком многого хотела? Да, наверное. Разве любая из девушек, любая из её сестёр не отдала бы всё, чтобы оказаться на месте Лейлы? Стать багрийской царицей…

А всё остальное – лишь плод её беспочвенных мечтаний. Да, именно так.

Двое стражей проводили ее полутёмными, неуютными, пустыми коридорами в ту часть замка, где Лейла ещё не бывала. Один из них распахнул перед ней решётчатую дверь, ведущую в маленькую, узкую комнату без окон, и прошел следом, стараясь не задеть принцессу даже краем плаща.

Потянул за один из рычажков, выглядывавших из стены. Пол задрожал, и Лейла почувствовала, что движется вверх. Она едва удержалась, чтобы не охнуть и не вцепиться в руку сопровождающего ее воина.

«Это лифт, – поняла она, – ещё одна гелиатская игрушка».

Стражник всё так же молча открыл перед ней дверь, помог выйти из кабины и, поклонившись, указал на следующую дверь. За ней оказалась большая круглая комната со стеклянным куполом и огромным телескопом в центре. Он был почти в три раза больше, чем тот, которым пользовался звездочёт в отцовском дворце.

Звёзды не интересовали Лейлу. Астрология её смешила, смысла в наблюдении за сверкающими небесными телами через увеличительные стекла она не видела. Хотя, кажется, это важно для земледелия, но земледелие её тоже мало интересовало.

Сидевший рядом с телескопом багрийский царь казался маленьким. Он повернулся, когда Лейла вошла, ответил на её поклон, подошёл, поцеловал руку.

Лейла вздрогнула, но не почувствовала ожидаемого холода, бросила взгляд на его руки: ни единого кольца.

– Вы не носите колец? – глупо спросила она.

Царь поднял руку, пошевелил пальцами, улыбнулся:

– Не ношу.

Он подвел её к единственному стулу, вежливо и деликатно, касаясь лишь кончиков пальцев. Лейла села на неудобный высокий стул, а он, царь, разместился прямо на полу, с видимым наслаждением вытягивая длинные ноги и откидывая голову на массивную ножку телескопа.

– Это моё тайное место: телескоп и лифт были предназначены для моей матери. Она часто поднималась сюда, даже когда уже почти постоянно лежала.

– Она тоже болела? – спросила Лейла, тут же отругав себя за это «тоже». Разумеется, все вокруг знали о болезни царя, но никто не говорил ему об этом в лицо.

– Тоже? – переспросил её Исари, приподнимая голову. – Да, тоже. Но по-другому. Она преимущественно страдала от головных болей и образований в голове… её состояние было стабильным, маги не давали ей умереть. Она могла прожить долгую жизнь, но предпочла родить меня. Ей не стоило этого делать… Ей нельзя было иметь детей.

Лейла сидела, опустив голову, теребя в руках кружевной платок. Страшно хотелось спать. Как в тумане, она услышала голос царя:

– Вы не хотите посмотреть на звезды? Сегодня туманность Шайл видна изумительно, а Звездный Всадник в хорошем расположении духа.

Принцесса из вежливости приникла к окуляру, всматриваясь в небесную алмазную крошку. У телескопа явно была магическая начинка: картинка была чёткой и яркой. Далёкие, туманные миры переливались пурпуром и золотом.

Когда Лейла была маленькой и ещё не подозревала, что астрономия – это по большей части скучные расчёты и ночные бдения, она мечтала, чтобы изобрели такой сильный телескоп, в который можно было бы увидеть другие миры; быть может, там тоже живут люди?

Было бы интересно посмотреть на их города, сады, леса… А потом изобрести такой дирижабль, который сможет отправиться туда. Лейла воображала себе жителей далёких миров высокими, синелицыми, живущими в хрустальных городах. А ещё они, наверное, не говорят, а щебечут, как птицы.

Вскоре Лейле доказали беспочвенность ещё мечтаний. Объяснили, что если такие полёты и будут возможны, то уж точно не на её веку. И летать, должно быть, смогут только маги, ибо полёты займут сотни лет.

И даже если появится телескоп, способный показать жизнь в других мирах, то в нём будут видны давно погибшие люди на планете, которая, вероятно, давно превратилась в голый камень. Ведь свет от звезд добирается до наблюдателей тысячи лет, а изображение, пойманное линзой, всего лишь иллюзия того, что было когда-то.

После этих откровений учебный энтузиазм Лейлы иссяк. Какое-то время она ещё вспоминала свои небылицы, даже пыталась записывать, но ей это вскоре наскучило.

Багрийский царь рассказывал ей о звёздах, показал звезду-тёзку Лейлы, мерцающую алым светом в холодной глубине. Он стоял, сгорбившись, опираясь одной рукой о спинку стула. Лейле не было интересно, ей хотелось спать.

Она почти задремала под мягкий и тихий, вкрадчивый голос, но встрепенулась, почувствовав, что жених целует её. Наверное, это было романтично, как в тех книгах, что носила для Лейлы ее подруга Валида, дочь известного вольнодумца. Поцелуй под стеклянным куполом, после разговора о звёздах, не может не быть романтичным.

Лейла отпрянула, едва удержавшись от того, чтобы вытереть рот тыльной стороной ладони. Царь, глядя на неё, усмехнулся, сделал шаг назад, спрятал руки за спину.

– Прошу простить эту вольность, ваше высочество, – так же мягко сказал он. – Это был неожиданный порыв. И недостойный.

Он взял колокольчик со стола, на котором лежали вразброс бумаги, звёздные карты, какие-то рисунки, и позвонил. Лейла вздрогнула от этого звука.

Вновь зашумел пришедший в движение лифт, в котором вместе со стражником поднялись две вцепившиеся друг в друга служанки. Они низко поклонились царю, подхватили госпожу под руки. Та не сопротивлялась, машинально передвигая ноги.

В покоях она с наслаждением стянула с себя платье, сшитое по чужим лекалам, пахнущее чужими духами, и нырнула в постель.

Её сон продолжился ровно с того момента, на котором остановился…

Там, во сне, её виски сжимал венец, грозясь раздавить голову, как тыкву. А багрийский царь потрепал её по макушке, как собаку или ребёнка, и снял тесный обруч. Тот ожил, обвил его правую руку, впился в неё. Губы царя дернулись, скривились от боли, но он ничего не сказал, повернулся к Лейле спиной, и та ахнула, разглядев кровоточащие обрубки крыльев.

Храм развеялся, как дым, вместе с тяжелым ароматом фимиама, вместе с высокими голосами дев в белом, певшими про любовь небесную, про нерушимые клятвы.

Теперь они стояли на высокой скале, внизу в ущелье гремела узкая, но бурная река. Уродливые обрубки крыльев на спине царя шевельнулись, раскрываясь, словно пытались поднять хозяина в воздух. На землю упало несколько облезлых перьев, их подхватил и унес ветер.

Царь стоял на самом краю обрыва, несколько камешков из-под его сапог упали вниз, вслед за перьями.

– Исари! – крикнула Лейла, впервые называя багрийского царя по имени. – Исари!

Уже готовый шагнуть в пропасть мужчина обернулся, взглянул на Лейлу отстраненно и строго.

– Я не люблю вас, – быстро сказала Лейла, сама не понимая, говорит она по-багрийски или по-камайнски. – Но я не хочу, чтобы вы умирали, Исари!

Он сделал шаг назад, неловко взмахнул правой рукой, которую обвила её корона. И сон сменился обычным забытьем уставшего человека.

Глава VI

Этери привыкла чувствовать себя некоронованной царицей Багры. Она если и не царствовала, то правила багрийским двором твёрдой рукой. Распоряжалась придворными Исари, как своими, почти забыв про собственный маленький двор – пару десятков гатенских дворян и их жён, всегда готовых исполнить любое поручение своей княгини.

Вышивать, ткать, слушать чтение какого-нибудь романа или посредственную игру на чангре в компании тётушек казалось Этери тяжким бременем. Но всё же время от времени она навещала этот женский мирок сплетен и пустой болтовни, спускаясь в него с вершин власти, где было холодно, неуютно, где нельзя было оступиться, где цена ошибки была слишком высока… Где было слишком интересно.

С утра она успела вместе с таким же бледным и невыспавшимся Исари выслушать отчёт капитана дворцовой охраны, испугаться за Амирана и успокоиться, узнав, что блудный принц уже крепко спит в своей постели. Узнать, что ни одного из наёмников опознать не удалось: они ничем себя не проявили на территории Багры. Более того, командир Недостойных, – тех, которых можно нанять здесь, в Багре, – примчался ещё ночью, принес официальные извинения, заверил, что Недостойные не взялись бы за такой вопиющий заказ, как убийство наследника престола.

Этери впервые увидела этого легендарного наёмника. Издалека его можно было принять за не очень удачный шарж на Исари. В молодости он наверняка был красив, но с тех пор много воды утекло, и лицо мужчины покрыли многочисленные шрамы. Затянутый бельмом левый глаз и рассечённая бровь придавали лицу зловещее выражение. Волосы, некогда густые и рыжие, как у Исари, изрядно поседели, макушку украсила плешь. Вайонн Одноглазый был высок и несколько сутул, будто стеснялся своего выдающегося роста. Официально он числился купцом из Казги, входил в международную гильдию торговцев, но его настоящий род деятельности был известен каждому в стране.

Несколько лет назад Исари воспользовался его услугами, чтобы проредить воровской мир столицы. С тех пор жизнь в городе стала безопаснее, а «крысиные короли», управлявшие головорезами, во избежание очередной чистки рядов не давали своим подданным излишне наглеть.

Взяточники, воры и прочий недостойный люд были непреходящей душевной болью Исари. Будь его воля, все на свете совершали бы только продуманные, разумные и не противоречащие своду законов поступки. Но приходилось работать с тем, что есть. Поэтому Исари принял командира наёмников, совершеннейших головорезов.

Вайонн Одноглазый просил разрешения забрать тела соотечественников – пусть дураков и предателей, но всё же своих дураков и предателей.

Исари в ответ лишь вздыхал, перебирал бумаги. Больше существования преступников его разум оскорбляло лишь наличие в этом мире дураков…

Этери хмыкнула в такт своим мыслям, провела рукой по гладко зачёсанным волосам, заплетённым в толстую косу. Эти мысли, шутливые и сумбурные, наверняка были следствием дурного недолгого отдыха и выпитого накануне вина.

Казгиец косился единственным глазом на Этери, почти не таясь. Исари и командир наёмников пытались договориться, при этом отдав как можно меньше, а получив как можно больше. Ни одного, ни другого не смущало, что предметом торга были тела казгийских подданных, убитых двумя принцами.

У Казги не было официального посольства ни в одной из стран, но командиры наёмников, если того требовалось, исполняли миссию дипломатов. Казгийские женщины считали ниже своего достоинства вести переговоры с мужчинами и отправляли Недостойных говорить с недостойными.

Этери тихонечко хмыкнула. Безумные ведьмы, не соблюдающие никаких договорённостей, чего ещё от них ожидать? Их общественный строй был Этери неприятен не меньше, чем противоположный – когда унижали женщин. В Багре и Камайне это проявлялось в зависимости женщины: вначале от отца или брата, потом от мужа, во вдовстве – от сына, а иногда, как в случае царицы-вдовы Тины, матери Амирана, и от пасынка. Впрочем, та сама выбрала жизнь в отдалении от двора, что бы там ни болтали злые языки. На фоне этой принадлежности мужчине невозможность занимать государственные должности была, по мнению Этери, меньшим из зол, хотя и следствием зла большего.