Повседневная жизнь советского крестьянства периода позднего сталинизма.1945–1953 гг.

Детальный анализ основных факторов демографического развития сельского населения России, причины убыли сельского населения в первые послевоенные годы отражены в серии работ В.П. Попова[95]. В послевоенные годы, как отмечает исследователь, государство мало способствовало улучшению экономического положения села, сосредоточив основное внимание на восстановлении промышленности. Деревня рассматривалась властями «как источник трудовых ресурсов и продовольствия»[96]. По мнению В.П. Попова, единственной формой выживания на селе в послевоенное время являлась «полуподпольная жизнь, двойная линия поведения и двойная мораль»[97]. Как и О.М. Вербицкая, В.П. Попов отмечает отрицательное влияние советского аграрного эксперимента на моральный облик и ценности советского крестьянства, что нашло выражение в потере селянами любви и уважения к деревенскому труду и образу жизни. Государственную кампанию по укрупнению экономически неэффективных колхозов В.П. Попов связывает с желанием властей «организовать очередную ломку деревенского уклада, разрушить остатки сельского общежития, унифицировать деревню и ее людей, заставить их продолжать покорно трудиться в колхозах, еще более централизовать управление крестьянами». Итог данной деятельности, по его мнению, оказался неудовлетворительным: в селе усилились социальная напряженность и «раздоры», но эффективность колхозного производства не повысилась[98]. Исследовавшая проблему укрупнения колхозной деревни О.М. Вербицкая приходит к выводу о негатиивных последствиях этой властной инициативы, затронувшей сферы внутриколхозных социальных отношений. В монографии Н.В. Кузнецовой отмечается, что укрупнение колхозов способствовало расширению их материально-технических возможностей, но лишало большинство из них перспектив рентабельности. По мнению автора, процесс укрупнения колхозной деревни привел к усилению партийного контроля над сельским трудовым коллективом и стал «катализатором роста числа бесперспективных деревень»[99].

Неприглядную картину послевоенной колхозной деревни представил в своей работе А.А. Базаров. С глубокой эмоциональностью он воссоздает образ советской деревни, представшей перед демобилизованными солдатами-победителями: «Родина встретила победителей нищетой. .Неузнаваемо изменился внешний облик родных мест. И до Отечественной деревня несла шрамы коллективизации, а теперь дошла до повсеместной убогости, которая была особенно унизительной. .Страна обносилась до лохмотьев. Раньше в сельпо можно было что-то купить под индивидуальный хлебозакуп. Теперь – ни зерна, ни товаров» [100].

В кандидатской диссертации А.А. Мальцева были выявлены основные потоки миграции сельского населения в Среднем Поволжье; раскрыты механизмы взаимосвязи миграционных процессов в сельском социуме с политической и социально-экономической обстановкой в стране[101]. Автору удалось установить объективные и субъективные причины, способствовавшие выходу колхозной деревни из послевоенного демографического кризиса. По его мнению, уже к началу 1950-х гг. положительный эффект компенсаторной волны в поволжской деревне был исчерпан репрессивной политикой государства и отсутствием элементарных бытовых условий, достойного уровня жизни.

Современными отечественными историками активно разрабатывается тема голода в послевоенном СССР[102]. Исследователи стараются выявить его причины, масштабы и последствия. В отличие от историков предшествующего периода, считавших причиной голода объактивные обстоятельства в виде засухи, авторы современных работ выдвигают на первый план «рукотворный фактор», то есть желание властей использовать голод как средство «воспитания» крестьянского населения. Изучены новые, ранее недоступные для исследователей документы партийных и государственных архивов. Причины голода 1946-1947 гг., его масштабы и последствия проанализированы в монографии В.Ф. Зимы. Проанализировав множество официальных документов, подписанных первыми лицами государства, автор приходит к выводу, что голод был вызван тремя причинами, это: 1) послевоенные трудности; 2) засуха 1946 г.; 3) политика продразверстки в отношении колхозов и совхозов[103]. По его данным, голод затронул по крайней мере 100 млн человек, а его жертвами стали не менее 2-х млн жителей СССР. В.Ф. Зима пишет, что последствия голода были преодолены лишь в начале 50-х годов[104]. Этой же точки зрения придерживается В.П. Попов, который утверждает, что голод не ограничивался 1946-1947 гг., а продолжался и позже. По его данным, прямые потери от голода только в 1947 г. составили 770,7 тыс. человек. Особенно тяжело жили семьи колхозников и единоличников, чьи отцы и сыновья погибли или все еще находились в армии[105]. Голод, порожденный заготовительной кампаний 1946 г., не привел к пересмотру правительственной аграрной политики, и весь послевоенный период сталинизм сопровождался «налоговым удушением деревни». В работах последнего времени утверждается, что правительство в полной мере располагало информацией о масштабах голода и имело достаточно возможностей для снижения его последствий, но расходования государственного зернового резерва не допускал Сталин[106]. А.И. Репинецкий отмечал: «От партийных и советских органов на местах требовали во что бы то ни стало выполнения плановых заданий по производству и сдаче зерна»[107]. По утверждениям Т.Д. Надькина, для того чтобы выполнить государственный план хлебопоставок, в колхозах и совхозах было изъято все семенное и продовольственное зерно, частично включая и предназначенное к выдаче колхозникам за отработанные трудодни[108]. Жалобы и письма крестьян во власть с информацией о тяжелом продовольственном положении в сельских районах страны оставались без ответа [109]. Вместо решения продовольственной проблемы власти пошли по пути увеличения прямых и косвенных налогов. Налоговое бремя сельского населения в период с победного 1945 г. по 1952 увеличилось в 3 раза. Данные действия властей, констатирует В.Ф. Зима, обрекли деревню «на медленное угасание»[110]. По мнению Р.Р. Хисамутдиновой, стремление властей не допустить сокращения государственного хлебного резерва в 1946 г. определило организацию дополнительных хлебозаготовок. Колхозы и совхозы после выполнения плана хлебосдачи получили дополнительную надбавку к плану, что привело к массовому изъятию хлеба и голоду даже в тех районах, которые не были охвачены засухой[111]. Изъятие хлеба, по утверждению Т.Д. Надькина, проводилось «в духе эпохи “военного коммунизма” и “продразверстки”»[112]. Историк В.В. Кондрашин сопоставил и проанализировал «три советских голода» (1921-1922, 1932-1933 и 1946-1947 гг.), что позволило ему сделать вывод об отличии голода 1946-1947 гг. от предшествующих периодов массового голода советского времени. По его мнению, голод разразился в то время, когда страна победоносно завершила войну и сталинская модель экономического развития и государственного управления, доказав свою жизнестойкость, нуждалась в стабильности. Поэтому причины голода кроются не в действиях властей, которые, по мнению многих исследователей, целенаправленно обрекали миллионы колхозников на голодную смерть, а в последствиях войны и засухи[113].

Смена социально-политического вектора развития страны дала исследователям возможность получить доступ к архивным документам, которые в советское время хранились в государственных и ведомственных архивах под грифом «секретно». «Архивная революция» позволила пролить свет на наиболее трагические события послевоенной истории советского села, в частности, восстановить масштабы репрессий по отношению к колхозному крестьянству[114]. Был выявлен и опубликован секретный Указ Президиума Верховного Совета СССР от 2 июня 1948 г. «О выселении в отдаленные районы СССР лиц, злостно уклоняющихся от работы в сельском хозяйстве и ведущих антиобщественный, паразитический образ жизни». Начиная с 1990-х годов, активно публикуются архивные документы, статистика по практике реализации Указа от 2 июня 1948 г., общая статистика судимости крестьян за хищения общественной собственности и зерна, невыполнение налоговых обязательств и отработочных повинностей. Указ от 2 июня 1948 г. предусматривал исключение из колхоза и выселение в отдаленные районы СССР (районы рек Енисея, Оби, Лены) лиц, злостно нарушающих трудовую дисциплину в колхозах. Но ответственность за выселение колхозников власти перекладывали на плечи самих же крестьян, именно сходы сельских граждан принимали решения о выселении «тунеядцев», а райсоветы только утверждали эти приговоры. Передавая репрессивные функции собранию членов сельскохозяйственной артели, власти стремились показать значимость крестьянских инициатив, апеллируя к дореволюционному опыту крестьянской общины, когда сельские сходы являлись инструментом не только обсуждения хозяйственных вопросов, но и установления справедливости, решения различных споров [115]. Основной целью репрессий, по мнению Т.Д. Надькина, было желание властей в очередной раз напугать народ, сломить нарастающее антиколхозное движение[116]. Репрессии были составной частью системы государственного управления сельским хозяйством [117].

Многие исследователи аграрной истории послевоенного периода отмечают нарастание в экономической и социальной политике советского государства антикрестьянских тенденций, направленных на дальнейшее разрушение традиционного уклада крестьянской жизни и духовно-нравственных ориентиров сельской культуры. Государство, используя различные механизмы, активно продолжало процесс раскрестьянивания. Справедливо утверждение В.А. Ильиных о решающей роли налогово-податной политики сталинского режима в данном процессе. Им были охарактеризованы ее базовые принципы: «…изъятие у производителей в качестве земельной ренты не только прибавочного, но и части (иногда значительной) необходимого продукта; внеэкономическое принуждение (включая прямые репрессии), применяемое как основной способ изъятия ренты; рефеодализация системы налогообложения деревни, которая заключалась в возврате к присущей для феодализма сословности обложения, натуральным и отработочным его формам»[118]. По утверждению ряда исследователей, система повинностей крестьянства включала обязательные отработки, натуральные поставки продовольствия и денежное обложение, что позволяет делать вывод о феодально-крепостническом характере зависимости колхозного крестьянства от государства. Отработочные повинности включали обязательные отработки в общественном хозяйстве колхоза, трудовую и гужевую повинность на лесозаготовках и торфоразработках, работу по строительству и ремонту дорог и т. д.[119]

B. А. Ильиных отмечает, что количество отработок в колхозах регулировалось обязательным годовым и сезонным минимумом трудодней, установленными в трудоднях нормами выработки и расценками работ[120]. Трансформация крестьянского двора как основной хозяйственной единицы в условиях советской модернизации представлена в научных трудах В.М. Безнина. Исследователь делает вывод о разрушении механизма воспроизводства крестьянского хозяйства вследствие недостаточных возможностей удовлетворения минимальных потребительских запросов крестьян в колхозный период отечественной истории[121]. Важнейшая функция крестьянского двора заключалась в «выталкивании подрастающих детей из крестьянского состояния». Возникшее противоречие социально-демографической функции крестьянского двора и его хозяйственных возможностей, по утверждению В.М. Безнина, имело следствием возникновение механизма «внешнего раскрестьянивания». Сочетание внутренних и внешних обстоятельств в 60-е годы привело к угасанию крестьянской культуры и традиционного крестьянского образа жизни.

Индивидуальные приусадебные участки колхозников, имевшие значительный вес в производстве, заготовках и потреблении основных сельскохозяйственных продуктов, в формировании совокупных денежных доходов колхозников, исследованы в монографии М.И. Денисевича[122]. Последний отмечает, что, несмотря на неоднократные попытки административно-экономического давления, ограничения и ликвидации, они проявляли живучесть, эластичность и приспособляемость к внешним воздействиям. Автор выявил ряд факторов, обусловивших высокую экономическую эффективность личных приусадебных хозяйств, в частности: 1) материальный интерес; 2) сохранение чувства хозяина на своем участке земли, соединение в одном лице работника и хозяина; 3) органичное соединение труда со средствами производства; высокая степень саморегуляции как элемента любой саморазвивающейся хозяйственной структуры; 5) относительная свобода в определенные периоды в реализации продукции.

Советский аграрный проект предусматривал не только слом вековых хозяйственных норм крестьянского миропорядка, но и «перевоспитание» крестьян, формирование новых ментальных установок и ценностей сельского населения. В основном данная задача достигалась именно через механизмы налогового бремени – крестьянин должен был думать не о благополучии своей семьи, а заботиться о благополучии государства, выполняя всевозможные трудовые повинности и продовольственные поставки. Проблема эволюции ментальных установок крестьянства в результате социально-политических трансформаций ХХ века, их отражение в социальной памяти сельских жителей рассмотрены в работах И.Е. Козновой. По ее утверждению, советская модернизация разрушила традиционный крестьянский образ жизни, который остался в исторической памяти как идеал[123]. Потеря земли, продолжает автор, привела к тому, что мечтой нескольких поколений советских крестьян стало желание вырваться из деревни и избавиться от своего крестьянского прошлого. Несмотря на то что к середине 50-х годов повседневное пространство крестьянской культуры все более определялось советскими новациями, в данный период наблюдалось возрождение многих сельских традиций и обрядов, прежде всего религиозных[124]. Религиозность колхозниками не осуждалась. Более того, религиозность, способствовавшая объединению населения в годы Великой Отечественной войны, являлась важнейшим фактором роста национального самосознания и свидетельствовала о неутешительных итогах антицерковной кампании предвоенного периода[125]. Исследователи отмечают факт признания государством существования религиозных организаций и снятия ограничений в осуществлении религиозных практик верующих[126]. Историки исследуют не только проблему взаимоотношения церкви и государства, но и вопросы взаимодействия легальных и нелегальных церквей, деятельность подпольных церковных организаций, процесс вовлечения в церковную жизнь нелегальных общин верующих и т. д. Для Е.Ю. Зубковой, которая рассматривала религиозность советского человека как составную часть структуры послевоенных настроений, рост религиозной активности масс является проявлением тягот войны и надеждами на преодоление повседневных трудностей[127]. Постепенное расширение доступа сельского населения к образовательным ресурсам и социокультурным учреждениям позволяет О.М. Вербицкой констатировать факт отхода большей массы сельских жителей от религиозного мировоззрения, за исключением лиц, чья социализация пришлась на довоенный период[128]. Она отмечает, что уже к началу 60-х годов сельская религиозность представляла собой «затухающее» явление. Спад уровня религиозности в колхозной деревне на рубеже 50-60-х годов ХХ в., по мнению А.Л. Беглова, связан не столько с антирелигиозными государственными кампаниями, сколько с миграционными процессами, которые привели к оттоку значительной части сельского населения, являющегося основой сельских приходов[129]. Т.М. Димони отмечает стремление крестьян европейского севера России использовать религиозные традиции для противовеса властной модернизационной инициативе, вписывая определенные культурно-нравственные элементы, базирующиеся на православном мировоззрении, в систему официальных ценностей[130]. А.Ю. Михайловым были выявлены различия в отношении центральных и сельских органов власти к организационным структурам православной церкви в колхозной деревне в конце 1940-х гг., а именно то, что сельские властные институты не проявляли активности в антирелигиозной деятельности[131]. Многие современные исследователи предлагают оценивать циклы религиозной активности и апатии сельского населения, возрождения и угасания религиозных традиций в срезе антицерковной борьбы государства.

Таким образом, как видим, на современном этапе историки значительно расширили представления о послевоенном развитии СССР, сформулировали новые подходы, оценки и концепции послевоенного развития колхозного строя и советского крестьянства. Состояние современной историографии свидетельствует о качественном переходе от первоначального накопления фактического материала к его концептуализации. В новейших исследованиях на первый план выходит преимущественно освещение социальной проблематики: вопросы демографии, голода, быта, сельской стратификации, роли и места личного подсобного хозяйства и крестьянского двора в производстве сельскохозяйственной продукции, значение крестьянских хозяйств для самих крестьян и др. Вместе с тем в современной российской историографии доминирует представление о потребительском отношении к деревне со стороны власть имущих, обусловленном направленностью государственной политики на первоочередное развитие города и тяжелой индустрии. Историографический анализ показывает, что в современной исторической науке нет комплексных работ, посвященных анализу процесса трансформации пространства повседневной жизни крестьян Среднего Поволжья в послевоенное время. Практически отсутствуют работы, раскрывающие механизмы аграрной политики советского государства в территориальных границах Ульяновской и Куйбышевской областей.

1.2. Источниковая база исследования

Источниковую основу исследования составил значительный комплекс опубликованных и неопубликованных документов: законодательные материалы; доклады и сочинения партийных лидеров; периодическая печать; статистические материалы; историко-социологические обследования поволжской деревни; источники личного происхождения (письма и обращения сельских жителей во властные институты и партийным лидерам, в средства массовой информации), делопроизводительная документация и материалы устной истории (интервьюирование респондентов сельских жителей)

Необходимо отметить, что законодательные акты, затрагивающие различные аспекты хозяйственной и социокультурной жизни послевоенной колхозной деревни, публиковались в центральных и местных периодических изданиях. Наибольшую ценность для исследования представляют два юридических акта, которые в полной мере характеризуют аграрную политику позднего сталинизма как репрессивную по отношению к колхозному крестьянству. Так, принятое 19 сентября 1946 г. специальное постановление Совета Министров СССР «О мерах по ликвидации нарушений Устава сельскохозяйственной артели в колхозах», широко освещенное в советских средствах массовой информации, ознаменовало возвращение советского правительства к довоенным принципам взаимоотношения с крестьянами[132]. Постановление, в частности, было направлено на борьбу с самовольными расширениями крестьянами размеров своих личных подсобных хозяйств и на укрепление трудовой дисциплины в сельскохозяйственных артелях. В документе отмечался массовый характер процесса «расхищения общественных земель», происходивший в виде «увеличения приусадебных участков колхозников путем самовольных захватов или незаконных прирезок со стороны правлений и председателей колхозов в целях раздувания личного хозяйства в ущерб общественному». Причиной данного явления было попустительство «правлений колхозов, председателей сельсоветов и райсоветов»[133]. Таким образом, маховик репрессий был направлен не только против рядовых колхозников, но и против руководящего состава колхозов, сельских советов и районов. В Постановлении утверждалось, что «некоторые советско-партийные и земельные районные работники вместо того, чтобы строго охранять общественную собственность, как основу колхозного строя, грубо нарушают советские законы и, злоупотребляя своим служебным положением, незаконно распоряжаются имуществом, натуральными и денежными доходами колхозов, принуждая правления и председателей колхозов выдавать им бесплатно или за низкую цену имущество, скот и продукты, принадлежащие колхозам»[134]. В Постановлении подчеркивалось, что колхозники и иные элементы, осуществляющие самозахват колхозной земли, преследуют цель «спекуляции и личной наживы». Региональным властям было рекомендовано до 15 ноября 1946 г. провести ревизию колхозных земель и провести обмер размеров приусадебных участков колхозников, а при обнаружении нарушений «незаконно захваченные земли» возвратить колхозам[135]. Задача данной кампании заключалась в принуждении крестьян к исполнению своих трудовых обязанностей в колхозах, не отвлекаясь на личное хозяйство, то есть власть была заинтересована в сохранении у крестьян единственного источника финансового обеспечения в форме артельного хозяйства. Однако несмотря на жесткие меры давления на сельское общество и массовое выявление случаев нарушения Устава сельскохозяйственной артели рядовыми колхозниками и представителями административно-управленческого персонала колхозов, крестьяне продолжали реализовывать хозяйственные практики, утвердившиеся на селе в военные годы. Архивные документы свидетельствуют, что «в ряде колхозов госкомиссии несерьезно подходили к обмеру приусадебных участков у колхозников»[136].

В ходе кампании 1946 г., инициированной постановлением «О мерах по ликвидации нарушений Устава сельскохозяйственных артелей», у колхозников изымались излишки участков, выходящие за рамки установленных норм, но трудовая дисциплина от этого не повышалась: крестьяне по-прежнему не были финансово мотивированы трудиться в общественном хозяйстве. В данных условиях по предложению Н.С. Хрущева Президиум Верховного Совета СССР 2 июня 1948 г. принимает Указ «О выселении в отдаленные районы страны лиц, злостно уклоняющихся от трудовой деятельности в сельском хозяйстве и ведущих антиобщественный паразитический образ жизни»[137]. Указ не был предназначен для публикации, т. к. затрагивал интересы большинства сельских жителей.

В условиях секретности копии Указа были разосланы в областные и республиканские центры с предложением немедленно приступить к реализации основных положений данного законодательного акта. И маховик новых репрессий начал раскручиваться в колхозной деревне.

Региональные власти полностью контролировали процесс реализации Указа, а сельские жители лишь играли роль массовки, задача которой заключалась в принятии нужного решения.

По задумке властей, очередная волна государственного насилия по отношению к крестьянству должна была способствовать росту производительности труда в колхозном хозяйстве. Но эффект оказался краткосрочным, и уже после смерти И.В. Сталина советское руководство было вынуждено перейти к новым принципам взаимодействия с крестьянством.

К законодательным актам примыкают сочинения, выступления, доклады лидеров партии и государства, являвшиеся, по своей сути, директивными указаниями для нижестоящих институтов власти и населения[138].

Исследователь, ставя задачу реконструкции прошлого, в своей практике опирается на архивные материалы, круг которых достаточно обширный (делопроизводство, статистические данные, документы личного происхождения, законодательные акты и т. д.). Но изучая повседневную жизнь послевоенного села, историк сталкивается с большим количеством сложностей: с многих документов не снят гриф секретности, или у архивных дел, содержащих сведения личного происхождения, не истек 75-летний срок. До сих пор архивы ФСБ закрыты для широкого круга исследователей, и материалы, содержащиеся в них, недоступны для научного анализа. В данных условиях остро стоит вопрос решения проблемы источниковой базы исследования. Конечно, в реконструкции картины жизни послевоенного крестьянства можно и необходимо использовать методы устной истории и микроистории[139]. Но опираясь только на данную методологию, нельзя воссоздать объективную картину прошлого. Необходимо привлекать в качестве источников материалы советской периодической печати, которые отражают реалии социально-экономической, политической и культурной жизни регионов. Влияние периодической печати на массовое читательское сознание переоценить сложно. Не случайно в системе исторических источников она занимает весьма существенное место. Именно печать является ведущим средством массовой информации населения, важнейшей функцией ее является структурирование общественного мнения, пропаганда господствующей государственной идеологии[140]. Выделяют три разновидности периодической печати: газеты, журналы и повременные издания научных обществ. Говоря о советской периодической печати, мы останавливаемся лишь на газетах.

Советская периодическая печать находилась под контролем партийного аппарата и проходила строгую цензуру. Несмотря на это региональные газеты содержат широкий фактический материал, раскрывающий жизнь советской провинции в рамках господствующей идеологии. Как отмечает Ю.П. Бокарев, «идеологические фильтры не были непроницаемыми. В статьях, обзорах, корреспонденциях с мест, в письмах читателей, в публицистике выражались разные точки зрения»[141].