Мертвая Невеста

– Правда? – подняла я бровь, вспоминая, что после того, как он меня бросил, я забыла про еду. Олеська ходила ко мне и насильно кормила обедами, чтобы я не умерла с голоду. Напрасна была ее забота, я все равно без Андрея не выжила.

– Алёночка, котеночек ты мой, – вдруг горячо заговорил он, клацая зубами от ужаса. – Я ж тебя одну любил, как ты не поймешь? На Лариске мне пришлось жениться в интересах семьи, у нее папаша из Газпрома. Но я же тебя бы не бросил. Да ты сама посмотри – ну как ты можешь с ней сравниться? К тому же мне никогда брюнетки не нравились.

Я внимательно посмотрела на девочку, которую я только что убила. Высокая, с потрясающей фигурой и силиконовой грудью, тонкие черты лица, темные волосы до плеч. Молоденькая, лет восемнадцать, совсем ребенок.

– Конечно я лучше, – самодовольно тряхнула я золотистыми локонами.

– А я тебе про что? – обрадовался он, решив, что его тактика опять возымела успех. – Алёночка, ты беги обратно, рассвет уж скоро, а уж я позабочусь, чтобы и семья твоя ни в чем не нуждалась, и на могилку к тебе буду ходить каждый день…

– Светке так, значит, секс, а мне так – визиты на могилку…, – задумчиво посмотрела я на него.

– Какая Светка? – прошептал он, взглянул мне в глаза и понял, что я все знаю…

– Козленочек мой, я уйду, – ласково шепнула я, – Только для начала займись со мной любовью. Ты же помнишь, как нам было хорошо, а, милый?

Я надвигалась на него, он весьма шустро отползал в сторону, в ужасе глядя на мертвое синевато-серое тело, которое его когда-то так восхищало.

– Ну куда же ты? – снисходительно шептала я. – Ты ж одну меня любишь… Наврал, что ли?

– А? Нет, что ты, – лепетал он. – Я понимаю, что такой шикарный шанс снова увидеть тебя и восхититься твоей красотой… Просто я слегка растерян и не в форме, давай ты завтра придешь, а? Или лучше через месяцок?

Он с разбега врезался в стену спиной, затравленно оглянулся по сторонам – бежать было некуда.

– Козленочек мой, я тебя люблю, – нежно шепнула я и страстно его поцеловала.

Его выгнуло от прикосновения мертвых губ, словно в судороге, он попытался закричать, сбросить меня, избавиться, только я вцепилась в него, словно клещ. Проникла в него, разливая могильный холод, и вскоре он обмяк и затих. Глубокий обморок, только и всего. Убивать этого подонка – слишком слабое наказание. Нет, пусть живет, и как можно дольше. А уж я позабочусь, чтобы он никогда не забыл ту, что умерла из-за него.

– Я буду тебя навещать, милый, – шепнула я и не удержалась, царапнула острым когтем кожу, вскрывая его, словно тетрапак с законсервированным соком. Лизнула, с восторгом ощущая, как перетекла в меня капелька настоящей жизни. Я не потеряла голову, я отпила совсем немного Андрея, только чтобы потекла в моих венах тонкая струйка крови, только чтобы чуть – чуть согреться.

А потом я тщательно зализала рану и направилась в ванную. С наслаждением приняла душ, сделала макияж и немного помародерничала, скидав в пластиковый пакет зеркало, расческу, духи и косметику. А что делать? Сестра у меня хоть и умная, а не сообразила, что не могу я появляться в обществе с синей покойницкой кожей и соответствующим запахом.

Уже перед уходом я обернулась, посмотрела на любимого и злорадно улыбнулась: он был совершенно седой.

Ночь удалась.

Глава вторая

«Незваный гость хуже

татарина»

Памятка начинающим покойникам

Мне и после смерти снились сны…

Мамочка, любимая мамочка, горько рыдала над моим телом, гладила по волосам и шептала: «Алёнушка, ты ведь такая молодая, жить да жить бы еще. Все бы отдала за то, чтобы ты не умерла».

Я хотела улыбнуться, обнять ее и утешить, но тело мне не повиновалось. Олеська с заплаканными глазами возложила мне на голову венок из ромашек с крупными лепестками цвета утренней зари, и краска с них кровавыми струями потекла по моим щекам.

«Она плачет», – изумленно ахнула сестра и принялась меня трясти за плечи. Вместе с матерью они умоляли меня проснуться, не рвать им сердце, и я, не выдержав их рыданий, наконец открыла глаза. Могильные черви усердно грызли крепкую сосновую доску моего гроба, и это был единственный звук.

«Приснятся же кошмары с вечера пораньше», – облегченно подумала я, со вкусом потянулась и встала. Лунный луч резанул по глазам, я поспешно прикрыла их и села на лавочку. Огляделась.

Одним венком на могиле стало больше. На фарфоровой тарелочке лежали дорогие конфеты и пара яичек. А рядом с ними сидел старый облезлый медвежонок.

В детстве мы увидели его с Олеськой в «Детском мире», и обе ахнули от восторга – он был ужасно милым и умел танцевать. Я первая успела его выпросить у матери, и Олеське оставалось лишь страдать от жесточайшей зависти – делиться игрушкой я совершенно не намеревалась.

А потом сестра заболела воспалением легких, металась в жару и однажды я подслушала разговор матери с врачами. По всему выходило, что Олеська не жилец.

И я рассудила: медвежонка мне мать еще купит, а новую Олеську – вряд ли. Вот тогда я и подарила медвежонка ей, чтобы она не вздумала помирать.

Сестра от жадности тут же выздоровела. К медвежонку она меня все детство даже близко не подпускала – играла с ним одна.

И вот теперь эта игрушка – у меня на могиле, словно привет от живой сестры к мертвой. Лучше всяких слов она сказала мне, что любит меня и отчаянно страдает в разлуке. Я задумчиво развернула фантик, надкусила конфету, старательно прожевала и выплюнула. Опилки опилками, а ведь я так любила «Ферре Роше»!

Итак, еда живых мне отныне явно не по вкусу. Я покачала головой, походила кругами около могилы, разминая затекшие мышцы и одновременно раздумывая. Значит, Олеська и мамочка и правда были сегодня здесь, они и правда плакали обо мне. Проснуться днем я не могла, но я их услышала.

Медвежонок был шершавым наощупь, мертвые пальцы больше не могли оценить мягкость пыльного плюша. Я не знала – хранит ли он еще тепло солнца или уже пропитался лунным холодом? Но я точно была уверена в одном: я не одна. У меня есть семья, которая скорбит по мне. Ушли в прошлое обиды перед лицом смерти, забыты все распри, и у родных осталось только понимание, что меня больше нет. И что это уже не исправить.

Прижав медвежонка к мертвому сердцу, я пошла домой. Давалось это с некоторым трудом, ибо мной овладела какая-то слабость. Она словно обратила мои мышцы в дрожащее желе, перед глазами все плыло. К счастью, до маминого дома было всего-то две остановки. Где-то через час я добрела до старой панельной пятиэтажки, набрала код у подъездной двери и вошла внутрь.

На втором этаже я тяжело привалилась к косяку и нажала на звонок. Неуверенные шаги, и наконец послышался приглушенный Олеськин голос:

– Кто там?

– Свои, – прошептала я.

Щелкнули замки, скрипнула дверь, и я устало улыбнулась:

– Ну здравствуй, сестра.

Глаза Олеськи расширились, она как-то странно забулькала, словно пытаясь что-то проговорить.

– Я тоже по тебе скучала, – застенчиво призналась я и протянула ей медвежонка.

Она машинально потянулась за ним, взгляд ее упал на мою руку, синюшно-бледную, которая не могла принадлежать живому человеку, и сестра отшатнулась. Я ободряюще сказала:

– Все в порядке, Олеся. Я умерла, но по ночам я вполне могу приходить к вам. Буду жить с тобой в одной комнате, и не надо больше вам по мне слезы лить. Видишь, как все здорово получилось?

Шагнув, я приблизилась к ней и чмокнула в щечку. Сестренка булькнула напоследок и свалилась в обморок.

«От радости», – умиленно подумала я, закрыла за собой дверь и прошла на кухню. Щелкнула кнопкой чайника, достала лимон из холодильника, насыпала в кружку пять ложек сахара. Странно – конфеты я есть не могу, а горячий чай меня бодрит и согревает.

– Кто там? – послышался усталый голос из дальней комнаты.

– Мам, это я, идем чай пить, – позвала я.

Разлила в три кружки заварку, налила кипяток и с наслаждением приложилась к своей чашечке.

Мать заворочалась в своей комнате, что-то бормоча. Я слышала, как она накидывает халат, слышала, как сунула босые ноги в тапочки и пошла в кухню.

– Доченька, ну что тебе не спится ночами, – ворчала она, идя по коридору. Я пила чай и улыбалась – сейчас она зайдет в кухню, а тут вместо Олеськи – навеки потерянная Алёна. Слегка испугается, конечно, но материнская любовь все равно перевесит.

Она вошла, щурясь от яркого света, кутаясь в темно-зеленый халат от «Victoria's Secret», который я ей подарила незадолго до смерти. Мне понравилось, что она носит мой подарок. Не забывает, значит.

– Здравствуй, мамочка, – улыбнулась я. – Ты только меня не бойся, но это я, Алёна.

Она молча судорожно щипала себя за руку.

– Господи, мне это снится, – наконец убежденно пробормотала она. – Что, доченька, значит, ты за мной пришла? Я следующая уберусь?

– Тьфу-тьфу, да живи до ста лет, – пожелала я.

– Но покойники ведь снятся к смерти.

– Да ничего тебе не снится, – покачала я головой. – Мама, это я, твоя дочь Алёна. Так получилось, что я смогла встать и прийти домой. Ты ведь сегодня плакала на моей могиле, и вот я тут.

Мама дрожащей рукой пошарила в вырезе халата, нащупала простой крестик на суровой нитке и выставила его перед собой. Он засиял нестерпимым светом, хлестнул меня лучами, и я отшатнулась, прикрывая глаза.

– Мама, ты чего делаешь? – отчаянно закричала я. – Убери, скорей это убери!

– Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, – выдохнула она, в ужасе глядя то на крестик, то на меня и пятясь из кухни. – Олеська!

На ее вопль никто не отозвался.

Мать кинулась в коридор, что вел к входной двери, еще пару шагов вперед – и будет комната сестры.

– Мамочка, ну неужели ты мне не рада? – неверяще спросила я.

– Олеська! – не своим голосом вопила мама. – Олеська, доченька!

Я подняла бровь.

– Значит, я больше тебе не доченька?

Мама посмотрела на меня темными от смертельного ужаса глазами и закричала:

– Сгинь, бесовское отродье!

– Я твоя дочь! Неужели ты не рада встрече со мной? Теперь ведь тебе не надо оплакивать меня, я могу приходить сюда по ночам, мы будем пить чай, вышивать крестиком и играть в покер!

– Я тебе покажу вышивание, бесовка, – дрожащим голосом сказала мать, все так же отступая к комнате сестры. – Алёна, моя дочь, похоронена, а кто ты – мне неведомо.

И тут она споткнулась об Олеську, упала, и закричала не своим голосом:

– Убила! Убила уже Олесеньку, кровиночку мою!

Кровиночка, очнувшаяся от материнского пинка, со стоном поднялась, увидела меня и потерянно прошептала:

– Ну что за хрень мне снится?

– Иконы неси! – закричала мама.

– Да перестаньте вы цирк устраивать! – в сердцах бросила я. – Пришла к вам, потому что больше некуда, и думала, что вы обрадуетесь моему воскрешению, а тут такие истерики. Мне уйти?

– Да! – закивала головой мать.

– Ты меня правда выгоняешь? – неверяще спросила я. – Мамочка, это ведь я, Алёна, дочь твоя!

– В могиле моя дочь! – зло сказала она. – Сама ее похоронила!

Олеся вышла из своей комнаты и решительно выставила прямо мне в лицо оставшуюся от бабушки икону. Темная, почерневшая, она засияла ярче крестика, причиняя мне дикую боль.

Завизжав, я отшатнулась.

– Отведай освященной иконы! – Олеська, почуяв силу разрисованной дощечки, наступала на меня.

– Да уйду я, уйду, если вы такие злые, – плача от боли, шипела я. – Уйду! Только проход к двери освободи!

Сестра словно и не услышала, загоняя меня обратно в кухню.

– Иди отсюда, тварь, – шипела она.

– Куда? – взвыла я. – Пропусти к двери!

Никогда не думала, что у меня сестра такая дура. Если бы она освободила мне проход, я бы ушла, плюнув ей в рожу напоследок. А так она меня загнала в угол. В прямом смысле. Я забилась около холодильника и смотрела, как Олеська с безумными глазами надвигается прямо на меня. Кожа плавилась от сияния иконы, и бежать было некуда.

– Убери икону, я уйду! – уже не мольба, не плач, а яростный рык вырвался из моих уст. – Уйди, или я за себя не отвечаю!

Она скривилась, размахнулась и я поняла: сейчас икона прилетит мне прямо в лицо. Я не знала, что со мной станет при этом, но выяснять не хотелось. Схватив со стола чайник, я метнула его в сволочную сестру, а сама подскочила к окну, быстро рванула на себя шпингалеты и выпрыгнула из родной квартиры. С подоконника – на козырек перед дверью в подъезд, оттуда – на землю. Вслед мне неслись дружные проклятья моей семьи.

Отряхнувшись, я поковыляла к себе на кладбище, злая до невозможности.

Сходила, называется, в гости!

…Остаток ночи я провела в хозяйственных хлопотах. Тихонько ругаясь от обиды на родных, я усердно рыла пещеру сбоку от могилы, надо же благоустраивать жилье. Ближе к утру у меня получилась довольно просторная гостиная, с могилой ее соединила узким лазом. Украсила стены венками, в одной нише устроила бар, в другой – буфет, благо народ в России хлебосольный, завсегда на могилке и снедь, и выпивку оставят. Подумав, сперла с одной из могил вкопанный столик с двумя стульчиками, они отлично вписались в интерьер. Оглядевшись, я признала: получилось очень миленько. Не стыдно и гостей привести. Я мечтала, что долгими зимними ночами тут будет собираться приличное общество, мы будем травить байки и скрашивать друг другу одиночество.

Так я думала, когда создавала эту гостиную. На деле же все оказалось сложнее. В перерывах между земляными работами я выбиралась на поверхность, кралась между могилами и звала соседей. Я впечатывала свое мертвое тело в продолговатые холмики, деликатно стучала по памятникам, но молчание было мне ответом.

Засыпала я под утро в весьма нервном состоянии. Ну что за смерть – сплошные стрессы!

…На моем лице расцвел огонь.

Жаркие бутоны лизнули кожу, опалили ресницы, я в панике подняла руки, чтобы закрыться ими – но и они превратились в факелы. Истошно закричав, я открыла глаза и увидела настоящий день.

Светило солнце, беспечно цвели одуванчики. А около гроба стоял Ники, бойфренд Олеськи, с лопатой наперевес.

– Не подходи! – завопил он, когда я взглянула на него безумными от боли глазами.

– Иди ты к черту! – зло рявкнула я, плюнула желчью в Олеську, которая стояла чуть поодаль, и ящерицей юркнула в могилу.

– Выходи! – храбро вякнул Ники мне вслед.

– Щаз! – многообещающе буркнула я. – Что за люди, помереть спокойно не дадут.

– Так ты помри, и проблем не будет, – предложил парень.

– Иди отсюда подобру-поздорову! – зашипела я.

– А что ты мне сделаешь? – хмыкнул он. – Вон как ты в могилку-то рванула, не выносишь, видать, света белого!

– В суд подам! Вандализм, покушение на частную жизнь, причинение физического вреда плюс разрушение моего жилья. Будешь до старости на Колыме лес валить!

– Ну выходи, – согласился он, – выходи, Алёна. Я тебя даже до полиции на машине подброшу.

– У меня сончас, все вопросы ко мне после заката, – железным тоном молвила я.

– Ага, нашла дурака по ночам могилы раскапывать!

– Что здесь происходит? – голос, который это произнес, был мужским, и, будь я жива, непременно бы захотела посмотреть на его обладателя, до того он был чудесным. Корица и мед, крепкий кофе и серебряный клинок – вот что напоминал мне этот голос. Но я была мертва, и потому сидела тихонечко в своей могиле и усердно зализывала ожоги.

– Иди, дядя, не лезь не в свое дело, – попробовал отвязаться от него Ники. Да не тут-то было.

– Та-ак… Вскрытие могилы налицо. Следственная группа где?

– Какая такая следственная группа?

– То есть, молодой человек, вы хотите сказать, что акт эксгумации произведен вами лично, по частной инициативе? – доброжелательно поинтересовался чудесный голос.

– И что такого? Имею право! Это могила сестры моей девушки! Олеська, скажи, что сама меня попросила мертвячку откопать!

– Д-да, – запинаясь, подтвердила сестра.

– Тем не менее, я должен вызвать милицию. Это статья, молодые люди.

– Вот нихрена себе! – закричал Ники. – Я тут горбатился, могилу рыл, гроб вытаскивал, и мне же за это срок влепят?

– Погодите! – тихо сказала Олеська. – Мужчина, вы правда идите, тут наше дело, семейное. Понимаете, мы сестру похоронили, а она на следующий день пришла к нам домой, мертвая. Еле с матерью иконой отмахались.

– Неужели? – очень вежливо спросил мужчина.

– Я боюсь, что она теперь всегда будет ходить, – всхлипнула Олеська. – Потому и уговорила Никиту раскопать могилу, ну и принять меры. Кол вбить в сердце или голову отрезать.

«Ничего себе шуточки!», – молча возмутилась я, внимательно прислушиваясь к разговору.

– Девушка, вы с ума сошли? – озадаченно поинтересовался мужчина. – Я думал, что мне надо вызывать только милицию, а тут еще и в психиатричку звонить придется.

– Слышь, а ты вообще кто такой? – наглым тоном спросил Ники. – Твое какое дело?

– Простите, что не представился, – с едва уловимым сарказмом сказал неизвестный. – Антон Бережной, директор этого кладбища.

– Понял, – тут же отреагировал Ники. – Олеся, уходим.

– Минутку. Как вы сами понимаете, такой вопиющий случай вандализма я не могу оставить без внимания. Я бы попросил вас остаться, молодые люди, до приезда милиции и психиатрички.

– Последнее-то зачем? – изумилась Олеся.

– Леди, именно вы мне говорили о том, что мертвая вчера пришла к вам в гости. Такого быть не может, и если вы это серьезно…

– Чего? – возмутился Ники. – Олеська правду говорит! Я сам особо ей не верил, только когда гроб вскрыл – сразу убедился! У мертвячки кожа на солнце пузырями пошла, как от ожога, она заорала благим матом и в могилу сиганула. А коль так, то не удивлюсь, что она по ночам встает и в гости ходит!

– Юноша, ну вы сами-то вслушайтесь, какую вы чушь мелете! – мужчина явственно поморщился. – Врачи, услышав это, непременно засадят вас в психушку!

– Сам ты псих!

– Никита, успокойся! – неожиданно одернула его Олеська. – Он прав. Мы ничего не видели и просто пошутили. Каемся, извиняемся. Больше не будем.

– Леська, ты чего? – раздался недоуменный голос Ника.

– Он все правильно говорит. Нам никто не поверит, только зря в дурку угодим, – твердо сказала сестра. – Вон, я тебе сказала сегодня, ты и то не поверил.

– Теперь верю!

– Каждый ведь могилу рыть не станет, – вздохнула она. – Сделай, как я прошу. Молчи об этом. Ради меня, Никита.

Он промолчал, а я снова услышала спокойный голос сестры:

– Антон, давайте решим дело миром. Сколько мы вам должны за разрытую могилу?

– Меня устроит, если вы в письменном виде подтвердите, что эта могила разрыта именно вами. Иск может быть подан либо мной, как администрацией, либо родственниками, то есть вами. Если я сейчас не вызову милицию, вы потом сможете с честными глазами обвинять меня в том, что на вверенном мне кладбище над останками вашей сестры надругались некие вандалы. Вы понимаете, что я имею в виду?

– Чего тут не понять, задницу ты себе прикрыть хочешь, – хмуро заявил Никита.

– Помочь вам, – с нажимом скорректировал сие заявление директор погоста. – Но могу и передумать.

– Нет-нет, идемте! – порывисто сказала Олеська.

Я слышала, как их обувь вдавливается в землю, приминает траву, и сиротливо думала только об одном: гроб-то скинуть обратно они забыли. Да и неплохо б обратно его закопать. Ну сестренка, ну удружила!

В подземной гостиной я маялась около часа. Без гроба не спалось, да и одолевали мрачные мысли о том, что сейчас будет. Я проявила ужасную неосторожность, и те, кого любила, стали моими врагами. Если они сейчас каждый день начнут ко мне в гости ходить, то надолго меня не хватит. Я сегодня чуть инфаркт не заработала от такого шока. Шутка ли – сплю в гробике, никого себе не трогаю, а тут бац! – и солнышко в лицо, цветочки, м-мать их…

Потом пришел директор.

– Леди, вы тут? – вежливо спросил он.

Я промолчала, наученная горьким опытом.

– Леди, меня опасаться вам не следует, – мягко сказал он. – С сестрой вопрос улажен, про ваш ночной визит она больше не помнит. Ложитесь и спите спокойно. Я кладу в гроб банку с мазью, ей вам следует густо обмазать пораженные участки кожи. В бутылочке напиток, который придаст вам силы. В ближайшее время я посещу вас ночью и мы побеседуем.

– Ладно, – помолчав, буркнула я.

– Только больше ни к кому в гости не ходите, – вздохнул мужчина.

Гроб глухо шмякнулся в могилу, а сверху на нее посыпалась земля. Работал лопатой директор быстро, и вскоре надежный двухметровый заслон укрыл меня от солнца.

Кряхтя и постанывая, я забралась в уютный и родной гроб, не раздумывая намазалась мазью, и тут же почувствовала, как пропала боль.

«Какой чудесный презент от администрации», – с благодарностью подумала я и потянулась за бутылочкой. Вкуса напитка не почувствовала, но эффект был поразительным. Я словно выпила живой воды. Мертвая кровь заструилась по венам, глухо, неуверенно, стукнуло сердце, ледяная кожа разгладилась и согрелась.

«С дядей надо подружиться», – поняла я, повернулась на бок и наконец-то уснула.

Паскудный день.

Глава третья

«Не обещайте деве мертвой

любовь и счастье на земле»

Одна песенка

Ведьмина избушка оказалась в центре города. Посмотрев на элитный жилкомплекс, огороженный кованой решеткой с видеокамерами по периметру, Олеся достала из кармана бумажку и сверилась. Кирова, 10 – было написано на ней. Тот же адрес красовался на табличке поверх ворот.

«Ничего себе ведьмы живут», – решила Олеся.

Прасковья, к которой ее послала знакомая, выглядела нормальной ведьмой. Жила в избушке на краю города, на голове ее красовался темный платок, а в глазах на изрезанном морщинами лице тускло светилась мудрость. В избе у нее пахло ладаном, сожженными свечами и развешанными повсюду сушеными травами.

Знакомая говорила, что Прасковья чудеса творит, вот и пошла Олеся к ней с фотографией умершей сестры, чтобы та сказала, что за чертовщина творится. Олеську терзали противоречивые чувства. С одной стороны – она своими глазами видела, что в гробу лежит достаточно живая сестра. Вроде руку протяни да поздоровайся, спроси о здоровье да к сердцу прижми.

А с другой – Олеська была не идиоткой и понимала – сестра мертва, и это бесповоротно. Помучавшись пару дней после происшествия на кладбище, она пошла по ведьмам в надежде, что они расскажут ей, как быть, чего опасаться, и чего ждать. Она, Олеська, в вопросах общения с мертвыми невежественна как осленок, а вот они знают все про это.

Так Олеська думала, когда шла к бабке Прасковье. Вскоре она поняла, что слегка ошиблась – ведьма, едва взглянув на фото Алёны, изменилась в лице и тут же мелко закрестилась. Сказала «Свят-свят-свят», и отказала в помощи. Олеська сразу смекнула, что бабка явно знает, что случилось с ее умершей сестрой, и потому не пожалела слез и мольб. Бабка молчала, и только когда девушка упала на колени и стала молить Христом-Богом, тяжко вздохнула и сухо прошепелявила:

«Пиши адрес. Если кто тебе и поможет, так это Машка, она с покойниками водится».

И вот теперь Олеська стояла перед суперкрутым домом и растерянно крутила головой.

Хмурый секьюрити с волчьим взглядом остановился за решеткой напротив нее и очень вежливо спросил:

– Чего стоим?

– К ведьме пришла, – застенчиво призналась Олеська, нервно постукивая тонким каблучком по асфальту.

– Ну так иди, – пожал он плечами.

– А можно? – несмело спросила она. – Я ведь не предупреждая пришла, без записи и прочего.

– Иди уже, – с нажимом ответил охранник.

– Что-то вы всех пускаете, я смотрю, – осмелела Олеська. – Жильцов совсем не охраняете.

– Так то жильцов, – хмыкнул парень. – А Магдалина Константиновна сама кого хочешь охранит. Иди, первый подъезд, пятый этаж.

Олеська перекрестилась для храбрости и пошла, цокая шпильками по керамическим плиткам двора.

А по пути она беспокойно думала о том, что наверняка эта ведьма дерет много. Слишком дорого это – жить в таком доме. С каждым шагом нарастало глухое раздражение. Пальмы и диванчики в стиле Луи Четырнадцатого, что украшали этажные пролеты, ее добили. Не такие должны быть ведьмы. Не должны они жить так.

Около двери в квартиру ведьмы Олеська еще раз перекрестилась, буркнула «с богом» и нажала кнопку домофона. Спустя секунду раздался тихий щелчок, и дверь открылась.

– Захлопни замок и иди на кухню, – раздался голос из домофона.

«Во буржуйка, аж дверь за нее техника открывает», – с легкой завистью подумала Олеська и ступила на паркет бледно-желтого цвета. В центре холла лежал квадратный белый ковер, на котором латиницей были вытканы какие-то стихи. Слева от него уходила ввысь лестница на следующий уровень. А прямо по курсу виднелась кухня в уютном стиле английского загородного дома – цветы в вазах и на тканях, настоящее дерево и непередаваемый дух благородства.