Короли садов Мамоны

Что и говорить, каким это было бонусом для женщин, составлявших практически весь штат! Возможность в любой момент своего рабочего процесса прервать его, чтобы сбегать домой вытереть нос своему ненаглядному чаду, заодно накормить остальных, заняться мелкой постирушкой или отлучиться в магазин составляло едва ли не главное преимущество такой работы. В самом деле, нельзя же себе вообразить, будто работа прельщала их единственно своей «щедрой» зарплатой.

А посему, переезд всего за три квартала воспринимался чуть ли не трагедией, жизненным переломом. Как следствие этого исторического мероприятия произошло некоторое падение авторитета Тамары Витальевны в коллективе.

За дни великого переселения Андрею случалось видеть немало конфликтов, быть свидетелем грандиозных ссор и выслушать множество критических замечаний и угроз в адрес первого лица сего достославного учреждения. Говаривали, ох как говаривали злые и недовольные люди по поводу правомочности переезда в новое здание. Соискателей роскошных восьмиэтажных апартаментов было немало, но всех обошла, всех победила доблестная Тамара Витальевна! За какие такие заслуги и дела? Что такого особенного представляла собой заурядная районная поликлиника обычного микрорайона, в котором всех жителей в приемный день не наберется и на полполиклиники! Значит, нашлись такие заслуги и такие великие дела, что затмили своей грандиозностью светлые очи высокого начальства! Отдало оно свой фавор вместе с вожделенным зданием великолепной Тамаре Витальевне!

Впрочем, задававшие эти вопросы знали и ответы на них. Но с произносившими их вслух вскоре случались некоторые перемены. Оставляя после себя скорбное молчание, они исчезали, будто и не было их в сей достославной обители. Все понимали, с каких высот грянул гром небесный! Со страхом, в котором просматривалась изрядная доля уважения, тупили они свой взор, недостойный сих горних высей.

Что же касалось нашего героя, то тут, как говориться, каждому свое. Ему хватало ума не влезать в местные распри. Он продолжал безропотно принимать многочисленные синяки и ссадины, потирая шишки, заработанные ударным трудом на благо власть предержащих. Вся его энергия уходила на кантование многопудовых шкафов, сейфов с документацией либо неподъёмных хирургических, гинекологических и прочих кресел.

Понятное дело, в эти великие, исторические для всего коллектива, дни, каждый, кто был истинным патриотом своей родной «альма-матер», испытывал не только невероятное воодушевление, но и сравнимые с ним физические нагрузки. Давно известно, что усталости бывают разные. Что такое усталость рядового работника по сравнение с усталостью высших руководящих чинов? А тем более, в сравнении с этим благородным чувством, ощущаемой нашей Зиной Ивановной.

Вполне естественно, что в многочисленные отсутствия Тамары Витальевны вся забота о благополучном завершении столь грандиозной эпопеи легла на маленькие, хрупкие плечи нашей всеуспевающей, всевидящей и всезнающей (не убоясь даже употребить столь ответственный эпитет) правой руки главврача. Во что бы то ни стало Зина Ивановна тщилась оправдать великое доверие своей обожаемой патронессы. И уж конечно, в своем радении, не щадя живота своего, не могла она попустительствовать в этом и другим.

В этом нелегком, можно даже сказать, неблагодарном подвижническом труде, было весьма проблематично приобрести популярность среди своих коллег. Терпя от них несправедливые обиды в виде различной крепости эпитетов, вроде «Тамаркиной пристебайки», «цепной сучки» и несть числа остальным из ряда подобных, Зина Ивановна и не ждала от них благодарностей.

И это было бы всё ничего, вполне терпимо, относя к неизбежным издержкам такой деятельности окружающий её психологический напряг. В сотый раз, – «кто ж строгость любит», – выговаривала Зина Ивановна недовольным её драконовским режимом работы сии слова, тем самым утешая себя и крепчая сознанием своей правоты.

Если бы в нашей жизни были бы расставлены маячки или вешки, по которым, как через топкое болото, поглядывая на них, можно среди разнообразного жизненного пространства смело прокладывать себе путь, то тогда ничего – жить можно. Умный поставит вешки для себя, да и другим попользоваться не воспретит.

Но в том-то и вся закавыка, что как быть тем, про кого говорена пословица: «заставь дурака богу молиться, он и лоб расшибет»? Так-то оно так, да только если себе лоб расшиб, – дело хозяйское. А то ведь в лихом раже дурак норовит чужие лбы зацепить, – вот это беда! Многим наверняка известны такие примеры не понаслышке. Да простят меня господа за нудные сентенции, но как тут не сказать ещё раз о крайностях чрезмерного усердия, тем более что из-за этого усердия беда-то случилась великая.

Нет, наша дражайшая Зина Ивановна не была ни дурой набитой, ни просто дурой. Как и всем, кто являет собой образчик натуры, кого люди с ласковой иронией зовут «дитя природы», изначально присущее ей желание выполнить все «дацзыбао» в срок и, если можно, то с опережением, сыграло с Зиной Ивановной злую шутку.

День выдался тогда на загляденье. Солнце, наверстывая упущенное за долгую зиму, с утра распаривала иззябший город щедрым теплом. В середине апреля это выглядело почти, как чудо и трудно было отказаться от этого восхитительного подарка природы. Люди выходили на улицу и застывали, пораженные истомой до самых мозговых косточек своего естества. В такие моменты пропадало желание не то, что работать, шевелиться было невозможно.

Мысли рождались сами собой об отдыхе, работа воспринималась как чудовищное надругательство над личностью. В самых смелых головах уже зрела крамольная мысль по поводу стихийного пикника. Да и что можно было тут думать, если всего в десятке метров от них раскинулся роскошный, манивший изумрудной зеленью молодой травы, Марьинский парк. Теперь можно себе вообразить, в какой обстановке пришлось осуществлять громадьё планов бедной Зине Ивановне! Ни одной сочувствующей души, ни от кого лишнего усилия, чтобы хоть как-то сдвинуть с мёртвой точки безнадежно сорванный график работ. С невероятным трудом выбитая на базе машина, отданная в распоряжение Зины Ивановны на целый день, безнадежно застыла у входа загруженная едва наполовину.

Зина Ивановна, носясь по этажам, сорвала голос, подгоняя, подталкивая и понукая нерадивых. За весь день это была уже третья ходка, а запланированное количество имущества на сегодня, казалось, не убывало. Солдаты, которых Зина Ивановна с огромным трудом раздобыла в местной части, подчиняясь неумолимому воинскому распорядку, отбыли на положенный обед. Осталась наша бедолага завхоз, что называется, с немощными да убогими сослуживицами.

Андрей, сидя на каком-то ящике, слышал вполуха, как Зина Ивановна обрабатывала водителя машины, суля тому за помощь в погрузке несметные богатства в виде жидкой валюты. Водитель, порядком уставший за день ударного труда, вяло отнекивался, ссылаясь на плохое самочувствие и шалившее сердце. Андрей верил тому, что говорил этот невзрачный малорослый мужичонка с серым, землистого цвета, лицом.

В предыдущую ездку он непрестанно жаловался Андрею на какие-то семейные неурядицы, на начальство, не посылающее его на выгодные заявки и ещё на что-то, изрядно портившее ему жизнь. Было видно, что нервишки у человека на пределе, а тут ещё эта баба с её растреклятым имуществом, из-за которого у него срывалась какая-то денежная халтура. На те деньги, которые он рассчитывал получить за неё, водитель хотел приобрести одежду для сына да кое-какие запчасти для своего драндулета, на котором они сейчас ехали.

Дела в автохозяйстве у них были «жвах». Каждый из водил крутился как мог в борьбе за выживаемость своего железного коня. Машина на ходу – тогда и работа есть, нет – можешь отдыхать. Жена запилила совсем, – не умеешь крутиться, не можешь достать, провернуть, ну и всё остальное в таком же духе. Начальство сейчас особенно лютует, и потому нет никакой возможности уехать без подписанной путевки, а ваша мымра ни за что этого не сделает, пока не кончиться рабочий день. Если сейчас не уехать, то можно ставить крест на халтуре…

Андрей видел, как дрожали узловатые, с набухшими венами руки водителя на руле машины. Он понимал этого человека, видел, как тот нервничает и сочувствовал ему, но знал о бесполезности каких-либо попыток помочь чем-то. Он и сам здорово устал и только был бы рад закончить работу пораньше.

И сейчас он искренне желал, чтобы водитель смог не дать себя уговорить ретивому завхозу. По времени его рабочий день уже давно подошел к своему концу, но «халтуру» несчастный водила проморгал и конечно же, обыкновенное человеческое желание иметь хоть синицу в руках сыграло свою роковую роль.

Услышав голос Зины Ивановны, зовущей его, Андрей не спеша поднялся. С трудом выпрямляя затёкшую спину, он усмехнулся, думая, что, в сущности, нельзя винить этого человека за его вполне понятное желание расслабиться после работы даровым спиртиком.

Они проработали ещё где-то с час, пока машина не была наконец-то забита под завязку. Усевшись в кабину, Андрей заметил, что водитель сидит, обмякнув и откинув голову назад.

– Что случилось? Помочь чем-нибудь?

– Не, ничего, сейчас поедем. Передохну малость… душно что-то.

Он потер грудь рукой и, слабо улыбнувшись, сказал:

– Ухандохала меня ваша завхозиха. Стервецкая баба! Да-а, нелегко тут тебе при такой-то.

Он взялся за ключ зажигания. После непродолжительного фырканья и стрелянья, мотор завелся. Они стронулись с места, старательно объезжая разбросанные в беспорядке ящики, стеллажи и прочий поликлиничный скарб. Езды до нового здания поликлиники было с полчаса с небольшим. Все это время водитель, словно сомнамбула, вёл машину на какой-то средней скорости, не делая различия между поворотами и ровной, свободной дорогой. Андрей краем глаза видел, как тот, вцепившись в баранку, застыл в одной неподвижной позе. Только короткие, прерывистые вздохи говорили, что за рулём сидит всё же одушевлённое существо.

Прибыв на место, они повторили всю процедуру разгрузки. Зина Ивановна, стоя над душой, постоянно торопила их, видимо, запланировав ещё одну поездку. Но в её планы вмешался непредвиденное обстоятельство. Уже под конец, когда снимали одну из габаритных вещей, которые, как принято, загружают ближе к кабине, водитель вдруг покачнулся. Пытаясь удержать свою сторону, он медленно начал заваливаться на бок. Почувствовав, что огромный сушильный шкаф начал выползать из его рук, грозя отдавить ноги, Андрей выпустил свой край и отскочил назад.

Лязг металла и звон начинки, отразившись от стен соседних домов, гулких эхом прокатился по двору. Тут же раздались «ахи» и «охи» сбежавшихся начальственных лиц по поводу загубленного оборудования. Главмедсестра Надежда Сидоровна, сильно смахивающая сейчас своим видом на бой-бабу, причитая и кружась вокруг огромной металлической коробки, отпускала в сердцах ядрёные замечания в адрес горе-грузчиков.

Зина Ивановна, быстро смекнув, что следующим объектом для упреков станет её пресловутая экономия, незаметно, бочком, проскользнула в открытую дверь подвала. Чувствуя себя в безопасности, она бесстрастно наблюдала за разорениями своей коллеги. Вскоре Надежда Сидоровна, то ли притомившись, то ли поняв, что сделанного не воротишь, в расстроенных чувствах покинула место действия. Оставшиеся участники драматических событий, довольные неожиданным спектаклем и отдыхом, вновь приступили к прерванной работе.

За всей этой суматохой как-то выпал из поля зрения виновник случившегося. Желая скорейшего возобновления работы, Зина Ивановна, озираясь по сторонам в поисках несчастного водилы, испустила громкий клич в его адрес. Не получив ответа, она подступила к Андрею, который, воспользовавшись незапланированной передышкой, отдыхал на ступеньках, ведущих в подвал. Вернув его к трудовой деятельности, Зина Ивановна волчком забегала в поисках исчезнувшего шофёра. Андрей, таская оставшуюся мелочевку, видел, как она зашла за машину и довольно долго пробыла там.

Появившись оттуда, Зина Ивановна, всем своим видом показывая, что её вновь бессовестно обманули. Продефилировав мимо работающих медсестер, уборщиц и потного, взмыленного Андрея, она с чувством оскорбленного достоинства удалилась.

Совместными усилиями шкаф дотащили до подвальной двери. Едва преодолев две ступеньки, показавшиеся всем Джомолунгмами, они бросили его у самого входа. Бабы радостно загалдели. Не видя своей мучительницы, они тут же поспешили разойтись. Андрей, с трудом распрямляя ноющую спину, сделал несколько шагов к машине. Зайдя за нее, он увидел шофёра, сидевшего на подножке кабины. Подойдя ближе, он заметил на его лбу крупные капли пота, руки его била дрожь, а мелкое частое дыхание водителя, вкупе с остальным производило впечатление больного человека. Андрей спросил водителя, как он себя чувствует, но в ответ услышал неопределённое восклицание. Открыв глаза, водитель, видимо, даже не расслышал, о чем спросил его Андрей. Пояснив, что завхоз сейчас придет и принесёт спирт, он малость пока отдохнёт и поедет домой.

Андрей предложил водителю вымыть натруженные руки, а заодно ополоснуться по пояс. Водитель, вяло мотнул головой и отказался. Его серое, землистое лицо с обескровленными губами выглядело удручающе скверно. Попрощавшись, Андрей ушёл. Зайдя в подвал, он увидел Ливадию Васильевну, которая, как сорная курица рылась в куче добра, наваленного в беспорядке по всему подвалу. Пожелав ей в помощь Всевышнего, Андрей зашел в свою каморку, служившую ему временным пристанищем. Это небольшое отгороженное место в углу обширного подвала должно было служить для каких-то технических целей.

Дальше всё произошло стремительно и страшно. Не успел Андрей скинуть с себя мокрую от пота одежду, как в дверь его каморки оглушительно забарабанили, перемежая этот грохот испуганными криками. Открыв дверь, он увидел Ливадию Васильевну. С перепуганным лицом, выкрикивая что-то непонятное, она схватила его за руку и потащила к выходу. Андрей из всего, что выкрикивала сестра-хозяйка разобрал только то, что с кем-то случилась беда. Выскочив на улицу, он увидел лежащего на асфальте водителя. Ноги его судорожно загребали, словно он пытался куда-то убежать. Багрово-синее лицо с широко открытым ртом было страшным и чужим.

Андрей мгновенно понял, что случилось с шофёром. Крикнув сестре-хозяйке, что бы та бежала за врачами, он подбежал к лежащему без сознания водителю, рванул ворот рубашки и принялся ладонями массировать ему грудь. Прошло несколько минут, пока не появились бегущие Зина Ивановна, Ливадия Васильевна и кто-то из терапевтов. Врач немедленно сделала какой-то укол, и, сменив Андрея, стала продолжать массировать грудную клетку водителя.

Прошло ещё несколько томительных минут, пока уставшая женщина, переводя дыхание, остановилась. Пощупав пульс, она покачала головой и сказала, что всё кончено. Из-под лежавшего тела показалась струйка жидкости. Вздохнув, врач констатировала, что с шофером, по всем признакам случилось обширное кровоизлияние. Все удручённо молчали, стоя над распростертым на асфальте маленьким жалким телом. Густые тени огромного нависшего здания, казалось, ещё сильнее вжимали его в асфальт, выдавливая из маленьких останков последнее подобие жизни.

Первой опомнилась Зина Ивановна. Заставив Ливадию Васильевну принести одеяло, она торопливо накрыла маленькое тело большим грязно-бурым чехлом, который ей принесла откуда-то вместо одеяла перепуганная сестра-хозяйка. Странно было видеть, как суетилась, как судорожно натягивала на разметавшиеся в последнем броске руки несчастного водителя этот измазанный кусок ткани, ставший волей судьбы его саваном. Ни у кого из стоявших вокруг людей не было и мысли связать смерть водителя с той, которая так жестоко распорядилась судьбой этого горемыки.

Но было, было что-то неявное, что заставляло Зину Ивановну так спешить, закрывая лежавшее на асфальте тело от глаз людских грязным покровом. Будто торопилась она скрыть улику, во всей неприглядности проявившей её жестокосердие и оттого боявшаяся, что и другие догадаются о том же самом. И не без оснований боялась этого Зина Ивановна. За время ожидания скорой помощи, которая должна была забрать труп, никто из присутствующих старался без необходимости не заговаривать с ней. Если Зина Ивановна обращалась к кому-нибудь с вопросом, то отвечали ей скупо и неохотно.

Через полчаса прибыла скорая. Погрузив свой скорбный груз, она отбыла восвояси. Всё время ожидания машины Андрей, сидя на ступеньке крыльца, молча слушал испуганно-приглушённый разговор Ливадии Васильевны и врача-терапевта. Осмысливал ситуацию и время от времени усмехаясь, он недоуменно качал головой: «М-да, случись это на дороге, вот бы шороху наделали! Странный был мужик, так себя чувствовать и на бутылку спирта жизнь разменять! Хотя, откуда ему знать было… Все мы так… Но Зинка-то, Зинка! Всё выжала из мужика! Подпиши она ему путевой лист, может и прожил бы он ещё пару десятков лет…».

Когда все разошлись, Андрей поднялся и взглянул на часы. Было ещё начало четвертого, и уйти с работы по причине усталости он не мог. Такой причины для Зины Ивановны не существовало вовсе. Постояв с минуту подумал: «А не принять ли стакашку за помин души. Что-то больно противно все…». Переодевшись, он зашёл в регистратуру и набрал номер телефона. Услышав голос брата, Андрей сказал:

– Хорошо, что ты дома. Двигай скоренько ко мне… Зачем? Придёшь, скажу. Ну, давай скорее… Я тебя у ворот поликлиники жду…

Вернувшись в мастерскую, Андрей переоделся. Пошарив по карманам, с неудовольствием обнаружил скудный запас наличности. Придется дожидаться брата, чтобы исполнить своё намерение принять успокоительную чашу в помин души новопреставленного человече. Брат не заставил себя долго ждать. Свое тело, весом свыше центнера, он носил не спеша. Повадкой похожий на огромный круизный лайнер, заходящий в тесный порт, Дмитрий был основательным человеком во всем. Чтобы сэкономить время, Андрей замахал ему рукой, делая знаки. Дмитрий понял. Не спеша развернувшись, он направил свое тело в проезд между домами, ведущий к известному ему магазину «Три белых слона».

Не обмолвившись и словом, они зашли в магазин, Подойдя к прилавку, Дмитрий вопросительно взглянул на Андрея: «Как всегда?». Андрей утвердительно кивнул. Отоварившись, братья всё так же молча дошли до мастерской. Там, предварительно расчистив пиршественное место на верстаке и приготовив все для обряда возлияния, Дмитрий, наконец, спросил:

– За что примем? Уж больно ты сегодня какой-то смурной? Случилось что?

– Тоста не будет. Потом. Махнем молча.

Дмитрий принял эту директиву. Не размышляя долго над чудными словами Андрея, он выполнил известный порядок манипуляций со стаканом и прилагаемыми к нему закусками. Едва братья поставили приборы на стол, как сверху, подобно грому небесному, ударил набат. Мерные оглушительные удары, напрочь лишенные мелодики колокольных звонов, числом более пяти ввергли Дмитрия в недоуменное состояние. Забыв своё желание поинтересоваться мрачным настроением Андрея, он воззрился на брата:

– Это кто там так развлекается?

– А, не обращай внимания. Это меня наш новый электрик, Борис Палыч, вызывает. Он сидит в электрощитовой прямо над нами. Вон видишь, кабели идут наверх. Как он приходит, так и начинает молотить по металлической крышке люка. Пойдём к нему в гости, чего здесь сидеть, пыль глотать. Он мужик компанейский. К тому же, ему тоже будет интересно послушать, что у нас сегодня приключилось.

– А что случилось? Ты так и не сказал!

– Забирай всё, там узнаешь, чего стоит жизнь человека.

Вконец заинтригованный философским настроением брата, Дмитрий помог собрать всё со стола. Через пять минут они были в скромных апартаментах электрика Бориса Палыча, мужчины лет пятидесяти трех, с лицом, внушающим доверие и уважение.

Борис Палыч недели две назад устроился на работу, тем самым сняв с плеч Андрея опасную и непривычную обязанность лазить каждодневно в розетки и распределительные короба. Безмерно счастливый этому обстоятельству, Андрей на второй же день в честь избавителя закатил пир из двух полулитровых сорокаградусных эквивалентов с подобающей закуской.

Борис Палыч понимающе отнёсся к чувствам своего новоприобретенного коллеги. Он поддержал его чувство ответным жестом доброй воли, – те же две поллитры с присовокуплением таких же деликатесных яств к ним. Тот вечер закончился полным братанием. Теперь Борис Палыч уже и дня не мог прожить без того, чтобы утром не отметиться стуком в пресловутую железную крышку люка, вызывая Андрея к себе на дружеское рандеву.

Андрей поначалу отнёсся к такому распорядку рабочего дня, как к временной помехе. Но когда эти выстукивания стали чуть ли не обязаловкой, сродни утренней поверке где-нибудь на зоне, Андрею пришлось принимать меры. Спасая последние остатки свободного времени, он перешел на партизанский режим работы. Заскакивая по утрам в электрощитовую, Андрей с озабоченным видом показывал Борису Палычу заявки, которые нужно было срочно исполнить. Для весу он приписывал три-пять лишних. Это снимало все сомнения в оправдании своего долгого отсутствия в мастерской.

Добрый Борис Палыч также выставлял свои контраргументы. Вид запотевших бутылок с пивом и свежей воблой, красноречиво говорил, чего лишается Андрей из-за своего излишнего рвения. Иногда Андрей, не в силах противиться естеству, сдавался. Довольный Борис Палыч, получив благодарного слушателя, с увлечением рассказывал ему бесконечные истории из своей бурной матросской жизни. Но это всё были редкие моменты проявления слабости. Но в основном Андрей сидел внизу, словно обложенный в норе барсук, не смея даже кашлянуть. Мало того, что слышимость между помещениями была отличной, вследствие огромных дыр в потолке, но и Борис Палыч, в силу своей морской профессии, был слухач отменный, как и подобало старшему матросу БЧ-4…

Рассевшись поудобнее, Андрей предварил начало трапезы коротким рассказом об дневных событиях, ничего не утаив из существенных подробностей. Своего мнения о роли Зинки в этом ужасном деле Андрей оглашать не стал. Оно было и так выражено его сотрапезниками в кратком резюме: «Зинка – сволочь!..».

После полновесных двухсотграммовых доз, выпитых молча за помин несчастного бедолаги, первым высказался Борис Палыч:

– Я его знал? Нет, я его не знал, но я знаю, что он был наш, рабочий человек, и поступать так с нашим братом может только последний негодяй.

Он склонил голову, качнул ею два-три раза и проронил ещё:

– Что можно с такой сволочью сделать! Наказать надо, примерно наказать, чтоб знала, как обращаться с нашим братом.

Тут они заговорили все разом. Мысль им показалась настолько заманчивой и плодотворной, что они осушили еще по стакану, чтобы не дать ей засохнуть на корню. Планы мести один за другим рождались в их, разгорячённых сорокоградусным допингом и ужасной трагедией, головах. Живописуемые Андреем, раз от разу во всё более мрачных и трагических красках эпизоды, не могли не найти отклика в душах потрясенных слушателей. Апофеозом рассказа стала сцена предсмертной агонии несчастной жертвы Зинкиного произвола.

– Я смотрю в его глаза и вижу в них: «Не дай мне помереть», а сделать ничего не могу…

Голос Андрея дрогнул, глаза его влажно заблестели. Отвернувшись, он молча уткнулся в кусок горбуши. На скулах Бориса Палыча ходили желваки, как будто разгулявшиеся валы во время шторма на море. Дмитрий же, опустил голову долу и закрыл глаза, но было видно, как его губы что-то шепчут, нервно подергивая влажным усом.

– Ну, что, братан, примем успокоительную в помин души новопреставленного?

Дмитрий, не поднимая головы, выставил вперёд руку с поднятым вверх указательным пальцем, как бы отстраняя им от себя все суетное и малозначимое для наступившего момента. Мгновение он пребывал ещё в такой позе, затем медленно поднял голову и сказал севшим от напряжения голосом:

– Слушайте… – и, закрыв глаза, стал говорить, коротко выдыхая каждое слово:

Не надо ждать…

Не надо плакать….

Не умирать, а жить спеши!

Светя из тягостного мрака

Огнём мерцающим души…

      Мы все уйдём,

      Пыля дорогой

      Разбитых вдребезги надежд…

      Оставив на земле остатки

      Своих истрёпанных одежд.

Молчи, мой брат…

Молчи, мой друг…

Всё упокоится в земле!

В мой смертный час слезами горя

Отметьтесь на моём челе…

Накал неподдельной страсти, с которым Дмитрий донёс до своих слушателей только что рождённые строчки, был невероятен по мощи воздействия на двух эмоционально закалённых мужчин. Они плакали. Слёзы катились по щекам склоненной головы Бориса Палыча. Но он их не замечал, только горящие глаза пожирали лицо Дмитрия, жадно внимая каждому его слову. Андрей сидел вполоборота ко всем и чувствовал, как слёзы постепенно растворяют подступивший к горлу комок.

Дмитрий умолк. Некоторое время мужчины сидели молча. Постепенно оцепенение спадало и вот, кашлянув, украдкой сбрасывая рукавом запоздалую слезу, они зашевелились, приходя в себя. Дмитрий оглядел сидевших перед ним Андрея и Бориса Палыча и спросил с хитрой усмешкой: