Явление прекрасной N

Наверное, от усталости он заговорил в духе фельдшера Ирины. «Светопреставление», «конца края»… Оставалось только всплеснуть руками, но, к счастью, они оказались заняты – Гордей как раз натягивал носки, что без рук сделать более чем проблематично.

– Я беспокоюсь за тебя, – вздохнула Кайса, на секунду вынырнув, чтобы сунуть ему чистые «скоропомощные» штаны. – Подожди, трико дам, на улице, я знаю, морозище…

Её голова и половина торса опять скрылись за раздвижными створками. Внезапно она выпалила быстро и глухо, словно не ему, а выкрикнула накопившуюся тревогу в недра шкафа:

– Ну почему ты вкалываешь, как проклятый на скорой, хотя уже давно мог бы спокойно сидеть в тёплом кабинете областного департамента? Звали же!

– Не заводись, – Гордей втянул запах подгоревшего молока.

Запах плохого настроения.

– Ты расстроилась, устала.

Эта вонь… Ржавый прут ударил в самый центр затылка. Гордей с трудом удержался, чтобы не съязвить: уставать ей особо не от чего. Кайса бросила работу два года назад в неистовом стремлении зачать ребёнка. Они старались уже десять безуспешных лет, но последнее время у Кайсы это приобрело маниакальный характер. Она пыталась исключить все угрожающие факторы. Волнения на работе в том числе.

Но устыдился, похвалил себя за то, что промолчал. Вся жизнь его – сбежавшее молоко…

– Ты же знаешь, что…

– Хватит! – прут в голове провернулся два раза.

Гордей пошёл на кухню, выпил сразу две таблетки нурофена. Заварил в термосе чая покрепче, рубашку застёгивал на ходу. Натянул через голову колючий, но очень тёплый свитер. Его придётся снять перед вызовом, к больным нельзя – шерсть, но можно погреться несколько блаженных минут, пока неотложка несётся по улицам города.

– Гордей! – Кайса следовала за ним со старым скатанным трико в руках.

Он почти собрался, какого чёрта носить за ним дедовские кальсоны?

– Я беспокоюсь за тебя…

От звука её голоса железный прут провернулся в затылке снова, Гордей чуть не застонал. Жизнь – сбежавшее молоко, рвотные массы, липкий пот испуганных пациентов, пмс жены… Он не глядел на Кайсу, когда, не сдержавшись, произнёс:

– Конечно, работа, например, пластического хирурга оплачивается лучше. Но, согласись, несколько поздно…

– Нет, Гордей, не поздно, – в её голосе загорелось воодушевление, – мы можем уехать отсюда, давно пора уехать из этого бесперспективного города…

Он знал, почему Кайса всё время хотела уехать. Дело было вовсе не в бесперспективности. И даже не в его работе.

– Хватит! – это рявкнул не Гордей, а тот прут, что ворочался в затылке. – Заткнись! Уезжай, если хочешь! Прямо сейчас!

Он швырнул связку ключей. Она тяжело бухнулась на пол, не долетев до Кайсы.

От хлопка двери что-то в коридоре сорвалось и зазвенело вслед за ключами. Наверное, одна из тех весёленьких картинок в рамке, которые Кайса развесила в тёмной прихожей.

Гордей считал до ста, стараясь успокоиться. Он спустился на второй этаж, когда стало стыдно: «Это у Кайсы месячные или у меня?». А, может, просто начал действовать нурофен.

У выхода из подъезда запиликал мобильный. Если Кайса скажет, что была не права, затеяв этот разговор в самый разгар напряжённой смены, он, пожалуй, извинится.

Но звонил Мика, и голос его сразу очень не понравился Гордею. Уже начальное «Как сам?» звучало наигранно.

– Мика, – ухнул Гордей, – кокетничать будем после. Я на смене. Если что срочное, давай без предисловий.

И тогда Мика, тяжело вздохнув, выдал:

– Ночью видели свет в окнах «Лаки»…

Глава вторая. В брошенном баре загораются огни

Кайса бросила тёплое трико, которое Гордей так и не надел, на сорвавшуюся со стены картину. Это был ангел, безмятежно парящий над спящим городом. Акварель казалась такой светлой и нежной, Кайса повесила её в коридоре, чтобы хоть немного осветить вечный полумрак. Сейчас она не могла смотреть ангелу в глаза. Трико накрыли всё: и ангела, и связку ключей, и обиду.

Гордей психовал редко. Её вина: не почувствовала момент, опасный для серьёзного разговора. И даже когда локомотив под названием «гнев Гордея» после двух предупредительных гудков понёсся на неё, сорвав тормоза, продолжала глупо и безрассудно стоять на своём.

Потому что он говорил обидно. И тон голоса, и то, что стояло на самом деле за словами. Плохая жена Кайса. Превращающийся в курагу абрикос без косточки.

Муж прав. Чугунной «гордеевской» прямотой, но прав. От этого – невыносимо обидно.

Кайса прошла в комнату и включила телевизор. Гордей не прикасался к пульту, поэтому она была точно уверена, что сразу попадёт на сериальный канал. Тот, который смотрела и вчера, и позавчера, и полгода назад. Ей всё равно, что мельтешит на экране. Сериалы шли фоном, разбавляли тишину и не мешали думать о чём-то своём. Кайса даже где-то читала, что они имеют психотерапевтический эффект. Нормализуют гормоны. На каком-то там подсознательном уровне.

Кайса решила ускорить нормализацию гормонов. Она достала из бара бутылку вина. Очень хорошего, кажется, как-то давно Гордею презентовал один из пациентов. Кайса не разбиралась в алкоголе. Взяла высокий стакан для сока, налила. Она и раньше не любила спиртное, а последние два года вообще ни разу даже не пригубила. Это был акт протеста.

«Всё кончено», – подумала Кайса. – «Теперь уже точно – всё кончено».

Ребёнка не будет. Ничто не свяжет их с Гордеем на веки вечные.

– Молодец, – сказала она стакану. – Ты всегда – самый лучший молодец. Геройский спаситель всех и каждого. А я – истеричка и высушенный абрикос без косточки.

После вина стало приторно-противно на языке, но через минуту тепло изнутри укутало её ватным одеялом. По телу разлилась безмятежность. Она растворяла спазмы в животе. Вслед за теплом и безмятежностью появилась лёгкость.

Всё очень просто. Кайсе нужно немного меньше любить Гордея. Меньше тревожиться и стараться соответствовать. Не ревновать к той, которая давным-давно пропала с их горизонта.

Артистка, игравшая сериальную героиню, чем-то похожа на неё. Естественным золотом волос. Бездонностью глаз. Точёным, самую капельку вздёрнутым кончиком носа. Из-за этого едва заметного изъяна лицо женщины-вамп приобретало убийственную беззащитность.

Трогательность, перед которой не мог устоять ни один мужчина, встретивший Ниру на своём пути.

Все и всё вертелось вокруг Ниры. Если переложить эти отношения на итальянскую комедию масок, то Нира играла вечную Коломбину, Мика – бестактного Арлекина, а Эд – страдающего Пьеро. Только Гордей выбивался из разыгрываемой судьбой пьесы. Что-то такое было между ним и Нирой… Неопределимое.

Нет, они не объявляли себя официальной парой, не уединялись демонстративно. Но как-то Кайса заметила на руках Ниры небольшой перстень. С первого взгляда – простой, но за ним стояла какая-то история. Кайса чувствовала такие вещи. Она набралась смелости и спросила Ниру, что это за перстень. Но та ожидаемо хмыкнула, показывая, что вопрос глупый и неуместный. И бросила незаметный, но быстрый и торжествующий взгляд на Гордея. Перстень явно связывал этих двоих.

Такая вот ситуация, с которой ничего нельзя поделать. Кайса любит Гордея, Гордей не может забыть Ниру. Кайса это чувствовала, инстинктивно, в каждом его повороте голове, в каждой недосказанной фразе.

С Гордеем они говорили об этом один единственный раз. И то, как говорили… Гордей был мертвецки пьян, рыдал, в самом прямом смысле страшно вгрызался в землю, и слюна, которую вытирала с его лица Кайса, тянулась коричневая, густо замешанная на грязи. Кто захочет вспоминать о таком? Они и не вспоминали. Но тень Ниры стояла между ними даже спустя годы после того, как сама она пропала.

Нира, Нира, Нира… Всегда и везде между ними. В утренних объятиях, чашке кофе с кардамоном, привычке Гордея целовать в самый уголок рта. Они жили вместе восемнадцать лет, но всё это время Кайсе казалось, что она – призрак, замещающий вышедшую на минутку хозяйку. Здесь всё принадлежало Нире. Даже фамилию Гордеева Кайса не посмела взять. Так и осталась Васнецовой.

Восемнадцать лет! Эти грёбанные восемнадцать лет соперничать с мертвецом!

И в конце концов проиграть. Низ живота, напоминая о её окончательном поражении, опять скрутило спазмами.

Кайса застонала. Она всё так же возлежала на диване с уже пустым стаканом, но приятное блаженство ушло, стоило ей только вспомнить ненавистное имя. Открыла глаза и тут же наткнулась на чей-то взгляд. Пятый этаж, кто мог смотреть на неё с той стороны балкона при двадцатиградусном морозе?

Огромный дымчатый кот – вот кто! С поразительно голубыми глазами. Сидел на балконном подоконнике и, не мигая, смотрел на Кайсу. Сначала она подумала, что это соседский Сенька выпал из приоткрытой форточки в азарте воробьиной охоты. Он несколько раз проделывал такой трюк. Благодаря кошачьему богу, который почему-то невероятно благоволил Сеньке, котяра всегда успевал развернуться в полёте так, чтобы приземлиться на нижний балкон – балкон Кайсы. Она собиралась встать и впустить «лётчика» в квартиру, вернуть хозяевам, но замерла.

Сенька был классическим серым «дворовым» котом. Гладким и в полоску.

Этого же раздувало бело-серой пушистостью. Легчайший пух переливался от малейшего дуновения ветра. Как будто кот излучал сияние или исходил дымом. Подобную породу Кайса никогда не встречала, но даже издалека не вызывало сомнения: животина во много раз благороднее, чем сама Кайса. Дорогущее дымчатое облако с огромными густо-голубыми глазами.

– Кис-кис, – сказала Кайса, медленно, чтобы не спугнуть, подходя к балконной двери.

Он сидел и смотрел на неё. Показалось, что вообще не живой. Большая детская игрушка, новенькая, из элитного магазина.

Ворвался морозный сквозняк – Кайса приоткрыла дверь. Кот, всё так же не отрывая от неё взгляда, растаял в воздухе. Исчез.

– Странное видение, – сама себе вслух сказала Кайса. – Это от алкоголя. Не следует мне пить.

***

Гордей, улучив минуту, достал термос с чаем, отвинтил крышечку.

– Горячего? – спросил Ирину.

Та покачала головой:

– Пока машину мыли, мы с Николаичем в моечном кафе чаю с плюшками напились. Больше не рекомендуется, иначе в туалет не набегаюсь…

Николаич, значит, так звали сегодняшнего водителя.

– Там пироги с мясом, – тот обернулся, услышав, что говорят о нём. – Вкусные, заразы…

– На дорогу смотри, – шикнула на него Ирина, – пироги ему…

Совместное распитие чая в моечном кафе невероятно сближает людей. Ирина командовала водителем, которого они впервые увидели сутки назад перед сменой, как будто вырастила с ним, по крайней мере, троих детей.

– А я не успел, – пожаловался Гордей, с удовольствием вдыхая крепкий чайный пар. – Отмывался, потом переодевался… И наладонник постоянно тренькал.

– А зачем с собой-то забрал? – удивилась Ирина. – Оставил бы мне.

Они выехали с центрального проспекта, свернули на менее оживлённую улицу. Гордей, приняв вызов, вздохнул с непонятным облегчением: их бригаду направили не в Нахаловку, в другой район.

Конечно, ничего хорошего в том, что у молодой женщины начались кинжалообразные боли внизу живота. Но вызов пришёл из спального района однообразных девятиэтажек, и этим словно прерывалась странная череда несчастий, рассыпанных злым волшебником вдоль извилистой железнодорожной окраины.

Как только они отвезут пациентку, очевидно, с внематочной, в первую городскую, эта бесконечная смена закончится. Они уже и так перерабатывали сутки.

Повалил снег. Мягкий, пушистый и закрывающий обзор. Щётки дворников противно заскрипели по лобовому стеклу. Прекрасные в воздухе хлопья превращали дорогу в бесформенное месиво из серой грязи. Машина с красным крестом неслась по улицам, взметая в разные стороны хлюпающие водопады.

Мысли в голове не плыли, не проносились, а тикали, как часы. Наверное, потому что Гордей хотел спать. Тик-так, тик-так, че-го кри-чал на Кай-су?

И, правда, чего кричал на Кайсу? Гордей поморщился сам от себя. Сделал глоток горячего чая.

А потом всё случилось одновременно.

– Котяра! – завопил диким голосом водитель.

Крышка от термоса дёрнулась, опрокинулась, руки обожгло кипятком.

– Да что ж… – взвизгнула Ирина в унисон с тормозами.

И Гордей увидел в окне ангела. Там всё мелькало, небо менялось с землёй, но ангел, мягкий как облако и такой же бело-серый, смотрел на него невозможно синими глазами.

А потом дымчатый ангел исчез, и Гордей тут же почувствовал невероятной силы удар, который вдавил его в сидение. И слева, и справа в тишину ворвался рёв гудков. Лобовое стекло мгновенно покрылось зловещей паутиной линий. Гордей успел наклониться и крепко закрыть глаза, чтобы летящие осколки не ослепили его.

Он чувствовал, как автомобиль тащит по наледи шоссе, разворачивая в страшном танце. Гордей не знал молитв, но «Отче наш на небеси» закружилось у него в голове, повторяясь этой единственной строчкой до бесконечности.

А потом кружение прекратилось.

– Помогите, – он услышал шёпот и, с трудом склонив голову, увидел, как Николаич, неестественно вывернув запястья, мёртвой хваткой держит руль. Костяшки его пальцев побелели.

– Ирина, вы порядке?

Голова поворачивалась только в одном направлении, и Гордей не мог увидеть фельдшера, как ни пытался.

– Да, да, – торопливо прошелестело слева.

– Кажется, нас опрокинуло, нужно срочно выбираться.

Входящий в поле зрения Николаич неудобно замер всё в той же скрученной позе, вцепившись в руль, он никак не отреагировал на слова Гордея. Внешних серьёзных повреждений у водителя, на первый взгляд, не наблюдалось, наверное, просто шок.

Свободной рукой (вторая оказалась прижата его же собственным телом) Гордей тряхнул Николаича за плечо. Тот очнулся.

– Всё норм, – сказал водитель и наконец-то разжал пальцы.

Гордей с облегчением выдохнул. Вывернутые под неестественным углом предплечья Николаича очень подошли бы для сцен в фильме ужасов. Из тех, где зомби, инопланетяне и кто ещё там палятся, когда принимают невозможные для человеческого тела позы.

– Славно, – ободряюще сказал Гордей.

К счастью, безопасное стекло разбивалось сразу в крошку, так что обошлось без порезов. Машина лежала на боку, но все казались живыми и – невероятная удача – относительно здоровыми. Гордей попытался открыть дверь, которая сейчас была сверху, всё той же свободной рукой. Дверь не поддавалась. Её заклинило намертво.

Гордей расшатал зажавшее его кресло, высвободил вторую руку и со всей силы выбил люк в крыше. Они вылезли, ссаживая кожу на локтях.

– Чёрт побери, – Гордей всё-таки попросил у Ирины сигарету.

Закурил, присев на корточки прямо на обочине. Руки его, обожжённые чаем и ободранные о дыру люка, дрожали.

– Кот, – Николаич присел рядом и тоже закурил. – Котяра, огромный, как бегемот.

Гордей с недоумением посмотрел на него.

– Был там. Прыгнул откуда ни возьмись. Прямо в лобовое стекло… Я и… Того…

– Иди домой, Николаич, – покачал головой Гордей. – Тебе выспаться нужно. Непременно лечь, и следовало это сделать ещё часов пять назад.

Котяра… И тут он вспомнил, что и сам видел в окне, пока их тащило, кружа, по шоссе: дымчатого, пушистого, как облако, ангела.

– И мне нужно, – тихо сказал сам себе Гордей. – Выспаться.

Но он так и не оказался в мягкой кровати в ближайшее время, как мечтал.

Гордей не попёрся бы с Эдом и Микой после тяжёлой смены в эту часть города, если бы не… Не всё это. Запах убежавшего молока в квартире, старые кальсоны, ключи, кинутые на пол и потом – авария. По отдельности он мог бы пережить и отправиться отсыпаться домой после противоречащей Трудовому кодексу полуторной смены, но всё вместе оказалось выше его сил.

И больше, чем спать, сейчас хотелось накатить. Гордей знал, что, осуществив дурацкий план Мики, они зайдут куда-нибудь «посидеть, как в старые добрые времена».

Хрущёвские пятиэтажки растерянно сгрудились в стороне. Окна-звёзды горели всеми вариантами жёлтого. Жилой комплекс засыпал, кутаясь в ночь, как в одеяло.

Когда-то они все жили в этом районе, ходили в одну школу. Одноклассники. Так давно. В прошлой жизни.

Машину пришлось оставить на обочине: никто не чистил снег, и за эти месяцы намело высокие сугробы, в которых тонкой ниточкой вихляла свеженатоптанная тропинка.

Гордей слышал, как тяжело дышит Эд. Он явно волновался, и сам Гордей тоже почувствовал странную тревогу, от которой перехватывало дыхание. Они не появлялись тут много лет. Не то, чтобы договорились не приходить, просто само собой получалось обходить это место стороной.

И сейчас все разом хрипло всхлипнули, когда из морозного полусумрака, как кит из глухих океанских глубин, выплыл фасад обветшавшего, нежилого здания. В нём и в самом деле справа светились окна.

***

«Лаки» был самым древним кабаком нового времени, наверное, во всей Яруге. Принадлежал он Эльманам.

В семье Эльман мужчины долго не задерживались, а женщины были столь самостоятельны и предприимчивы, что, казалось, даже не замечали их исчезновения.

«Лаки» бабушка Ниры переделала из бывшей столовой, в которой она работала в советские времена заведующей. Присвоив «объект общепита» за символическую сумму, она назвала его рестораном, но неистребимый запах кислой сметанной подливки для котлет, навсегда впитавшийся в эти стены, не позволял с ней согласиться. Чтобы прийти в кондицию, когда ароматы не имеют значения, приходилось сразу и быстро набираться алкоголем. Что клиенты и осуществляли, создавая ресторану «Волна» репутацию, мягко говоря, совсем не кристальную. Впрочем, в те времена все заведения такого плана служили прибежищем для людей лихих и авантюрных.

Мать Ниры, вступив в наследование семейный бизнесом, переименовала его в диско-бар «Лаки» и несколько раз пыталась придать заведению «товарный вид». Но у неё всегда заканчивались то деньги, то энтузиазм. К очередному моменту, когда она бралась за своё детище с новой силой, проходило довольно много времени. Мировоззрение Лары Эльман менялось, а вместе с ним менялась и концепция бара.

Несмотря на все ухищрения Лары Эльман, кабак оставался расхристанным теремком, раскорячено выросшим из рабочей столовки. Кляксой ляпнутым на площадке промзоны. Издалека над ним нависали мрачные тени прошлого: полуразрушенные цеха бывшего завода.

Ветер трепал потрескавшийся рекламный щит, когда-то – Гордей помнил и точно знал, что Мика и Эд тоже помнят, – вывеска обвивалась зелёным плющом и яркими флагами. «Лаки» уже на входе мигал мелкими разноцветными фонариками, словно в нём никогда не заканчивался новогодний праздник. Такая вот вечная ёлка, украшенная всеми атрибутами выходящей из кризиса страны.

Последний раз несовершеннолетний Гордей нелегально пробирался по этому крыльцу мимо охранников на «Дискотеку 70-х». Лара Эльман перестраивала диско-бар в паб, это была прощальная вечеринка устаревшей концепции. Зеркальные шары и тяжёлые, перегруженные басами композиции. На полукруглом помосте сверкали шесты. Вокруг них обвивались стриптизёрши – в мягких длинных сапогах выше колена, лакированных и белоснежных, серебристых шортиках и разноцветных париках. В тот вечер среди девушек выгибался и «танцор диско» в кислотном, плотно облегающем костюме. Зелёная чёлка парика скрывала половину его лица.

Стрип-девочек Гордей, как и все прочие мальчишки, пробиравшиеся всеми правдами и неправдами на праздник жизни в «Лаки», знал по именам, а вот парень… Он был совершенно незнакомым.

***

Призраки прошлого опустились на них вместе с сумерками. Дом, казавшийся им в юности блестящим замком запретно-сладкого порока, сейчас выступил из мрака уродливыми, пугающими своей заброшенностью руинами.

– Что-то я очкую, – хрипло выдохнул Мика.

Он всегда говорил где-то услышанными фразами, потому что своих у него не хватало.

Гордей почувствовал, что у него тоже как-то противно и мелко дрожат колени.

– Это просто кабак, – сказал он, разозлившись. И на попугая Мику, и на свой страх. – Там есть свет, музыка и люди.

И тут все действительно услышали музыку. Какой-то старинный джаз. Свою тему вели в нём человеческие голоса, гул был тягучий, нескладный и пьяный. Он одновременно и вплетался в ритм, и вносил в мелодию диссонанс.

– И бухло, – кивнул успокоившийся Мика, расслышав хмельной гул.

– Кто-то его купил, – удивлённо сказал Эд. – Нашёлся смельчак, который купил «Лаки».

Гордей кивнул:

– Кто-то очень романтичный.

– Скорее, отмороженный, – буркнул Мика.

– Я пытался выразиться деликатно, – ответил Гордей. – И – да, раз ты не понял, объясню: это был сарказм.

Он пошёл вперёд. Хотелось побыстрее выяснить, кто зажёг свет в «Лаки». Это знание должно закрыть старинный гештальт. Новый хозяин бара, сам того не зная, поставил точку в давней и тяжёлой истории.

Гордей толкнул входную дверь, она сразу отворилась. Лара успела переделать часть здания под паб – небольшое пространство с барной стойкой и пятью столиками. Главный зал, где проводились диско- и прочие вечеринки, она собиралась, но не успела перестроить под спальные номера. Лара хотела быть хозяйкой небольшого, респектабельного отеля, хотя Гордей уже тогда сомневался в успехе этого предприятия.

Имидж «Лаки»… Он был настолько не тот, что ещё трём поколениям Эльман пришлось бы содержать в этом здании сиротский приют. Причём ежемесячно окропляя его святой водой, чтобы не только люди, но и высшие силы забыли о скандалах и разборках, неизменно сопровождающих подобные места.

Потенциальный паб неожиданно оказался безлюдным. Человеческие голоса явно раздавались не отсюда. Кресла, перевёрнутые на столы, закрытые большими пыльными тряпками. Кое-где тряпки съехали, из-под них торчали не менее пыльные столешницы. Тусклые лампы под потолком не давали достаточно света, чтобы рассмотреть углы, но Гордей был уверен, что там, в темноте, свисают чёрные клочья паутины.

Только барная стойка имела более-менее подобающий вид. Тонкие фужеры загадочно мерцали на полупустых полках буфета, на стойке толпились раскрытые ящики, скромно бликуя планкетками дорогих бутылок и звонкой прозрачностью стекла.

А в глубине стойки, спиной ко входу, словно обрисованный тонкой кистью, выступал из приглушённого света силуэт.

– Мы ещё не открылись… – сказала девушка.

Она повернулась. И осеклась, разглядев троицу, столпившуюся на пороге.

– Твою мать… – прохрипел Мика.

Прошло много, очень много лет, но у всех разом так знакомо, сладко-горько заныло сердце, что сомнений не оставалось.

– Боже мой! Мальчики! Сколько лет!

Это была Нира Эльман.

Признанная погибшей восемнадцать лет назад.

Глава третья. Встреча старых друзей

Всё началось очень плохо, а закончилось и вовсе отвратительно. С утра, после недели столь ожидаемой задержки, она обнаружила кровавое пятно на пижамных штанах, потом на плите убежало молоко, а закончилось всё тем, что Гордей не пришёл после смены домой. Он позвонил и сухо сказал: медиков не хватает, придётся задержаться на вторые сутки.

– Все сейчас работают в режиме, словно случилась глобальная катастрофа, – пояснил он. – Не только я один такой герой.

– Ты всегда самый прекрасный герой. Но не спать…

– Мы спим в дежурке по очереди, – отрезал Гордей. – Несколько часов сна удалось урвать.

И отключился.

Такое бывало иногда. Когда загорелся торговый центр семь лет назад. Или столкнулись два забитых автобуса в час пик, с той аварии прошло три года. Гордей тоже отсутствовал двое суток, а вернулся такой измотанный, что даже не зашёл в душ: свалился как подкошенный на кровать и спал день, ночь, и следующий день тоже.

Но сейчас в Кайсе поднималось чувство, что происходит нечто необычное. Необычное неприятное, если не ужасное. И оно не относится к авариям или эпидемиям. Это то, что касается только её и Гордея.

– Мне тревожно из-за месячных, – сказала она сама себе. – Из-за чего же ещё?

Но тревога не проходила. Наоборот, усиливалась. Словно в организм Кайсы попал яд, который теперь расползается по всему телу. Она приняла душ уже третий раз за день, протёрла в доме всю пыль и вымыла холодильник. Потом стала щёлкать кнопки на пульте, меняя сериал, чтобы настроить канал внутри себя на привычное состояние. Но тонкий механизм под названием «душевная организация Кайсы» никак не мог поймать нужную волну.

А потом зачесалась фаланга под обручальным кольцом. Сначала Кайса не обратила на это внимания – чепуха какая, почувствовала что-то не то, когда расчесала палец до крови. Пятно выглядело не очень хорошо. Красное, опухшее, в каких-то белёсых сгустках. И зуд усиливался, становясь нестерпимым, и дотрагиваться до ранки было больно.

Кольцо пришлось снять, и это тоже показалось ей зловещим предзнаменованием. И зуд всё никак не проходил, палец опухал сильнее и сильнее, пока не раздулся сосиской.