История города К.

Пока партаппарат пребывал в шоке, оппозиция сделала другой важный шаг. Совет учредил свою газету. По настоянию радикального крыла название заимствовали у городского листка, выходившего между Февральской и Октябрьской революциями. «Крыжовинский привратник» сделался трибуной для бичевания номенклатуры и обнародования писем в поддержку. Поддерживали: Ельцина, Хасбулатова, «500 дней», свободу Литвы и т.д., и т.п. Творческий костяк редакции составили бывшие сотрудники комсомольского печатного органа. Сказалось передовое воспитание, упомянутое нами при рассказе о видеосалонах… Бразды же правления получил заслуженный, с двадцатилетним стажем, член редколлегии областной партийной газеты. Валерий Серафимович Задов, не в пример однофамильцу, шефу махновской контрразведки, с людьми был мягок и ласков. Подчас даже излишне ласков, что давало повод к похабнейшим сплетням.

По словам одного источника, вопрос о сексуальной ориентации будущего редактора был как-то поднят в узком кругу. Как уверяет тот же источник, при сем прозвучала историческая фраза: «Человек он наш – будет служить и за совесть, и за страх». Понятно, что документальных подтверждений источник не дает. Но если сведения верны, то ясно, что и среди романтического половодья тех месяцев находилось место трезвому расчету.

Подстегнуть процесс перемен в Крыжовинске попытались и столичные знаменитости. Из всех политвояжей городу особенно запомнился приезд «бабушки российской революции». Единомышленники обращались к ней просто – Ильинична. Явившись к своим сторонникам прямо с вокзала в сопровождении двух адъютантов (один нес чемодан, другой знамя), «бабушка» призвала сейчас же выразить презрение «совку». Процессия из нескольких десятков революционеров гуськом выбралась на Пролетарский проспект. Создав помеху транспорту, с криками: «Даешь Учредительное собрание!» она зашагала к зданию обкома. На полпути к цели подоспел ОМОН. Демонстрантов быстро и без потерь погрузили в зарешеченный автобус.

За хулиганство Ильиничне дали пятнадцать суток. Купаясь в лучах славы, неистовая демократка отсидела пять. Интервью с ней, взятое в застенке, оперативно опубликовал «Огонек».

Полемику об Учредительном собрании, затеянную в местных изданиях, прервало срочное сообщение о пленуме обкома. Первый секретарь Колбасин пал! Подавший заявление «по собственному», он без шума и пыли был переброшен на хозяйственную работу в Москву, откуда когда-то и прибыл руководить Крыжовинском. По слухам, усилил собой пищевую и перерабатывающую промышленность.

В тот же день крыжовинцы узнали имя его преемника. Под пение «Интернационала» в должность вступил Иван Минаевич Шабашкин.

Последний первый секретарь был соткан из противоречий, как сама эпоха. Родившийся в крестьянской семье, он уже в юности решительно и бесповоротно перешел от физического труда к умственному. Путевку в большую жизнь ему дала самодеятельность. За виртуозную игру на гуслях шустрого Ваню стали продвигать по комсомольской линии. Из деревни перебравшись в город, он поступил в институт, на факультет почвоведения. Учился на «три с плюсом», осознанно посвятив себя общественной работе. Слово «осознать» в лексиконе Ивана Минаевича на все последующие времена стало ключевым, знаковым. Уже поднявшись до облисполкома, наш герой защитил кандидатскую диссертацию по научному коммунизму. Так сказать, подкрепил теорией практику. А теория марксизма сурова: свобода есть осознанная необходимость. Осознал – и свободен. Это помогало Ивану Минаевичу выпутываться из любых передряг.

Хотя путь Шабашкина до 1991 года вряд ли можно счесть извилистым. Райком, обком, облисполком… И постоянно своя, родная, крыжовинская земля. Ни других областей или республик, ни, Господи упаси, других стран (естественно, соцлагеря). И всегда Иван Минаевич был по-молодому шустр, ловок, подтянут. Белизной гималайских снегов сияли его манжеты и воротнички. Вот, собственно, и все слагаемые успеха.

Наступление перестройки Шабашкин воспринял, как подобает службисту. Партия сказала «надо». Дальше известно что. Михаил Сергеевич ему даже нравился. Но осознать до конца не получалось, и вполне рыночная фамилия не помогала. Видимо, шестое чувство подсказывало, что очень уж многое рухнет из представлявшегося вечным. Пуще же всего удивляли, настораживали и раздражали новые, незапланированные люди, вопреки директивам хлынувшие откуда-то словно муравьи.

Заняв кабинет первого секретаря, Иван Минаевич от резких движений и заявлений воздержался. Аппаратная привычка диктовала иную тактику: освоиться, осмотреться, расставить кадры. Меж тем, волна перестройки ждать не собиралась. Демократы, обзаведясь атрибутами власти, волей-неволей приняли хозяйственное управление Крыжовинском. Здесь, к всеобщему потрясению, одной беззаветной преданности делу экологии оказалось мало. Джинсово-кроссовочные депутаты, как правило, о механизмах реальной экономики не имели никакого представления. Старые же исполкомовские чиновники под дамокловым мечом реорганизации вовсе перестали трудиться. Колбаса, пропавшая с прилавков при Колбасине, с его уходом почему-то не вернулась обратно. За ней стали исчезать: масло, сахар, мыло… С избытком хватало лишь газет и журналов. По горсовету, где в целях демократизации был снят милицейский пост, бродили, не вытирая ног, многочисленные зеваки. А прямо в приемных располагались со своими раскладушками голодающе-протестующие правозащитники.

Штаб демфракции заседал беспрерывно. Перестройка грозила захлебнуться. Скрепя сердце, лидеры огласили решение о компромиссе со «здравомыслящими хозяйственниками». Оставалось хотя бы одного такого хозяйственника найти. Здесь и всплыла личность того, кто сыграл в судьбе Крыжовинска колоссальную роль.

Его звали Яков Александрович Куманёв. Начинал он по-горьковски, типичнейшим пролетарием в рабочей слободке. Скоро вкусив прелестей пролетарского бытия и поняв, что одной доски почета для его натуры маловато, Яша поставил на партию. Иными словами, на ум, честь и совесть. «У партии этого добра навалом, а мне много не надо», – здраво рассудил новый Павел Власов. Обрядовая сторона тяготила мало, приобрести же, проявив смекалку, можно было весь мир.

Ставка себя оправдала. Со своим четвероногим другом-станком Куманёв распрощался и занялся вопросами снабжения. Преуспел, не забивая голову мелочами и, вообще, лишней информацией. До вузовского диплома и, тем более, до диссертации руки не дошли, но с приходом перестройки к Якову Александровичу фантастически попёрла масть. Наблюдая по телевизору первый союзный Съезд, он вдруг поймал себя на мысли, что большинство посланцев народа ничем не лучше его самого. Мысль так ошеломила, что целую неделю ходил, как пьяный.

Переворот в сознании совпал с выборами на родном заводе. Зам директора по снабжению, выйдя на трибуну, не стал загружать тысячную аудиторию статистикой. «Если рынок – будем жить по-рыночному. На хрена нам Украина с Белоруссией? У меня все связи отлажены. Продукцию погоним в Китай. Всех оденем, обуем!» – и махнул рукой.

За проходную он вышел директором. Спустя полгода все заводчане и их ближние щеголяли в желтых китайских пуховиках, также известных как «шанхайские барсы». Отношения города с великой азиатской державой, завязанные во времена товарища Сюя, были, таким образом, продолжены. (См. главу «Предыстория» – Прим. автора).

В депутаты Куманёв прошел играючи. Но фракций намеренно сторонился: на фоне доцентов-эрудитов тяжело было проявить себя в этом ветреном, переменчиво-капризном собрании. И Яков Александрович ждал. Он чувствовал: нужная карта придет.

Телефонный звонок из Совета застал здравомыслящего рыночника в ванной. Куманёв чистил зубы, готовясь отойти ко сну. Услышав предложение занять пост мэра и сформировать «кабинет народного доверия», он не колебался. К чему это может привести, Яков Александрович предполагал как-то смутно. Знал только, что отказывать сейчас нельзя. Масть пошла – играй. Ввязаться в бой, а там будет видно. Кто-то уже так поступал…

Через день «Крыжовинский привратник» посвятил образу директора-демократа целую полосу. В заголовок скромно и со вкусом вынесли цитату из самого Куманёва: «Несу людям добро». Через пару дней мэр, утвержденный Советом, чуть смущенно принимал поздравления. Демократический штаб вздохнул с облегчением: кредит доверия был продлен. Для дальнейшего поддержания в массах р-революционного энтузиазма борцы с номенклатурой поставили еще одну задачу – шире развертывать митинговую кампанию. Весьма кстати пришлись очередные, российско-президентские выборы.

Местом проведения митингов избрали площадку перед городским стадионом. Депутатам-демократам их лидеры негласно спустили разнарядку: кто и в какой очередности агитирует народ. «Крыжовинский привратник» заранее извещал земляков о времени сбора, печатая затем подробнейшие репортажи. Редкостным пылом у микрофона отличались, помимо Абрамкина, активисты общества «Ритуал». В поисках тайных захоронений жертв коммунизма эта организация разрыла все окрестные леса, уцелевшие от петровских реформ.

За спинами у экспансивных ораторов тихо и с достоинством стоял обязательный участник всех демократических президиумов профессор Гундосов.

Post factum сложно судить о том, куда завела бы Крыжовинск и крыжовинцев разогнавшаяся перестройка, предоставленная самой себе. Что стало бы с новой властью: с депутатами, с мэром? Что еще исчезло бы с прилавков? Какие формы работы с массами изобрела бы демократия? Увы, этого нам никогда не узнать. Выше говорилось, что история беспощадна к сослагательному наклонению.

А к переменам она оказалась милостивой. Манифест ГКЧП подействовал на поборников свободы отрезвляюще. Значительно позже, справляя годовщину своей виктории, вожди крыжовинской демократии подчеркивали, что с первых часов путча между ними шла «напряженная умственная работа». Кое-кто, действительно, так напрягся в первые часы, что даже не нашел в себе сил приехать или дозвониться в Совет… Рядовой состав и сочувствующие, засветившиеся на митингах, спешно уплачивали просроченные партвзносы либо собирали теплые вещи и сухари. С транспарантом «Народ против диктатуры!» на центральную площадь 19 августа в 11.00 вышло ровно семь человек.

В общем, начало героической эпопеи выдалось смазанным. Только после обеда, когда стало ясно, что путч какой-то странный – ни танков, ни ОМОНа, а в «сером доме» тишь да гладь, – демократические силы активизировались. На всякий случай не убирая далеко мешки с сухарями, в горсовет по одному потянулись местные Цицероны и Бруты. Под памятником вождю угнетённых, прямо перед окнами обкома, был разбит палаточный городок. Привязав к бронзовой статуе триколор, энтузиасты сопротивления организовали раздачу ельцинских указов, размноженных на ксероксе. Каждый желающий время от времени брал мегафон и предлагал собравшимся еще теснее сплотиться.

Обком в лучших своих традициях безмолвствовал. На второй день путча собрался плановый пленум. Иван Минаевич сделал доклад об укреплении дисциплины, также призвав партийцев к еще более тесному сплочению. Стояла дикая жара. В настежь распахнутые окна долетали выкрики митингующей оппозиции. Зал зевал, прикрываясь проектами постановлений, и чего-то ждал. Прений почти никто не слушал. Делегатов, как и их оппонентов на площади, больше занимали карманные радиоприемники.

Утром 21-го по сообщениям из Москвы стало видно, что хунта разбегается. И толпа на площади в Крыжовинске с каждым часом начала возрастать в геометрической прогрессии. Зазвучали крайние лозунги. Демштаб телеграфировал Ельцину в «Белый дом», прося точных инструкций: как поступать. Революцию все давно уже пророчили, но разразилась она всё равно неожиданно. Прежде чем как-то действовать, крыжовинцы хотели заручиться бумагой с исходящим номером и подписью.

В ответной телеграмме «Белый дом» затребовал список членов повстанческого комитета, с именами-отчествами. Крыжовинские демократы, посовещавшись, занесли туда в алфавитном порядке Абрамкина, Бубенцова и мэра Куманёва (Яков Александрович предоставил для нужд свободы заводской ксерокс). Ночь на 22-е тянулась как столетие. С рассветом в Совет пришел факс в виде указа. Вернее, указ в виде факса. Наместником российского Президента в Крыжовинске и губернии назначался Абрамкин Виктор Евсеевич. С функциями надзора за всеми органами власти и их решениями.

Под дружное «Ура!» факс был озвучен у памятника Ильичу. Чрезвычайно разросшаяся к моменту полной победы толпа бросилась качать удалого доцента. Положа руку на сердце, признаем: ликовали не все. Борис Андреевич Бубенцов, ранее живший с Абрамкиным душа в душу, ощутил болезненный укол ревности. Считая себя ничем ни хуже соратника, даже перспективнее, потому что моложе, он был возмущен произволом слепого случая. Всего строкой выше в алфавите и… Бубенцов опасно побледнел, но сдержал эмоции.

Днем с представителем Президента связался первый секретарь Шабашкин. Диалог был кратким. Известие об опечатывании обкома Иван Минаевич воспринял стойко, не запятнав честь большевика. История сохранила для потомков его вопрос торжествующему противнику: «Ключи от сейфа кому сдавать?» Как мы видим, каждое слово здесь дышит незаурядной внутренней силой.

Свергнутая номенклатура без боя покинула кабинеты. Зафиксировано лишь несколько случаев, когда железные партийцы плакали, под присмотром активистов демблока вынося свои кипятильники и подстаканники. По распоряжению Абрамкина со зданий сорвали красные флаги. Пролетарский проспект переименовали обратно в Большую Дворницкую, а чиновникам было велено подготовить докладные записки с указанием, кто чем занимался с 19 по 22 августа. Карьера физика-теоретика достигла апогея. Общественность со дня на день ждала передачи демократу №1 абсолютных полномочий и права распределять национализированное имущество.

Однако в Москве уже поняли, что дальнейшее углубление революции опрокинет государственный корабль. Революцию пора было направить в спокойное русло. Ведь главное свершилось – плохую власть у руля сменила хорошая, народная. Поэтому в Крыжовинске, как и вообще на местах, тотальной чистки не дождались.

Глава третья

Народный губернатор

Государственное строительство в новой России из Москвы постепенно распространялось до самых до окраин. Решив, что ситуация в стране сложная, а бюджет не резиновый, народная власть выборы губернаторов отложила. На какой срок, не указывалось. И губернатора в Крыжовинск назначили. Исполнительную вертикаль возглавил Виктор Гаврилович Загашников.

Первый шеф демократической администрации с атомной опасностью никогда не боролся, листовки в троллейбусах не клеил и триколором не размахивал. Предыдущая карьера губернатора была сугубо канцелярской. Ступенька за ступенькой Виктор Гаврилович взбирался на аппаратный Эверест, тщательно заботясь об отдыхе, питании, страховке. Грозовые августовские дни застигли его на посту председателя облисполкома. В Крыжовинске областной Совет, в противоположность городскому, считался глухой заводью. Господствующее положение там занимали депутаты окрестных деревень и местечек, традиционно отличавшиеся повышенной рассудительностью. Поэтому вместо принятия политических деклараций о ГКЧП и т.п. облисполком до вечера 22-го изучал ход уборки урожая. Только сам председатель между обедом и полдником 21-го взял на себя инициативу публичного выступления. Для храбрости надув щеки перед телекамерой, Загашников заявил: дескать, много сейчас разговоров о каких-то чрезвычайных мерах, но мы будем жить по закону, пока нам ничего другого не спустят. А после прибавил, что картошки на зиму хватит.

Радикальные демократы оценили такую позицию как двойственную. Самые неистовые кинулись было уличать Виктора Гавриловича в потворстве путчу, но улик не оказалось. Когда в столице встал вопрос, кому вручать бразды, наскок радикалов был легко отбит.

В пользу кандидатуры Загашникова говорило кое-что посерьёзнее. Незадолго до революции при проезде народного Президента через Крыжовинск именно он взял на себя хлопоты по приему дорогого гостя. Показывая образец борьбы с привилегиями, Борис Николаевич и Виктор Гаврилович вместе с помощниками прямо на перроне сели в «рафик», где и произошло их личное знакомство. Абрамкину с Бубенцовым мест не хватило, из чего прозорливцы уже тогда могли сделать правильные выводы. А как самозабвенно плясали перед «рафиком» румяные девушки в кокошниках! Как вкусно угощали московскую делегацию в охотничьем домике за городом!.. Да, угощениями и теплотой приемов Крыжовинск славился всегда.

Отсюда видно, что равных соперников у кандидата попросту не могло быть.

На подъезде местного «белого дома» переменили вывеску. Вместо серпа и молота сиял на ней теперь двуглавый орел и горели золотом буквы: «Глава администрации» (остряки сокращали просто: «Гад»). Впрочем, следуя ново-российскому обычаю, пресса и нижние чины иначе как губернатором Виктора Гавриловича не называли. А тот немедля приступил к преобразованиям.

Во-первых, пересел на черную «волгу», в которой ездил раньше секретарь обкома Шабашкин. Свою белую отдал на спецавтобазу, где ее закрепили за наместником Президента. Во-вторых, провозгласил сокращение аппарата. Количество структурных подразделений действительно сократилась на десять процентов. Но работников почему-то уже к концу года стало больше на одиннадцать процентов. Озадаченный таким результатом, губернатор приказал создать комиссию по изучению бюрократического чуда. Комиссия самоотверженно погрузилась в разбор дела, который требовал и требовал дополнительного привлечения материалов. Увы, события, речь о которых пойдет ниже, помешали довести исследование до конца…

Однако, прежде чем рассказать об этих событиях, надо взглянуть на судьбу других героев и антигероев бескровной революции. Мэр Куманёв среди карнавала победителей ощутил себя каким-то потерянным. Городской «кабинет народного доверия» никого больше не интересовал. Проблемы латания асфальта и уборки мусора отступили куда-то на шестнадцатый план по сравнению с величием очередных задач советской… то есть, демократической власти в стране и регионах. Исторический компромисс революционеров со здравомыслящим хозяйственником утратил смысл. Покорно идти за выигравшим блоком или встать в оппозицию к нему – эти два варианта не обещали Куманёву ничего.

Яков Александрович природным нюхом выбрал третий. На закате бабьего лета, когда августовский хмель еще не выветрился из голов общественности, журналисты и депутаты получили текст мэрского заявления. Доводя до всеобщего сведения, что процесс демократических и рыночных перемен опять под угрозой, что по-прежнему есть в Крыжовинске силы, тормозящие работу властей, Куманёв призвал горожан к бдительности. И – добровольно подал в отставку. Впрочем, в последнем абзаце содержался завуалированный намек на возможное возвращение: конечно, при определенных обстоятельствах. Заявление множили на ксероксе, выпускавшем когда-то революционные прокламации.

Это была бомба. «Крыжовинский привратник» вышел с аршинным заголовком на первой полосе: «В чьих руках город?» Главный редактор, вызванный штабом демфракции на ковер, получил выволочку за двусмысленную писанину. Публично оппонировать экс-мэру демократия не решилась. Человек же сам объявил, что он за реформы. Да еще предупредил про «силы реванша». На просьбы знакомых и полузнакомых указать конкретных носителей зла Яков Александрович отвечал так: «Еще не время». Социологический центр зафиксировал скачок его популярности. Совет же утопал в дрязгах, ища достойную замену из своей среды.

Тем временем в жизни Шабашкина образовалась пустота. Впервые столь деятельная натура была лишена всякой точки опоры для приложения своей энергии. Какое-то время Иван Минаевич ходил на беседы к прокурору и готовил объяснительные записки. Там он указывал на свою непричастность к попранию свобод, напоминая, что именно обком коммунистической партии стоял у истоков демократизации.

В прокуратуре его принимали ласково. Никто не кричал на подозреваемого и не бил его сводом законов по голове. Разбирательство свелось к подшиванию бумажек и вопросам биографического свойства. Тем не менее, Шабашкин затосковал. Есть мнение, что он всерьез помышлял об уходе от мирской суеты. Говорят, что от этого шага его удержала супруга. Женщина властная и непреклонная, она в быту полностью подавляла партийного лидера. После опечатывания обкома ее даже видели ходящей по соседям и собирающей подписи в защиту мужа. Кому эти подписи предназначались, сказать было трудно. Возможно, Европейской комиссии по правам человека.

Наконец, участь Шабашкина прояснилась. Его связь с московскими путчистами осталась недоказанной, и развенчанный первый секретарь побрел устраиваться на работу. Торжественен и тих был Иван Минаевич, снова переступая порог родного института. Ректор собственноручно прикрыл за ним двойную дверь кабинета и попросил секретаршу ни с кем не соединять. При расставании глаза у обоих блестели.

Назавтра приказом по alma-mater Шабашкин И.М. был произведен в замы по внешним сношениям и бойко вел переговоры с друзьями из солнечного Мозамбика. С прежней жизнью его отныне связывали старые знакомства и депутатский значок. (за пару недель до революции первый секретарь на всякий случай избрался в областной Совет – разумеется, в сельской глубинке). Кто мог тогда предположить, что это крошечное изделие, как волшебный амулет, поможет Ивану Минаевичу вернуться в политику!.. Хотя отдельные умы уверены: этот кандидат наук предвидел раскол в стане врага.

Интриг и подвохов, казалось, можно было ждать от уязвленного Бубенцова. Но тот, также будучи обществоведом, понимал, что момент для схватки малоподходящий. Потому, не нарушая пока единства демократических рядов, Борис Андреевич при раздаче портфелей добился создания «под себя» Народного комитета реформ. Комитету по ходатайству представителя Президента отвели помещение, телефон, компьютер, факс и прочие разности. Оплачивалось это из бюджета по статье «непредвиденные расходы». Людей в аппарат Бубенцов подбирал лично. Введя строжайшую секретность и отчетность, философ-марксист поставил боевую задачу – заниматься аналитикой. Проще выражаясь, собирать компромат на всех подряд.

Пока властвующая элита обустраивалась по-новому, по-демократически, процессы экономики развивались своим чередом. После августовской революции прилавки магазинов стали пустеть с поразительной быстротой. Потребительский рынок времен владычества Колбасина мог сойти на фоне переживаемого момента за красивую, добрую сказку. Правда, крыжовинцы в массе своей верили властям. Подписка на газету «Крыжовинский привратник» достигла рекордно высокой отметки. Попутно, не переставая верить, народ подчистую скупал любой товар и обменивался апокалиптическими слухами. И вот пришла эпоха Гайдара…

Спустя какое-то время пресса напишет, что от шоковых реформ крыжовинцы оторопели. Признать, что это утверждение верно для ста процентов населения, конечно, нельзя. Во-первых, к январю 1992 года никуда не исчезли многочисленные кооперативы и товарищества, о которых мы упоминали. Во-вторых, точно зная, что грядет Чубайс А.Б. с его антинародной приватизацией, малые предприятия принялись с особой энергией выкачивать из больших всё, что можно. Поучаствовать в антинародной приватизации хотел каждый. В-третьих, тысячи обитателей Крыжовинска встали в торговые ряды и сели в киоски. Большинство их в голос проклинало Егора-Плохиша, но исправно обвешивало и обсчитывало собратьев по несчастью. Те, кто привыкли радоваться беде соседа, получили мощнейший моральный стимул.

И всё же постепенно верх стала одерживать точка зрения, согласно которой крыжовинцев, как и всех дорогих россиян, обманули. Мол, от социализма хотели взять человеческое лицо, из-за «бугра» – зарплату, а тут вот, пожалуйста… Зря скептики напоминали, что лицо у социализма было не совсем то. Крыжовинцы – натуры увлекающиеся. Найдя себе очередного кумира, они, как правило, никого и ничего больше не хотят слушать.

Крыжовинские политики сделали из гайдаровских реформ прежде всего политические выводы. Каждый – свои. Представитель Президента решил, что приход молодых и образованных министров сулит демократам на местах благоприятные перспективы. Собрав у себя в кабинете ближайший кружок, Абрамкин включил на всю катушку радио и принял таинственный вид. Под аккомпанемент «Лебединого озера» была дана установка: осуществить свой путч.

Сценарий операции был расписан образцово. Миссию могильщика в отношении губернатора Загашникова ни в коем случае не должен был брать на себя Виктор Евсеевич с командой. Вскрыть злоупотребления выпало городскому Совету. Благо, там еще сохранялось здоровое демократическое ядро, в любую секунду готовое кого-нибудь бичевать и разоблачать. Верховодил среди разоблачителей депутат Попугаев. Отставной военный (начальник батальонного склада), он не чурался резких и прямых суждений. К тому же, виды и формы возможных злоупотреблений были им изучены, что называется, вживую. В горсовете Попугаев привык носить цивильный костюм и строго смотреть на собеседника из-под очков. Орфографию и пунктуацию, с которыми у него были трения еще за школьной партой, он, правда, так и не усвоил, но конспираторам это не помешало. Подписи Попугаева и его коллег-депутатов украсили обширнейшую, с продолжением, публикацию в «Крыжовинском привратнике».