Русская революция. Ленин и Людендорф (1905–1917)

Ева Ингеборг Фляйшхауэр

Русская революция: Ленин и Людендорф (1905–1917)

Памяти Эриха Фляйшхауэра (родился 21.01.1899 в Эрфурте – погиб 26.09.1918 в Шеппи) и его поколения

Полная история роли, сыгранной Германией в русских событиях 1917–1918 годов, еще не написана и не скоро будет написана.

Б. И. Элькин, 1926[1]

© 2017 edition winterwork

Alle Rechte vorbehalten

© Eva Ingeborg Fleischhauer, 2017

© Пантина Л. Ю., перевод на русский язык, 2020

© Издание на русском языке, оформление. Издательство «Политическая энциклопедия», 2020

1

Связи большевиков с разведкой до первой Мировой войны

Связь скоро была налажена. Генеральный штаб во главе с гениальным начальником действовал великолепно. Краков, летом Поронин, стали настоящей ставкой нашей армии. Сюда постоянно съезжались полководцы отдельных наших частей. Здесь выковывались мечи для… будущих боев… Штаб работал вовсю[2].

Современная разведка, традиционно подразделяющаяся на контрразведку и собственно разведку (сбор и анализ информации), в большинстве государств преследует оборонительные цели: своевременное распознавание внешней опасности и предотвращение посягательств на внутреннюю целостность собственного государства. Разведка прусско-германского Главного управления Генерального штаба (Большого генштаба) как военная разведывательная служба была рождена войнами (1866 и 1870–1871 гг.) и в соответствии с направленными на приращение территории целями прусской внешней и военной политики помогала в подготовке войн. В понимании ее последних представителей военного и послевоенного времени ее планы и операции «всегда учитывали возможную войну»[3], и «подготовка к войне» главенствовала «в мирной деятельности Генерального штаба»[4]. В результате эта разведслужба с самого начала ориентировала свои операции на решительно наступательные действия. Прусско-германская контрразведка, работая сперва под нейтральным названием «Информационное бюро», вела борьбу с реальными и потенциальными шпионами, которая заключалась в их обезвреживании (превентивном), в том числе путем проникновения на государственную территорию действительных, выдуманных или вероятных врагов. Сбор информации превратился в «активную добычу информации» с агрессивным подтекстом («наступательную разведку», выражаясь языком аналогичного австро-венгерского учреждения, венского Эвиденцбюро[5] – Evidenzbureau, дословно: бюро сбора данных), которую следовало осуществлять при помощи вербовки и использования платных агентов, добровольных или вынужденных осведомителей и «доверенных людей» (изначально, как правило, трудившихся безвозмездно) преимущественно за границами собственной страны.

Разгромив на западе «вековечного врага» Францию (1870–1871) и опустошив ее казну высочайшей на тот момент в мировой истории контрибуцией в размере 5 млрд франков, прусско-германский Генеральный штаб все больше направлял внимание своей разведслужбы на восток. По мере возрастания политической напряженности в послебисмарковскую эпоху могущественный восточный сосед Германской империи стал первостепенным объектом ее разведывательной деятельности[6]. Параллельно плело свою «агентурную сеть» в Российской империи Эвиденцбюро[7] Габсбургской монархии, вступившей вместе с Германией в Тройственный союз (1882)[8]. В 1885 г. там возник особый Русский отдел, при годовом бюджете в 60 тыс. гульденов способный содержать до сотни конфидентов, в то время как аналогичные царские службы «тогда еще сильно отставали в области шпионажа»[9], – Россия последовала примеру обоих западных соседей в строительстве эффективных структур разведки и контрразведки только после своего поражения в русско-японской войне (1905)[10].

Неуклонное осложнение отношений с Российской империей и тайная борьба разведки Германской империи против зарождающегося партнерства России с Францией побудили прусско-германский Генеральный штаб в 1889 г. повысить статус «Информационного бюро» путем его преобразования в секцию IIIb при Большом генштабе под началом майора Венкера. После Венкера секцией руководили майоры Мюллер (1892–1894), Даме (1894–1900), Брозе (1900–1910), Хайе (1910–1913) и, наконец, Вальтер Николаи (1913–1918)[11]. Название «секция IIIb» являлось отголоском деятельности, направленной когда-то исключительно против Франции: оно восходит к соответствующей секции внутри III (французского) отдела прусского Генерального штаба, которая отвечала за добычу и сбор информации во время франко-прусской войны (1870–1871). Секция IIIb должна была главным образом обеспечивать I (русский), III (французский) и IV (занимавшийся иностранными укреплениями) отделы Генерального штаба первичными разведданными, которые каждый отдел анализировал со своей точки зрения[12]. Собственная (оборонительная) задача представляла собой очень небольшой и постоянно уменьшавшийся по ходу подготовки немцев к войне сегмент поля деятельности секции, который только во время Первой мировой войны в качестве «контрразведки» («абвера») перепоручили специализированному подразделению. Параллельно и в австро-венгерском Эвиденцбюро наступательная разведка брала верх над оборонительной. В Германской империи даже этот сокращавшийся сегмент под влиянием психологических предпосылок (рейхсканцлер граф Каприви в 1893 г. дал им формулировку «народно-психологической потребности в войне с Россией, к которой примкнет Франция»[13]) и растущего вместе с усилением военных приготовлений страха перед «окружением» зачастую превращался в инструмент превентивно наступательного применения.

Ухудшение германо-российских отношений вследствие расторжения «договора перестраховки» с Россией (март 1890 г.) и заключения тайной франко-российской военной конвенции (17 августа 1892 г.) – оборонительного альянса против Тройственного союза Германии, Австро-Венгрии и Италии – подтолкнуло Большой генштаб к активизации деятельности своей разведслужбы против Франции и России. С одной стороны, это выразилось в реорганизации разведки, с другой – в усиленном привлечении иностранных агентов и шпионов. Реорганизация разведки включала в том числе учреждение в 1893 г. разведывательных органов в граничащей с Российской империей Восточной Пруссии (в Гумбиннене, Ярочине, Кемпене, Люблинице, Люке, Зольдау и Торне) под руководством «старослужащих окружных офицеров запаса»[14] и систематическую достройку центрального аппарата шпионажа и контршпионажа. Одновременно австро-венгерский Генеральный штаб создавал разведцентры своего Эвиденцбюро в Галиции, причем наряду с таким важнейшим пунктом, как Краков, сделал центрами разведывательной работы в Российской империи Львов, Черновцы и город-крепость Перемышль.

Если в 1889 г. германская разведка имела в Российской империи всего 75 агентов и «доверенных людей», то в 1890-х гг. вербовка агентов и разведчиков из населения резко возросла. С российской стороны границы рекрутировались соответствующие местные силы, в первую очередь для шпионажа за русскими пограничными крепостями и гарнизонами. С немецкой стороны привлекались в «доверенные лица» чиновники местных учреждений (таможенных и почтовых управлений, ландратов и т. п.). От жандармов немецких пограничных пунктов требовали в целом повышенной наблюдательности и сбора сведений. Результаты опросов путешественников систематизировались. Составлялись списки немцев – резервистов русской армии (российским немцам разрешали отбывать воинскую обязанность в стране происхождения), при въезде их методично допрашивали, а при выезде по возможности инструктировали. Правда, руководство секции IIIb жаловалось на недостаток склонности к сотрудничеству у живущих или служащих в Российской империи немцев. Оно упрекало в бездействии германских военных атташе в России, которые, в отличие от австро-венгерских коллег[15], по-прежнему не считали уместной вербовку военных агентов среди населения страны. Его возмущали также преимущественно отрицательное отношение к разведке работавших в России немецких предпринимателей и фабрикантов, которые защищали своих рабочих и служащих от проникновения «доверенных людей» в их коллектив, и консерватизм Министерства иностранных дел, не желавшего допускать сотрудников секции в свои зарубежные представительства.

В 1894 г. произошло чреватое последствиями событие: немецкие разведорганы в Восточной Пруссии получили первое «Руководство по подготовке мероприятий, которые должны быть осуществлены разведывательными пунктами на границе в случае угрозы войны». Подготовительные указания касались также работавших в российских пограничных гарнизонах и на железнодорожных узлах местных агентов секции IIIb. Помимо того, немецкие офицеры, на которых российские органы безопасности, как и прежде, практически не обращали внимания, вооруженные специальным «Путевым атласом», начали ездить в Россию и по России, внимательно осматривая не только приграничные западные, но и внутренние губернии Российской империи, где находились гарнизоны и другие военные учреждения. Вдобавок младшие немецкие офицеры учились в российских училищах и военных академиях, там им надлежало завязывать контакты с однокашниками, как русскими, так и представителями других народов империи, памятуя о вероятности будущей войны. Краткосрочные поездки и более длительная учеба, наряду с исследованием важных для мобилизации местных условий – сосредоточения войск и военных учреждений в Российской империи, – служили задаче вербовки сил для создания будущих агентурных сетей в нужных местах. В перспективе им ставилась цель раздобыть русские мобилизационные планы, а также приобрести (как правило, за деньги) планы развертывания войск. Там, где в 1890-е гг. в «путевых атласах» генштабов центральных держав еще оставались белые пятна, «кое-какие соседские отношения пограничного офицерского корпуса… под влиянием Берлина» приводили «к заполнению пробелов в знании положения», да и, как тогда говорили, «сам майор фон Леттов-Форбек[16] может лично съездить в Ковно и Вильну побеседовать с агентами»[17].

1.1. Первые контакты Людендорфа и Ленина

Новые возможности перед генштабами союзных центральных держав открылись с начала 1890-х гг. благодаря пребыванию в России с ознакомительными целями и для изучения языка будущих офицеров Генштаба и разведки по договору с российским Военным министерством. Будущие немецкие офицеры Генштаба отныне могли на несколько месяцев отправляться в ознакомительные и учебные командировки в обе столицы Российской империи, австро-венгерские офицеры с 1890 г., после того как было преодолено сопротивление российского военного министра П. С. Ванновского («они еще потребуют от нас оружие Австрии поставлять, чтобы нас же били!»), – учиться на годичных курсах подготовки офицеров разведки в Казани. Действие последнего соглашения, по высказанному в 1906 г. русскими желанию, после затяжных переговоров закончилось в 1908 г.[18] Это намекает на его большую выгоду для австрийской стороны и очевидный вред для российской. Уроки и результаты подобных учебных и информационных командировок для командирующих генштабов, насколько известно сегодня, никогда не оглашались и историками впрямую не исследовались. Несомненно, они оказывались плодотворными с точки зрения разведки. Ведь выезжавшие в Россию кандидаты на высокие должности в Генштабе или разведслужбе помимо официальной задачи изучения языка с большой долей вероятности решали неофициальные сопутствующие задачи, которые им ставили или они брали на себя сами. За существование такой практики говорила хотя бы пресловутая нехватка средств у разведотделов, которые могли воспользоваться случаем «присоседиться» к дорогостоящим заграничным вояжам, оправдывая расходы их ценным для нужд разведки побочным эффектом. Дальнейшая карьера некоторых известных лиц, побывавших в этих зарубежных командировках для будущих генштабистов и разведчиков двух союзных держав, позволяет сделать кое-какие выводы по поводу их долгосрочных результатов. Причем, например, для Альфреда Редля и Эриха Людендорфа учеба в России, кажется, имела диаметрально противоположные последствия.

Редль, весьма одаренный австро-венгерский офицер из чиновничьей семьи крещеных галицийских евреев, будучи капитаном Генштаба, удачно использовал свое годичное пребывание в казанском военном училище в 1900 г. (представители Вены тогда вообще встречались в Казани на самых разных уровнях[19]) для совершенствования владения русским языком, выполнил свои задачи и приобрел хорошие знания страны и ее населения. Его успехи, с одной стороны, обеспечили ему карьерный взлет в австро-венгерском Генеральном штабе (по возвращении из России он вошел в состав «русской группы» Эвиденцбюро, в 1909 г. получил звание майора и в том же году возглавил свое разведывательное подразделение уже в звании подполковника), а с другой стороны, сделали его восприимчивым к соблазну заняться шпионской деятельностью в пользу Российской империи (в 1906 г. Редль был завербован российским военным атташе в Вене, с 1907 г. регулярно снабжал его секретными материалами, в 1912 г., занимая пост начальника штаба VIII Пражского армейского корпуса, передал России австрийские планы развертывания войск). Лишь по чистой случайности этот высокопоставленный офицер и двойной агент не стал начальником Эвиденцбюро, как хотел Ойген фон Хордличка, прочивший его себе на замену.

Вполне можно предположить, что казанские командировки Редля и его австрийских преемников благодаря вербовке потенциальных русских агентов создавали связи, которые позже оказывали влияние на большую российскую политику. Так, странствующий сибирский «старец» Г. Е. Распутин, вероятно, с 1890-х гг. неоднократно совершавший паломничества в Казань, в 1903–1904 гг. посещал там вольнослушателем духовную семинарию и с большим пылом приобщался ко всему иностранному[20]. Своему духовнику старцу Гавриилу он в 1904 г. открыл, что собирается в Петербург. Как тот его ни отговаривал, Распутин отправился-таки в российскую столицу, чтобы, по выражению генерала М. Д. Бонч-Бруевича, сделать «самую фантастическую в мире карьеру»[21].

Генерал обошел молчанием то обстоятельство, что его собственный брат Владимир – партийный товарищ, друг и личный секретарь Ленина – внес свой (и не такой уж малый) вклад в беспримерную карьеру человека, которого не без оснований подозревали в тайных связях с австрийским и/или германским Генеральным штабом[22]. В 1905–1906 гг., когда в России резко активизировались агенты центральных держав, Распутин пробрался ко двору и при помощи продуманного поведения и псевдомедицинских фокусов сумел произвести большое впечатление на царя[23], обычно не слишком доверчивого, и получить доступ в личную сферу жизни императорской семьи. Когда же в 1912 г. стали высказываться сомнения насчет веры этого религиозного мошенника, В. Д. Бонч-Бруевич как специалист по русскому сектантству публично заступился за старца, объявив его истинно православным христианином, и тем самым упрочил уникальное положение одиозного шарлатана при дворе. Впоследствии, в годы войны, старец в качестве серого кардинала царицы распоряжался судьбами Российской империи, и даже Людендорфу было известно, что тот «работал ради мира»[24] в интересах Германии.

В отличие от Редля, посредственному выпускнику Берлинской военной академии Эриху Людендорфу трехмесячная образовательная командировка в Петербург, Москву и Одессу в 1894 г. не особенно помогла улучшить знание русского языка, приобретенное за три года учебы в академии, зато существенно углубила его представления о военной топографии Российской империи на границах с Восточной Пруссией, Финляндией и на юге. Людендорф родился в 1865 г. в поместье Крушевня под Познанью и до 12 лет рос в преимущественно славянской (польской) языковой среде, но русским языком всю жизнь владел неважно, Россию и русских знал плохо, в русской культуре мало что понимал. Эти недостатки вытекали из его общего равнодушия к любым предметам, не связанным прямо с военным делом: математика давалась ему не легче, нежели русский, который старший лейтенант при поступлении в военную академию (1890)[25] выбрал для факультатива по современным языкам, и даже дополнительные занятия с репетитором по французскому – обязательному предмету – так и не принесли ему удовлетворительной оценки на выпускном экзамене (в чем он позже винил репетитора). Хотя выпускник Людендорф сдал необходимый минимум для переводчика с русского, в дальнейшем его отношения с этим языком оставляли желать лучшего. Тем не менее по окончании академии в начале 1894 г. он, по предложению его преподавателя по тактике, реформатора японских вооруженных сил (1884–1888) генерала Якоба Меккеля, получил направление в русский отдел Генерального штаба. Три месяца, остававшиеся до прикомандирования к Большому генштабу, Людендорф провел в ознакомительной поездке по Российской империи. Поскольку впоследствии в биографических записках он ни словом не упоминал свое тогдашнее путешествие по европейской части России, можно предположить, что наряду с известными целями – совершенствования языка и углубления знаний о стране – он имел тайные задачи и выполнил их с успехом.

Его письма к родителям наглядно свидетельствуют, что в соответствии с настроениями 1894 г. он совершал эту поездку с мыслью о будущей войне. Первые же слова по прибытии в Петербург не оставляют никаких сомнений: «36 часов на поезде… Это еще цветочки, а сколько придется катить до границы в случае мобилизации!»[26]

В Петербурге (24 января – 3 февраля 1894 г.) немецкий гость впервые ощутил недостаточность своей языковой и культурной подготовки и признался родителям: «Моей школьной премудрости здесь никоим образом не хватает»[27]. Однако он не сделал ни единой попытки сблизиться с русским обществом, ограничив свою общественную активность немецкой колонией столицы, где встречался с немецкими военными атташе и дипломатами, вращался в купеческих кругах и принимал участие в торжественных мероприятиях германского посольства. Его соприкосновения со столичной жизнью, насколько позволяют судить известные письма, носили поверхностно-туристический характер, кругозор оставался узконациональным, а восприятие – избирательным: так, во время оттепели здесь «невероятная грязь», писал он, в русские гостиницы «нашему человеку зайти невозможно», они «вообще производят весьма неопрятное, неаппетитное впечатление», а достопримечательностям российской метрополии «далеко до берлинских». Положительных отзывов Северная Пальмира, где «роскошь местами очень велика, но очень часто фальшива», от него не удостоилась. В сопровождении жившего в Петербурге младшего немецкого офицера Людендорф съездил на один день в Великое княжество Финляндское, наверняка не только с целью осмотра водопада Иматра, расположенного в 170 км к северо-западу от Петербурга. Во время этой экскурсии он с интересом отметил нежелание финнов говорить по-русски и, возможно, обратил внимание на военное обеспечение финской территории.

В Москве (4 февраля – 17 марта) путешественник после семидневных поисков жилья, в ходе которых столкнулся с «отвратительной нечистоплотностью», поселился на частной квартире у «2 пожилых женщин… страшно болтливых». Он хотел «все время слушать русскую речь», иначе «не поставил бы себя в такую зависимость на целых четыре недели», но «ужасно прогадал». Уже через неделю немецкий гость начал страдать от «грязи и чрезвычайно неаппетитной еды», заявил, что съезжает, «уплатил рубль и был таков»: «Вот чем закончилось благое намерение много учить русский»[28].

«Хождение по театрам» показалось визитеру «несколько утомительным», потому что ему постоянно приходилось «напряженно вникать» в происходящее на сцене, однако после нескольких посещений он констатировал, что «в здешнем императорском театре… действительно играют превосходно», только спектакли всегда идут «ужасно долго». Кремль его впечатлил расположением и величиной, но количество и убранство церквей и монастырей он нашел чрезмерным: «…глазу не на чем отдохнуть от украшательств, они действуют угнетающе. Наши строгие церкви с табличками в память павших возвышеннее!»

Русское общество в его глазах было «очень странным по нашим понятиям, очень низкого сорта»: «Прежде всего мужчины выглядят ужасно… Легко представить, что нездешний – то есть нерусский – человек чувствует превосходство перед ними и тем самым навлекает на себя ненависть». Гость из Германии не исключал существования «отдельных лиц, чьи манеры отвечают требованиям, которые мы предъявляем к образованным людям», но считал, что число таковых «здесь… значительно меньше, чем где-либо еще».

Делая все эти наблюдения, немецкий офицер, тем не менее, больше думал о своих карьерных планах, нежели о непривычном окружении. Он, по-видимому, не заглядывал в богатую русскую прессу и литературу тех лет, зато даже здесь с интересом читал немецкий «Военный еженедельник», следил по нему за текущими повышениями по службе и лелеял надежду сделать отцу «подарком на день рождения» свое «прикомандирование к Генеральному штабу в этом году»[29].

Заключительное турне по югу России (18–31 марта 1894 г.) привело его по очереди в Орел, Курск, Харьков и, наконец, в Крым, где он посетил Бахчисарай и Ялту (в том числе царскую летнюю резиденцию в Ливадии), а также осмотрел в Севастополе крепость, музей Тотлебена и все места, «прославленные осадой»; речь идет об 11-месячной осаде французами и англичанами во время Крымской войны (1854–1855) севастопольской крепости и военной гавани, которая закончилась их полным разрушением и стоила осаждавшим свыше 80 тыс. жизней, а защитникам под командованием генерала Э. И. Тотлебена, тяжело раненного в июне 1855 г., – 120 тыс.

Путешественник не оставил описания последнего пункта своего маршрута – экономической и культурной столицы юга России, важного с военной точки зрения портового города Одессы с базой русского Черноморского флота. Почтовым адресом Людендорфа около недели служил адрес германского консульства, но он, кажется, им ни разу не воспользовался. Причина, возможно, заключалась в строгой секретности его тамошних контактов и деятельности. На рубеже 1918–1919 гг. (он тогда нелегально и инкогнито находился в Швеции) уважаемые шведские газеты[30] сообщали, что Людендорф был в 1890-х гг. с секретной миссией в южной России и установил там связь с русскими революционерами и анархистами. Тот давний контакт с южнорусским революционным подпольем увязывался газетами с ходившими на момент появления упомянутых сообщений слухами о тайных отношениях Людендорфа с Лениным, в частности о предложении Людендорфу возглавить Красную армию и выковать из нее миллионное войско, которое будет вести боевые действия не только в Западной Европе, но и на индийском субконтиненте. В шведских статьях подчеркивалось, что такое развитие событий вытекает из старых связей Людендорфа с тогдашними подпольщиками и будущими творцами переворота в России.

Содержание вторящих друг другу статей нельзя назвать абсолютно высосанным из пальца: Стокгольм в то время служил наилучшим местом получения информации о германо-российских связях, приглашение Людендорфа в командующие Красной армией подтверждено осведомленным источником с немецкой стороны[31], а пребывание Людендорфа на юге России в 1894 г. доказывается его перепиской с родителями. Выбор Одессы для завершения информационной командировки также говорит в пользу версии о возложенной на него или взятой им на себя самостоятельно тайной задаче такого рода: многонациональная Одесса в 1890-е гг. была оплотом всероссийского революционного подполья; знакомство с врагами российского государства могло в 1894 г. представлять особый интерес для будущего генштабиста, всецело захваченного идеей войны с Российской империей, и для его дальнейшей военной карьеры.

Правда, при всей правдоподобности шведских сообщений, задним числом встает практический вопрос, как иностранный путешественник в то время, когда германские зарубежные представительства еще не принимали активного участия в добыче секретных разведданных, ухитрился за несколько дней в незнакомом большом городе наладить тайные контакты с политическим подпольем.

Несомненно, он должен был рассчитывать на других лиц или связи из окружения местного консульства. Учитывая краткость его пребывания в Одессе (около недели), следует исходить из того, что он приехал туда с готовым графиком и адресами нужных людей и явок. Соответствующую информацию он мог получить в том числе от знакомых со здешней обстановкой эмигрантов-революционеров, которые продолжали поддерживать с политическим подпольем оживленные отношения и не боялись, а то и считали полезным иметь дело с прусско-немецким офицером.

К таким эмигрантам относился А. Л. Гельфанд, истый одессит, покинувший город в 1886 г. и с 1887 г. с некоторыми перерывами проживавший в Германии, где с 1891 г. (написав Вильгельму Либкнехту) добивался прусского подданства (после долгих хлопот он его получил аккурат на третий год войны – в 1916 г.!). Поначалу Гельфанд направился в Цюрих: местный университет пользовался предпочтением у одаренных учащихся и эмигрантов из Российской империи (например, социалистов Розы Люксембург и Лео Иогихеса в конце 1890-х гг.). Однако вскоре он переехал в приграничный промышленный город Базель, где в то время преподавал швейцарский историк Якоб Буркхардт. Там научным руководителем Гельфанда стал экономический обозреватель газеты «Франкфуртер цайтунг» Карл Бюхер, который читал в Базельском университете курс социальной экономики. Гельфанд подготовил диссертацию на тему «Техническая организация труда: “Кооперация и разделение труда”», но его научный руководитель еще до защиты вернулся в Германию. На факультете работа эмигранта большого впечатления не произвела; степень ему, ради приличия, присвоили, с оценкой «удовлетворительно»[32], что сделало перспективы академической карьеры в Швейцарии для Гельфанда весьма туманными. Он уехал в Германию и занялся публицистикой, посвященной российскому обществу. Так, в 1893 г. он опубликовал ряд статей о голоде в России, выступая в роли эксперта по революционному движению на юге империи и предсказывая его быстрый рост, – для путешественника, собиравшегося в Одессу, это наверняка представляло интерес. В 1894 г., когда Людендорф (предположительно после соответствующих штудий и бесед в Германии) будто бы завел в Одессе связи с революционным российским подпольем, Гельфанд в Германии взял себе псевдоним Парвус. Может быть, социал-демократу понадобилось второе имя для сокрытия своих сношений с берлинской Доротеенштрассе, 48 (военной академией)? Лишь в 1910 г. руководство Социал-демократической партии Германии (СДПГ) в лице Августа Бебеля разоблачило его как провокатора[33] и тем самым практически вынудило покинуть Германию. Гельфанд, перебравшись в Константинополь, по заданию секции IIIb Большого генштаба успешно пропагандировал среди младотурок необходимость германо-турецкого военного союза и вступления Турции в войну на стороне центральных держав. Выполнив задание (военный союз был заключен 2 августа 1914 г., а 2 ноября 1914 г. Турция вступила в войну), он через своего куратора – прикрепленного к германскому посольству в Константинополе офицера разведки д-ра Циммера – предложил послу, барону Гансу фон Вангенхайму, свои услуги в качестве специалиста по вопросу революционизирования Российской империи и в январе 1915 г., заручившись его рекомендацией, начал переговоры на эту тему в берлинской рейхсканцелярии.