Полная версия
Воспоминания случайного железнодорожника
Группа будущих осмотрщиков вагонов
Комплектование группы “Осмотрщик вагонов” шло тяжело. Занятия в училище начались ещё 1 сентября. И хотя в группах должно было обучаться по 25 человек, в нашей группе после зачисления меня и моего друга насчитывалось только14 человек. А на календаре уже была середина октября. Несколько дней спустя к нам добавили ещё двоих, приехавших из Хабаровска. Больше группа не пополнялась. Двое учащихся были местные, проживали в городе, поэтому они в общежитии не нуждались. Нас оставшихся 14 человек поселили в одной комнате. В ней мы и прожили весь период обучения.
Срок обучения группы “Осмотрщик вагонов”, как и большинства остальных, был два года. Контингент собрался почти весь из таких как я неудачников. А один из двоих последних имел даже судимость. Он же ранее занимался боксом, поэтому умел хорошо драться.
Готовиться к занятиям в комнате на 14 человек было невозможно. Других мест для подготовки не было. Да мы особенно и не старались, считали это ниже своего достоинства. Очень “хромала” дисциплина. По этой части наша группа вскоре стала худшей в училище. То, что сейчас описывают в армии как дедовщину, в нашей группе появилось сразу. Двое хабаровчан вовлекли в свою компанию моего друга Владимира, физически выглядевшего не слабым, и установили в комнате диктатуру. Смысл той диктатуры заключался в том, что все посылки и денежные переводы должны были попадать в их руки. Мало того, они заставляли других “служить себе”. И если кто-то сопротивлялся, его били. В союзники они брали и меня, но мне устанавливаемые ими порядки не нравились. А после случая, когда они попытались в очередной раз продемонстрировать “свою волю“, а я заступился, пришлось и мне с ними подраться. Мне перепало, но и у них следы остались. После того случая меня стали “уважать” и оставили в покое. Кстати, здесь я впервые познал предательство, т.к. мой одноклассник в той драке не встал на мою сторону, а выбрал нейтральную позицию. А напади они до этого момента на него, я, не задумываясь, встал бы на его защиту.
Одного учащегося (из Тамбовки), очень боящегося драки, они после нескольких ударов по лицу превратили в человека с парализованной волей. Ему родители часто присылали посылки и денежные переводы. Всё это доставалось им. Мало того, они диктовали ему, что ещё попросить у родителей. Служил он им, выполняя все капризные требования, весь период учёбы. Перед окончанием училища я посоветовал ему пойти к директору, объяснить ситуацию и попросить о направлении работать на какую-нибудь станцию одного, чтобы никто не знал, как с ним обращались в училище. В противном случае, эта судьба будет и дальше его преследовать. Он ходил к директору, и тот просьбу Бориса (так его звали) удовлетворил. Дальнейшую его судьбу не знаю.
Что я считаю очень полезным из того, чему меня научили в этом училище – обращение со слесарным инструментом. Навыки вырабатывались постепенно, доводя до совершенства. Учились-то два года! Молотком я и сейчас попадаю по зубилу, а не по руке.
В группе была создана комсомольская организация. Избрали и секретаря по принципу “лишь бы не меня”. А он оказался чуть-чуть, как мы выражались, из-за угла мешком стукнутый. Всякий раз, когда предлагаемое им мероприятие группой не поддерживалось, он обзывал не согласных врагами народа. В то время такое обвинение было страшным. Врагов народа эшелонами провозили мимо нас по железной дороге под усиленной охраной. Этими словами разбрасываться нельзя и сейчас, а уж тем более – тогда. Поэтому боксёр не выдержал и дал ему “левой”. Секретарь сделал оборот вокруг своей оси и рухнул на пол.
Его жалобе в руководстве училища придали политическую окраску. Случай разбирали на общем собрании группы. Я в своём выступлении сказал, что получил он то, что заработал. Что он подобным образом оскорблял товарищей и раньше. А это легкомыслие. Меня за мои взгляды передали на разбор в комитет ВЛКСМ училища.
Этот комитет возглавлял один из преподавателей училища. Там я свою точку зрения подтвердил примером из книги А. Макаренко “Педагогическая поэма”. В ней, если кто не читал, Макаренко признаётся, что тоже бил кулаком своего колониста. В общем, разбор закончился объявлением мне выговора по комсомольской линии. Это было первое (но не последнее!) взыскание в моей жизни. В средней школе я получал только благодарности.
Зимой, кажется в январе месяце, нашу группу отправили на ПТО (пункт технического осмотра) вагонов на практику. Моё первое дежурство было ночное. Слесарь, к которому меня прикрепили, поручил носить “шарманку” (так назывался металлический ящик с инструментом) и керосиновый фонарь. Мне вскоре очень захотелось спать, и мой наставник устроил меня в каком-то тёплом месте почти на всю ночь. Но утром я вернулся в общежитие, как и положено, грязным. Что-то эту практику быстро свернули. Позже мы будем ходить в депо ремонтировать вагоны.
В депо работать мне нравилось. Там мы проходили практику в разных цехах и отделениях, постепенно меняясь местами. Особенно я сдружился со слесарем в кальцезаливочном отделении. В этом отделении готовили подшипники скольжения. Вагонов с роликовыми буксами тогда почти не было. Поэтому потребность в подшипниках скольжения была высокая. Я часто, уже проходя практику в других цехах и отделениях, приходил в свободное время к этому слесарю и с удовольствием помогал ему. Он в награду позволил мне изготовить форму и отлить в ней из баббита кастет.
С этим слесарем у меня связано одно очень важное событие. К лету 1957 года у меня от директора училища уже имелся и строгий выговор. Сейчас уже и не помню за что. В июне месяце в депо “горел” план деповского ремонта вагонов. Поэтому последний день месяца, по календарю бывшим воскресеньем, (тогда все субботы были рабочими), объявлен рабочим днём. Отгул всем предоставлялся в понедельник 1 июля. Не знаю почему, но наш мастер на это никак не отреагировал. Поэтому наша группа в воскресенье на практику не ходила, а в понедельник пришла в депо. А там, кроме дежурного персонала, никого нет. Естественно, группа упустить такой возможности побездельничать не могла. Пока мастер куда-то ходил, и что-то уточнял, группа запёрлась в одном из вчера отремонтированных вагонов и “травила” анекдоты.
Мастер, в конце концов, получил команду заняться ремонтом вагона самостоятельно, без рабочих депо. Но найти группу он долго не мог. Потом по голосам определил, что группа в крытом вагоне. Но двери в вагон заперты. Его команду открыть двери никто не выполнил. Все притихли. В общем, он долго убеждал, что двери надо открыть и приступить к работе. Но напрасно, группа его не понимала. Тогда он взял рессорный лист и стал им стучать по двери, угрожая её выломать. На что из вагона послышались выкрики, типа “живьём не возьмёшь!”. Группа держала осаду долго, но перед обедом сдалась.
Мастер привёл всех к директору. Но в этой, ведомой им группе, не было меня и ещё Гоши Солодухина. Тот ездил на воскресенье домой, приехал только утром. Говорил, что почти всю ночь не спал. А я в воскресенье был на дне рождения одной из знакомых девчонок. Гуляли до глубокой ночи. Поэтому тоже не выспался. Вот мы с Гошей и решили, что такая возможность нам дарована самой судьбой. Только спать Гоша улёгся прямо в депо в другом отремонтированном и свежеокрашенном вагоне. Я же вернулся в общежитие и уснул на “вверенной” мне кровати.
Директор долго воспитывал группу, а потом поинтересовался, чем занимались в это время я и Солодухин. (Гоша к этому времени тоже имел от директора строгий выговор.) Мастер сказал, что Солодухин спал в вагоне, у него на спине остались следы свежей краски. А про меня не знает, куда я делся. Директор принял решение: Солодухина – на педсовет с вопросом об отчислении из училища, а меня найти, и, если я не работал, передать тоже на педсовет вместе с Солодухиным на отчисление.
Когда группа ворвалась, как всегда, с шумом в комнату и увидела, что я сплю, многие удивились, почему меня не нашёл мастер. А не нашёл он меня потому, что летом общежитие белили. И в момент, когда мастер хотел проверить комнату, женщина белила потолок с лестницы, которая опиралась на дверь нашей комнаты. Чтобы ей не слазить с лестницы, она сказала мастеру, что в комнате никого нет. Мастер поверил и ушёл. От учащихся я узнал о приговоре Солодухину, и …. что меня ждёт та же судьба. Надо было что–то придумать. Вот тогда я и нашёл того знакомого слесаря, рассказал ему обо всём и попросил подтвердить, когда мастер спросит, что я весь день работал с ним. Он выполнил мою просьбу. Это меня и спасло. В результате Гошу педсовет исключил из училища, а я продолжил обучение. (Ещё одно подтверждение того, что железнодорожником я стал случайно!)
В то лето наша группа в училище оставалась в единственном числе. Все остальные проходили практику по станциям Амурской железной дороги. Была тогда такая дорога. Позже её ликвидировали, передав часть Дальневосточной, а в основном – Забайкальской железной дороге.
Горком партии, судя по всему, требовал от директора выделения рабочих рук, т.е. учащихся на сельскохозяйственные работы. Директор объяснял, что учеников у него в училище нет, все разъехались на практику по дороге. Но мы его опять подвели. И как!
Кормили нас в столовой, которая находилась по другую сторону станции. Эта столовая называлась фабрикой-кухней. Кормили за те 235 рублей стипендии. Точнее, за 7 рублей в день. Конечно, этого было скромное питание. “Чувство лёгкого голода” не покидало нас постоянно. Дополнительной “подкормки” почти ни у кого не было. Естественно, что поиски этого дополнительного питания были всегда. В том числе и тем летом.
Вокруг училища находились частные дома с огородами. Мы видели, что в огородах растут и созревают огурцы и помидоры. Вот там мы и находили “дополнительный паёк”. От жителей в Горком КПСС пошли жалобы. Директор был вызван туда, где и убедился, что его из-за нас уличили во лжи. Кроме того, он убедился и в том, что мы продолжаем позорить его училище. Вернувшись, директор проверил в нашей комнате тумбочки. Проверка подтвердила, что жалобы жителей справедливы. Почти в каждой из них стояли банки с малосольными огурцами.
Опять мы подверглись воспитательной обработке, а в конце директор признался, что он нас прятал. Но теперь мы поедем в колхоз на сельскохозяйственные работы. Прятал он нас, конечно, не от любви к нам. В училище всегда нужна рабочая сила.
Отвезли нас в Возжаевский совхоз, на какое-то отделение. Шли дожди, и нас заставили под навесом сушить пшеницу. Это означало, что под шум нудного дождя мы лопатами бросаем зерно на элеватор, который поднимает пшеницу на некоторую высоту и сбрасывает её на кучу. Куча постепенно растёт в объёме. Потом эту кучу вновь на элеватор, а тот её опять бросает с высоты, но в другое место. И так несколько дней. Такое однообразие ужасно надоело. Позже у Достоевского я вычитаю, что если бы заключённых заставляли переносить песок с места на место на берегу реки или моря, т.е. делать бесполезную работу, они бы кончали жизнь самоубийством. Вот что-то похожее испытывал и я.
Но наступили и солнечные дни. И, если до этого по раскисшей земле два трактора волочили один комбайн (самоходных комбайнов в то время почему-то не было), то теперь один трактор мог легко везти два комбайна. Но в колхозе не хватило комбайнёров. Поэтому один из местных совхозных руководителей обратился к нам с вопросом, работал ли кто-нибудь раньше на комбайне. Требуется два человека. Один учащийся заявил, что работал. Ему сказали выйти и сесть в кузов рядом стоящей грузовой машины. Вопрос, а ещё кто? Все молчат. Тогда я говорю, что немного ранее работал. На самом деле, я до этого видел комбайны на картинках и в кино. Но этого никто не знал, поэтому мне было сказано, тоже садиться в грузовик.
Когда меня высадили в поле рядом со стоящим трактором, на прицепе у которого было два комбайна, а машина с другим учащимся-комбайнёром поехала дальше, ко мне подошёл тракторист. Он задал тот же вопрос, работал ли я раньше на комбайне. Теперь я честно признался, что не работал. Поворчав, что шлют к нему, кого попало, он начал обучать меня обязанностям комбайнёра. Они оказались не очень сложными, и я с ними быстро справился. Во всяком случае, проработал я на комбайне почти до конца нашего пребывания в совхозе. Чем гордился также как и полученным потом значком, на котором было написано: “Участнику уборки урожая на целине”.
Когда подошло время отъезда назад в училище, группа поинтересовалась у мастера, где расчёт за проделанную работу. Мастер сходил в управление и вернулся с сообщением, что всё, что мы заработали, ушло на оплату нашего питания. Короче говоря, мы всё проели. Но это же была наша группа! Где письменный расчёт? (У нас же среднее образование!) Увозить нас должны были на деревянных санях, которые тащил за собой трактор. Шел опять дождь, и дороги “раскисли”. Грузовики по тем дорогам могли ходить только в сухую погоду. Мы уже и сидели на этих санях, когда мастер с управляющим сообщили нам о нашем “хорошем” питании. Мы сказали, что не поедем пока не получим расчёта. Управляющий дал команду трактористу ехать. Тракторист тронулся, но мы все соскочили с саней. Трактор встал. Управляющий вновь ушел в контору. Через некоторое время вышла женщина, которая заставила нас расписаться и выдала по пятьдесят с лишним рублей каждому. После этого мы согласились ехать домой.
Зимой нас распределили по станциям Амурской железной дороги для прохождения практики уже в должности осмотрщиков вагонов. При этом учитывали и наши пожелания. Наиболее близкая к дому станция, на которой производили технический осмотр поездов, была станция Облучье. Туда по желанию нас и направили: меня, моего одноклассника и ещё двоих человек. Живая работа всем понравилась настолько, что нас вскоре поставили действующими осмотрщиками. Правда, по положению нам платили только 33% от заработанных денег. Вагонное депо нашу зарплату обязано было перечислять в училище. А уже оттуда нам пересылали те 33%. Но всё равно нам стало жить интереснее: и работа живая, и к стипендии ещё была существенная прибавка.
Когда к концу практики к нам приехал завуч Лев Афанасьевич Бобылев, то администрация депо просила его, чтобы нас всех направили и работать после окончания учёбы в это же депо. Мы не возражали.
В июне месяце мы вернулись в училище и сдали государственные экзамены. Т.к. Л. А. Бобылев, вернувшись со станции Облучье, за хорошую работу снял с меня все взыскания, то после успешной сдачи экзаменов мне была объявлена благодарность.
Какие ощущения остались в памяти об училище. Я уже отметил, что нам прививали хорошие слесарные навыки. Естественно, мы приобрели профессию, нужную на железной дороге. Но и такое ощущение осталось. Группа жила сама по себе, а педагогический коллектив и мастер тоже сами по себе. Правда, нам говорили, что у нашего мастера накануне нашей учёбы трагически погиб сын. Вполне возможно, что это наложило свой отпечаток на его отношения с нами. Был в училище и замполит, которому по должности надо было знать, чем “дышит” каждая группа. Но он тоже был далек от нас, хотя его кабинет находился в общежитии напротив комнаты, в которой мы жили. И только Л. А. Бобылев уже на втором году учёбы мог поговорить с нами так, что это вызывало ответную откровенность. А в целом, вспоминая оценку, которую дал В.И. Ленин декабристам, хочется её поставить и педагогическому коллективу училища – “Страшно далеки они были от народа!”
В период учёбы в училище произошло три важных политических события. Запуск первого искусственного спутника земли. Конечно, этим мы гордились и всем общежитием выходили вечером смотреть, как спутник пролетал над Амурской областью. Это был наш спутник! И после победы в Великой Отечественной войне он ещё раз убеждал нас, как и весь Мир, в силе нашего государства.
Второе событие произошло в Венгрии. Так называемый путч 1956 года. В кинотеатрах демонстрировали документальные кадры об этих событиях. То, что мы ввели войска и подавили это восстание, оставляло двойственное чувство. Во-первых, демонстрировало нашу силу, которая перед этим сломила фашистскую Германию. И это было, конечно, главное ощущение. Но, во-вторых, вкрадывалась мыслишка. Почему, если мы принесли на территорию Венгрии счастливую жизнь, сами венгры не подавили контрреволюцию. Ведь в Гражданскую войну мы смогли сами отбиться и от внутренней контрреволюции и от армады агрессоров. Целых восемнадцать стран! Да каких! Но это была мыслишка, а в целом мы гордились – “знай наших!”
И третье событие. Разгром Хрущёвым антипартийной группы. По этому случаю к нам в училище приезжал кто-то из партийных функционеров и убеждал, что это правильно. То собрание было бурным. Многие из выступавших учащихся говорили, что для них авторитет Молотова выше авторитета Хрущёва. А у меня та микротрещина в доверии КПСС, которая образовалась в Магадане, расширилась. Я уже начинал понимать, что Сталин действовал не в одиночку.
Л.А. Бобылев, исполнявший на тот момент обязанности директора училища, с нашего согласия и по просьбе администрации вагонного депо ст. Облучье направил нас работать в город Облучье.
Станция Облучье. Чётный парк. Начало трудовой деятельности.
На ст. Облучье мы приехали утром. Мы – это мой одноклассник Владимир Корниенко, Саня Шведов и я. В этом же поезде до Хабаровска ехали и те двое хабаровчан, которые превратили группу в “бурсу” с соответствующими нравами. Они на перроне, провожая нас, сказали, что начальник депо Облучье должен объявить мне благодарность за обеспечение ПТО вагонов запасными частями. На мой недоумённый взгляд пояснили, что я со ст. Белогорск (это название город Куйбышевка – Восточная получил в 1957 году) на ст. Облучье привёз две новые чугунные колодки. Оказалось, что в мой мешок, в который я погрузил рабочую одежду (“мазутку”), они положили две тормозные колодки (весом по 8 кг каждая), находившиеся последний год под моей кроватью. В комнате у многих под кроватями лежали тормозные колодки, используемые вместо гантелей. А я удивлялся, почему мешок тяжёлый?
В депо нас направили работать в те же смены, в которых проходили практику. Дали направление и в общежитие.
Город Облучье находится в долине реки Хинган, окружённый горами того же названия – Хинганскими. Чётный парк обрабатывал все грузовые поезда, следующие на восток и пассажирские поезда обоих направлений, вокзал находился здесь же. Располагается парк на площадке, отвоёванной у горы. Эта площадка находилась по высоте примерно на средине горы. Общежитие (стиля двухэтажного барака) находилось рядом с чётным парком, но у подножия горы. Был, конечно, и нечётный парк, обрабатывающий только грузовые поезда, следующие на запад. Он располагался последовательно, у подножия соседней сопки. Поэтому чётный и нечётный пути в городе расходились, образуя большую петлю, а на выходе из города вновь соединялись. Чётный поезд, выходя из нашего парка, сразу же попадал в тоннель. Для него начинался крутой подъём, поэтому он со станции отправлялся тройной тягой. Три паровоза вели поезд до ст. Лагар-Аул, где два паровоза – толкача (один с головы, а другой с хвоста поезда) отцеплялись и возвращались назад за следующим поездом.
Станция Облучье имела электрическую централизацию стрелок, поэтому ни стрелочников, которые “всегда виноваты”, ни стрелочных постов на станции не было. Зато в воздухе было много дыма и твёрдых частиц сгоревшего угля, которые обильно выбрасывались в атмосферу тремя паровозами, берущими состав со станции. По этой причине я часто засорял глаза, так как в мои
Измерение выхода штока тормозного цилиндра
Кроме этого, станция ещё отличалась и тем, что на ней находилось и администрация Облученского отделения дороги. Отделение имело границы от ст. Архара до ст. Ин. Через год, когда Амурскую железную дорогу расформируют, это отделение войдёт в состав ДВЖД. А ещё позже ликвидируют и это отделение дороги, передав все его станции в состав Хабаровского отделения ДВЖД. Такова краткая характеристика этой станции.
Войдя в общежитие, мы сразу же, по привычке, прошли в комнату, в которой раньше жили. Но она уже была занята, в ней жили две девушки, прибывшие после окончания медицинского училища работать в отделенческую больницу. Мы с ними познакомились. С одной из них у меня будет непродолжительный, но запоминающийся роман. (Об этом чуть позже.) Нас поселили в другую комнату.
Смена, в которой я проработаю два года, состояла из трех групп осмотрщиков вагонов, восьми слесарей и четырех смазчиков букс. Группы осмотрщиков делились на: четыре осмотрщика–пролазщика, которые осматривали каждый вагон с пролазкой под ним и автосцепки, четыре осмотрщика, которые осматривали поезд сбоку, в основном буксы и рессоры, (их за это называли боковиками) и четырёх осмотрщиков – автоматчиков, дающих гарантию работе автоматических тормозов поезда. Четыре слесаря были закреплены за осмотрщиками–автоматчиками, остальные выполняли работы, которые им находили восемь остальных осмотрщиков. Смазчицы добавляли осевое масло в буксы, уровень в которых осмотрщики (боковики) считали недостаточным и оставляли крышки этих букс открытыми. Смазчицами доверяли работать женщинам, остальные должности комплектовались, как правило, мужчинами. Схема осмотра поездов сохранилась надолго. Но в то время она была новой и называлась ”Осмотр поездов по методу Героя Социалистического Труда Щебликина”. Щебликин в то время был жив. (В последствие его раскритикуют в газете «Гудок» как зазнавшегося). Всего смен было четыре. Возглавлял каждую смену старший осмотрщик. У нас им был Василий Назарович Русин.
Я был назначен осмотрщиком–автоматчиком. Смена была трудолюбивой и дружной. Браков почти не было, нам даже присвоили звание “Бригада коммунистического труда”. Бригаду сфотографировали и премировали. От того присвоения звания у меня осталось одно недопонимание – в смене без оглядки даже на женщин матерились. “Неужели и при коммунизме можно будет материться?”– думал я. А, в целом, присвоение звания считал нормальным.
О Русине Василии Назаровиче. Лет ему было тогда за пятьдесят. Он не курил, почти не пил. Его называли гураном. Кажется, он был и охотник. А главное, он был честным и справедливым человеком. В смене его уважали. И в присвоении звания “Бригада коммунистического труда” была его огромная заслуга. Здоровье он тогда сохранил хорошее. Кто-то про него сказал, что он бегает по парку как сохатый. Зря никого не привлекал к ответственности. Да и наказывал он редко. Наоборот, “своих” работников Василий Назарович в обиду не давал. Расскажу только об одном случае.
Из четырёх осмотрщиков-автоматчиков старше всех по возрасту был Александр Маслобойщиков. Человек семейный, у него на иждивении находилось четверо несовершеннолетних детей. Зарплата наша была невелика, поэтому он ещё имел и подсобное хозяйство. В общем, работал, как сейчас принято говорить, на двух работах. Однажды он провожал с компанией кого-то на вокзале. Был “под градусом” и порядочно. Провожая, лихо играл на гармошке и пел песни прямо у вагона. Время было шестой час вечера. Мимо проходил мастер нашего парка Лещёв. Он и увидел “поддатого” Сашу. Зная, что Саше работать в ночную смену, справедливо решил, что он протрезветь до 20 часов не успеет. Поэтому он передал по смене, чтобы Маслобойщикова проверили на медкомиссии на предмет возможности допуска к работе.
Когда смена собралась, Василий Назарович отозвал нас четверых осмотрщиков – автоматчиков в сторону и поведал об угрозе, нависшей над Александром. Начали думать, как его спасти. Василий Назарович сказал, что он обязан выполнить указание мастера. Следовательно, он должен вести Маслобойщикова в больницу. Но там его “забракуют”. Надо его на кого-то подменить. Ведь документов на работе ни у кого из нас не было, да они и не требовались. Но на кого? Приходим к выводу, что абсолютно трезвого вести в больницу нельзя. Ни врач, ни, тем более, мастер этому не поверят. Поэтому нужен кто-то слегка выпивший или хотя бы с запахом. Ищем. Один в смене признаётся, что в обед выпил стакан водки. Годится! С ним старший осмотрщик и пошёл в больницу, где тот назвался Маслобойщиковым Александром. Вернулись они с документом, в котором врач констатирует слабую степень опьянения и поручает руководителю смены решить вопрос о возможности допуска проверяемого к работе. Допустили и …отправили Сашу (уже настоящего) до 12 часов ночи спать в смазочную. После «отдыха» он исправно работал до утра. А утром предстал перед мастером с извинениями и объяснением, что он даже чуть-чуть выпьет, всегда поёт песни. Старший осмотрщик доложил мастеру, что команду его он выполнил и показал заключение врача. “Смена решила, что работать он сможет” – сказал он в заключение. Мастер подозрительно осмотрел уставшую за ночь смену. Замечаний от движенцев по обработке поездов не было, поэтому и отпустил всех отдыхать с миром. Так спасли Сашу. До этого и после подобных случаев за ним не наблюдалось.