Континент. От Патагонии до Амазонии

– Что так смотришь? – засмеялся дядя Петя, увидев мой удивленный взгляд. – Русские люди здесь жили, эмигранты. Вот и дома построили, как привыкли. Тут, до шестидесятых годов ХХ века, главные промыслы красной рыбы были, наравне с Дальним востоком России. Да и сейчас полно рыбацких судов со всего света, хотя уловы уже не те.

Автобус покатил с горки вниз, петляя по неестественно чистым, по сравнению с Аргентиной, улочкам. Дома были с черепичной двухскатной крышей, преимущественно двухэтажные, типично немецкой постройки.

– Кстати, город основан немецкими колонистами в XIX веке, – добавил дядя Петя.

Сойдя с автобуса на местном вокзале, расположенном прямо на берегу небольшой бухты, мы пошли разыскивать аргентинское консульство. К сожалению, консула не застали и отложили визит к нему до завтра.

– Я знаю здесь один недорогой отель, и накормят ужином недорого. Правда, был тут последний раз лет пятнадцать назад, – забормотал Корженевский, потащив меня с главной улицы в один из переулков.

Мы подошли к двухэтажному зданию с опущенными, несмотря на день, жалюзями на окнах. Дверь тоже оказалась закрыта. Это очень напоминало мне публичный дом где-нибудь на границе Германии и Швейцарии, я таких повидал немало. Не хватало только красно-черных сердец на фасаде.

– Наверное, тут уже не отель, – попытался я тактично направить дядю Петю в нужное русло.

– Еще чего, – насупился неугомонный старик, продолжая спорить с кем-то по домофону у входа.

Непонятный мне разговор затянулся.

Вдруг, из верхнего окна высунулась всклокоченная дама и начала фальцетом орать на нас.

Дядя Петя как-то скособочился и поковылял в сторону ближайшей пивной, маня меня за собой.

– Чего случилось то? – спросил я, когда мы уселись обедать.

– Да эта новая хозяйка «пансиона», что орала на нас, неправильно все поняла, – немного смущенно ответил Корженевский. – Тут и раньше проститутки были, но когда моряков в городе нет, то можно было просто переночевать, что я и делал. А сейчас здесь гомосеков развелось много, вот она и решила….

Меня стал разбирать смех.

Слава Богу, отелей в городе хватало и мы зарулили в «Навэ», расположенный на соседней улице.

На следующий день я получил новую визу и перед отъездом обратно на Аргентинщину решил искупаться в Тихом океане, потому как неисповедимы пути наши и трудно сказать, окажусь ли вновь на этих берегах.

По этому случаю была куплена поллитра водки, исключительно в терапевтических целях – на улице была поздняя осень.

Не церемонясь, мы просто перелезли через ограду автовокзала и спустились по камням к воде. Раздевшись, я поднырнул под набежавшую волну, настоящую, соленую. Дядя Петя караулил мои пожитки – чтобы не сперли.

А потом он угостил меня настоящей ухой, которую продавали на привокзальной площади торговки с больших тележек. Целую миску дымящегося, ароматного варева из лосося с картохой и луком, всего за полтора бакса. Ну и целебный стакан водки в придачу, а как же.

* * *

Вернувшись из Чили, меня ждала хорошая новость – у Комарова появилась возможность дать мне полноценный длительный рабочий контракт. До этого я еще не видел таких объемных трудовых соглашений. Куча бумаги с порядковым номером каж-дой строки, заверенная у нотариуса, и еще пятью печатями различных государственных контор.

Стало веселее жить.

В наши горные долины пришла зима.

Здесь, на высоте полкилометра от уровня моря, еще не было снега. Но на перевалах, связывающих долины между собой и с Барилоче, уже лежал снежный покров.

Тут, в Кордильерах, резко континентальный климат. Зимой это значит, что днем температура может быть около нуля, а ночью опускается до пятнадцати градусов мороза. А ниже нас, в долинах Патагонии, зимой еще и ветра́ – сколько людей замерзло ночью в заглохших автомобилях в это время года.

* * *

Зимой в этих местах занимаются рубкой леса, разумеется, у кого он есть.

У Герхарда Хабеля, приятеля Комарова, он был.

К лесонасаждениям в Патагонии относятся очень бережно. Лесов здесь мало, в основном в национальных парках или в частном владении. Со стороны государства существует строгий контроль за использованием всего этого. Его осуществляет жандармерия17 и институт лесоводства – ИНТА.

В один из солнечных зимних дней Комаров отправил на делянку соседа валить лес Кузнецова и меня.

Деревья росли на крутом склоне, и их сначала надо было окапывать на метр, благо грунт попался сыпучим, чтобы удалить впоследствии пень. Рвать пень цепью трактором не получалось по причине крутизны рельефа. Но предварительно должен был прибыть инспектор для соблюдения некоторых формальностей из местного отделения ИНТА, которое находилось не так далеко от нас.

Я делал затесы на деревьях, на которые благосклонно кивал сеньор инспектор, а Андрей Кузнецов прикладывал к затесам тряпку, смоченную в красной краске, по которой колотил своим волшебным молотком с дарственным клеймом сеньор инспектор.

– А зачем мы это делаем? – спросил я Андрея.

– Чтобы получить разрешение на порубку, – ответил он. – Далеко не каждое дерево можно спилить в с о б с т в е н н о м выращенном лесу.

– Запрещено рубить кипарис, ливанский кедр и некоторые другие редкие породы, – видя мое удивление, пояснил Кузнецов. – Вот инспектор и ставит печать на разрешенные стволы. А если жандармы найдут при перевозке стволы без клейма, то дадут штраф в несколько тысяч долларов. А при больших объемах нарушений – тюряга.

Работа шла тяжело.

Валить пришлось орегонские сосны и си́нтии – здоровенные елки. Спилить дерево было лишь полделом. Надо было еще отделить ветки канадским топором или малой мотопилой. Тяжеленные сырые стволы приходилось стаскивать ниже на площадку для разделки и просушки на волах, запряженных попарно, и управляемых креолом. Трактор на таких крутых склонах не используется.

Едкий пот заливал глаза.

Выручал легкий морозец и пролетарская смекалка.

Работали в рыбацких костюмах, одетых на футболку, и тяжелых военных ботинках. В перерывах наскоро курили, сидя на стволах, глядя, как от нас валит пар, как от загнанных коня́к.

Ближе к весне опять пришел инспектор и набил свои клейма на торцы немного просохших стволов, сложенных под горой штабелями тут и там.

* * *

Весной пришлось еще один раз съездить в Пуерто-Монт.

В этот раз поехал один, так как уже объяснялся по-испански. Внизу, в долинах, давно уже сошел снег, по-весеннему пригревало солнце. Но на перевалах его хватало.

Когда наш автобус оказался между аргентинским и чилийским погранпунктами в ничейной зоне на перевале, он просто застрял в сугробах среди сотен других автобусов и фур, сбившихся в гигантскую колонну на десятки километров.

Все эти дни снежного плена продолжали идти обильные осадки. Снежный покров уже доходил до двух метров в высоту. Люди просто прокопали лопатами тропинки между машинами.

Пассажиры автобуса быстро перезнакомились между собой от нечего делать. Еду и видеокассеты с фильмами нам привозили на снегоходах, транспортная компания дала отличный сервис даже в таких условиях. Военные тоже помогали, чем могли – их специальные машины понемногу нас откапывали.

Я быстро сдружился со своим соседом, Хуаном из провинции Мендоса, торговцем-виноделом. Он сходил за своим багажом, и мы начали дегустировать принесенные им образцы его продукции.

Особенно не напивались, так как стюарды очень просили не шуметь. В перерывах я выходил и обтирался по пояс снегом, веселя заскучавшую публику.

На третий день плена уже весь автобус, достав из багажа напитки, нажрался в полном составе.

От беспробудного пьянства я не утратил интереса к внешнему миру, с удивлением обнаружив, что здешние елки растут вперемешку с горным бамбуком, стволы которого изящно прогнулись под снегом, как на гравюрах Хокусая18.

Через неделю нас откопали, и мы смогли спуститься вниз, к людям.

В Пуэрто-Монте я не нашел аргентинского консула, так как он надолго уехал в Сантьяго, чилийскую столицу.

Я остановился в «Навэ», как и в прошлый раз и, уставший от пережитого, сразу уснул.

Поздно вечером, изрядно проголодавшись, спустился из номера вниз перекусить. Кафе в гостинице уже было закрыто, поэтому пошел на улицу поглядеть на ночную жизнь портового города. Пройдя немного, как раз около «пансиона», где нам с дядей Петей нахамили, я зашел в одно заведение с красным фонарем, дверь которого почему-то была выбита и лежала рядом у стены.

Невдалеке стояла полицейская машина.

Внутри было довольно людно.

Группа азиатов, вперемежку с девицами с пониженной социальной ответственностью, самозабвенно пела хором под караоке. За стойкой хмурый бармен наливал в стакан.

– Мне пива и поесть, – попросил я его.

– Сеньор тоже из России? – спросил он.

– Да, а что? – ответил я бармену.

Изнутри заведения послышался шум.

Из коридора на второй этаж низкорослые чилийские полицейские гурьбой выволакивали здоровенного детину с разбитым лицом в разодранной одежде, который крыл их отборным русским матом.

Процессия скрылась на улице.

– Что случилось? – поинтересовался я.

– Пьяные русские моряки, а может украинские, кто их разберет, – пояснил бармен. – Несколько месяцев в море работают без выходных. Потом приходят обратно к нам в порт и начинается – пьянки, драки. Как я устал от всего этого.

– Я не с корабля. Приехал по делам, – успокоил я его.

* * *

Завоевание Чили конкистадорами началось позже остальных южноамериканских земель. На ее будущей территории не было скоплено индейцами столько золота, как в Эквадоре, Перу и Боливии, по причине бедных месторождений. Да и найденные испанскими колонизаторами новые истощились раньше, чем хотелось бы. Пришлось делать упор на развитие сельского хозяйства, то есть внедрять прогрессивные методы обработки земли и животноводства. А это, в свою очередь, потребовало проведения реформ в области прав собственности на наделы, установления справедливых отношений между их собственниками и крестьянами.

Главной проблемой захватчиков оказались аборигены, сумевшие оказать упорное сопротивление. Племена мапуче и арауканов научились противостоять коннице и огнестрельному оружию конкисты, прекратив тотальную борьбу с ней только в конце XIX века. Чилийскому правительству пришлось пойти на большие уступки коренному населению, чтобы прекратить это длительное кровопролитие.

Большое значение для развития экономики Чили сыграли выигранные ею «тихоокеанские войны» с соседними Боливией и Перу за месторождения калиевой селитры в приграничье между этими государствами. Единственные на нашей планете, они являлись самым важным компонентом для производства дымного пороха. Селитра успешно шла на экспорт в индустриально-развитые страны.

История Чили с XVII по XIX века полна череды непрекращавшихся смен различных военных хунт и псевдодемократических правителей. С 90-х годов прошлого века это государство имеет самый высокий доход на душу населения среди латиноамериканских стран, а также обладает самой динамично-развивающейся экономикой на этом континенте.

* * *

Проснувшись утром, по недолгому размышлению, я отправился вслед за аргентинским консулом в Сантьяго, благо позволяли средства.

Предстояло проехать около тысячи километров до столицы. Быстро купив билет на ближайший рейс, я выехал на север Чили.

Наш автобус шел мимо цепи озер, живописно раскинувшихся среди гор.

Моим соседом стал местный немец. Лет тридцати, высокий, крепкий, коротко стриженный.

На одной из остановок в пути, когда мы вышли покурить, я заметил знакомый логотип машиностроительной компании, располагавшийся на большом щите у обочины трассы, почему-то предлагавшей купить газовые котлы.

– А я то больше ее по бомбардировщикам Второй мировой войны знаю, – сказал я соседу, указав на вертикальную стрелу с перекладинами в синем треугольнике «Юнкерса».

– Хуго Юнкерс начинал именно с отопительных котлов и водогрейных колонок еще до Первой мировой. Уже потом начал строить самолеты, – поддержал беседу сосед, как оказалось лейтенант-карабинер19.

– А ведь компания была закрыта после Второй мировой войны по решению Нюрнбергского трибунала, насколько я слышал, – добавил я. – Как преступная.

– Здесь, в Новом Свете, на многие вещи смотрят иначе, – пояснил офицер.

Мимо нас около остановки проходило несколько человек, толкающих перед собой одноколесные строительные тачки с фруктами. Индейцы, лица ассиметричные – один глаз выше другого, с явными признаками вырождения, одеты бедно и неряшливо. Они что-то мычали, предлагая курящим пассажирам у автобуса купить их товар. Все смотрели в сторону, не реагируя на них.

Я еще по первому посещению Чили заметил сильное социальное расслоение здешнего общества, более сильное, чем в Аргентине. Или нищие, или вполне обеспеченные. Бедных белых тут я не встречал.

Мы как раз находились недалеко от одного из компактных проживаний индейцев.

– Много индейцев погибло в прежнее время из-за трудностей и нежелания адаптироваться к западной цивилизации, – заметил мне лейтенант. – Арауканы прекратили войну с правительством Чили так только в двадцатых годах этого века.

Наступила пауза.

– А что у вас говорят о Пиночете? – поинтересовался мой собеседник, узнав, что я из России.

– Раньше, при коммунистах, им детишек пугали – как же, диктатор. Как будто у нас своих диктаторов не было, – ответил я. – А сейчас, после смены социальной системы, когда все наелись невзгодами до отказа – отношение к нему вполне благоже-лательное.

Мы докурили.

– Что касается меня, то я считаю его спасителем нации от наступавшего хаоса и социальных экспериментов социалистов-казнокрадов, – сказал я, почувствовав, что соседу понравился мой ответ.

Во второй половине дня мы приехали в область Эль-Ва́лье.

Эль-Валье – это сельскохозяйственная житница Чили, область длиной около трехсот километров, обрамленная горным хребтом с одной стороны и побережьем Тихого океана с другой. Здесь выращивается виноград для чилийских вин – страна входит в десятку его мировых экспортеров. Местность тут напоминает Италию и климат тоже под стать средиземноморскому.

Чили – одна из самых развитых латиноамериканских стран с сильной экономикой, основу которой составляет добыча и экспорт рыбы, меди, серебра, калиевой селитры, лития, большие залежи которых находятся на севере страны.

Уже в темноте проехали Вальпараисо – местный курорт международного класса.

В салоне автобуса между тем показывали фильм про пиратов.

– Кстати, а на каком острове жил Робинзон Крузо? – вдруг спросил меня мой сосед.

Я задумался.

– Не знаю, как он называется. У Южной Америки, по-моему, где-то у Тринидада, – ответил я ему.

– Он находиться здесь, не так далеко от побережья – около семисот километров, входит в группу островов Фернандеса. Но звали в действительности нашего героя Селькирк и провел он на острове пять, а не двадцать восемь лет, как придумал Даниэль Дефо20. Именно история этого моряка и легла в основу романа, – рассказывал лейтенант. – Я там бывал по службе, девственная природа, незабываемые впечатления.

Уже к ночи мы приехали в столицу этого государства Сантьяго.

Переночевали с лейтенантом в недорогой гостинице, которую тот показал, а утром разбежались по своим делам.

Свои дела с аргентинским консулом я уладил быстро, не забыв посетить центральную площадь столицы, почему-то названную Оружейной, поглазел на президентский дворец, там расположенный.

В Эль-Больсон вернулся спустя почти трое суток с пересадками, слава Богу, на перевалах в Кордильерах уже не было снежных заторов.

Глава четвертая

Привычная жизнь возвращалась на круги своя.

Я по-прежнему жил и работал у Комарова.

На повестке дня была реализация таких амбициозных проектов моего босса, как выращивание чеснока на продажу неграм в Бразилию и строительство коптильни под моим началом.

Российские колонисты, строившие совместное хозяйство в Эль-Ожо, разбежались.

Остались только Кузнецовы.

Андрей в какой-то период своей жизни стал видеть себя животноводом, купив для пробы корову голландской породы, такую маленькую, миниатюрную, но с выменем до земли. Сказывали, что молока будет давать неизглагольно много, важно только беречь ее нутряные соки.

Красавицу назвали Сметанкой, хотя какая она Сметанка – сразу видно – вылитая Пеструшка. На подходе ожидалась покупка еще двух особей того же проекта, что и головная – полагаю, Простоквашки и однотипной с ней Ацидофилинки.

* * *

Во флоре пампасов и горных долин Патагонии имелись существенные отличия от Европы.

Из лесных насаждений присутствовали эвкалипт, завезенный из Австралии, кипарис, ливанский кедр, с десяток различных елок и сосен, в том числе моя любимица – араукария араукана, похожая на что угодно, только не на хвойное дерево. Может достигать высоты пятьдесят метров, листья напоминают полусвернутые ножи, выходящие друг из друга. Семена по вкусу и питательности подобны кедровым орехам. Если, к примеру, такой веткой попадет по голове – летальный исход обеспечен.

Хватало вечнозеленых деревьев. Было и подобие карликовых берез – ньи́ре, с таким же корявым кривым стволом и крепкой древесиной. Присутствовали и сами березы и пирамидальные тополя, завезенные русскими и немцами.

Из кустарников сущим бичом крестьян слыли шиповник и ежевика. По слухам, завезенные сюда одним сентиментальным чехом, они стали сорняками, с которыми очень тяжело бороться из-за их развитой корневой системы.

* * *

Фауна Патагонии также имела свои особенности.

Ее характерными представителями являются гуана́ко – разновидность ламы, страус нанду, кондоры, пумы, броненосцы, карликовый олень пуду́-пуду́ размером чуть больше зайца, к сожалению почти сожранный ненасытными аборигенами.

На зимний период прилетают фламинго, шикарные египетские ибисы, больше напоминающие своим видом и воплями в ночи доисторических птеродактилей21. С севера прибывают и стаи попугаев, орущие и ссорящиеся прямо на лету. И, конечно же, колибри, особенно с металлическим оттенком, больше напоминающие по полету насекомых.

Однажды направляясь закрыть на ночь ворота усадьбы у шоссе, я обнаружил в лесу останки изуродованного трупа бродячей собаки, которые сбиваются здесь порой в стаи и могут представлять ночью опасность.

Но меня насторожило другое.

Труп был разодран вдоль хребта, так не бывает в собачьих баталиях.

Неожиданно сбоку от лесной дороги, на которой я находился, послышался приглушенный рык и в темноте между стволами деревьев я отчетливо увидел два светящихся глаза, как у кошки, только расстояние между ними было много больше.

«Пума!», – сразу пронеслось в голове.

Я почувствовал, как у меня прошел холодок по спине.

Стараясь не делать резких движений, я стал отходить назад, выставив перед собой увесистый фонарь.

Крался долго, а потом припустил галопом к усадьбе.

Хищник не напал, потому что был сыт собакой. Я не слышал, чтобы пумы нападали на людей первыми. Но после этого случая взял за привычку ходить с мачете.

* * *

Весной я таки переселился жить к дяде Пете.

Устал от хозяйских деток, чувствуя, что медленно схожу с ума от такого житья-бытия. Конечно, я в Германии несколько лет проучился и работал при элитарной дурке, но всему есть предел.

Корженевский определил меня на постой в сарайку, строение наподобие тех, что сдают летом отдыхающим-«дикарям» на Черноморском побережье России, с дверью и одним оконцем на фасаде.

На дворе была ранняя весна, и ночью подмораживало – как-никак горы. А в сарайке не было не обогревателя, ни кровати.

Устроился я с комфортом.

Постелил на пол несколько кусков поролона, а сверху разложил спальник, выданный мне напрокат Корженевским.

– Что-то он какой-то несерьезный, – я вертел его в руках, помещенный в оранжевый чехол, величиной с небольшую дыньку.

– Это полярный спальник, входящий в спасательный комплект летчиков аргентинской морской авиации. Подарили, – объяснил мне дядя Петя. – Можно спать при температуре до минус тридцати градусов по Цельсию. Наполнитель – гусиный пух и теплоизолирующие элементы. Могу дать и другой. Мне его альпинисты презентовали, которые на вершины Анд поднимались. Но в том сопреешь – слишком тепло.

Корженевский слыл большим почитателем альпинистов, в Больсоне был их старостой, а его дом – проходным двором и ночлегом для бесчисленных иностранных групп, иногда очень известных, фанатов горных восхождений.

– Этот пальцы на ногах в Непале отморозил. Отрезали. А тот сорвался, только спустя несколько лет останки нашли, – любовно показывал он мне свои бесчисленные фотоальбомы.

Конечно, я мог жить и в доме дяди Пети, но он больше походил на запущенный склад, покрытый солидным слоем пыли. Кроме того, в сарайке я чувствовал себя раскрепощенней, а местные девки были на редкость отзывчивые.

В моем новом жилье присутствовали стол, стулья, электрическое освещение и множество мешков с грецкими орехами, висящих по стенам, с которых я и начал по вселению.

Пробный ночлег прошел на ура.

Уже утром я обнаружил себя лежащим в луже на ледяной корке пола.

Зашедший Корженевский заметил мое смущение.

– Не бойся, ты не обоссался, – рассмеялся он. – Это тепло твоего тела разогрело лед и дало конденсат. Суши поролон и мешок. Я дам тебе еще термопрокладку. Спальник шестьсот баксов стоит, не угробь.

Для большего комфорту в особенно морозные ночи я разбавлял питьевой спирт водой в стакашке и запивал его разведенной итальянской томатной пастой.

Настоящий коктейль «Кровавая Мэри».

* * *

На работу по-прежнему ходил к Комарову, но уже из Больсона. Проходя поутру по окраине меж домов, я поначалу вызывал невероятный шум, создаваемый тэ́ро, птицами величиной с озерную чайку кремового цвета, которая с подрезанными крыльями использовались здесь креолами как сторожевая и жила во дворах.

Было тяжеловато топать в гору шесть километров, потом попривык, бегая как страус. Идти приходилось по затяжному подъему шоссе, дугой огибавшей возвышающийся слева горный хребет. На середине пути, около располагавшейся справа казармы эскадрона национальной жандармерии, выполнявшего здесь функции погранохраны и контроля грузоперевозок на дороге, открывался восхитительный вид на долину и лежащий внизу Больсон, зажатый между двумя горными хребтами. В холодное время года, когда в домах топили нагреватели и печи, над городом висел слой дыма и остро пахло керосиновым угаром, словно на аэродроме.

Я начал ремонтировать дома у людей в Больсоне, что было удобней и выгодней.

Тут как раз в Сан-Карлос-де-Барилоче, город в ста тридцати километров от моего места проживания, собирался посетить президент США Билл Клинтон, чтобы встретиться с латиноамериканскими политиками в шикарном отеле «Жао-Жао», расположенном за городом на озере Науэль-Уапи.

В связи с этим в высокогорном городе-курорте власти ввели повышенные меры безопасности. На его улицах появились группы североамериканских мускулистых «туристов», пышущих здоровьем и размерами, с одинаковыми алюминиевыми чемоданчиками в руках, разгуливавших по Барилоче в спортивных костюмах.

– Зачем вы таскаете с собой эти чемоданы? – довольно бесцеремонно спросил я одного из этих «туристов» в магазине бензоколонки города при заправке автомобиля, когда заехал из Больсона повидать живущего здесь русского приятеля. – Что в них, штурмовые винтовки?

– Ну что вы, там материалы по научному симпозиуму, на который мы приехали с докладами, – не моргнув глазом соврал мне бритый под полубокс детина из секретной службы США, добродушно улыбаясь и показывая белоснежный оскал своих зубов.

– Да ладно, мы никому не скажем, – подначивал его мой русский приятель.

– Что вы, ребята, я и муху не обижу, – парировал гринго и посоветовал нам. – Не смотрите столько голливудских боевиков. Это может необратимо повлиять на вашу психику.

Аэропорт Барилоче мог принимать любые типы самолетов. До отеля, где должны были проводиться переговоры, американский президент проследовал по воздуху. В небе одновременно находилось с десяток транспортных вертолетов, прикрываемых ударными «Апачами». Из соображений безопасности определить, в котором пребывает Клинтон, было невозможно.

* * *

В ознаменование местного праздника Петр Сергеевич Корженевский пригласил Комарова, приятельницу Виталия Георгиевича Алисию и меня на асадо в горы на реку Рио-Азуль.

Заехав за нами, мы погрузились в большой джип Алисии и поехали в супермаркет, чтобы закупить провизию. Виталий Георгиевич и дядя Петя купили около пятидесяти килограммов разной мясной вырезки, мяса на ребрышках, морси́лью и чори́со22.

– Вы это в расчете и для дома набрали? – спросил я их. – Наверное, часть лучше на обратном пути забрать. Так сохраннее будет.

– Пустое, – отмахнулся Комаров. – Дома я и так у соседей-скотоводов возьму, за полцены. Это, чтобы вас и нас побаловать, нечасто выбираемся на пикник.