Иметь и не потерять

Дуся ухватила его за уши и потянула.

Мужики и одуматься не успели, как телок уже стоял возле них.

– Держите, я сейчас тазик принесу для крови. – Дуся одернула куртку, сползшую почти на грудь. – Люблю жареную кровь с осердием и луком.

– Ты, елкин кот, не только осердие, но и телка за два присеста слопаешь, – принимая у нее бычка, съязвил Паша.

Дуся хохотнула.

– А что? Я одинокая, мне силы много надо.

«В девушках была хотя и бойкой, но жалостливая, – подумал Иван. – А сейчас откуда что взялось. За четыре года совместной жизни Храмцов все в ней перевернул, не туда пошагала баба. – Он поглядел в печальные глаза теленка и заметил, как мелко дрожит у него на боках кожа. – Вот тебе и скотина безропотная – чувствует смерть…»

Дуся принесла тазик. Кровь ударила пенным фонтаном, обрызгала Дусе руки, но она, не дрогнув, твердо держала тазик, стараясь не уронить ни одной капли…

Налетная грусть тронула сердце. Иван поднялся с чурбака, потрогал тушу нетели. Мясо покрылось тонкой пленкой, но еще издавало запах крови. «К утру совсем подвянет, – утвердился он, – товарный вид будет, что надо…»

Поднявшись на крыльцо, Иван распахнул двери в прихожую. Нюра хлопотала у газовой плиты, готовя на большой чугунной сковороде осердие вперемежку с требухой. Острый запах жареного мяса и лука защекотал ноздри, и сразу засосало под ложечкой.

– Ну что у тебя? – спросил Иван, открывая двери в избу.

– Мой руки – и за стол.

– За Пашей с Андреем послала?

– Степашка убежал, сейчас явятся.

«Молодец, баба, – склоняясь под рукомойником, подумал про жену Иван, – везде успевает. В доме всегда порядок, и ребятишки обихожены, накормлены, напоены, Жалеет она их, хотя и не родная. – Вода приятно освежала, снимая накопившуюся за день усталость. Иван плескался и плескался. – Своего хочет. А как тут разуметь? Заимеет своего – и сразу к ребятам душа подостынет. Мне надрыв в сердце: и этих будет жалко, и того…»

В прихожей затопали. Дверь открыл Андрей Кузин:

– Можно?

– Заходи, – кивнул Иван. – А где Паша?

– Да с Нюрой болтает. – Андрей поставил на стол две бутылки водки.

Иван нахмурился:

– К чему это?

– Так, взбодриться с устатку надо. Одну я вытащил из заначки, другую – Дуся дала. – Андрей подмигнул. – Уж больно понравилось ей, как ты бычка обработал.

– Завтра же ехать, – никак не среагировал Иван на хитрое мигание.

– Так что тут на троих? Мы же не малахольные.

Дверь широко распахнулась, и Паша пропустил вперед Нюру со сковородой, потер рука об руку.

– Ну и умеет Нюра жарить! Пальчики оближешь, елкин кот! – Он покосился на бутылки с водкой и как-то степенно, важничая, вытянул из кармана пиджака свою поллитровку, встряхнул ее и, прежде чем поставить на стол, поглядел на свет.

– Чего это распузырились? – недовольно проговорила Нюра. – Какие из вас продавцы будут завтра.

– За дорогу отоспимся, – отговорился Паша с веселинкой в голосе.

Иван взял одну бутылку, прошел в куток и поставил ее куда-то вниз, за кострюли.

– Погреемся, когда приедем.

– Делить тут чего-то, – проворчал недовольно Паша.

– Давайте за стол, а то жаркое остывает и есть охота – под грудью сосет…

В окна, освещенные яркой люстрой, гляделись серые сумерки, сплавляя в единую стенку плотные кусты смородины в палисаднике, и не привычная для преддверия осени тишина обволакивала дом.

Пили и ели неторопливо, степенно.

– Совсем, елкин кот, стало туго со скотиной. – Паша утер губы рукой, готовясь выпить очередную порцию водки. – Подняли все луга на дыбы, расковыряли техникой, а толку, считай, никакого. Приходится по клочкам сено косить. Пока насобираешь на омет, напереживаешься, натешишься с вилами, и отпадает всякая охота пускать лишнюю голову в зиму.

– Тебе позволь – так размахнешься на целое стадо. – Иван глядел озорновато, жмурился. Крупное его лицо с резкими чертами, обветренное и загорелое, едва заметно розовело. Кустистые брови слегка вздрагивали, когда Иван смеялся.

– А что, елкин кот, если б дозволили держать скота неограниченно и техникой помогали в страду, и держал бы. Кому от этого худо? – Паша потянул кусок жаркого. – Мы бы не по одной туше, а по две-три повезли продавать, горожанам в радость, а то мясо там только на рынке бывает, и то в очередь да по выходным.

– И не только бы базаром ограничились, – поддержал его немногословный Андрей, – а и сдавали бы еще в государство по закупочным ценам.

– Дело говорят, – вмешалась вдруг Нюра. – Раз тяжело сейчас с продуктами в городе – можно было бы и что-то разрешить.

– Во, Нюра! Во, голова! – Паша привстал. – А ну, давай выпей с нами! – Он потянул ее за стол.

Нюра отмахнулась:

– Какой я питок. Одну стопку приму, и голова потом болит.

– Поболит – пройдет, не каждый день. – Андрей ухватил полупустую бутылку со стола и плеснул водки в свободный стакан. – Пей! Чтоб нам завтра толком распродаться.

Нюра кинула взгляд на Ивана – явно ожидая его разрешения.

Иван глядел добродушно, улыбался.

– Ты за телушкой все лето ходила, – произнес он, – вот и выпей для успокоения души.

Нюра с нерешительностью поднесла стакан к губам.

– Вот это по-нашему! – заметив, как она неторопливо пьет, – выкрикнул Паша. – Золото, а не баба! Что пожарить, что испить. И соображаловка работает.

– Ну-ну, ты не шибко-то петушись, – усмехнулся Иван, – а то накостыляю.

– А я че, елкин кот, я не че, что есть – то есть. Про наши заковыки в хозяйстве она правильно мыслит.

Иван, на правах хозяина снова долил всем водки.

– Про кооперативы все долдонят по телевизору, – продолжил он начатый разговор, – да пока у нас эти возможности откроются – не один год пройдет, а там неизвестно, как жизнь повернется. Мне лично эта затея про частные лавочки, ларьки-пузырьки не ложится на душу, сомнительно как-то.

– А что, елкин кот. – Паша подмигнул Нюре. – Возьмем вот втроем и организуем кооперативную ферму. Ты выездных лошадей будешь разводить на продажу, я – удойных коров на молоко, а Андрюха на технике нам помогать будет, и пойдет дело.

– Мастак ты, Паша, языком дела решать. – Иван усмехнулся. – Прежде чем лошадей и коров разводить, надо их иметь в личном хозяйстве, и хотя бы по две-три головы. А где они у меня и у тебя? Где деньги, чтобы купить их? Да к тому же пока нам еще запрещено держать в собственности лошадей. Вот и сотрясай воздух.

– Куда ни кинь – везде клин, – потянул свое Кузин, – видно, до этих кооперативов не каждый может подняться, а только те, кто ручки сумел погреть за чужой счет.

– Вот-вот, – поддержал его Иван. – На песке дом не построишь – фундамент нужен.

– С молоком понятно, а вот кто выездных лошадей покупать будет? – перебила вдруг мужа Нюра. В ее глазах блестели искорки неподдельного интереса.

Паша хихикнул, поднял стакан с долитой водкой.

– Найдутся, Нюра, такие, найдутся. Раз появились частные кооперативы – значит, появятся и богатые. А кому из них не захочется покрасоваться на добром коне или вовсе поучаствовать в скачках на ипподроме?

Иван тоже потянулся за стаканом.

– Не наша это сейчас тема, мужики. – Он неодобрительно поглядел на Нюру. – Давайте вот вздрогнем и спустимся с крыши на землю. Как и что будет – увидим, а пока с накатанной дорожки сворачивать не стоит.

– Но и головотяпству потакать не резон, – гнул свое Паша. – В прошлом году пшеница вызрела рано, ее можно было смело косить напрямую. Все местное начальство про то знало, но никто не решился правильно поступить. Свалили хлеб в валки, а подобрать по разным причинам не успели. Ты знаешь, сколько пшеницы осталось лежать под снегом?

– И никому ничего не было, – вставил свое Андрей. – А мужики советовали управляющему плюнуть на райкомовскую разнарядку и косить напрямую.

– Как снег выпал, многие хотели подобрать проросшие валки для корма своей скотине, – снова встряла Нюра, – так не разрешили, а весной сожгли все и запахали.

– Списали. – Андрей махнул рукой. – Не свое. У меня в урмане родственники живут, у них леса да болота. Сеют на клочках. Вся площадь, как у нас одно поле за деревней. Комбайны через тайгу на тракторных волокушах тянут в уборочную. А им разнарядка пришла на строительство механизированного зернотока. Председатель колхоза взмолился: «У меня, – говорит, – обрабатывать на том току нечего. Мой колхоз скотоводческий». – «Строй, – приказывают, – и все тут!» И строят, деньги гробят, а зачем? – Он примолк и хватил из стакана.

Паша, почувствовав поддержку, раздухарился:

– Нас заставляют скот разводить, а земля в округе для выращивания хлеба самая подходящая. Наши бы гурты скотины в урманы, на дикие травы, которых там море, а их план по зерну – сюда. Загвоздка у нас в руководстве! Позалезут командовать разные парторги-секретари и глядят, как бы что-нибудь в свой карман положить да не прогневать начальство. Их беспокоит только одно – подольше усидеть в кресле и перескочить на новую ступеньку – выше, а там трава не расти. По буковке и по указке дела делать проще простого – никто никогда не накажет, не обвинит ни в чем – мол, выполнял, распоряжение, и все тут.

– Ты бы не очень тут разбрасывался словами. – Иван нахмурился. – Времена хотя и спокойные более-менее, а все же не к чему чесать языком лишнее, лезть в политику, в которой мы ни бум-бум. Искать свою правоту легко, ничего толком не зная, а сверху оно всегда виднее.

– Брось ты, Иван, – не поддержал хозяина Андрей, – я вот этими руками хлеб добываю. – Он поднял над столом большие ручищи. – Делаю не для похвалы, как могу, и все селяне работают на совесть, а как жили двадцать лет назад – так и живем – из навоза не вылезаем. А хотелось бы к иному подвинуться.

– Успокойся, – остановил обычно немногословного Андрея Иван, – чего ты разошелся, как самовар с углями.

– Бывало, в детстве идешь вечерком из леса, – потянул разговор в ту же сторону Паша, – перепелки по всей округе токуют, птички всякие на каждой ветке качаются. А теперь? Как начали сорняки травить химией, так и всю живность поотравили. Редко сейчас услышишь того же перепела, да и птичек совсем мало. Пример с той же Лушкиной гривой. Сколько мы с Иваном бьемся, а воз и ныне там. Работаешь, елкин кот, как на барщине, а отдохнуть по душе негде. В городе всякие там театры, филармонии, а у нас жалкий клубишко остался, да и он, думаю, скоро совсем исчахнет.

Андрей, скуластый и узколобый, но с приятным лицом, явно захмелевший, покачал головой:

– Птички райские, Паша, это все хорошо, правильно, а я, как только ходить научился, стал цеплять железки разные на проволоку и пахать завалинки. Можно сказать, с детства прирос к трактору, он мне теперь как брат родной.

– Вот-вот, – не отступал от своего настроя Паша, – они нас с детства заклеймили на кабалу, а сами ручки белые потирают…

В прихожей брякнул запор, кто-то вошел, стал тереть обувь о коврик.

Мужики притихли.

Дверь распахнулась – у порога стоял Демьян Крутов, сторож конефермы, маленький сухой старик по прозвищу Дык.

– Сюда можно? – оглядывая компанию, спросил он.

– Заходи, коль переступил порог, – пригласил Иван.

Крутов снял шапку, утер нос быстрым движением руки и прикрыл глаза.

– Я к тебе, Ваня. Свет потух на ферме, кони забеспокоились, кабы чего не случилось.

– А в чем дело? – Иван повернулся к сторожу.

– Не знаю, враз потух, и все. Кругом горит, а у меня потух.

– Ковырялся, поди, опять в пробках или «козла» грел.

– Да нет. Зашумели кони, я и вышел поглядеть, отчего, хлопнул дверью – свет и потух. Потом сколь ни хлопал – не загорается.

Паша засмеялся.

– Хлопнуть бы тебя, дед, по одному месту.

– Дык, я че, я ниче. – Крутов стоял в какой-то детской покорности, часто моргал.

«Вот для него и мы начальство», – промелькнула у Ивана мысль, как бы искоркой, отметнувшейся от костра, недавнего разговора.

– Ко мне-то ты зачем пришел? – подавил в себе налетную жалость Иван. – Я же не электрик. К нему надо.

– Дык, электрик коней не успокоит.

– Не успокоит, но он свет наладит, – сдержал улыбку Иван, – а в темноте и я с лошадями не справлюсь.

– Дык, щас, – старик проворно нахлобучил шапку, – побегу, упрежу Серегу.

– Да не гоношись ты, Демьян Петрович, а то упадешь где-нибудь по дороге, – остановил его Иван, – я сам зайду к Сереге. Ты лучше иди назад, на ферму, поглядывай там.

– Эх, дед, хорошую ты компанию расстроил, – Паша полез из-за стола. – Такие разговоры начались, а ты тут ни к селу, ни к городу.

– Дык, я че. – Крутов заморгал чаще. – Я про лошадей пришел сказать. Свет потух.

– В том и дело, что потух.

– Ни днем, ни ночью покоя нет, – недовольно произнесла Нюра, – и поесть не дадут, завтра еще рано вставать, а сколько там теперь придется провозиться – неизвестно.

– Ладно, успокойся! – прикрикнул на нее Иван и стал одеваться. – А вы сидите, – предложил он друзьям, – доедайте и допивайте.

– Нет уж, – отмахнулся Андрей, – без тебя не будем.

– Наелись и, можно сказать, напились, – добавил и Паша.

2

Ивану показалось, что он едва успел прикорнуть, а Нюра уже будила его, толкая в плечо. Сквозь тюлевые занавески он заметил желтые пятачки подфарников у ограды и понял, что подошла машина. Тело было вялым и непослушным. Вчерашняя усталость и недосыпание сказывались. Иван одевался, как во сне, почти не воспринимая Нюриных слов, вздыхал и кряхтел.

– …Свет еще этот потух на ферме не вовремя, – сочувственно говорила Нюра, помогая ему разобраться в одежде, – пришел-то оттуда почти под утро…

Паша и Андрей помогли погрузить в кузов тушу нетели, закрыли все мясо затянутым наглухо пологом, под которым осталось немного пространства для тех, кто должен был ехать в кузове. Здесь же, на спичках, разыграли еще одно место в кабине, и, как всегда, повезло Паше. С нескрываемой радостью он юркнул к Дусе под бок, уже сидевшей там, и захлопнул дверцу, сделав друзьям прощальный жест кистью руки.

Иван махнул через борт следом за Андреем, прилег рядом на подстеленные матрасы. Машина тронулась, слегка покачиваясь на неровностях дороги.

Слышался и легкий гул двигателя, и слабое постукивание бортовых замков в петлях, и легкий храп Андрея, как-то быстро уснувшего.

Иван тоже попытался заснуть, прикрыл глаза, но сон не шел, отпугиваемый не то этими звуками, не то внутренней тревогой, всегда щекочущей Ивана в тех случаях, когда ему предстояло сделать что-то важное, мало знакомое, плохо предсказуемое или сулящее радость. В предстоящей торговле мясом ничего радостного не предвиделось, и, погуляв мыслями о том о сем, Иван стал думать о братьях. «Володьку бы тоже надо поддержать на первой поре, а то учиться пойдет – не больно разбежится на стипендию. Да и у Митьки теперь негусто будет с питанием. В магазинах почти ничего нет. Все в очередь на разбор, и то не каждый день, – прикидывал он. – Бычок у матери хорош, налитой, забьем по первому снегу – вот и подмога. Я со своей семьей от подворья возьму что надо. Переживем зиму, а там как бог даст…» Иван стал погружаться в странные грезы, унесшие его в давнее время.

Вот он на лавке, у окна, смотрит на улицу. Над деревней синее-синее небо. И дома, и надворные постройки соседей плавают по широкому разливу, начинающемуся сразу за палисадником. И дальше, в поле, по слабым отблескам заката угадывается вода…

По улице едет повозка, от нее катится по воде длинная зыбь, на которой причудливо ломаются лучи низкого солнца. Почтальоншу, сидевшую на облучке, Иван узнает сразу, а вот человека рядом с ней не разглядеть…

Повозка останавливается как раз напротив их дома. Иван плотнее прилегает к прохладному стеклу, вглядываясь в незнакомца, который слез с передка прямо в воду. Скорее интуитивно, чем сознательно он заключает, что это отец, и цепенеет не то от непонятного страха, не то от накатной радости и не может ни крикнуть, ни двинуться с места. Пока он приходит в себя от неожиданности, раздается стук в дверь, и сразу широко распахивается изба. Белой птицей вылетает из комнаты мать, барахтается в объятиях отца. Иван издает какой-то хриплый звук и съезжает с лавки на пол. Отец подхватывает его на руки, щекочет ухо непонятными словами.

«Мама!» – кричит на полатях пятилетний Митька, не поняв налетного шума, и отец, большой и высокий, пытается достать его. Но Митька подается в угол, кричит еще сильнее.

«Это же папка твой, – произносит мать дрожащим голосом. – Не бойся».

И Митька, сразу замолкнув, с любопытством глядит из-под шторки. Тут же отец ловко сгребает его в охапку, тискает в руках, бормоча что-то, и Митька закатывается в смехе: «Ой, больно! Ой, чикатно!» – «Давай-ка мой рюкзак, – кивает отец матери, – там гостинцы…»

А уезжал он тогда по вербовке на целый год строить какую-то железную дорогу.

Резкий толчок разбудил Ивана. Из-под полога он увидел высокие здания и понял, что машина идет уже по городской улице.

– Ну и залег ты, – поняв, что Иван проснулся, произнес Андрей. – Всю дорогу бормотал что-то, вскрикивал, как младенец.

– Да и ты храпел так, что полог трепыхался…

Над городом поднималось солнце. Оно четко оттеняло орнаменты балконов и стеновых панелей в домах и, соскальзывая широким световым разводом на асфальт, освещало нешумные еще улицы с редкими прохожими и легковыми машинами, подбиралось к блеклым деревьям и газонам с тусклыми клумбами. На реке протяжно и часто гудело какое-то судно, вероятно, приветствуя близкую пристань после далекого плавания…

На въезде в рынок их остановил милиционер. Он проверил путевку у шофера, перегнулся через борт.

– Говядина?

– Да, – сонно ответил Иван.

– Покажите.

Поднялся Андрей с неохотой, долго развязывал затянувшиеся в дороге узлы.

Сержант осмотрел мясо и остановил взгляд на туше Дусиного бычка.

– Это чье?

– Хозяйка в кабине.

– По какой цене будете продавать?

– Цена известная, – ответил Иван, – городом установлена.

– Может, она оптом дешевле продаст?

– Спросите, но вряд ли. Телятина и так нарасхват пойдет.

Милиционер не ответил, долго изучал документы на продажу, но не нашел, к чему придраться.

– Трогай! – махнул он жезлом.

Шофер подкатил к контрольной лаборатории.

Из вагончика вышла длинная и худая блондинка с густо подкрашенными глазами. Она стала вяло отрезать куски мяса для проб.

«Ишь что делает, – заметил Иван про себя, – к вечеру у нее не один килограмм мяса наберется для себя. Для пробы нужна фитюлька, а она куски режет».

Когда очередь дошла до мяса Дусиного бычка, в глазах у контролерши мелькнула живинка, как ни пыталась она сохранять равнодушие. Иван уловил ее интерес. «Сейчас ломаться будет, тянуть кота за хвост». И точно: минут пять, побыв в вагончике, блондинка вышла, хмурясь.

– Кто хозяин этого мяса? – указала она ножом.

– Я, – ответила Дуся с тревогой в голосе.

– Не нравятся мне ваши анализы. Придется ждать результатов из санэпидстанции, туда сейчас направим пробу.

– Что там может не нравиться? – Дуся заволновалась. – Кормила, как себя, обихаживала.

– Ничего не знаю. Нужен повторный контроль.

– И долго это?

Блондинка передернула острыми плечами:

– Не от меня зависит. Как там управятся.

– Мне же со своими назад ехать, кто ждать будет?

– Меня ваши отношения не касаются. Не мешайте работать! – заметив знакомого сельчанам сержанта, и вторую подъезжавшую машину, повысила голос контролерша.

Иван подошел к ней, нагнулся к самому уху:

– Не волнуйтесь, – прошептал он, – начнем торговать и сообразим что-нибудь.

Блондинка покосилась на него.

– Где ваше мясо?

Иван показал.

Она вынула печать из нагрудного кармана халата и без слов проштамповала все туши.

В «весовой» тоже мариновала их довольно долго не в меру широкая тетка.

– Вон у вас сколько весов, – ерепенился Паша, – чего тянешь время!

– Ишь какой быстрый! Те весы метролог забраковал.

– Давай, тетка, давай! – сзади подпирали мужики с других машин. И как она ни крутилась, а выдала весы и гири камышинцам.

Иван и Андрей стали за один прилавок, а Паша с Дусей – за другой, по соседству. Они не успели надеть белые халаты, как у прилавков выстроилась очередь. «На такую толпу и по три килограмма не хватит». – Иван кивнул рубщику, рябому, с землистым лицом, и тот принялся пластать широким топором туши. Иван поглядывал на него. Он знал, что рубщики – люди ушлые: чуть отвернешься – тут же свалит кусок мяса за чурку. Недаром у каждого рубщика на рабочем месте стоит тумбочка или шкафчик. Один знакомый показал Ивану такой шкафчик. Он был почти весь забит кусками мяса. «За смену», – сказал рубщик. «И куда столько?» – поинтересовался Иван. Тот усмехнулся: «Семье на пропитание, родне, и тут продаю».

Кроме того, что рубщик успевал иногда прихватить у отвлекшихся продавцов ломоть-другой, было обычным правилом дать ему на варево какой не жалко кусок, иначе он так нарубит, что смотреться мясо не будет, и продавать его придется дешевле.

Иван, оглядываясь на своих деревенских, заметил, как шустрый рубщик свалил за чурку кусок мяса от Дусиного бычка. Он обошел стойки с подвешанными на крючках тушами, взял рубщика за плечо.

– Подними и положи, – сказал Иван спокойно.

Рубщик поглядел на него со злом.

– Твое какое дело?

– Сказал, положи!

Дуся услышала их говор, оглянулась.

– Смотреть надо, – кивнул ей Иван, – видишь, какой кусок этот жук решил запрятать.

– Ах ты, гад бесстыжий! – возмутилась Дуся. – Я же дала ему одной мякоти на варево!

Подскочил Паша.

– Тряхни его, Вань, чтоб кости застучали.

Рубщик зыркал по сторонам, в их секции оказалось еще два его приятеля.

Иван сжал его плечо посильнее.

– Тебе сказано – положи назад!

– Чего орешь?! – Сбоку него стал длинноволосый развязный парень. – Больше всех надо?

Иван не ответил ему, гнул рубщика вниз.

Тот, поняв силу, поднял мясо и кинул на чурку, к ровному ряду нарубленых пластов.

– Не боишься инвалидом уехать? – пригрозил тот, что остановился сбоку.

Иван обернулся, как бы нечаянно, толкнул парня плечом так сильно, что тот отлетел к стойкам.

Появился Андрей.

– Что тут за шум? – пробасил он.

– Да вот. – Паша кивнул на рубщика. – Мясом решил поживиться.

– Этот, что ли? – Андрей кивнул на парня.

– Этот вообще не отсюда! – крикнула Дуся.

– А ну, вали из секции! – прикрикнул Андрей. – Посторонним тут делать нечего.

Парень сплюнул себе под ноги.

– Мы вас еще прихватим!

– Я тебя сейчас так прихвачу, что поползешь на карачках.

– Дай ему по шее! – зашумели в очереди.

– В милицию их, чтоб неповадно было!..

Мало-помалу волнение улеглось, и торговля продолжилась.

Приходила худая контролерша. Иван за полцены взвесил ей килограмм мяса, и та осталась довольной.

Торговал Иван не спеша, навешивал порции точно, стараясь, чтобы во всех навесках и костей и мякоти было примерно одинаково. Деньги он тоже считал неторопливо и спокойно и несколько замешкался с продажей.

* * *

Первой закончила торговать Дуся, за ней – Паша, потом Андрей.

– Тебе помочь? – спросил Паша у Ивана.

– Да ладно, сам доторгую, немного осталось.

– Тогда мы пошли по магазинам, поглядеть надо, что есть из заказанного.

Андрей хотел подождать Ивана, послонялся немного по рынку, но подошло условленное время навестить дочь в общежитии, где она стала проживать, поступая в институт, и ушел.

Закончив торговать, Иван отдал весы с гирями весовщику и вышел из крытого павильона. Яркий солнечный свет на миг задержал его. Он прищурился, глубоко вдохнул прохладный воздух и прямо с крыльца оглядел торговые ларьки, раставленные вокруг широкой площади. «Обойду все по порядку, – решил он, – посмотрю, что есть по списку, написанному Нюрой…»

Кооперативные бутики появились с год назад, и в них можно было приобрести то, чего в магазинах не бывало. Иван купил главное: одежду и обувь ребятишкам. Остались деньги и для домашних нужд. Он двинулся к другому ряду киосков, но заметил у последнего бутика, недалеко от входа в рынок, мужика с собакой и приостановился. «Продает, что ли? – подумал он, приглядываясь к собаке. – Похоже, чистопородная борзая – экстерьер отменный…» О борзой Иван подумывал давно. Охотовед в районе не раз предлагал ему заключить договор на добычу пушнины.

«План мы не выполняем, – говорил он, – а ты, Иван Степанович, завзятый охотник, с детства все премудрости промысла знаешь. В наших угодьях красной лисицы развелось порядочно, да и горностаи есть, хори, тебе и карты в руки…»

Иван отказывался, зная, что добывать пушного зверя капканами ему некогда – кони и домашнее хозяйство все время отнимают, а урывками дела не сделаешь – пустой номер. Другое дело – с борзой. Лисиц по степи немало, и выездного жеребца под седлом проминать надо – лови зверя да сдавай на пушнину.