«Люди делятся на два типа.Одни портят воздух, а потом оглядываются.Другие сначала оглядываются, потом портят воздух.А он вообще не оглядывался».Люк Трентон.

– Animal

Моросил приятно легкий снежок. Забавная погода для любителей шоппинга, когда весь мир заполонили бумажные пакеты без ручек. И когда довольно рослый месье лет тридцати в шикарной шляпе от Карден вынырнул с авеню Жёно, на это надо было посмотреть. Он просто шел напролом, и шаг его то и дело ускорялся, так как пакет с продуктами, который он обхватил в удушающем жесте и подпирал на ходу коленом, превращался в кисель. Напротив сквера Жоэль-Ле так мужчина поскользнулся и каким-то сверхъестественным чудом удержал равновесие, подкрепляя все это не понятной для французского уха бранью. Но не поэтому прохожие, делающие свой обычный променад в субботний день, шарахнулись от него. Ну как можно! В центре города да без маски, когда кругом за каждый свободный вздох бьют по хребту дубинками!

– Ну, хотя бы, сыночек, вот это натяни, – пожалела его одна сердобольная старушка, вытягивая из корзинки носовой платочек с прорезями для ушей. Она торговала с лотка жареными каштанами.

– Он сумасшедший, мадам, – предостерег ее тут же клиент, разворачивая над собой утонченный, очень элегантный зонтик. Судя по виду, это был какой-то инспектор. Он только что вышел из-под козырька сырной лавчонки, и, стряхнув со своих пышных усов споры голубой плесени, нацепил на свою аккуратную мордочку дорогой респиратор.

Старушка вздохнула.

– Может, и сумасшедший, но не бессмертный, – возразила она, насыпая горсть каштанов прямо в оттопыренный карман. Газетки у нее внезапно закончились.

– Да пошли вы, полоумные! – огрызнулся поравнявшийся с ними месье с пакетом, и если инспектор спешно последовал совету, то пожилая торговка каштанами была явно польщенная подобным вниманием.

– Ох… ну и зверюга…

Все в грубияне, и налитая жилами шея, и надбровные, выступающие вперед дуги, низкий лоб и скошенный небритый подбородок до порхающих бабочек в животе нравилось ей. Она просто обожала «месье Animal» (Животное), как ласково она окрестила его, и даже помахала вслед отвергнутой масочкой. А он и в самом деле сильно отличался от всех этих напыщенных пижонов с зонтиками, наводнивших Париж в последнее время. Типичный потомок пещерного медведя, опасный, примитивный, но легко предсказуемый.

– Beau cul, madam! (Красивая попка, мадам!) – отвесил он комплимент одной замешкавшейся на его пути даме в каракулевом манто и захохотал, выдавливая из себя кашель. – Гульчитай, открой личико!

– Ах, это ты, Базиль… – прищурилась та сквозь запотевшие очки. – Когда зайдешь на огонек? Мой муж в реанимации.

Месье Аnimal виртуозно изловчился под тяжестью ноши и взглянул на свое левое запястье. Никаких часов на нем не было.

– Может быть, на днях… – сказал он, нахмурившись. – Я кое-кого жду этим вечером.

Пакет разваливался прямо на глазах.

– На днях? Ты поставил не на ту карту, – рассердилась дама, проткнув намокшую от снега бумагу пальцем. – Весь Париж знает, что твоя Эллен якшается с братьями Моро за Стеной.

Кто-то из зевак одобрительно заулюлюкал и захлопал в ладоши. И, черт возьми, они правы. Стеной на Монмартре называли кладку рыхлых кирпичей на улице Сен-Венсан, за которой была сторожка могильщиков.

– Дебилы, бл… – продолжил он путь с достоинством освистанной балерины.

И какой черт дернул его прицепиться к этой очкастой дуре, чей муж решил отдохнуть немного на аппарате искусственной вентиляции легких? У нее не язык, а жало!

Снег прибавил в массе и бил по глазам. Как говорится, правда глаза колит. Эллен – самая дешевая проститутка, которая изредка заходила к нему на огонек и признавалась в любви. Он так ждал ее все эти тоскливые вечера, а она зависла вот уже целую неделю у Моро. Чем они ее там подчуют?

Базиль даже остановился. Судя по еще читаемому логотипу на пакете, затоварился он в «Тройке»… Настроение на нуле. Да еще эта потасовка с охранником… Фу! Какая гадость! И месье по привычке сплюнул на асфальт. Вот и дно прорвалось.

– Ух! И пралине туда же…

Юркий арабчонок, который, очевидно, следил за ним от самого магазина, ловко подхватил первое, что попалось под руку. Базиль громко присвистнул вдогонку, подгоняя воришку.

– Эй, конфеты возьми! С орешками!

В кисельной жиже что-то подозрительно звякнуло. Ах, точно! Две бутылочки сухого в нагрузку, которыми угостила хозяйка «Тройки», мадам Помпадур. Она всегда чем-то угощает Базиля, чтобы задобрить его далеко не кроткий нрав. Так и спиться можно!

– Имбецилы! – вздохнул он, надкусывая выглядывающий из пакета французский батон и совсем не ощущая вкуса свежего хлеба.. – Е..ые!

Все это Базиль говорил о масонах, обвиняя их во всех здешних бедах. Он не верил ни в вирус, ни в то, что город захватили ящеры. Одного из них в магазине он только что аккуратно упаковал, перевернув головой вниз и ткнув в упаковку яиц. Нечего делать замечание, что люди без маски! Это дело каждого. И если бы не проницательность мадам Помпадур и ее во время предложенные две бутылки вина… А, может, она и не Помпадур. С чего он взял, что ее зовут именно так? Базиль нахмурился.

– Тво-ю-ю ма-а-ть!

Содержимое пакета вывалилось на скользкие булыжники… Лишь батон повис на зубах. К счастью, мимо трусил сынишка соседки. Он возвращался из школы, волоча за собой за веревку пустую пивную банку.

– Эй, Мош, – присвистнул Базиль, подавляя ребенка своим гипнотическим взглядом. – Иди сюда! Твой пейсатый Господь, видимо, послал тебя ко мне!

Мош приблизился с поникшей головой, безропотно и бесповоротно, точно обезьянка к удаву. Мама учила его, прежде всего, скромности и никогда не спорить со взрослыми.

– Что Вам угодно, месье?

– Что Вам угодно, месье … – передразнил Базиль. – А где здрасти?

– Здрасти…

Базиль вдруг заметил, что у Моша фингал под глазом.

– Оля-ля-ля-ля! Это кто тебя так? Левша, чуть повыше тебя ростом, а? Скажи ему, что он бьет, как продажная девка.

– А кто такая продажная девка?

– Возьмешь у мамы червонец и пойдешь в Сен-Дени, узнаешь.

С плеч мальчики уже сдергивали ранец.

– Как он у тебя открывается? – ругался Базиль. – Наделали замков …! Ах вот как… Давай помогай, собирай все это барахло.

– Мама говорит, что в субботу нельзя напрягаться.

– А ну цыц! Вот молодец! Хороший мальчик…

Бутылки вина не влезли. Ну и не всучивать их ребенку?

– Кажется все, – удовлетворился Базиль, втаптывая в снег клочья пакета. – Ах вот еще… Держи! – заметил он вдруг сверток буженины и сунул школьнику в руки.

– Мне нельзя! – запротестовал Мош, осторожно принюхиваясь. – Меня просто убьют, если узнают.

– Бери, кому сказал! Уж не дать ли тебе лучше эту кислятину? Что скажет на это твоя мама, а? Цыц! Давай, давай, шевели клешнями! Тяжело?

– Тяжело, месье.. – пыхтел мальчик, согнувшись под внезапно отяжелевшим ранцем. Буженину в своих руках он старался не замечать и смотрел куда-то под ноги.

– Да, это тебе не журналы Playboy в школу таскать, – захохотал Базиль.

– Пожалуйста, только не говорите маме…

– А ты думаешь, она не знает? Наивный. Еврейские мамы знают все.

Мош обреченно вздохнул.

– Это уж точно… Но все же, умоляю Вас, не говорите, месье, о журнале. Я честно выиграл его в дрейдл.

– Во что?

– Ну, в такой специальный волчок, месье. Мне сегодня чертовски везло. Четыре раза выпал шин.

– Слушай, я ничего не смыслю в том, о чем ты тут бормочешь, но эта болтовня забирает силы.

Мальчик, действительно, сник. Слава богу, идти было недалеко, иначе прохожие вызвали бы жандармов, обвиняя Базиля в использовании детского труда. Такое, кажется, уже было, когда бывший чемпион октагона приручал местную детвору к уборке подъезда.

– Ну, вот и пришли.

– Да, пришли, месье.

Неказистый старинный домик ждал их. На подходе Базиль обогнал Моша, который с каждым шагом плелся так, что готов был вот-вот упасть. К тому же, самодельная игрушка, привязанная к ранцу, гремела на всю улицу, привлекая внимание.

– Зачем ты ее прицепил? – не выдержал Базиль.

– Она отпугивает собак, месье.

– А ты ходи с этим куском буженины, и тебя будут любить.

– Бесполезно, месье. Я пробовал их кормить. Они еще пуще злятся, кусаются. Это какие-то собаки-антисемиты.

– М-да… А кто же тебя так, сынок, отделал? Тоже антисемиты?

– Нет, месье. Одноклассники… – ответил Мош. – За то, что я ем «бутики» – сыр и курицу или что-то такое…

– И что из этого?

– Ну, как же, месье! У нас нельзя совмещать молочное и мясное, а мама мне постоянно это кладет в ранец. Она все еще злится на папу за то, что он не оставил нам коды к своим банковским карточкам.

– Ну и дела! Выходит, расплачиваешься за грехи предков…

– Что правда, то правда, – продолжал гнусавить мальчик, еще больше веселя своего старшего спутника. – У нас же серьезная ортодоксальная школа. Все помешаны на религии.

– Я бы тебя перевел куда-нибудь попроще… Например, в Диснейленд.

– Ох, месье, жаль, что Вы не мой опекун, – и мальчик вздохнул, что Базилю даже стало жаль его.

Они зашли в темень подъезда, остановились на лестничной клетке.

– Погоди немного, – звякнул ключами Базиль и отворил свою дверь.

Затем мальчика бесцеремонно развернули к себе спиной, открыли ранец и стали разгружать.

– Я журнальчик твой тоже возьму, полистаю… – и месье дал на прощание сорванцу подзатыльник. – Если нужны сигареты, спички, обращайся!

Прежде чем плюхнуться на тахту, точно подстреленный, Базиль скинул ботинки, не расшнуровывая. Дурацкая привычка, завезенная из России… Наконец, можно вздохнуть свободно. Кто-то смотрел на него с притворным умилением или даже насмешкой. Это Камилла, его бывшая женушка. Она хорошо смотрится в этой деревянной рамочке. Рука сама потянулась к пачке сигарет, нащупала на столике спички. Опять припомнились разборки в магазине с охранником. Может, все-таки он немного переборщил с этим? Нет, с людьми надо помягче. Они не виноваты, что скудоумны.

Глоток едкого никотина успокоил его. Он сделал еще затяжку. Горло приятно запершило. Вот теперь можно приступить к готовке ужина. Этим вечером Эллен должна прийти. Да, она непременно должна прийти. Он бегло пролистал журнальчик Моша, отметив про себя, что девицы на обложках – одни негритянки. И тут, блин, реклама намордников! Ух ты, с угольным фильтром! Нет, такое он смотреть не будет. Базиль заглянул под тахту и вытащил «Le citoyen respectueux de la loi» (законопослушный гражданин). Когда-то эту муниципальную газетенку разносили бесплатно и рассовывали в почтовые ящики.

– Популярному парижскому блогеру отбили лицо ягодицами, – прочитал он давно минувшую новость, задумчиво выпуская кольцо дыма. – Сотрудник метрополитена на станции Севастополь принял роды у собаки… Хм-м. Про карантин ни слова. Про химтейлы тоже. Какие чудесные времена были…. А когда-то он впечатлил самого усатого Жуля и получил контракт с самым известным залом Европы… И ничего, что поначалу жил на чердаке, зато тренировался стабильно по три раза в день…

Он посмотрел на свой живот, выступающий из-под тельняшки, и намеренно стряхнул пепел «на шкуру». Как мог он превратиться в такого борова? А этот последний разговор с Камиллой по душам? «Есть люди, которые сходят с ума от запаха твоей промежности, но никто из них не будет любить тебя так, как я». Неужели он ей все же такое сказал? Конечно. Сжигая мосты, он передал их как бы на хранение Богу, в пепельную вечность, в облачный мир.

– Кревер

Одну из съемных квартир на улице де Сен-Венсан брали штурмом. Шел еще десятый час утра, выходной, казалось бы, спи да спи, но кто поймет этих настырных французов? Сначала трезвонили, потом стали колотить в дверь с угрозами, но и это не помогло.

– Даже если Вы будете кричать «пожар!», он все равно не откроет, – донесся с лестничной клетки голос мадам Рабински. Кто-то ей возразил, и Базиль сразу узнал характерный французский «r».

– Insistez… il doit dormer encore. (Позвоните еще. Он, должно быть, еще спит).

Это был месье Брюно, хозяин дома могильщика. Мерзкий, отвратительный тип в красном галстуке, к тому же бандит, собирающий со всех дань.

– Вот что, месье Кревер, дверь я вам показал, задаток получил. Мы в расчете, – продолжал он дурачить, очевидно, нового квартиранта.

– Но… – возражал этот второй, голос которого был похож на визг истеричной бабы, которой заглянули под юбку. – Я же не могу ее выломать.

– Не можете, но поколотите еще немного, у него немного туговато с ушами… А мне пора, увы.

Бедная дверь Базиля снова задрожала. Так в гости не ломятся. Ну, сколько можно так долбить? Ага, вот уже легкое постукивание лбом от безысходности, умоляют о чем-то. Вот и дерматин скрипит под ногтями… Все это знакомо Базилю.

– Месье, я не отстану! И если Вы боитесь, что я заразен, то у меня есть справки, подтверждающие… Вот кардиограмма, вот рентген черепа, вот анальный мазок на вирус!

Базиль сладко потянулся в постели, прислушиваясь, в какой части комнаты сыплется штукатурка. Ну что им всем неймется-то, что требуют? Ответ один – в уборной на треснутом от удара кулака зеркале. И все об этом прекрасно знают, и все равно беспокоят!

А за дверью творилось следующее. После того, как хозяин дома месье Брюно испарился, мадам Рабински, вдова недавно почившего раввина и очень полная женщина, объясняла щуплику с двумя чемоданами, что здесь и по чем.

– Да там он, где ж ему еще быть? – говорила она, посмеиваясь. – Но Вы бы, месье Кревер, пошли бы во двор и дождались бы его там, на свежем воздухе, как Вам разумно посоветовали. Нет, я не могу принять на сохранения Ваши чемоданы, а вдруг там бомба или еще что-нибудь запрещенное, а у меня двенадцатилетний сын, он только-только начал подавать надежды в музыке.

Щуплик с двумя чемоданами, неказистый, но ухоженный, в модном пиджачке и наглаженных брюках, был похож на банковского клерка, который помогает клиентам расстаться со своими деньгами.

– Это просто безобразие! Это просто уму непостижимо! – возмущался он и жаловался одновременно.

Мадам Рабински, очевидно, расточала щедро свои флюиды налево-направо, но Кревер, как истинный гомосексуалист, отворачивал свой длинный нос от декольте вдовы.

– Я никому не позволю так надо мной издеваться!

Для острастки он стукнул легонько в дверь мыском своего до блеска начищенного ботинка, все же не теряя надежду уломать месье Базиля таким миролюбивым способом.

Но месье Базиль к таким проходимцам всегда непреклонен. Это уже второй раз за неделю, когда плут Брюно приводит их на смотрины. Где он их только находит? Мальчики-кролики с белыми манжетами. Брюно, Брюно… Главное взять задаток, а там будь, что будет.

– В конце концов, есть ли Бог на земле? – вопрошает Кревер, падая на колени. – Мне просто негде жить.

Жить ему и вправду негде. Никто больше не сдает жилье в этом районе, и нужно хвататься за такое сомнительное предложение двумя руками, что собственно месье Кревер и делает, пытаясь сейчас оторвать латунную ручку неподдающейся двери. Но что это? Кажется, он плачет.

– Ну, полноте, месье, полноте… – успокаивает его вдова. – Успокойтесь, Вы же мужчина!

– Проклятье! – визжит он. – Как можно быть таким бесчеловечным! Будьте же благоразумны. Я хороший.

Слово «хороший» звучит убедительно, и мадам Рабински даже кивает, словно ручается за Кревера. Но Базиля всем этим не проймешь, сколько этих «хороших» портят воздух в Париже? Он все еще нежится в своей постели. Очередная сигарета медленно превращается в пепел. Под тахтой стоят две пустые бутылки из-под сухого, в одну из которых он помочился ночью, чтобы не тащиться в уборную.

– Откройте, откройте, ну не спать же мне тут с крысами? Я все равно никуда не уйду… месье Базиль, кажется, Вас так зовут, эй, открывайте! Базиль, ау!?

Вот неугомонный, достанет даже мертвого! Базиль, наконец, натягивает на себя тельняшку, и, немного покачиваясь, идет на зов своего имени. Щелк дверного засова кажется вечностью.

– Ну, слава богу, родной, – обрадовался Кревер, пытаясь броситься на грудь спасителю, – а мы боялись, что с Вами что-то случилось…

Он не договорил фразу, так как был схвачен за шиворот и оторван от пола, будто воздушный шарик. Кажется, дар речи пропал у месье Кревера. Такое иногда случается. Он лишь качнул своими ножками и был вынесен на улицу, несмотря на робкое и совсем неубедительное повизгивание. Там месье Кревера вежливо усадили на лавку, хлопнули по плечу, чуть не сломав ключицу, а через минуту из подъезда вылетели, несмотря на мольбы мадам Рабински, что там может быть бомба, два больших желтых чемодана. Один из них от удара о землю раскрылся, и весь свет увидел, сколько у месье Кревера глаженных носков.

– Я здесь живу, месье, и не позволю так со мной обращаться! – грозил он своим маленьким кулачком в сторону дома могильщика, спешно собирая разбросанные вещи.

Потом мадам Рабински подошла к нему с дымящейся на морозце чашечкой и что-то стала объяснять, уперев кулаки в свои заплывшие жиром бока. Базиль выглянул в окно.

– Какая милая сцена…

Все они заговорщицки покосились на него, но он благополучно зашторил шторы.

– Не волнуйтесь, месье Кревер. Попейте кофейку, полегчает. Базиль – парень отходчивый. Просто Вы пришли в не подходящий момент, – мадам Рабински, как всегда в своем репертуаре. – У него вчера юбилей был.

– Что за юбилей, позвольте узнать?

– Ровно пять лет прошло, как его бросила жена. Сущая стерва, скажу Вам, виляла попой тут в «Проворном кролике».

– Но причем тут я, мадам? – непонимающе вздохнул месье Кревер, отхлебнув глоток кипятка. – Меня тоже как-то бросил партнер по бизнесу, но я никого не выставлял за дверь!

– Но Ваш партнер по бизнесу, как Вы изволили сказать, не укатил в Ниццу на Вашем же Феррари да еще со своим танцмейстером! Вы надеюсь, не танцуете? Не вздумайте говорить месье Базилю, что Вы каким-то боком танцуете…

– Я не танцую, мадам, я страховой агент.

– О, неужели? Отчего же Вы страхуете?

– От всего на свете. Сейчас очень популярны страховки от суицида, расходятся, как горячие пирожки. Признайтесь, Вы не думаете об этом в последнее время, мадам?

– Уж что-что, а думать мне о таких пустяках вообще некогда! У меня сын подрастает, месье Кревер….

– Ох жаль… Я дал бы Вам 15% скидку.

– Думаю, в нашем районе желающих будет предостаточно.

– Еще бы! – оживился вдруг страховой агент. – Вот почему я согласился, когда месье Брюно предложил мне маленький медвежий угол в этом домишке.

– Он так и сказал: маленький медвежий угол? – не смогла сдержать улыбку вдова.

– Да, а что в этом смешного? На большие апартаменты сейчас тратиться слишком расточительно.

– У месье Брюно неплохой юмор, оказывается. Просто нашего соседа зовут Bébé ours (Медвежонком). Вы, может, слышали такое имя?

– Постойте, постойте… Не тот ли это…

– Тот, тот!

Месье Кревер выплеснул остатки коричневой мути в снег, и хотя слезы на его печальном лице давно высохли, он все равно утер их, словно по привычке.

– Что же мне делать? – обратился он к мадам Рабински с таким видом, будто она была оракулом, предсказывающим катастрофу.

– Не отчаивайтесь. Месье Базиль очень отходчивый. Вот увидите, к вечеру он к Вам привыкнет и пустит на порог, как лучшего друга.

– К вечеру? Вы шутите, мадам? Да что я должен делать здесь весь день? Ждать от моря погоды?

– Да, просто сидите здесь на лавочке, под его окнами. Он сжалится. У него доброе сердце.

– Это я уже заметил… – И месье Кревер обреченно вздохнул.

– И все-таки Вы полюбите месье Базиля всем сердцем, – и вдова поправила на своей груди краешек пуховой шали.

– Вы верите в любовь, мадам?

– Нет, месье Кревер, – и она вдруг нервно задергала глазом.

Покойный муж мадам Рабински, очевидно, не отличался миролюбивым характером.

– Шаги на крыше

Кто в Париже не знает дом могильщика на улице де Сен-Венсан близ одноименного кладбища? Особенно его почитают поклонники творчества Артюра Рэмбо. По слухам, именно здесь, в первом подъезде, «нехороший мальчик» со своим любовником Верленом справили нужду в мае 1871 года, возвращаясь с попойки. Да, Бог знает, что они еще здесь вытворяли… Темная история, как и темень подъезда, хранит свои страшные тайны, но на потолке, если поднести зажженную спичку, можно до сих пор увидеть довольно оригинальное граффити – чья-то роскошная женская задница. Однажды папаша Люсьен, в одиночку борясь с уличным просвещением, пытался замазать все это безобразие толстым слоем зеленой краски, другой у него просто нет. Когда он это делал, то озирался по сторонам. Но ему все равно выбили из-под ног стремянку, и он целый месяц ходил злой, как черт, с зеленой бородой. Собственно на этом вся реставрация дома могильщиков и закончилась. Что греха таить? Здание времен Парижской коммуны жестоко эксплуатируется и, прямо можно сказать, дышит на ладан. Мансарда или, попросту говоря, крыша, как год заколочена во избежание обрушения, и все это под популизм властей придать домику могильщика исконный исторический вид. Но хозяин Брюно не торопится выполнять указания сверху, выжимая последние соки с жильцов первого этажа. Чего он ждет, всем известно. Если крыша рухнет или, не дай Бог, случится пожар, ему выплатят значительную компенсацию. Но домик в стиле позднего барокко на улице Сен-Венсан держится из последних сил. Пока держится. Все в ожидании и на нервах. Особенно по этому поводу переживает мадам Рабински. Она бдит каждый шорох, каждый подозрительный шум. Вероятней всего, в мире эхолокаций ей нет равных. Не зря Люсьен давно ее подозревает в сговоре с «рембистами», так как видит очевидное сходство ее жирных ягодиц с теми, что выжжены огарком свечи на потолке. Но правда, как водится, где-то посредине. В любом случае одинокая вдова имеет право на личную жизнь, и, в конце концов, она может переживать не за себя. Она опекает Моша, как курица-наседка, и он самый послушный еврейский сыночек во всем Париже.

– Спи, спи, – поправляет она ему подушку глубокой ночью. – Закрывай свои большие черные глазки, пусть тебе приснится Шопен.

Шорох вечернего платья за окном, и чья-то таинственная тень скользнула по уличной лестнице. Мадам Рабински бледна и даже крестится, что совсем не свойственно ее религиозным воззрениям. Но, тем не менее, она выглядывает наружу. На лавке в обнимку с чемоданами посапывает месье Кревер. Кто-то любезно предоставил ему женскую шубку из кроличьего меха, и он накрывается ей с головой, как одеялом. Ночи в Париже становятся все прохладнее и прохладнее.

Спустя немного потолочные доски над комнатой мадам Рабински подозрительно скрипят, осыпая побелкой ее любимый рояль, а хрустальная люстра начинает позвякивать так, точно во время землетрясения.

– Спи, спи, – заплетает она пейсы вздрагивающему Мошу. – Пусть тебе приснится Шопен.

Мальчик, с уже подростковым пушком на щеках, закрыл глаза. Шопен ему точно не снится, негритянские голые тетки в рабских намордниках кормят его бутербродами с бужениной. Он улыбается в сладкой полудреме и причмокивает, а его мать, не мешкая, отправляется к своему соседу, предусмотрительно захватив с собой менору покойного мужа. На лестничной клетке темно, как в склепе гугенота, и возраст и полнота мадам Рабински удачно ретушируются при свете дрожащих свечей. Женщина крадется отважно, приближаясь к двери Базиля, известного бабника на районе. Опасная затея с этим ночным рандеву, не так ли? Все знают, что он вот уже почти две недели, как ожидает проститутку Эллен и всегда открывает дверь в надежде, что кто-то, наконец, удовлетворит его мужские потребности. Месье Кревер, конечно, не в счет. Но глубоко религиозная женщина даже не глядит на выпеченное через плавки достоинство, ее вообще сложно удивить в этом плане, и что она только не видывала на масонских мессах своего покойного мужа? Ее волнует только одно. Кто залез на мансарду? Она молча, с каким-то благоговейным, предостерегающим страхом указывает пальцем наверх.

– Посмотрели бы Вы лучше, что там, месье… Похоже на призрак, – шепчет она со страшной таинственностью, пока сосед спросонья протирает глаза и пытается понять свое местоположение в пространстве.

Потом происходит то, что и должно происходить на темной лестничной клетке между женщиной и мужчиной вне зависимости от наций и возрастов, то есть сиюминутная вспышка инстинкта. Молниеносно, страстно, без лишних вопросов и угрызений совести. Он уже схватил ее за указательный палец и тащит к себе, как аллигатор зазевавшегося козленка у водопоя. Она же, слабо сопротивляясь, идет с умопомрачительными вздохами, до последнего не веря в свое великое счастье. Но когда ее центнер чистого веса бесцеремонно швыряют на тахту, словно для разделки, и она едва удерживает свечи, чтобы не спалить все дотла, к ней возвращается здравый рассудок.

1 2 3...5 >

На страницу:

Перейти

1 из 5