Жил-был стол… Совсем другие истории

Но ему – хорошо. А мне – плохо. Этим двум – хорошо. А мне плохо. Придурку Володе – хорошо. Хотя бы потому, что он на свободе. А я – на свободе, при деньгах… Но мне плохо!!!

Я прикрываю глаза. Опускаю козырек. Нам ехать и ехать. Машину покачивает-потряхивает, и я погружаюсь в дрему… Отчего-то вспомнилось, как лет двадцать назад я так же колесил, сидя на пассажирском месте каблучка, по всей области. Дремал по несколько часов. А иногда читал учебники по праву или свои конспекты. Да, точно – лет двадцать назад мы держали с приятелем продовольственный магазин. Ещё Союз не распался. Каким-то образом Мишку, через его родителей, назначили директором малого государственного торгового предприятия. Да, было такое странное образование. И мы крутились. В 92-м продуктов уже не было. Очереди на бензоколонках на час. Талоны. Стрельба. И в Новый год все спрашивали себя – чего ещё плохого им ждать в следующем году?! Но у нас был свой расчетный счет, наличные деньги. Ничего не понимая в торговле, мы мнили себя бизнесменами. Что-то получалось. Я отвечал за коммерческие закупки. Ездил по всей области – на Егорьевку за индюками, на Томилино за яйцом, на Дружбу… ещё куда-то. Миша занимался госпоставками – сахар, масло, колбаса, макароны. Именно на этом и делались основные деньги. Сейчас вспомнить – дурно становится. Одна только гречка для детских садов чего стоила. Типа сломалась машина, разгрузилась у нас. Мы гречку и продали. А на самом деле ничего не было. Просто «пропустили» через свой магазин накладные. Ну и денег нам дали экспедиторы… Вот интересно… как бы я защищал нас сейчас?! Что сказал бы?!… Чудное было время. Какой-то пир во время чумы. Пьяные грузчики. Обозлённые покупатели. БХСС. Бандиты. Каждый вечер допоздна учёт, снимали кассу – что мы там наделали за сегодня. Да, деньги приходили легко. Может, и не запредельные, но точно раз в десять больше, чем моя зарплата инженера… Но уже тогда было понятно: это не навсегда. Мишка хотел уехать в США. Всё говорил, что соберет десять тысяч долларов и уедет. Он и уехал – к свободе предпринимательства. То одно, то второе. Сейчас, в общем, ничего. Так, программист по найму. Даже сюда не может приехать лишний раз. А я? Я – да, я учился. Мечтал вырваться из всей этой грязи – римское право, юс генциум, юс цивиле… гражданское право, уголовное… процесс… Как исступлённый, я учил всё, вот просто всё, что проходили, хотя уже знал, что какое-нибудь муниципальное право или трудовое мне совсем не понадобится. Но учил… Сидел в библиотеке по субботам. Лучшие курсовые писал. Читал Гегеля… И всё должно было измениться. Со мной же на равных разговаривал заместитель Председателя Верховного Суда. Задавал мне вопросы на защите диплома и позже отозвал в сторону.

– Знаете, молодой человек, – сказал он и так как-то очень доверительно коснулся плеча, – а ведь очень мало кто так критически задумывается над нормами права, процесса. А тем более над основными принципами. Воспринимают всё как догму. А ведь они ещё студенты! Им ещё бы пробовать и пробовать всё на зуб! Подвергать сомнению!.. А представляете… те, кто уже работает много лет?! Что нового они могут сказать?! Никакой свежей мысли…

Я украдкой посматривал на этого уже совсем немолодого человека. Какая-то странная мысль крутилась в голове: облечённый властью, влиянием, небожитель и вершитель судеб человеческих, тот, кто определяет подходы судебной практики к тем или иным вопросам, он сейчас… словно искал у меня понимания, сочувствия. Он – у меня… И ещё думал, что, когда пройдут годы, я буду не таким. Сильнее. И всё, о чём думаю, всё воплощу, переверну эту систему, как когда-то Сперанский.

– Вы хороший юрист. И вас, чем бы вы ни занялись, ждёт блестящая карьера. Одно только…

Я поднял на него глаза.

– Будет обидно, если с такими знаниями, а главное – с такими взглядами на жизнь, с таким пониманием права вы растратите себя на мелочи и пустяки. Вам надо служить. Да. И лучше всего делать карьеру судьи. Знаете, как мало настоящих, хороших судей?

Да, так это было. И казалось в тот вечер, когда шли толпой в какой-то ресторан, шли шумно, весело, пальто нараспашку, когда скрипел снег и фонари заливали светом Ленинский проспект, и я шёл чуть в стороне от всех – не потому, что был сильно горд, а просто хотелось ещё побыть в этих ощущениях, в той беседе, в тех его словах, – вот тогда казалось – жизнь моя изменилась. Я вырвался наконец. Всё, всё пойдёт по-другому. Виделись так ярко картины будущего: адвокат, униженные и оскорблённые, читальные залы Ленинки, выступления в Верховном Суде и потом членство в нём же… Где-то там, рядом, как само собой разумеющееся, виделись деньги. Не как самоцель… и безумные… а просто… как достаток. Виделись интервью в газете и научные статьи. И даже открытые лекции на моём же факультете. И как преподаватели меня представляют. А я скромно стою… зато когда выступаю – в зале всё замирает… ведь я говорю о том, о чём не рассказывают на лекциях, о чём не задумываются, не мыслят даже… Ещё что-то виделось. Восхищённый взгляд какой-то студентки? Ну, может, и это тоже… Но главным во всём этом было ощущение, которого не было в моей жизни никогда: это твоё. Твоё призвание. Твоё занятие навсегда. Твоя жизнь. Твоя гордость. Твоё «Я»… Именно такое – с большой буквы.

А что сейчас? Ничем всё это закончилось. Нет у тебя клиентов особо. И журналисты не следят за твоими процессами. И в Верховном Суде тебе не довелось выступить. Ну кто принесёт протест на приговор об избиении жены?! Тем более что там больше разговоров было, чем дела… Нет у тебя и денег особых. Так, на житьё-бытьё. На Турцию и на автомобиль в кредит… Даже связями в суде ты не обзавёлся. Да при твоей схеме они и не нужны. Мошенник ты. Лжец и мошенник. В общем… недалеко ушёл от своего магазинчика. Даже Мишка дальше… Может, и не в грязи сидишь по уши, как там… но дерьма изрядного в твоей жизни хватает…

Воспоминания эти сквозь дрёму, пиво – всё это совсем не вовремя. Чувствую, как по щеке бежит слеза… А что делать?! Теперь-то что делать?!

Ну отдам я эту корову?! Отдам деньги… и что?! В церковь схожу… помолюсь… за тех, кто рядом, – за Ольгу, за Марию, за родителей… вспомню тех, кому обязан в этой жизни… и за них помолюсь… за тех, кого уже нет… За себя… попрошу что-то… не знаю что… Но дальше-то всё равно будет то же самое?! Некуда уже сворачивать. Не-ку-да…

– Сколько нам ещё ехать?

Водитель поерзал на сиденье, посмотрел на спидометр.

– Ну, часа два… Мабуть, бильше…

– Если остановимся перекусить – с коровой ничего не случится? Минут на тридцать? Есть что-то очень хочется.

– Не-е-е-е. Конечно, не случится. А подзаправиться – это хорошо.

Придорожное кафе. Даже уличная веранда окутана запахами. Люблю незатейливые заведения – пельменные, чебуречные, сосисочные. Сейчас в Москве почти не осталось этих мест. Так, стилизуют что-то под совок. Но всё не то. Сплошной пафос. Белые скатерти, цветы на столе… крохотные букетики… и воздух – прозрачный и безвкусный. А по мне, самые лучшие воспоминания – студенческие столовые. Чудесная смесь запахов только приготовленных борщей, лапши, гуляша, котлет. И пусть это всё не так уж и вкусно, и жидковат борщ, и котлеты рассыпаются, а в гуляше всё больше подливки… но запах! Запах какой?! И ещё ты всё это сразу видишь. Салаты – мимозу, оливье. Горячее – тот же гуляш с макаронами, тефтели с густым соусом… а как он разливается по пюре, а?! Видишь, предвкушаешь… и ожидания тебя не обманывают. Не то что… какой-нибудь… как они там говорили – дефлопе5?

Нам приносят густой, горячий и жирный лагман. В моём состоянии то что надо. Заказываю сто пятьдесят водки. Большой глоток обжигающей холодной жидкости. И пауза перед первой ложкой… Ловлю на себе взгляд водителя. То ли удивленный, то ли сочувствующий. Ну и ладно. Мне что с ним, детей крестить?! Я пил со своими грузчиками в магазине. Ну то, что, по их мнению, можно было пить. Пил и один. Потому что в 91-м все друзья разъехались. Пил, потому что настроение было плохое. Или хорошее. Пил вечером. Ну это понятно. Пил с утра, потому что иногда в этом магазине невозможно было находиться трезвым. Пил за выигранные дела. И напивался за проигранные. Пил, как вчера… от осознания, где я, кто я и куда иду… По какому только поводу и без повода я не пил?! И что, мне сейчас таиться?! Я вижу его первый и последний раз. Он что, Сергею Сергеевичу расскажет?! Так мне какое дело?! Тот меня таким видел… И вообще – я недалеко ушел от этого водителя. Всё, что нас отличает, – это мой диплом юриста и кое-какие деньги. Этого много. Но на самом деле гораздо меньше, чем моё отличие от этих двоих. Со стороны мы похожи. Несведущим… Просто нужен такой отвратительный день, как вчера, чтобы всё сошлось в несколько часов одно за одним и стало всё понятно. Подвелась итоговая черта…

Когда мы садимся в машину, приходит СМС. Ещё один незнакомый номер. «Как ты? Извини за вчерашние слова. Рада была видеть. Анна»… Анна… Всё-таки Анна?! Значит, всё было… И этот душ ледяной, где я сидел в рубашке… мои сопли-причитания-рассказы… её руки… и те её слова:

– Жаль мне тебя, Петров… Что ты с собой сделал… Поезжай домой… Ты же уехал тогда?!

Как же всё это было? Листаю телефон… Последний номер – это такси. Четыре утра. Ещё такси в два тридцать… А вот… в начале третьего… как я теперь понимаю – её. И где взял-то? Хотя… вот ещё СМС. Это от Макса. Её номер. И звонил ему в час ночи… Да, точно… проводил Сергея Сергеевича… и позвонил…

Он сказал, что мне хватит пить. Я пошёл провожать его. Как-то не хотелось, чтобы он уезжал… Тоже думал взять такси. Но закурил. И это оказалось лишним. Так уплыло всё… Вернулся в бар… Кофе… Да, кофе… И хотел рассчитаться… вот тогда и рассыпал деньги… Сидел на стуле – смотрел на них. Понимал, что наклониться и собрать не смогу. Кто-то из официантов… Да, и захотелось вдруг услышать Анну. Ведь пьян же был. Всё казалось простым и ясным – как и что надо исправить… А с Анной… осталась какая-то тяжесть… Нечасто, но накатывало сожаление, что всё так неправильно было и неправильно закончилось… Опять совесть?! Зачем?!

Когда-то она любила меня. Даже развелась. Помню, мы пили кофе в комнате отдыха. Это было ещё в моей первой конторе. Болтали. Курили. Много было народу. В воздухе плавало ожидание Нового Года. Планы, поездки. Потом мы остались одни. Она сказала: «С двадцать пятого я свободна». Я ответил: «Давай уедем за город на пару дней».

«Петров, ты не понял. С двадцать пятого я совершенно свободна. Навсегда».

И стало ясно, что всё, что происходило с нами этот год, – не шутки. И эти разговоры – как наши дети будут плескаться у бассейна в Салоу, а мы – пить коктейли, держаться за руки и смотреть на них, это для неё было совсем не пустыми словами. Не несбыточными мечтами… Это вот здесь всё… совсем рядом… И я отдалился… Сперва заболел как-то серьёзно. Потом несколько командировок подряд. И как-то удачно складывалось, что никакого важного разговора у нас не случилось. И выглядело это естественно… Она не сразу, но всё поняла. Ещё полгода мы работали вместе. Потом… что-то у нас было в офисе… какой-то грандиозный праздник… наша случайная близость.

– Разве ты не понял? Это последний раз! Мы сегодня прощаемся.

И я чувствовал, что так это и есть. Я оставался с ней до самого утра… Из вежливости, что ли… Говорили… много… обо всём… о рабочих делах, о детях… как будем общаться дальше… снова о работе… спокойно, тихо, даже шутили что-то… Она легко закрыла дверь за мной. Без слёз. Без последних слов, взглядов, поцелуев. Объятий намертво. Но я вышел из подъезда с облегчением. Эта история закончилась. Наверное, мне было просто хорошо с ней. Наверное, она просто красиво отдалась мне в первый раз… А может, мне просто льстила связь с замужней адвокатессой, недосягаемой мечтой всей мужской части нашей конторы… Не знаю… Но я понял, что не любил её на самом деле никогда…

Зачем я звонил ей вчера?! Это что же получается… семь лет назад я уехал… с облегчением… ни разу не усомнился… но… всё время думал?! О чём? О чём?!… О том… что виноват?!… Анна, Анна… зачем ты разрешила мне вчера приехать? Зачем прикасалась руками… нежно… заботливо, хоть и говорила безразличные слова? Зачем написала сегодня? Зачем мы встретились восемь лет назад?

Теперь мне предстоит выкарабкиваться и из этой истории. Как он там говорил – у тебя и корова? И рубашка? И ещё что-нибудь случится…

Хорошо, хоть с Ольгой помирился. Ну, видимо, помирился. Хотя – лучше бы с Марией. А вообще, это бред какой-то. Безумие. Выбирать из двух близких людей, с кем лучше поссориться?! Это нормально?! А так получается у тебя… Всё не как у людей… Ольга всё поняла – не первый раз. А вот Мария…

Я не знаю, я правда не знаю, представить себе не могу, о чём она думала и как ей было?!… Она просто ушла. Помню, я позвал её.

«Мария! Пойдем! Я опаздываю!» Позвал раз, другой. Вышел в коридор. Заглянул в её комнату. А её не было… Чертова рубашка!!! Далась она мне?! Столько крика! Ну Ольга тоже хороша… знает ведь, что это моя счастливая рубашка! В ней всегда – на приговор. Дело слушается подолгу, но в день приговора я – в ней. Такое вот суеверие. Примета… Их было несколько в моей жизни. Например, если у меня два пути, в прямом смысле слова – две дороги, всегда надо идти туда, куда был первый порыв! Иногда даже останавливаюсь, чтобы вспомнить – а куда толкало-то?! Всегда это знал и следовал этому правилу, иначе что-нибудь да случится не то… В институте, в день сдачи экзамена – ничего не делать. Кровать не убирать, посуду не мыть, мусор не выкидывать, в магазин не ходить. Нужно сосредоточиться только на себе… умываться, приводить себя в порядок… и поменьше разговоров и смеха. В общем, как у Высоцкого – «он четок, собран, напряжен…». А в адвокатские годы появилась вот эта «счастливая» рубашка. Я купил её в магазине Hugo Boss, вот тогда же, с первого большого гонорара. Решил, что могу себе это позволить. И уже когда купил, вдруг заметил – а денег-то меньше не стало!.. Да, и через пару дней выступал в суде. И как-то всё удачно прошло. С тех пор много, очень много чего купил и смог себе позволить, но та рубашка осталась любимой… и счастливой. В ней – всегда на приговор. Иногда я задумывался, что будет, когда она износится?! Не придумал. Но пошел на хитрость – сразу после процесса старался её снять. Это позволяло стирать её раза в два реже… А вчера оказалось, что она не поглажена. А ведь просил же с вечера! Что ей стоило?! Чем эту чикагскую окружную больницу смотреть?! А хоть бы и с ней вместе?! И утром – полетело!!!

Конечно, я мог бы остановиться. Надо было остановиться! Ольга же говорила. Соглашалась, что неправа. Предлагала погладить. И успела бы! Да ладно, что там – себе-то я могу признаться… вся эта моя истерика… это же я просто срывал раздражение, что не готов!!! На неё, что ли, собирался свалить проигрыш?! И вот мусолил, мусолил эту рубашку, её отношение к моей просьбе, маленькой просьбе… и всё на разные лады… почему не погладила, да почему не погладила?! Наплевать на всё? На простую, маленькую просьбу?! Мне, что ли, самому гладить?! Может, ещё и готовить?! А ещё что?! А ты чем будешь заниматься?!… В общем… она сорвалась… шарахнула тарелку об пол!

– Дура, что ли? Совсем психопатка?! – но я как-то сразу остыл. – Лечись тогда.

– Да пошёл ты! Убирайся!

Я развернулся и позвал Марию. Проводить её в школу. Тут я уже всё, что мог, сделал… Проводил, называется…

Это было первый раз. Нет, конечно, случались дни, когда я её не провожал. Но это редко – если заседания назначали на девять. Тогда это делала Ольга. А так – всегда я. С первого класса. На второй день я же и повёл. Вот уже третий год. До школы нам десять минут. Дворами. Только в одном месте перейти дорогу, но там так редко ездят – она ведет в тупик. И мне всегда эти утренние прогулки очень нравились. Вечерами ведь как раз не всегда удавалось поболтать: то я устал, то поздно вернулся. А тут мы вдвоем. Я держу её за руку. За маленькую такую, маленькую горячую ладошку. Даже зимой – она снимала варежку, и в моей ладони ей было теплее. И мы разговаривали. Она рассказывала мне о классе. Своём, параллельном. О каких-то историях. В её представлениях – почти детективных. О каких-то новых подружках. О том, как со старшеклассницами играли в «вышибалу». Как на уроке оригами что-то там невозможное сделал кто-то… Всё это потихоньку менялось. Она же взрослела. Я просто физически ощущал это. И по ладошке. И по тому, как однажды не дала мне свой рюкзачок и с тех пор носила его сама. Ведь ещё год, ну два! – и перестанет давать мне руку. Сперва – когда переходим дорогу. Потом – возле школы, чтобы никто не видел, что папа её «до сих пор за ручку водит»… Потом, наверное, совсем. Я ценил эту её ладошку в своей руке…

А уже подходя к школе, она отдалялась от меня – с кем-то здоровалась, махала рукой, догоняла сама или её догоняли, и вот они уже отстали, идут где-то в стороне, о чём-то шепчутся… Девчонки… У ворот я её целовал и говорил: «Хорошего дня, любимый ребенок. Ты – самая чудесная девочка на свете». «А ты – самый чудесный папочка». Она тянулась ко мне, привставала на цыпочки и убегала…

А сейчас её не было. Она ушла в школу. Одна. Первый раз. Вот так вот. И я почувствовал, что теперь всё будет по-другому. Я, конечно, буду провожать её в школу… ещё год-другой… может, больше… Но теперь всё чаще она будет ходить сама. Она стала чуть взрослее. И взрослее она стала чуть раньше… И виноват в этом только я.

Я написал ей: «Где ты?». «Ушла в школу». «Почему одна?» «Ни навижу, кагда вы кричити друг на друшку».

Как же она это всё ощущала, если ушла? Если так написала?! И написала-то – кричите… во множественном числе… не первый раз… Мне было дурно.

Я вспомнил, как иногда ругались мои родители. Иногда по несколько дней были в ссоре. Не разговаривали. Или кричали непрерывно. И как страшно было, когда закрывались в комнате, «чтобы поговорить». И тихо было. Только отдельные слова. Иногда я подслушивал. И как-то прозвучало… «развод». Это было вечером. Всю ночь я не спал. Плакал. Меня трясло. Мои родители разводятся. Как же теперь всё будет?! А утром я сидел за завтраком. Не хотелось есть. А мама всё требовала. Я съел кусок рогалика с маслом… и меня вырвало… прямо там… за столом. Так мне было плохо. Я лежал на кровати, дрожал и плакал. Рыдал просто. А родители, перепуганные, склонялись надо мной. Трогали лоб, спрашивали, что я ел вчера. Не ударялся ли головой? А я рыдал и рыдал, уже совсем в истерике. А потом закричал: «Вы разводитесь! Я жить не хочу!». И мама опустилась рядом. Целовала меня, плакала. «Ну что ты? Дорогой мой мальчик?! Ну?! Ну взрослые иногда говорят так, когда ссорятся. Это же просто так». А отец стоял рядом – то ли испуганный, то ли растерянный. А может, счастливый, что со мной всё в порядке?! И я засыпал. Я видел, как они уходили вместе, и засыпал успокоенный и счастливый… Но я всю жизнь помнил это… Просто позже выработался иммунитет… А вчера, услышав, как мы ругаемся, ушла моя дочка. Ушла. Целый день была со своими мыслями. С этими криками и разбитой тарелкой. И пониманием, что всё, мир рухнул, родители не любят друг друга, кричит мама, орёт отец, бьётся посуда… И когда она вернётся домой… может, кого-то уже там не будет? Никогда?!

И я не увидел её вчера. Ольгу увидел ночью. Видимо, сказал что-то… А Марию не увидел. Ничего ей не объяснил. Не смазал, не стёр это страшное ощущение, ещё не проникшее, не вошедшее до конца… Она не увидела нас с Ольгой, как я тогда – счастливых родителей, и в ней зарождается теперь иммунитет… безразличие… Мне тогда, тридцать лет назад, было легче: родители были рядом, когда я умирал от страха за них, за нас всех и от любви к ним… А она?! Да что же это такое в моей жизни?!

Я достал телефон и написал ей: «Привет, любимый ребенок. Мне нужно было уехать по делам. Завтра вернусь, и все вместе пойдем куда-нибудь. Целую. Ты самая лучшая на свете». Мне стало чуть легче. И ещё – хорошо, что с Ольгой я вчера хоть как-то помирился. Не помню как. Но она же провожала меня утром?! И поцеловала?! И про рубашку мы поговорили?! А главное, она что-то скажет Марии. Это чудесно!

Как я живу?! Господи?! Как я живу?!

А через час мы приехали…

Камешки считались городом, но всё, что его напоминало, – несколько пятиэтажных домов из серого кирпича, что-то вроде площади, убегающей под уклон, – осталось позади. Мы ехали по деревенской улице. Не то чтобы убогой… тоскливой… бедной… Какие-то недоросшие черешенки, абрикоски на обочине… Деревянные заборы – сплошные и из штакетника… крепкие и развалившиеся… всё вперемежку… Даже странно, что где-то была Москва с проспектами, асфальтом, вереницами дорогих автомобилей, оштукатуренными особняками, нереальными громадами новостроек, ночными фонарями, суетой… жизнью… Кто из местных видел-то ту Москву?!… Вообще, тут казалось странным, что где-то есть большие города… Есть жизнь… Хотя, кто его знает… как они тут живут… о чём думают и где, по их мнению, есть жизнь…

Дом, который мы искали, был с моей стороны. Я просто его ещё не видел. И почему-то всё думал: какие там ворота? Хотелось, очень хотелось… чтобы вот они… были хорошими. Чтобы не выдавали они бесконечной бедности… той самой проданной коровы, машины… каких-то занятых денег… Чтобы забор был окрашен, а не просто какие-то серые истлевшие доски… Ещё семь таких ворот. Это же деревня. Тут всё по-человечески, по номерам. Тут не может такого быть, как в Москве, когда напротив дома №117 будет 198/б. Или вот как у нас, например, дом. Корпус два. Он стоит сразу на улице. А где корпус один – я до сих пор не знаю… Какие же у неё ворота?!

Машина остановилась.

Я сидел. Курил. Выходить не хотелось. Что скажу? Зачем приехал? Корову эту притащил. Что строю-то из себя благодетеля? Как этот… который им денег дал недостающих?!… Так он хоть с её мужем работал! Как-то объяснить разумно можно. А я-то зачем?! Ведь ничего не изменить?!

Я вышел из машины. Ворота были, как я и хотел, не новые, с шелушащейся зелёной краской, но крепкие, как и забор. С аккуратным синим почтовым ящиком… Может, у бабы Вали всё хорошо?! Вполне себе зажиточная по местным меркам семья? А может, и не по местным даже?! Насочиняла мне там всего… Чтобы жалость вызвать?! Может, скину что-то?.. А тогда мой приезд ещё глупее, чем я думал…

Я стоял у ворот. Крутилась в голове вся эта история… А вся эта история, оказывается, просто моя жизнь…

…И выхода я не видел. Было невозможно стыдно, если Сергей Сергеевич узнает, что я не отдал корову. А он узнает! Узнает! Водитель же перезвонит – куда девать её… Кстати, и меня с собой ещё обратно не возьмет… И перед ним тоже не хотелось выглядеть идиотом. Не знал, что совру Ольге… Но совру – не совру… что бы там она про себя ни думала, простит… И ещё баба Валя…

Я услышал её оклик, когда был уже у подъезда суда.

– Сынок! Сынок!

Я обернулся.

– Подойди-ка.

Это ещё что такое?! Я двинулся к ней. Но денег я не отдам. И слушать ничего не буду. Скажу, что мне некогда.

Она коснулась моей руки. Пальцев. А у неё очень гладкая кожа. Надо же?! А ведь должна же быть сухой, мозолистой?!

– Болит? – она провела по моей экземе. – Очень?

– Да, я привык… бабушка.

Как это я её назвал «бабушкой»?! Валентина Григорьевна – она же… А вот как-то по-другому в эту минуту не получилось. Именно так – «бабушка».

– Ты приезжай ко мне. Я помогу. Я умею. И не таких лечила.

– Да ну… что вы?! Мелочь… Правда привык.

Я ведь и в самом деле привык. С детства это. Было и сильнее. Всё тело мазали. И до крови трескались руки… Сейчас – так, фигня, в общем.

– Ну адрес-то у тебя есть. В любое время приезжай. Помогу.

Да…

Вот именно с этих её слов, не с рассказа даже о корове и машине, стало портиться у меня настроение…

Я нашел повод вернуться к водителю.

– А как корову-то спускать будем?

– Так як же?! По доскам! Вин же они, у кузове.

Водитель смотрит на меня, ждет. Действительно, всё это глупо.

Я досчитал до десяти. Точнее, до девяти. Последний счет состоял ещё из десяти. С детства так делал, когда надо было решиться и было время… семь-восемь-девять-десять-ДЕСЯТЬ… Я толкнул калитку…

Поздно ночью я стоял, облокотившись на низкий заборчик. Курил. Как-то сами собой высохли слезы. Я смотрел на звёзды, которых не видел тысячу лет. Слушал давно забытые звуки… сверчков… ленивый и редкий лай собак… какое-то движение в загоне для свиней… шелест листьев в порыве ветра… Только что ушла бабушка Валя…

Позади остались какие-то невнятные мои слова ей… помогите мне… Какие-то её добрые в ответ… что-то она говорила про светлого человека… про меня, в смысле… Позади был водитель, который, как его ни уговаривали, не остался посидеть с ними… или как? – с нами?.. Только взял какой-то огромный бутерброд с салом… хорошее сало, сказал… а я так и не узнал, как его зовут… всего тебе хорошего… Позади был стол, хороший деревенский стол с самогоном, жареной картошкой, салом, котлетами… и какая-то женщина, немолодая уже, не жена Володи точно, но жившая с ними, и они принимали её как родную… и бабушка Валя в самом деле называла меня «сынок»… Позади была корова… и как её все осматривали и что-то там говорили, поглаживали, похлопывали, и я уже даже гордился, что такую классную корову привез… Позади был тот самый бывший председатель колхоза… он-то больше всех и с искренним восхищением осматривал эту корову… и как-то мне показалось… и это мне очень нравилось… деньги он им дал не в долг… а насовсем… Позади было то, как я вошел во двор… как рад был тому, что не заскрипела ухоженная калитка… и стоял… смотрел, как в глубине двора бабушка Валя что-то месит в тазу на табуретке… какой-нибудь хлеб, отруби для скотины… куры гуляли во дворе… большая рыжая собака не двигаясь смотрела на меня… потом Володя окликнул женщину, и она сразу пошла мне навстречу, как будто так и надо… на ходу вытирая руки о фартук… А я стоял, не мог дальше двинуться… «Ты приихав, сынок?..» – «Да… да… Вы же поможете мне, бабушка Валя?..» И она обняла меня… – «Конечно, сынок…» А я уже не мог сдерживаться… Позади были СМС, которые я отправил… и СМС, которые я получил… «Всё хорошо. Смотрим с Марией кино. Очень скучаем и любим тебя. Целуем»… «Рад, что доехал. И что корова понравилась. Позвони мне в понедельник. Нужен хороший юрист»… «Конечно, увидимся. Телефон ты нашел. Звони в любое время»… Всё это было позади. И весь мой собранный по кусочкам вчерашний день…