Светлые дебри

Середину моста с двух сторон поддерживали солидные каменные опоры, которые венчали маленькие купола, покрытые изразцом: со стороны Германии был выложен швейцарский флаг, со стороны Швейцарии, соответственно, германский: государственная граница проходила прямехонько по линии этих опор с куполами.

Опоры, между тем, имели ниши.

В разные героические времена в нишах стояли то святые, то полководцы, то вообще непонятно кто.

Причем, одна ниша по давно установившейся традиции принадлежала Германии, а вторая, конечно, Швейцарии.

Соответственно и фигуры туда ставили свои, национальные.

Иногда высокие пограничные стороны дразнили друг друга, ставя в свои ниши бюсты каких-то деятелей, которые сообразно текущему политическому моменту не нравились соседям. И тогда другая сторона придумывала маленькую месть и выставляла в свою нишу что-то обидное для оппонента.

Но все преходяще в этом мире, даже обиды, со временем и эта традиция ушла, поскольку ушли темы для разногласий, ставить скульптуры в нишах уже не было смысла, дразниться тем более.

Ниши оставались пустыми.

А потом, в один из обыкновенных дней появился хорошо одетый человек с профессорской бородкой сел в одну из ниш и стал просить милостыню.

Проезжавшие по мосту машины притормаживали и кидали деньги просителю. Иногда в его медное блюдо летели вполне себе приличные купюры, так что, у нищенствующего должно было быть много денег.

Изюминка в том, что с нищим связан прелюбопытнейший случай.

Один из не очень крупных швейцарских банкиров испытывал жесточайшие затруднения: завтра его банк должна проверять комиссия. А поскольку в кассе и ценных бумагах, принятых в качестве долговых обязательств, царил изрядный дефицит, погасить каковой не представлялось возможности, банк вот-вот должен был вылететь в трубу.

Печальный и морально подавленный банкир переезжал через мост к себе, в благословенную Швейцарию, которая грозила ему стать вовсе не благословенной, а вполне злобной мачехой: ему грозило заключение под стражу, если дефицит не будет погашен.

Банкир уже мысленно видел себя в тюремной робе, шагающим по закрытому двору с решеткой-потолком и чувства так растрепались, что подумывал пустить пулю в свой собственный висок не дожидаясь вердикта судьи.

Читатель безусловно помнит, что каждый гражданин Швейцарии не просто может, но обязан по закону иметь огнестрельное оружие на тот случай, если на его державу нападут.

Враги.

И хотя сейчас врагов у этой маленькой, но юркой страны давно уже никаких не просматривалось, установление приходилось исполнять: закон суров, но это закон.

Пока банкир Вайсмюллер ехал в своем лимузине, мысленно уже примеривал выходное отверстие пистолета, а висок даже чувствовал холод металла.

Было до дрожи, до омерзения противно.

Затошнило. Стало жалко себя.

Но другого выхода не было: человек, до шестидесяти двух лет купавшийся в роскоши, совершенно не понимал как ему придется жить остаток дней за решеткой, питаясь совсем не той пищей, к которой привык. Нужно будет вставить по крику тюремного охранника, которого он не взял бы в свой банк даже уборщиком помещений.

А вся проблема в доверчивости: старый друг сумел убедить, что африканские бумаги скоро взлетят в цене и его банк выйдет на передовые позиции, но транш должен быть очень большим.

Опытный Вайсмюллер похерил жесткое правило банкиров – не класть все яйца в одну корзину и положил.

Изящно извернуться и срубить деньжат по легкому захотелось.

Операцию провели через аффилированную лично с Вайсмюллером инвестиционную фирмочку, давая той якобы кредит, но без должного обеспечения, в обход всех законов и правил: правление банка не утверждало решение об этой инвестиции. Комитет, ведающий подобными делами, также не был извещен.

Бумаги резко упали через неделю.

То есть, налицо должностное преступление.

Лимузин его остановился в пробке на мосту, прямо напротив благородного нищего.

В бумажнике господина Вайсмюллера торчала сегодня единственная денежная купюра, но крупная – тысяча франков.

А поскольку она ему уже не нужна: решение о подведении черты под своей жизнью принято и обжалованию не подлежало, Вайсмюллер приказал водителю остановиться, открыл окно, скомкал купюру, дабы не унесло ветром и бросил нищему, попав прямехонько в его медный котелок с монетами.

Прибыв в свой офис узнал, что десять минут назад, то есть ровно в тот момент как он кинул милостыню, африканские бумаги резко выросли в цене и с лихвой покрывают дефицит!

И что упомянутая инвестиционная фирмочка уже срочно продает акции и собирается делать первый транш к покрытию кредита и процентов по нему!

Был ли тут божий или чей-то иной промысел?

Да кто ж его знает. Человек может только предполагать, как известно. Располагает какое-то другое существо. Но сам факт чрезвычайного, плохо укладывающегося в голове совпадения, будит воображение и навевает разного рода метафизические эманации.

Бедный банкир затрясся сначала от буйно нахлынувшей радости, потом от смертельного страха, что это ошибка и информация неверна, потом от мысли, что бумаги могут упасть еще ниже, затем сердце его резко закололо со стороны спины и трясущийся человечек понял, что еще немного и он упадет с инфарктом.

А сейчас ему умирать вовсе не хотелось!

Сделал несколько глубоких вдохов, наскоро выпил капель, отпустило.

И тогда в его потрясенном последними событиями сознании нарисовалась причина столь счастливого выхода из капкана судьбы.

Он подумал, что тысячефранковая купюра, кинутая нищему, сыграла самую добрую службу за всю его жизнь. И что надо чаще подавать нищим смятые, именно смятые купюры. И что деньги, как всякое вещество неблагородного характера, любят выходить в самых непотребных местах и в таком же непотребном виде.

И что его люгер, уже не соприкоснется с виском и это был восторг. Что-то вроде выхода на свежий воздух из ужасного, затхлого помещения.

Молва об этом случае быстро разнеслась по окрестностям, нищий стал символом выхода из безвыходной ситуации. Студенты перед экзаменами часто шли пешком через мост, и бросали свою лепту, мамаши выходили из машины со своими малышами и те опускали денежку в котелок, бизнесмены с проблемами без всякой надобности приезжали в этот городок, чтобы бросить нищему скомканную купюрку.

Как утверждает молва, это помогало слишком часто.

Разумеется, было и немало скептиков, раздраженно размахивающих руками и возражавших, что нет никакого божьего промысла в том, что люди испытывают удачу. И что количество неудач примерно соответствует количеству удач и что это только числа и ничего более. И что это всего лишь психологическая установка на успех, после которой в сознании появляется уверенность, которая и приносит вполне предсказуемые плоды.

Только это надо рассказывать тому, кто не имеет проблем и он, может быть, покивает головой, принимая логические конструкции как надобно логическим конструкциям.

Но людям, верящим, что их проблемы решатся путем вбрасывания милостыни в профессорский котелок фиолетовы эти скучные заумные рассуждения.

А вдруг это все-таки помогает? Вопреки нудной логике?

В далекой снежной России, в Москве, как рассказывало германское телевидение, стояли огромные очереди женщин с детьми, с десятками тысяч человек только ради того, чтобы увидеть пояс богородицы.

Число этих поясов, как известно, приближается к сотне.

Ну, понятно… дикий восточный народ.

Но с другой стороны невозможно опровергнуть и обратного: кто докажет, что у богородицы не могло быть сто поясов?

То-то и оно. Потому молчите критики.

Справедливости ради тут стоит упомянуть и о головах Иоанна Крестителя, коих насчитывается ровно три. Головы.

Тут уже сложнее опровергать скепсис нудных.

Но, думается, что и эта проблема объяснима с точки зрения оптимистического взгляда на жизнь, автор говорит это искреннее, со слезою в правом глазу.

Нынешние времена в отсутствии упорядоченной и жесткой религиозной системы располагают к весьма вольным и эмоциональным трактованиям человеческого бытия.

Сегодня настало время другой религии ― гороскопов: очень трудно найти женщину, которая не верит расположению небесных тел, влияющих на ее личную судьбу.

Надо все же с огорчением отметить, что мужчин, верящих тому, что сочетание светил и планет придает конкретному человеку какие-то особые, волшебные свойства или хотя бы влияет на решение их грядущей проблемы – меньше. Заметно меньше.

Сказывается ли тут какой-то эмоционально всесильный, а потому априори верный способ женского познания мира?

Или скепсис этого надутого существа, который называет себя сильной половиной – следствие различия половых гормонов?

Это женской науке доподлинно неизвестно.

Но оставим эту опасную гендерную тему ученым, а то, чего доброго, рассказчика еще и мизогинической свиньей обзовут: нынешним дамам совсем, то есть напрочь не нравится, когда мужчины даже слегка сомневаются в способности космоса влиять на судьбу конкретных человеков.

Говоря же вообще, тут видна сугубо и трегубо положительная сторона астрологических увлечений, они отражают дух современной женщины:

– Я сама строю свою жизнь! И обойдусь без советов придурошных любителей футбола с пивом!

И это прекрасно: женщина должна наконец-то стать полностью свободной.

И станет, в этом нет никаких сомнений. Чему всё человечество, за малыми исключениями, будет несказанно радо, несмотря ни на какие различия первичных, а равно вторичных половых признаков и функций.

Цивилизация уже освободила женщину от докуки домашних дел, изобрела умную стиральную машину, умную электроплиту, и умную посудомоечную, наконец, которая особенно греет сердца дам. И еще массу полезных и умных механизмов. А скоро освободит совсем!

И станет женщина свободной, творчески мыслящей личностью.

Ну и что, что все вышеперечисленное было изобретено и внедрено мужчинами?

"Ах, оставьте! – скажет вам любая целеустремленная дама, – хоть какой-то толк должен быть от этих несносных существ?"

И будет права.

Надобно все же объяснить необычное месторасположение профессорского бизнеса.

Места в нишах по справедливости считались экстерриториальными, то есть не принадлежавшими ни одной стороне. Некая нулевая точка, на которую не распространяется действие ни германских, ни швейцарских законов. А потому чрезвычайно удобная позиция для нищего, просящего подаяние.

Полицейские обеих сторон, наслышанные о глубокой личной драме профессора, посмеиваясь в кулачок, закрывали глаза на него, разводя в улыбке руками, ведь некоторые полицейские чины вышли из его учеников!

И даже нынешний мэр швейцарской стороны господин Фридрих Штайн был также его учеником. Этим, вероятно, можно многое объяснить, по крайней мере, доступность ниш. Профессор попеременно сидел то в одной нише, то в другой. Взгляд его был направлен внутрь себя, иногда он даже не слышал вопросов, будучи настолько поглощенным своим миром, что походил на какого-нибудь древнеегипетского бога, который не смотрит ни на кого, а только созерцает минувшее и будущее одновременно.

Наш нищий, между тем, получая очень неплохие барыши, сообразно своей экстерриториальности и своему статусу, вероятно, не платил налогов!

Острые языки даже предлагали ему открыть в одной из ниш свой банк, дабы не подпадать под фискальные органы двух окружающих государств, но печальный профессор даже не отвечал на эти дурацкие шуточки, поглощенный какими-то мыслями, так беспокоящими его душу, что становилось очевидно: благородный сиделец слегка «тронутый».

Впрочем, символ профессора-спасителя, как и оракула в древних Дельфах был уже создан, только крепчал, подобно морозу на Аляске, принося новые и новые барыши.

Животрепещущий вопрос беспокоил самых любопытных граждан: куда он девает свои немалые деньги?

Никто не знал и не спрашивал, а если и спрашивал, тот даже не слышал этих вопросов, смотря как бы сквозь собеседника. И то правда: он же не интересуется на какие деньги живет любопытствующий?

Вот и вы не спрашивайте, – было написано на его гордом, одухотворенном челе сфинкса.

Ах, друзья мои, а особливо подруги!

Что так желанно в этом мире?

Что так волнует наши сердца, от чего ломаются судьбы, теряются состояния, уничтожается статус в обществе?

От чего мы млеем, вспоминая какую-нибудь подробность из нашей юности, иногда досадливо морщимся:

«А сейчас это сделал бы совсем иначе!»

Любовь.

Будь она неладна.

Именно она и погубила профессора.

Сердца профессоров-мужчин часто бывают слепыми и наивными точно так же как и сердца остальных носителей мужественности. И не помогают тут ни научные успехи, ни восторг студентов-учеников, ни уважение и почтение коллег.

Любовь уничтожает эти легкие заграждения как весенний паводок сметает старенькие, дряхлые заборы и крутит в водовороте, хохоча над людскими заблуждениями, будто они могут победить любовь.

«А вот вам!» – говорит та и ломает жизнь первого понравившегося блюстителя нравов.

Чаша внезапной любви не минула и нашего несчастного героя.

Профессор права, до пятидесяти шести лет ратовавший за безукоризненное исполнение законов и иных общественных установлений, влюбился.

Впрочем, влюбиться то может каждый и в кого угодно, это не запрещено, а только подогревает интерес, вызывая улыбку у предмета любви.

Тут дело слегка иного рода: профессор влюбился в свою студентку.

Двадцати четырех лет.

Но и это чепуха! Разве нельзя влюбиться в свою студентку?

Да боже правый! Таких примеров множество в нашей лишенной предрассудков жизни, автор этих строк, будучи еще студентом, самолично наблюдал как профессор влюбился в сокурсницу, та ответила благосклонностью и что из этого в итоге вышло. А ничего не вышло, спешу предуведомить любопытных: девица хотела бы затащить профессора под венец, но тот оказался калачом тертым и избежал брачных уз, имея некоторый жизненный опыт и разводы с женами.

Но этот случай иного рода.

Огонь.

Страсть, сжигающая душу дотла. Готовность пожертвовать всем ради счастья любимой. Он намеревался отдать за нее не только жизнь, но даже и свободу с надетым на безымянный палец золотым ободком, что, согласитесь, иногда бывает дороже жизни.

И все, чем владел ― завещать своему кумиру.

Девице, безусловно, было любопытно: а чем же особенным она обладает, что распаляет не только пубертатов, – с теми как раз все понятно, – но даже и сильно поживших профессоров?

Магия? Дар? Очарование, посланное с небес?

Право же, не стоит забывать и о Елене Троянской, жене Париса, из-за которой перессорилась вся древняя Греция и даже прилегающие страны втянулись в эту удивительно нелепую с точки зрения современного человека коллизию.

Впрочем, замечу апропо, очень хорошо, что перессорились, иначе как бы до нас дошли блистательные гекзаметры Гомера?

Значит, есть какое-то вещество в этом мире, от чего мужчины внезапно дуреют, теряя остатки гордости, сломя голову галопируют к своей погибели?

«Да» ответит вам рассказчик и со внезапно занывшей душой повторит печально: да!

Оно есть. И, похоже, это приговор всем нам, мужчинам. Ну, или почти всем.

Профессор вдруг стал совершать безумные поступки: приносил на лекции роскошные букеты роз и прилюдно дарил своей избраннице, тая на глазах у студентов.

Вместо того, чтобы читать лекции о юриспруденции и способах ее применения, стал нести какую-то сладкую чушь о чувственности, о садах Эдема, о наслаждении жизнью. Цитировать Петрарку, не сводя глаз со своей Лауры. Читать сонеты Шекспира. На память цитировал длиннющие отрывки из писем королев к их возлюбленным… нет, врет автор. Наоборот: возлюбленных к королевам.

Студенты сначала переглядывались, перешептывались, потом поняли, что профессор сильно не в себе на фоне полнолуния и Венеры в пятом доме, что переход в фазу Марса неизбежен, грозя профессору катастрофой, кто-то даже предложил сводить всеми любимого учителя в пуф, то есть, в то место, где много-много лаур, а бывают даже и королевы, где решают проблему переизбытка мужских гормонов легко и непринужденно.

Улыбалась только упомянутая уже Лаура.

Ирония в том, что ее так и звали: Лаура и все сонеты Петрарки числом триста шестьдесят шесть, пришлись весьма к месту, ибо любовь, как и в первом случае была неразделенной. По крайней мере, девушка не давала оснований к таким сомнениям.

А даже крутя на виду у всех своим пушистым хвостиком, завела роман с садовником их университета, нарочито демонстрируя, что в деле любви важен вовсе не профессорский статус, а нечто иное. Впрочем, Лаура не уточняла что.

Отличие профессора от Петрарки носило кардинальный характер: великий Франческо, писавший Лауре гениальные по меркам Возрождения стихи, не требуя ничего взамен, был сильным парнем. Всю жизнь этот облом терпел. Возможно, даже находил удовольствие в таком унижении, но чего не знаем, того не знаем.

Профессора же наоборот: это убило за несколько дней.

Постепенно стал неряшливым.

Приходил на лекции навеселе, бормоча что-то неразборчиво.

Ни на кого не смотрел, особенно не смотрел на Лауру. Останавливался на полуслове, замирал, пускал слезу.

Стал заговариваться.

Ученый совет университета организовал несчастному коллеге консилиум из лучших в округе психиатров и последний констатировал:

«Психические девиации носят необратимый характер. К преподаванию не рекомендован».

Целый год профессор жил в своей прекрасной квартире с видом на реку, потом деньги закончились, перебрался в маленькую социальную квартирку для инвалидов, теперь существовал на скромную пенсию по инвалидности.

Но любопытнее всего: уже через два года после своего сумасшествия стал резко следить за своим внешним видом, надевал профессорский сюртук, ухаживал за бородкой, опасной бритвой тщательно поправляя ее перед зеркалом, сначала неумело, потом все более уверенно.

Обувь переливалась зеркальным блеском. Бабочка на белоснежной сорочке сверкала безупречностью.

Профессор полностью игнорировал все обращенные к нему вопросы окружающих. Молчал, даже если его донимали органы опеки или полиции, при необходимости писал краткий ответ на бумаге.

Никого не хотел видеть и слышать. Лицо оставалось спокойным, даже если кто-то дразнил его: не замечал.

Окружающие относились к бедняге сочувственно, такое может случиться с каждым.

Нет, конечно не с каждым, тут автор опять приврал, собака, но со многими ― это будет точнее.

Теперь никто не видел его не то что пьяным, а даже чуть навеселе.

Изменился профессор.

Всякий, кто смотрел сочувственно на бывшее светило местного университета, вздохнул с облегчением: такой достойный гражданин должен вернуться в лоно цивилизации!

Иного и быть не может!

Но бывший сотрудник образовательного учреждения даже не слушал, отмахиваясь от докучливых парламентеров, предлагавших вернуться в университет, давая таким образом понять, что профессорское жалование ему уже не интересно, а даже наоборот: ремесло нищего гораздо более желанно.

И то правда: сиди и молчи себе. А денег получается больше! Гораздо больше.

Вскоре выяснилось, что один из самых престижных участков их городка, прямо в центре, выкуплен неизвестным.

Через пять лет после начала описываемых событий на этом месте появился памятник без пьедестала, прямо на выложенной камнем земле: из бронзы было отлито некое существо, разительно походившее на черта с лопатою.

Законы городка, законы кантона тем паче были таковы, что владелец может устанавливать на своей собственности что угодно, хоть фигуру черта в ступе, если это выполнено художественно и без оскорбления нравов. Собственно, черт как раз там и был установлен, правда, без ступы.

А поскольку довольно скоро выяснилось, что владельцем участка был наш юридический профессор ― попробуй к нему подъехать на кривой козе! И даже если у кого-то вдруг и оскорбятся какие-либо чувства, закон подразумевает: «сверните свои чувства в трубочку и засуньте их в какое-нибудь потайное место».

К открытию памятника, когда все формальности соблюдены, а вопросы утрясены, жители смирились с рогатым существом в бронзе, ибо закон превыше всего: пусть погибнет мир, но да восторжествует юстиция, на памятнике появилась табличка с надписью:

«Горите в аду!»

Кому предназначалась сия фраза не уточнялось.

Единственное, что могло снести этот памятник к чертовой буквально матери ― референдум.

Каковой и провели после смерти профессора.

Начальство, надеявшееся, что граждане проголосуют за снос, было неприятно удивлено: пятьдесят семь процентов проголосовало за памятник, выполненный очень известным в мире скульптором.

То ли чертово изображение было выполнено весьма художественно, то ли имя скульптора сыграло роль, – это осталось неразъясненным.

Предполагается, что большинство голосовавших были мужчинами: ибо женщинам этот памятник пофиг. Часто, очень часто у памятника сидели неопрятного вида молодые парни, иные плакали. Другие приносили к бронзовому черту цветочек. Третьи пинали каменное сооружение и истово кричали что-то, употребляя при этом различные женские имена.

Основная пружина нашей истории, Лаура, по окончании университетского курса вышла замуж вовсе не за садовника, а за бизнесмена и уехала в Америку.

Была ли ей адресована краткая надпись – история молчит: Лаура даже не успела посмотреть на суету со скандальным сооружением.

Потому что главным достоинством девушки был пофигизм.

Вот в этом великом женском чувстве и заключается непостижимая загадка нашего времени: женщины!

Вы все-таки с другой планеты.

Да.

БУДЕШЬ ПОМНИТЬ МЕНЯ?

Она всегда приходила, когда считала нужным.

Без всяких оглядок на какие бы то ни было резоны. Это ее фишка: никогда не предупреждать о приходе.

Будто ничего не изменилось в этом мире после изобретения не только мобильного, но и простого телефона. Если не могла застать его дома, поворачивалась и уходила, не упоминая потом о своем визите. Только от соседей иногда узнавал, что приходила.

Она.

Конечно, спрашивал:

– Почему ты не позвонишь? Не предупредишь?

– Не хочу. Будь спокоен, даже если у тебя в этот момент другая любовница, я не расстроюсь нисколечко. Просто подожду, пока ты сам не позвонишь. И по твоему голосу пойму: хочешь ли ты… меня. А потом опять приду без предупреждения, когда мне без тебя… станет душно. Не бойся, это не любовь. Я не собираюсь менять наши жизни.

– Тогда зачем я тебе?

– Откуда я знаю… Ты меня не огорчаешь, хотя и жить с тобой рядом… Это плохо представимо. Я не знаю – что это.

Что тут возразишь? Что это непонятно и бессмысленно?

А что осмысленно? Не раз уже порывался поговорить с ней серьезно, с доводами. Что это всё глупо… И так дальше нельзя. И что его жизнь стала зависеть от нее, что он пытается строить свое бытие с оглядкой: "А если она придет сегодня? Неожиданно? Без предупреждения?"

Но разговор не получался, что-то упрямо останавливало. Да и зачем этот разговор? У них нет друг к другу ни малейших обязательств. Ей нравился только секс, ничего другого не хотела от него, не только предметов, но и мелких услуг, которые он мог бы ей оказать.

Даже не упоминала о дне своего рождения:

– Забудь! Забудь, что я родилась в какой-то день, это лишнее. Об этом пусть другие заботятся.

– Думаешь, я не способен сделать достойный тебя подарок?

Отвечала с материнской улыбкой:

– Способен! Расслабься… Если ты еще раз поднимешь тему подарков, мы с тобой больше не увидимся. Мне ценно отсутствие какой бы то ни было…

Задумалась на пару секунд:

– … вещной заинтересованности. Ни мне от тебя, ни тебе от меня.

– Ты такая богатая? Такая независимая?

Улыбнулась как ребенку:

– Да нет же! Толщина кошелька вообще ничего не определяет. Важна некая… отстраненность отношений, как можно более свободных от обязательств. Это нечто вроде… подлинного искусства. Когда ты приходишь в публичный дом, твои движения мало чем отличается от порносайта в твоем компьютере. Но когда это окрашено чувством, секс рождает другие миры. Пошлая картинка совокупляющихся тел в мониторе отличается так же, как прекрасное полотно Рубенса, висящее на стене с примерно тем же содержанием. Рубенс рождает чувства, а не только оргазмы. Это не зависит от чьих-то вкусов, от того, кому принадлежит картина и даже от самого Рубенса. Она, эта картина, ценна сама по себе, как законченное совершенство.

– Я тебя не понимаю…

Засмеялась:

– А я и сама себя не понимаю!

Он даже не знал ее возраста. Кажется, она моложе… Но сегодняшние женщины часто одинаково молоды, иногда трудно бывает определить возраст.

– А может быть, тебе это и не надо? Знать мой возраст? Зачем? Тебе станет легче? Или сложнее?