Путешествия по Центральной Азии

В 12 км от Минг-юла горы расступаются, и Кызыл-су из ущелья вытекает на широкую каменистую равнину. Ирригационные работы ведутся здесь с большим размахом. На горизонте видны кашгарские селения, утопающие в зелени садов. Кызыл-су разветвляется на многочисленные рукава, а во время половодья заливает равнину.

Проехав от места нашей ночевки 25 км, мы приблизились к местности Андижан-кичу («андижанский брод»)[74]. Здесь располагается очередной военный пост. Дорога пересекает огороженный двор с казармами, таможней, сараем для товаров, конюшнями и через другие ворота выходит на деревянный мост, перекинутый через основное русло Кызыл-су. За Андижан-кичу различимы сады большого селения Сарман, насчитывающего 350 домов и являющегося своего рода предместьем Кашгара.

Торговые караваны не имеют права идти прямой дорогой из Андижан-кичу в Кашгар, а направляются севернее, на пост Зунг-караул («большой пост») в 16 км от Андижан-кичу, где находится главное таможенное управление, чтобы там предъявить детальную декларацию о привезенных товарах.

В 17 км от Кашгара меня встретил высокопоставленный чиновник из канцелярии даотая с переводчиком и, передав визитную карточку даотая, от его имени поприветствовал меня в качестве гостя китайского правительства. Одновременно с ним на встречу со мной приехал предводитель русского купечества в Кашгаре, а также делегация купцов, которые пригласили меня на дастархан, т. е. на угощение.

Уже издалека был виден высокий шелковый шатер, украшенный флагами российских цветов; в шатре большой стол был заставлен мисками с разнообразными кушаньями и подносами с фруктами и сладостями. По краям стола стояли две традиционные сахарные головы. Поскольку приготовленное угощение не уместилось на столе, то дастархан (скатерть) спускался на землю и покрывал большой кусок травы перед шатром и также был целиком заставлен подносами и мисками с едой.

Для казаков отдельно была поставлена шамиона (разновидность шатра на высоких шестах, который дает много тени и хорошо проветривается), а под ней на войлоках разложено обильное угощение.

Пригласив в шатер китайского чиновника вместе с переводчиком, а также купеческого старейшину и делегацию купцов, я с удовольствием спешился после тридцатикилометрового пути под палящим солнцем и с аппетитом принялся за импровизированный завтрак, беседуя с представителями делегации и чиновником. Последний всем своим видом демонстрировал возмущение тем обстоятельством, что, в нарушение китайского этикета, я позволил его переводчику и местным жителям есть за одним столом со мной, не оказывая никому предпочтения и рассматривая всех как равноправных гостей.

Передохнув полчаса, мы двинулись дальше в сторону Кашгара по дороге, идущей через оазис, мимо живописных полей, селений и садов. Я ненадолго остановился в Мазар-Туграка, где росли тополи особой разновидности – туграк. Нигде в Средней Азии мне не доводилось прежде встречать эти деревья. Листья у них такие маленькие и сухие, что крошатся от прикосновения руки или от ветра, и потому павшей листвы под этими деревьями никогда не бывает. Как следствие, в туграковых лесах нет обычного для дубовых или буковых лесов чернозема. Туграк прекрасно переносит засуху, и его часто можно встретить вблизи пустыни Такла-Макан.

Наконец мы приблизились к Кашгару со стороны ворот Кум-дарваза («ворота на песках») и, не въезжая в город, направились вдоль городской стены к российскому консульству, которое располагалось в саду Яр-баг («сад над оврагом»), на берегу Кызыл-су, недалеко от вторых городских ворот – Яр-баг-дарваза.

Русская колония в Кашгаре состояла тогда из консула Н. Ф. Петровского[75], секретаря консульства Я. Я. Лютша[76], а также полусотни сибирских казаков[77] при офицере. У консульства в то время еще не было собственного здания, и оно помещалось в туземных саклях, несколько переделанных на европейский лад. Консул не хотел жить в черте города, чтобы не подчиняться существующим в китайских городах порядкам. А они весьма строгие: за полчаса до заката солнца производится пушечный выстрел, по которому все ворота в городской стене притворяются наполовину; все городское население стремится попасть в город, а живущее вне города – наоборот, выбраться из него. В самый момент захода солнца раздается еще один выстрел, и все городские ворота запираются на цепи и запоры; более того, решетчатые ворота на каждой улице также закрываются на замки. Ключи от всех ворот доставляются в канцелярию даотая, так что жизнь в городе замирает и сообщение между улицами совершенно прекращается.

На рассвете пушечный выстрел сигнализирует жителям об открытии всех ворот, и город оживает.

Утром следующего дня, 21 августа, я послал даотаю уже новую, сделанную в консульстве, большую красную визитную карточку, сообщил о своем намерении посетить его и осведомился, в котором часу он сможет меня принять.

Час спустя приехал личный переводчик даотая по имени Фу Да Лое, маньчжур по происхождению, весьма хорошо говорящий по-русски. Он привез визитную карточку даотая и сообщил, что даотай будет счастлив, если я смогу быть у него в одиннадцать часов утра. Фу Да Лое оказался очень приятным человеком, он часто бывал в консульстве, и мы с интересом слушали его смелые речи, наполненные нескрываемым презрением, которое каждый маньчжур испытывает к китайцам. Мы стали готовиться к визиту, а поскольку консул, отчасти из любезности, отчасти из желания подчеркнуть важность моей миссии, пожелал лично представить меня даотаю, то кавалькада наша в итоге оказалась весьма внушительной.

Впереди бежал скороход, туземец, обвязанный широкой лентой, окрашенной в цвета российского флага, и выкрикивал: «Посторонитесь, едет консул великой Российской державы». За скороходом ехали трое казаков; ехавший в середине держал в руке консульское знамя. За ними, на расстоянии 20 шагов, ехали консул, секретарь посольства и я, все трое в парадных мундирах, увешанных орденами. Господа дипломаты садились на лошадей нечасто и поэтому держались в седле с большим трудом, неудобство их усугублялось треуголками на головах и тяжелыми шпагами по бокам, мешавшими конной езде. За нами ехали командир конвоя и тридцать вооруженных казаков.

Ямэнь (официальная резиденция) даотая располагался в центре Кашгара, в бывшей урде[78] Якуб-бека, переделанной на китайский лад.

Улицы в Кашгаре настолько узкие, что для колесного движения пригодны только главные из них. Ширина остальных улочек не более трех-четырех шагов, так что нам, передвигавшимся верхом, не везде удавалось проехать втроем. Только теперь стало очевидно, что без скорохода, бегущего впереди и освобождающего для нас дорогу, нам не обойтись. Был базарный день. Из окрестных селений на рассвете в город приехали толпы народа, в основном на ишаках, чтобы продать свои продукты и сделать необходимые закупки. Люди и животные заполонили улицы, так что двигаться можно было, в самом деле, лишь с большим трудом. Заслышав возгласы скорохода, прохожие прижимались к стене или отступали в боковые улочки, другие же слезали с ишаков и пытались затащить их в сени или калитки домов только для того, чтобы пропустить нашу процессию.

Дома здесь в большинстве двухэтажные, каркасные, стены выложены из необожженного кирпича, крыши плоские, залитые раствором глины. Душными летними ночами горожане устраивают на крышах временные палатки, в которых спят все вместе. На этих же крышах сушатся фрукты: абрикосы, инжир, виноград, а также выстиранное белье, да и вообще все, что требует сушки или проветривания. Внутренние дворы очень невелики из-за нехватки места, поскольку город окружен крепостными стенами и земли для строительства не хватает. Садов нет вообще, разве что иногда во дворах попадается шелковица или абрикосовое дерево, а у стен растет виноград, который обвивает высокие опоры и образует тенистые беседки, где женщины целыми днями занимаются готовкой, стиркой, шитьем и другими подобными делами. Вид улиц однообразен и производит гнетущее впечатление из-за серого цвета домов и отсутствия окон; впрочем, это свойственно всем мусульманским городам и селениям в Средней Азии, где женщины обязаны скрываться от посторонних, ведь будь в их жилищах окна, то они наверняка не могли бы удержаться и выглядывали на улицу.

В городе много базаров и гузаров. Базарами называются целые торговые кварталы или улицы с одними только лавками. На уровне крыш эти улицы покрыты настилом из ветвей для защиты от палящего солнца. Это затемняет улицу, но зато днем здесь царит прохлада, вдвойне приятная из-за того, что базарные улицы часто поливают водой. Гузар – это крохотный базар; он обязательно присутствует в каждом квартале и состоит из трех-четырех лавок, а именно: продовольственной и мясной лавок, а также чайханы (чайной), где подают чай, хлеб, овощи и кое-какую еду. Сюда кашгарцы приходят поболтать по-соседски и здесь же принимают гостя, если у того мало времени или если хозяин не хочет или не может устроить прием у себя дома.

В городе только мечети и медресе (высшие духовные училища), возведенные на пожертвования местных богачей, построены из жженого кирпича и производят впечатление капитальных строений, хотя и среди них преобладают каркасные постройки. Вода проведена в город с помощью арыков, которые, разветвляясь и образуя затейливую сеть, бегут по всему городу небольшими ручейками, не шире человеческой руки; вода обязательно есть в каждом дворе. Разумеется, от дома к дому вода в арыках становится все грязнее, и во время эпидемий зараза разносится с водой по всему городу. По этой причине зажиточные горожане в качестве питьевой используют воду из Кызыл-су, которую либо привозят в бочонках, прикрепленных к седлу ишака, либо приносят на спине в гупсарах, т. е. больших мешках из телячьей или бычьей кожи. При мечетях есть небольшие прудики, на берегах которых положен деревянный настил; по краям такого пруда встают мужчины для ежедневных пятикратных омовений, предписанных Кораном. Во время омовения мужчины снимают с головы чалму вместе с тюбетейкой, вокруг которой она намотана, а на бритую голову набрасывают снятую с себя верхнюю одежду.

На улицах – толпы людей в невзрачной одежде. Нигде не встретишь ярких нарядов из шелка, атласа или адраса[79] местного производства, столь характерных для улиц русского Туркестана или Бухары.

На лицах [горожан] заметна подавленность; каждый боится произвести впечатление состоятельного человека и тем самым привлечь к себе внимание местных властей, так как вслед за этим могут последовать всевозможные вымогательства. Нарядно одетых женщин можно встретить чуть чаще, однако число их также относительно невелико. Женский костюм составляют платье, как правило, из белой хлопчатобумажной ткани, и такого же материала брюки, завязанные на щиколотке. Пожилые женщины носят сорочки из дабы – голубой хлопчатобумажной материи, более практичной, так как она не столь маркая. На голове – тюбетейка (ермолка) ручной работы, искусно вышитая разноцветным шелком. Паранджу – длинный серый халат до самой земли, с длинными рукавами, надеваемый на голову и полностью скрывающий женскую фигуру, – здесь никто не носит. Вместо нее на голову накидывают белую прозрачную материю, и она покрывает фигуру до самых пят. Зимою вместо тюбетеек кашгарки носят на голове круглые шапки из парчи, подбитые бараньим мехом и с широкой оторочкой из выдры. Это единственное ценное украшение местных женщин. От туркестанских женщин они отличаются еще и тем, что на ногах носят не полусапожки с мягкой кожаной подошвой и калоши, а сапоги. Кашгарки не прячутся от посторонних так тщательно, как это делают женщины в других азиатских регионах; напротив, прижавшись к стене, они с интересом разглядывали наш кортеж, и лишь под пристальными взглядами, которыми одаривали их казаки, они словно бы нехотя закрывали лицо покрывалом или отворачивались к стене, прижимая к себе детей.

Протискиваясь всю дорогу сквозь разношерстную толпу, состоявшую из людей и вьючных животных, мы подъехали к ямэню, напротив ворот которого выстроена стена с нарисованным на ней драконом. Над входом – павильон в китайском стиле, а в нем – стража. В момент нашего въезда во двор стража произвела выстрел из тайфуры – переносного орудия, которое во время учений носят на широких кожаных ремнях четверо солдат.

Дипломаты знают об этих выстрелах, а поскольку китайцы пороху не жалеют и грохоту бывает много, то они предусмотрительно хватаются за лошадиные гривы, чтобы не вылететь из седла, а казаки-ординарцы держат лошадей за поводья и заводят на первый двор. Напротив въезда – большие главные ворота, дощатые, с двумя калитками по бокам. На воротах яркими красками изображены портреты древних богатырей, которые, должно быть, охраняют дом. Чтобы впустить нас, ворота широко открываются, и мы проходим на следующий двор, гораздо меньшего размера, выстланный кирпичом и окруженный флигелями, в которых размещаются стражники, переводчики и прислуга даотая. Конвой и знаменщики остаются на первом дворе, а мы верхом въезжаем на второй, спешиваемся и оставляем лошадей ординарцам.

Напротив ворот устроен павильон, обитый красным сукном, в котором восседает на стуле даотай во время разбора судебных дел. Позади на стене золотой краской нанесен китайский герб, изображающий двух драконов. По обеим сторонам павильона находятся большие двери, ведущие на третий двор.

Спешившись, мы медленно приближаемся к павильону. По левую руку от нас стоит шеренга почетного караула из китайских солдат, по правую – выстроилась в ряд парадно одетая прислуга. Чем выше пост, занимаемый китайским чиновником, тем больше у него прислуги. Мы минуем караул. Офицер отдает команду покитайски. Солдаты берут «на караул», становятся на одно колено и громко что-то выкрикивают, после чего сразу же встают. Мы подходим к павильону.

Внезапно задняя стена павильона раскрывается и на лестницу быстрыми шагами входит даотай. Согласно китайскому этикету, хозяин должен встретить гостя у павильона. Поэтому-то гостям и приходится медленно идти через двор, чтобы дать хозяину время подготовиться к встрече. Кашгарский даотай – мужчина лет 35, среднего роста, худой, с выбритым лицом пергаментной желтизны и нездоровым блеском в глазах, подстриженные брови над которыми разного цвета: одна седая, другая – совершенно черная. Он одет в голубой шелковый халат длиною до щиколоток, с широкими рукавами, застегивающийся сбоку; поверх халата – форменная шелковая курма темно-шоколадного цвета, также с широкими рукавами, застегивающаяся спереди на пять золотых пуговиц. Спереди на курме – золотом вышитый квадрат с изображением лебедя в центре, что, по всей вероятности, является каким-то высоким знаком отличия для гражданских чиновников[80], в то время как на форме военных вышиты изображения тигров или других хищных животных. Орден европейского образца – звезда с лентой – есть в Китае только один. Это «Звезда двух драконов» разных степеней, которой награждаются исключительно европейцы. На голове даотай носит круглую шапочку с тридцатисантиметровым павлиньим пером, торчащим сзади, и с коралловым шариком в середине, обозначающим генеральский чин. На ногах – белые полотняные носки, связанные на уровне щиколоток с брюками того же цвета, что и халат, а также изящные черные туфли с вышивкой на 5-сантиметровых белых подошвах без каблуков.

Даотай быстро проходит по павильону, спускается по ступенькам, подносит к лицу два кулака и потрясает ими в знак дружеского расположения; после этого он сходит с нижней ступеньки и обменивается с каждым из нас длительным рукопожатием, быстро переспрашивая раз по десять: «Хома? Хома?» (означает «Хорошо?»). На это принято отвечать: «Хау! Хо! Хо-де-чин!» («Хорошо! Очень хорошо!»).

Затем даотай с одной стороны берет под руку консула, а с другой – меня, и вместе мы поднимаемся по ступенькам павильона. Даотай просит нас идти вперед, а мы как бы возражаем и настаиваем, чтобы он, как хозяин, шел первый. Наконец мы втроем одновременно вступаем на третий двор, также выложенный кирпичом, но несколько меньших размеров, чем предыдущий. Двор этот обстроен флигелями, в которых живут приближенные к даотаю чиновники. Они выстроились в шеренгу в парадных мундирах; по мере нашего прохода перед шеренгой каждый из них по очереди быстро опускается на одно колено и затем сразу же присоединяется к нашему окружению.

Мы подходим к главному зданию, в котором находится просторный зал для приемов. Широкие двери зала (точнее говоря, ворота) раскрыты настежь. После минутной церемонии взаимного пропускания друг друга вперед мы входим в зал все трое одновременно. Комната эта длинная, свет в нее попадает через открытые двери и окна, заклеенные пропитанной жиром бумагой. Напротив дверей – высокие глиняные нары, покрытые ковром; на нарах лежат две четырехугольные ватные подушки, обтянутые красным сукном. Между подушек стоит лакированный чайный столик на низеньких ножках. По всей длине комнаты, от нар до входных дверей, стоят два ряда стульев с высокими спинками, образуя что-то наподобие широкого коридора, по которому мы втроем свободно передвигаемся. Между каждыми двумя стульями стоит высокий чайный столик. Мы подходим к нарам. Даотай вновь грозит каждому из нас кулаками, затем указывает место, где следует сесть, и тут же ставит на столик чашку чаю, которую ему подает прислуга. Чашки подаются без блюдец. Чай насыпают непосредственно в чашку, заваривают кипятком и накрывают специальной фарфоровой крышкой. Чай этот имеет соломенно-зеленоватый цвет и терпкий, с горчинкой вкус. Пьют его несладким. Когда заваривают чай самых хороших сортов, то в чашку иногда кладут буквально по одному листку. Наконец, когда все гости уже готовы занять указанные им места и перед каждым стоит чашка чаю, самый старший из них – в данном случае это консул – берет последнюю чашку и ставит рядом с местом даотая, который еще раз грозит нам кулаками, и все усаживаются. Чиновники, которые вошли в приемную вместе с нами, частью встают по обеим сторонам от нар, частью – за стульями гостей. Переводчики занимают места рядом с даотаем, консулом и со мной. Начинается беседа.

В своей продолжительной речи даотай упоминает о двухсотлетней дружбе двух великих держав; при этом он старается говорить красиво и нараспев. Затем он расспрашивает меня о дорожных впечатлениях, о том, как устроены быт и торговля в Ферганской долине. Мои ответы он выслушивает внимательно, вставляя короткие замечания, наподобие «Какой вы разумный человек» или «Как вы хорошо говорите!» и т. п. Естественно, в ответ я также говорю комплименты в адрес китайской администрации и ее отлаженной работы, упоминаю благоденствие киргизского населения и отмечаю, что в немалой мере это результат правления такого замечательного сановника, каким является наш уважаемый хозяин. Даотай слушает с удовольствием, слегка откидываясь назад и закрывая глаза, словно от восторга. После получасовой беседы мы пьем чай. Даотай своими непомерно длинными, почти четырехсантиметровыми, ногтями (такая длина ногтей свидетельствует о том, что их обладатель является работником умственного, а не физического труда и не занимается торговлей) достает разбухшие чаинки и, не прерывая беседы, жует их. Наконец, заметив, что мы не следуем его примеру, он вскакивает с места, снова грозит нам кулаками и с величайшей учтивостью приглашает нас на «скромную» закуску.

Мы поднимаемся и, соблюдая те же церемонии возле каждых дверей, выходим под руку с даотаем из комнаты для приемов во двор, затем сворачиваем и через проем в стене в форме звезды переходим на другой двор и приближаемся к зданию с большой террасой, которая служит столовой и является частью личных апартаментов даотая, куда он приглашает нас из-за сильной жары. Эта столовая представляет из себя большую комнату, с огромными, распахнутыми настежь дверьми, пропускающими много света и воздуха. Стены столовой, покрытые алебастром, – белые и блестящие; на стенах развешаны рисунки одной из жен даотая с изображением цветов и птиц, выполненные очень искусно тушью и красками на длинных свитках толстой бумаги. Посередине – большой круглый стол, вокруг которого стоят восемь стульев.

Из боковой комнаты выходят трое китайских чиновников, которых даотай пригласил на обед. Они по очереди подходят быстрыми шагами к даотаю, грозят друг другу кулаками и одновременно с ним опускаются на правое колено и здороваются за руку. Даотай представляет их нам, это высокопоставленные военные: начальник Кашгарского округа, комендант города и командир конной лянзы, стоящей гарнизоном в самом Кашгаре. Даотай подчеркивает, что пригласил военных специально для меня, чтобы я не скучал во время обеда. После того как все представлены, даотай указывает мне и консулу на места рядом с ним, а другим гостям – на места подальше. За столом нас восемь человек: четверо китайцев и четверо европейцев, так что мы сидим через одного. По окончанию церемонии указания мест мы садимся за стол. Рядом с нашими стульями встают переводчики, а позади – чиновники из свиты даотая, которые вместе с прислугой переменяют наши тарелки, подносят блюда и следят, чтобы порученный им гость ни на секунду не остался без опеки.

Я изучаю сервировку стола, покрытого красной скатертью. Он целиком заставлен холодными закусками, которых я насчитал до сорока блюдец. Были там: ветчина в различных видах; сваренные вкрутую яйца, почти черные, ибо, как утверждается, триста лет хранились в извести; разнообразные салаты из мяса и рыбы; обжаренные в сахаре пиявки и какие-то пирожные, очень ароматные и обостряющие аппетит. Кроме того, рядом с каждым прибором стоят блюдца с миндалем и арбузными семечками, поджаренными с солью, а также несколько видов острой сои. Подают китайскую водку, настоянную на ароматных травах и подогретую; ее наливают в рюмочки величиною с наперсток. А поскольку водку часто подливают, и каждый из китайцев, хотя и кричит «буссы», «буссы»[81], тут же чокается с соседом, то нет ничего удивительного в том, что наперстков этих набирается порядочная порция. Закуски, и вообще любые мясные или рыбные кушанья, нарезаются тоненькими ломтиками. Для нас были положены вилки и ножи. Китайцы едят двумя палочками из слоновой кости, длиною 25 см. Одну палочку зажимают между указательным и средним пальцами, вторую – между средним и безымянным пальцами правой руки; китайцы едят этими палочками с большим артистизмом. Суп едят фарфоровыми ложками с короткими ручками.

После закусок даотай просит нас снять головные уборы и сам, сняв свою шапку, надевает на голову черную ермолку с красным помпоном. Шапки забирают чиновники и складывают их на столе у стены.

Снова перемена блюд. Сперва подают пять-шесть разновидностей супов: из ласточкиных гнезд, из сушеных черепах, из акульих жабер. Все они очень вкусные и насыщенные, их наливают в чашки размером с чайные, только широкие и толстостенные. После супов наступает очередь блюд из птицы и рыбы, а затем идет жареное мясо: свинина, баранина, мясо птицы; шкурка жирного поросенка, нарезанная на кусочки – хрустящие и необыкновенно вкусные. После подаются деликатесы: пельмени с собачьим мясом и большим количеством поджаренного репчатого лука; трепанги (крохотные морские животные, размером и цветом напоминающие сушеный инжир, тельце их покрыто большим количеством щупалец, которыми они прилепляются к рыбам и высасывают из них кровь[82]) в соусе и маленькие котлетки из мяса китайских собак (с длинной шерстью и сломанным носом). Котлетки эти, размером с 20-копеечную монету, и в самом деле отличаются изысканным вкусом, а само мясо считается таким деликатесом, что на базарах Пекина или Мукдена с голов собак специально не снимают кожу, чтобы покупатели были уверены, что покупают мясо именно этих животных.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Перевод на русский язык осуществлен по второму польскому изданию мемуаров Б. Л. Громбчевского. См.: Grąbczewski B. Podrσże po Azji Środkowej. – Warszawa: Państwowe Wydawnictwo Naukowe, 1958. – 579 s.

2

В 2013 г. вышла в свет работа А. Ю. Рудницкого «Этот грозный Громбчевский», представляющая попытку биографического очерка Б. Л. Громбчевского. См.: Рудницкий А. Ю. Этот грозный Громбчевский…: большая игра на границах империи / А. Ю. Рудницкий. – СПб: Алетейя, 2013. – 247 с., [1] с. Работа во многом построена на мемуарах Громбчевского, изданных в Польше. К сожалению, ввиду некритического подхода к источнику в ней оказался ряд неточностей и спорных трактовок.

3

Басханов М. К., Колесников А. А., Матвеева М. Ф. Дервиш Гиндукуша: путевые дневники центральноазиатских экспедиций генерала Б. Л. Громбчевского / Русское географическое о-во; [сост.: М. К. Басханов, А. А. Колесников, М. Ф. Матвеева]. – СПб.: Нестор-История, 2015. – 374 с., [1] с.: ил., портр. В 2016 г. вышло 2-е изд. этой работы.