Квартира № 41

Когда Вера вошла в квартиру и увидела чьи-то балетки в прихожей, то была уверена, что это очередная московская девица, перепившая на презентации халявного бухла и по глупости и неопытности попутным ветром занесенная в спальню отца. Подруги встретились на входе-выходе из сортира. Вера помыла руки и собиралась идти на кухню есть очередные заказанные роллы трехдневной давности, Настя – смыть с себя последствия секса.

Вера улыбнулась и показала ей, где полотенца. Так было надо. Так было просто необходимо поступить в силу воспитания.

– Спасибо, я знаю, каким полотенцем можно вытереться.

– Значит, не в первый раз! – Вера расплылась в своей надменной улыбке, подобно сливочному маслу на горячей сковородке.

Настя кивнула, сознаваясь подруге, что не в первый раз намыливает голову ее шампунем.

– Смотри не влюбись, пытаться его на себе женить – полный бесполезняк. Знаешь, сколько было телок, рыдающих в телефонную трубку и осаждающих тоскливой ересью его мыло. Посмотри, – Вера показала на небольшую корзину в ванной. – Думаешь, это мое?

Настя приоткрыла крышку плетеной корзины и увидела полный набор женского белья, сережек, браслетов, бус, противозачаточных таблеток, даже ключей и резинок для волос…

– Это все вещи его женщин?

– Ага. За последние пару месяцев накопилось.

– Круто! Можно я посмотрю? Я, кажется, сережку забыла в прошлом месяце…

Сережку Настя, естественно, так и не нашла.

Еще в детстве Вера иногда запускала руки в ящик забытых другими женщинами вещей – брала, например, понравившийся шарф, стирала и донашивала. Сказать, что у нее не хватало денег на шарф – нет, хватало. Просто донашивать было интереснее.

Тем более у Веры не было ни братьев, ни сестер, и никто с ней свитерами не делился.

– Насть, ты с кем там треплешься? – крикнул отец из комнаты.

– С твоей дочерью.

И.В. рассмеялся.

– Тогда, думаю, мне лучше одеться и только потом выйти из комнаты, впрочем, как и тебе.

Любой другой отец, наверное, долго оправдывался бы, извинялся, чувствовал неловкость.

Но не И.В.

Любая другая дочь, наверное, переживала бы, перестала разговаривать с подругой и ушла из дома, хлопнув дверью.

Вера же обрадовалась. Ей настолько льстил успех отца среди сверстниц, что она с радостью выбежала из дома в соседнее кафе, оставив им еще несколько часов наедине в качестве бонуса.

Когда в самом начале нашего с Верой общения я поинтересовался, в какой семье она выросла, она, не думая, ответила, что в самой ни на есть идеальной.

Через пару месяцев после вышеописанного случая И.В. решил снять Вере квартиру. Видимо, Настя насплетничала, и Вериных приятельниц, читающих его блог и заезжающих к нему «чайку попить» в три часа ночи, значительно прибавилось. Первое время И.В. оплачивал аренду полностью, потом только пятьдесят процентов и в конце концов стал лишь иногда засовывать в сахарницу стоевровые купюры, отшучиваясь, что платит Вере за тех подруг, которым она его распиарила.

И.В. был известным скандальным журналистом и занимал должность главного редактора крупнейшего печатного издания в стране. Одним из первых он начал вести блог в интернете, где, не стесняясь в выражениях, хаял правительство, народных артистов и рубил правду-матку острым словцом. Многим было стыдно показываться с его газетой на людях, но никто не мог отказать себе в удовольствии, заперевшись в сортире, гоготать над колонкой И.В. Но ровно так же никто из читающих его блог или знающих его в жизни не мог не поддаться порочному соблазну пустить про И.В. грязную сплетню, обнародовав пару имен его очередных любовниц.

Как бы ныне обозвали, именитый блогер, человек, живущий в Сети и бухающий по жизни, он всегда был открыт для общения и не стеснялся получать от жизни все. Тем более что его социальное положение позволяло многое из этого брать на халяву. Он был абсолютно не скован обязательствами, кредитами, долгами или обещаниями. Вера к тому времени уже выросла. Многие думали, что такой образ жизни И.В. – бегство от одиночества. Это заблуждение, он на самом деле таким был. И оставался бы по сей день, если бы вовремя начал лечиться и заменил алкоголь медикаментами.

Еще лет семь назад он был здоров как бык, безмерно притягательно циничен и хорош собой – продолговатое сухощавое лицо, волосы чуть ли не до плеч с изредка пробивающейся сединой, которая лишь добавляла ему кобелиной харизмы, ни единого намека на ожирение. Безумно аппетитно и красиво курил, носил очки и часы на правой руке, никаких галстуков и костюмов. Он считал последнее одеждой для похорон и свадеб, что в общем-то ставил в одну линейку.

И.В. умер, отвечая на сообщение. В Сети. Онлайн. В тот момент мы поняли, что жизнь онлайн – это банально, а вот смерть онлайн – это нечто, говорящее, что наших начали удалять в жизненный аут. Вера даже хотела на его надгробии написать: «Первый человек, который скончался в Сети…»

Грустно. Что еще тут можно сказать.

* * *

И.В. считал, что мало кто достоин Веры. А она первое время думала, что он просто не знает свою дочь. Ну, или не разбирается в людях.

В случае И.В. – Чарльз Буковски, Джек Керуак, Генри Миллер в подпольном переводе, возможно, даже Том Уэйтс и Леонард Коэн сделали его таким, какой он есть. Точнее, каким он был.

В Верином – Radiohead, Oasis, Стивен Фрай, Роман Полански с его «Горькой луной», Джонни Депп и кашемировый аромат чужой трубки по соседству. Хотя нет, после Radiohead и перед Oasis я все же поставлю по некоторым причинам свои инициалы.

И.В. пытался набить мне морду около десяти раз. Мне понадобилось пять лет и столько же галлонов односолодового виски, чтобы хоть как-то найти с ним общий язык. Условием наших псевдодобродушных отношений было то, что я поклялся никогда не причинять Вере душевной боли, даже если она сама об этом попросит. И собирался исполнить эту клятву, но И.В. сделал мне подарок – он умер. Письмо, что его добило, как оказалось потом, было даже не комментарием в блоге, а ответом на сообщение в «Одноклассниках». Если вдуматься – это одна из самых позорных кончин, о которых мне довелось слышать.

Для Москвы И.В. так и останется в смутных воспоминаниях обычным стареющим альфа-осеменителем, не забывающим вовремя высунуть.

Я не знаю ни одного человека (тем более живого), кем он мог бы открыто восторгаться, кроме Джимми Хендрикса и Ника Кейва. Этот пресловутый снобизм и аукнулся ему каюком на клавиатуре ноутбука и навсегда отпечатавшимися клавишами на который день небритой щеке.

Единственное, что вызывало мое безмерное уважение, – И.В. никогда не пытался переделать Веру. Оградить от сомнительных персонажей – да, но лезть в душу и коверкать ее взгляды – никогда.

Он спокойно, чаще даже с улыбкой, воспринимал то, что Вера могла подраться на парковке или проснуться в незнакомой постели, даже женской. Хотя Вера была крайне ленива до экспериментов…

Лень – еще одна из бонусных программ капитализма.

Не знаю, по мне так если бы не лень, то любой человек мог бы стать президентом.

Только зачем? Что интересного в управлении собачьей сворой голодающих и хающих, в сведении балансов наворованного и выворованного? Такая скукота.

Устраивать драки на парковке намного интереснее.

С детства И.В. учил Веру только одному – избегать политкорректности. Тебя обложил учитель в школе – посылаешь по матушке и идешь дальше.

Он скорее оторвал бы ей голову за то, что пропустила обиду мимо ушей, чем за то, что запустила в химичку пробиркой с серной кислотой.

Поскольку Вера переехала к отцу только лет в одиннадцать, школ она сменила не так много – пять или шесть.

И.В. выбирал ей классных руководительниц по размеру груди и плотности задницы, что называл адекватностью, и даже трижды имел их под лозунгом, что «от недотраха у нас в стране злые учителя». Если что, я сейчас цитирую И.В.

Забавно, но после этих его попыток улучшить состояние образования в стране Вере все равно приходилось менять учебные заведения.

Друзья у Веры остались еще со времен первого, с углубленными изучениями и прочей плебейской байдой, в котором она проучилась первые шесть классов.

Однако вспоминала она именно то время, что жила с отцом, а не обычную и правильную жизнь до – обучение в гимназии, все по расписанию, овсянка, хлопья и даже йогурты.

Верина мать заботилась о том, чтобы она правильно питалась, однако гастрит уходить отказывался. Когда же в холодильнике у отца Вера нашла пельмени, острые деликатесы недельной давности из только что открывшегося тогда «Седьмого континента» и японскую лапшу, заказанную или взятую с собой из ресторана «Камадо» на Комсомольском проспекте, она поняла, что кулинарный рай – понятие относительное и достаточно субъективное. Вместо обычного кефира с отрубями Вера начала по утрянке пить кока-колу и о гастрите с одиннадцати лет не вспоминала.

И.В. первым разделил с Верой сигарету. Он был за легализацию всех пороков и желаний – так проще и честнее.

Он всегда курил. Многие думали, что он и родился с папиросой во рту. Когда бывшая и единственная жена И.В. уехала во Францию (откуда по непонятным причинам очень скоро перебралась в Литву) и Вера с баулом учебников переехала в его холостяцкую берлогу, он клялся и божился (скрестив пальцы на руках и, возможно, даже на ногах, жизнь научила меня не отрицать ничего, чем и довольствуюсь), что никто и никогда больше не увидит ни пепла, ни дыма. Ни даже огня.

Спустя неделю сигарету в дом принесла Вера.

Накануне вечером она выкрала из кармана вельветового пиджака прохожего целую пачку Marlboro Lights в мягкой упаковке. Сначала думала попробовать покурить вместе с остальными сверстниками, но боялась прослыть лохушкой (как и все нормальные дети) и решила провернуть свое грязное и дымное дельце тайком дома, пока отец на работе. Однако в те времена И.В. уже мог позволить себе по большей части трудиться, не поднимая зад с дивана, положив пепельницу на грудь, а крупногабаритный ноутбук – в паховую область.

– Пап, я хочу научиться курить. Попробовать. Лучше тебя в этом никого нет. – С такими словами Вера ворвалась к отцу в комнату. Он еле успел захлопнуть крышку ноутбука, где комментировал занимательное виртуозное порно.

– Ну, это должно было когда-то случиться, – устало констатировал факт И.В. – Первая сигарета – это все же не первая менструация. Так что мне тут советы давать проще.

– Ты же понимаешь, что я могу это сделать при тебе, а могу за углом с гопотой первой попавшейся, какой вариант тебе больше нравится?

– Не надо агитировать меня за советскую власть. Хочешь затянуться и поблевать – валяй.

Вера протянула отцу пачку знакомых сигарет.

Блок такого же Marlboro И.В. недавно привез из Бельгии.

* * *

Прошло много лет. И.В. с Верой уже давно не жили в одной квартире. И более того, созванивались далеко не каждую неделю. Иногда я читал его блог и оттуда узнавал, как протекала его жизнь, особо интересные моменты отправлял цитатами Вере по почте.

Вера, в отличие от отца, никогда не вела дневников, блогов, как-то на пару недель зарегистрировалась в твиттере, но и оттуда удалилась, чертыхаясь, крестясь и падая.

И.В. же мог по «синему делу» выложить список женщин, забегавших к нему на чаек в последнюю неделю, или обосрать какого-нибудь политика. Он вообще много чего мог и мало в чем себя стеснял.

Однажды утром его блог был удален из Сети. А еще спустя пару недель мы встретились в мрачном пабе.

– Здорово, поц! – рявкнул он в мою сторону, но пересел за мой столик. Просил с ним выпить. Сильно просил. Еще немного и в стадии уговоров возник бы стандартный ход из серии «А ты меня уважаешь?». А я сам не знал, уважаю я его или нет.

Пришлось согласиться. На свой страх, риск и обиду печени.

– А что случилось? Пытаюсь почитать очередные плоды вашего злословия и не могу этого сделать. Удален – говорит браузер.

– Я скоро сдохну и не хочу, чтобы все, что после меня осталось – адрес в интернете с, как ты правильно выразился, полной злословия херней. – Он был трезвый, угрюмый и не шутил и не пошлил уже в двух предложениях. На него это мало походило.

– Тяжелые выходные? – спросил я, зная, что всякое случается.

– Да какие выходные – я по-ды-хаю, понимаешь?

– Ну, Вера говорит, что вы грозитесь копыта откинуть сколько она себя помнит. Что на этот раз? – не воспринял я поначалу всерьез его слова.

– Рак печени, – с досадой «срыгнул» он свой диагноз.

– Да, – протянул я, долго подбирая нужные слова, – действительно херня.

– Вот и я о том же! Я уже не просто старый хрен, я подыхающий старый хрен, – прохрипел И.В.

– Вам пить-то можно?

– Не знаю и даже интересоваться не буду. Я пить не перестану. На хера теперь-то? Печень не почка. Резервной нет. Да и болт с ней, в общем-то.

– А работать продолжите? – почему-то заволновался я. Что будет, если И.В. останется за бортом любимой лодки?

– Я, конечно, подыхающий старый хрен, но не хрен без амбиций, – прохрипел он, потом похрустел шейными позвонками, покачивая головой. – Пойду отвешу люлей этому несносному за вертушками.

«Этого горбатого и могила оставит без изменений», – подумалось мне.

Конфликт достаточно быстро набирал оборот, и вскоре я уже выдирал из рук вериного отца поднос, которым он намеревался отхреначить диджея, сообщая во враждебной форме об отсутствии у того музыкального вкуса.

Вера могла приползти домой пьяной, укуренной, могла приволочь целую орду скинхедов (это, кстати, наверное, единственное, чего она так и не натворила) – только не приносить домой диски Бритни Спирс и других толстожопых провинциалок.

– Добротный же кавер, – оправдывал свой музыкальный выбор человек за пультом.

– А ну выключи эти чужеземные завывания и поставь Барри Уайта! Последний раз по хорошему прошу. – И.В. грозился выдернуть провода, сжав их в кулаке.

Чтобы иметь возможность и дальше посещать этот бар, мне пришлось оттащить И.В. в сторону алкоголя.

– Вера – единственный отчетливый след в моей биографии. «Оставил после себя дочь». До этого оставил жену, собаку, кучу любовниц, мусор на лестничной клетке. Вместо того чтобы вынести, – разоткровенничался он после того, как опрокинул в себя сто граммов односолодового виски.

– Слушайте, может, вам врачей каких найти? У меня же дед в министерстве работал.

– В министерстве добрых дел, что ли? – с выражением лица добропорядочного циника ерничал И.В.

– Да нет. Здравоохранения. Может, еще рано ставить на себе крест? Вы нам нужны! – Я сам понимал, что этот ванильный вздор – даже не белая, а серо-буро-малиновая горячка.

– Еще скажи, что нашей стране нужен. – И.В. осушил бутылку и словил приступ подростковой дерзости. – Меня каким-то раком не пробьешь. И кстати, если ты хоть раз еще опустишься до бабской жалости, вот этим ножом, – схватил он прибор у разделывающего стейк соседа по стойке, – отрежу тебе бубенцы, или чего там у тебя ценное есть из органов?

– Да ни черта ценного, – отозвался я о своем душевном богатстве и физическом благосостоянии. – Вера знает?

– А должна? – И.В. закатал рукава, судя по виду, никогда не глаженной рубашки цвета спелой вишни.

Я только открыл рот, чтобы высказать свое недоумение, как в зал, где мы сидели, прошмыгнули две размалеванные малолетки. Им было около двадцати. Хотя кто теперь знает реальный возраст. Вся косметическая продукция мира призвана равнять всех под гребенку двадцатипятилетних: школьниц, у которых молоко на губах не обсохло, дам за сорок с привкусом плесени и инъекций, тайцев, не определившихся, в какой уборной справлять нужду – М или Ж.

Одна из этих прошмандовок по-свойски подкатила к И.В. и начала с ним брататься и лобызаться, словно они были школьными приятелями. Завидев недоумение, которое на самом деле являлось безразличием, на его лице, тут же принялась перечислять светские события, где они выпивали. И покатать он ее на метро обещал, и отыметь на покатой крыше панельной пятиэтажки, и звезду с Кремлевской башни украсть.

И.В. ничего из этого не помнил. Или настолько смутно, что стеснялся дать понять об этом. Видно было, что он хочет побыстрее избавить меня от клоунады, устроенной сильно выпившей прошмандовкой. Подруга ее тоже зря времени не теряла, поставила свою аляповатую сумку в блестяшках мне на колени и принялась крутиться юлой вокруг меня, пританцовывая.

– Чего нового, рассказывай! – услышал я, как малолетка пытается клешнями впиться в И.В.

– Да так, помаленечку! Рак у меня. Ты, кстати, зря из моего бокала пьешь, несколько ученых из Кореи выдвинули теорию, что онкология имеет вирусную природу, так что смотри не кашляй! – ответил И.В. и стал наблюдать за паникой на их лицах.

Спустя несколько секунд их как ветром сдуло.

– И все-таки, вы Вере о происходящем сказать не хотите? Мне кажется, что единственная дочь имеет право на подобного рода информацию. – Мне до конца не верилось, что И.В. – настолько конченый идеалист.

– А надо, да? Я просто не знаю, как о таких вещах сообщается. Может, ну его. Меньше знает – крепче спит. А там все само как-нибудь рассосется.

– Но вы осознаете, как сложно мне дастся это молчание? Вы представляете, что будет, когда она поймет, что я долгое время знал, но ничего не сказал? Вы уж на свой рак и риск скажите.

– Поц, – снова игнорировал он наличие у меня имени, – ты просто не догоняешь, ну не хочу я сидеть лысым и немощным на больничной койке, взывая к жалости. Я хочу дожить эту сраную жизнь так, как привык, и ничего не менять. Это и будет мой вызов онкологии.

– Но ведь еще можно что-то сделать? В конце концов, в Израиле и не такое лечат! – взывал я к здравому смыслу.

– Ну выиграю я пару лет, лысый, худой и в обоссанных штанах на инвалидном кресле. Вере от этого лучше будет? – пытался объяснить, почему хочет утаить информацию И.В. – Она же не дура, будет понимать, что это не гонорея и мне аллес. Только в депрессию скатится и начнет рыдать у моей палаты. Ну нахер.

– В душе не знаю, как молчать. Рано или поздно все же откроется? – покрылся я испариной. – И она будет винить меня, что не дал ей заставить вас лечиться.

– А тебе себя, что ли, поц, опять жалко? Ты о Вере подумал? Как для нее лучше?

– Да я о вас думаю, старый мудвин! – Мне было двадцать четыре или двадцать пять, и я мало понимал, как ведутся подобного рода беседы.

Тогда я получил по морде от И.В. в десятый и последний раз в жизни.

Когда порок грандиозен,

он меньше возмущает.

Генрих Гейне

И.В., несмотря на все мои уговоры, так и не стал лечиться. Я пару раз сталкивался с ним в местах, удаленных от шумных проспектов, забытых богом, дьяволом и санинспекцией, вроде темных захолустных баров с ценами по сто рублей за пинту пива. Сейчас в центре таких уже не сыскать. Да и нет настроения на подобные поиски.

В те времена у нас в фаворе значился безымянный бар в подвале старого театра. На бульваре. Там собиралась странная публика. Она называла себя интеллигенцией, но походила на обычных фриков и неформалов, которые тусуются на старом Арбате. Джинсы из секонд-хенда, разодранная майка с потрескавшимся изображением Цоя, длинные сальные волосы, стянутые на затылке резинкой, – так выглядел первый замеченный мной обитатель бара.

Тогда я еще любил брать старый отцовский Nikon и снимать на крупнозернистую пленку маргиналов. Не похожий ни на что мир. Угрюмый, беспечный, от того искренний.

Там всегда пахло алкоголем «с пола». Все разливалось. Сплевывалось. Срыгивалось. Сблевывалось. Это зловоние смешивалось с потом, весельем, пьяным куражом. Потом с дебошем. Позже кому-то ломали нос. Весело.

Честное место. И люди честные. Иногда устаешь от этих лощеных образов и отутюженных воротничков, крыс с дорогими сумками и пергидрольной копной, снующих по углам в поисках лучшей доли. С подобных «сходок» я всегда вырывался с боем и шел сначала по вылизанным проспектам, потом сворачивал на плохо освещенную улицу с линялыми домами, а оттуда нырял в мрачные переулки и тупики. Искал полуподвальный бар. Прятался от самого себя – выходил, когда фонари уже гаснут, а солнце все еще в отпуске.

Там случилась моя последняя встреча с Вериным отцом.

Он пил. Еще больше, чем позволял себе, когда был здоров.

Рассуждал об уходящем времени.

– А сейчас что, не люди, что ли? – полез я в диалог.

– А сейчас вообще отребье. Кто из вас сможет повести за собой армию таких же юнцов? Кто вообще сможет на что-то среагировать? Или просто захочет что-то менять. Ты вообще понимаешь, куда все, мать твою, катится? Ты, сопляк, хоть что-то осознаешь из того, что происходит за твоей, – он постучал кулаком мне по лопаткам, – прикрытой родителями спиной? Вот станет президентом Соединенных Штатов какой-нибудь очередной гондон из штата Техас. Вроде тех, которые голосуют за ношение оружия в школу. Я тебе на полном серьезе говорю, – его мысли ветвились, и он свернул с изначального направления монолога и сделал отступление, – тут показывали репортаж, что в Далласе несколько школ выступили за свободу ношения оружия подростками. И ты прикинь – нравится тебе телка, подходишь к ней, ствол к виску и повел ее трахать в раздевалку.

– Ага. И тут она достает из дамской сумочки «Луи Виттон», или что там сейчас носят, волыну посерьезнее, вроде «пустынного орла» нашего, и на одного обиженного на жизнь недоноска в Штатах меньше, – решил я отшутиться.

– Да нет, ты меня дослушай, я все к тому веду, что если начнется какая-то условная демагогия между странами «Большой восьмерки», то большая часть вас, молодцов, соберет манатки и дунет на сторону противника. Или вообще в Доминиканскую Республику… А мы… Мы верили, что защищаем свою страну. Афган, мать его… У меня отец там на свой эшафот взошел.

– А в каком году?

– В сентябре восемьдесят первого. Героически погиб в боях в горном массиве Луркох в провинции Фарах. До сих пор помню это предложение, как заученный текст. Всем что-то объяснял. Доказывал. Рассказывал, что мой отец – герой. – И.В. тянуло на откровения.

– Тоскливо. – К своему стыду, я не представлял себе ни Афганистан, ни тем более горный массив Луркох.

– А вы почему такие все бестолковые, парниковые дети? – снова начал кипятиться он, выплескивая возмущение и содержимое стакана себе на брюки.

– Да так. С детства не верим ни во что. Одна сплошная лажа вокруг. Сначала эта перестройка с ее долбаными сникерсами и перестановкой приоритетов, – пыжился я в попытках отстоять свое поколение или даже оправдаться. – Вот у вас было время. Бесплатная медицина. Санатории. Заказы. Отпуска. Направления. Распределения. Порядок. Вы жили и знали, что будет утро – и получите свой бутерброд с сыром, проездной на трамвай и обед на работе согласно положенным калориям. Ну и что – на джинсы денег скопить надо и за пластинками побегать. Но вы не жили в страхе, что баба уйдет, потому что на казенный или снятый напрокат «Майбах» поведется. И не потому, что она продажная. А из-за того, что наелась она в детстве манной каши вместо соседских сникерсов. И возненавидела это отсутствие материальных гарантий и тупо хочет счастья своим детям. Вот я тоже хочу счастья своим детям. И потому начнут стрелять – возьму детей в охапку и первым рейсом в Доминикану, или на Кубу, да хоть к черту на кулички. И не тебе, синий философ, мне доказывать, как хорошо мы жили, парниковые дети! – Я сам не понял, как смог нахамить И.В.

Если честно, я давно хотел с ним пободаться на равных. Потому что он меня раздражал. Нестерпимо.

Я уже не помню, что именно он мне на это ответил. Может, возражал, может, послал и вышел. Мы оба были слишком пьяны к моменту перепалки.

Так или иначе, не прошло и недели, как И.В. перестал приносить выручку московским барам. С воспалением легких он ходил по московским улицам в одной рубашке и курил. Сначала отказало левое легкое, а потом все органы по очереди. Последней сдалась печень.

Ирония судьбы.

* * *

На похороны И.В., как мухи на говно, слетелись все курвы города. Был, наверное, сейчас уже точно не вспомню, ноябрь или декабрь 2006 года. Подобно падальщикам, малознакомый сброд кружил вокруг гроба. Нет, им было абсолютно наплевать, как чувствуют себя бывшая жена или дочь. Они жаждали пикантных подробностей, чтобы разносить их сплетнями по кулуарам.

На поминках они как змеи извивались вокруг Вериной матери, которая не узнала бывшего мужа в гробу – нет, есть, видимо, и душа, и пристанище для нее. Тело – не более чем маскарадный костюм, который сжигают, обращая в углерод или, другими словами, в вечность.

На самих похоронах мы с Верой присутствовали дистанционно – сев на надгробии какого-то Льва Александрова, смотрели на все издалека и с некоторой иронией. К могиле не подходили, на поминках побыли минуты три – ровно столько времени понадобилось, чтобы рассчитаться с рестораном и попрощаться с гостями, отвечая на соболезнования едким сарказмом.