Антихрист

Антихрист

Илья Алексеев

© Илья Алексеев, 2016

ISBN 978-5-4483-0802-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть 1

1

Сегодня я решил перестать молчать и рассказать свою историю. Кого-то удивит, что после двухтысячелетнего безмолвия я вдруг заговорил. Мне пришлось пройти через многое: от распятья на кресте до концлагерей Адольфа Гитлера. На моей памяти одно кровавое тысячелетие сменило другое. В моей голове столько ответов, что ко многим из них современный человек не готов, и при раскрытии всех секретов он примет их за бред сумасшедшего, поэтому отвечу лишь на малую часть всех ваших вопросов. Моя история удивительна уже тем, что я помню день своего рождения. В Библии написано об ангеле, который спустился на Землю с известием о рождении спасителя. И, действительно, через 9 месяцев родился мальчик, который вошел в Летописи как Иисус, но эта не я. Моя же история берет начало в ту же ночь в соседнем доме. Как сейчас помню, как свет свечей ослепил меня, в ту же секунду мою грудь впервые наполнил воздух, я с непривычки чуть было не подавился им, поэтому сильно напугался умереть так и не начав жить. Мое маленькое сердечко с силой сжалось и, разжавшись, выплеснуло из моего рта крик ужаса с последовавшими за ними слезами, фонтаном ринувшимися по горячим щекам. Сильные руки, принявшие меня, все еще держали. Я пробовал разглядеть его лицо, но, к своему несчастью, увидел лишь искаженную в ужасе гримасу, смотревшую на мать. Обернувшись в ее сторону в надежде, что хотя бы она даст ответ на вопрос: «Почему так угрюм мой отец?», увидел лишь немолодое женское лицо, прикрывавшееся руками, дабы никто не видел ее слез, но редкие всхлипывания сдавали деву. Смотря на нее мне хотелось ринуться к ней, чтобы успокоить. Вот только тело не слушалось. Сердце в груди рвалось от собственной беспомощности. Немая сцена между мной и матерью продолжалась недолго. Тот, кого я принял отцом накинул мне на лицо тряпку и понес. Куда, тогда не знал, но чувствовал необъяснимую тревогу. Дальше была долгая тряска, которая окончилась сильным ударом – это он бросил меня за городом, куда старались вымести все городские помои. Такая конспирация тогда мне была не ясна, лишь спустя годы я понял, что мои родители не хотели быть уличены в детоубийстве, поэтому отнесли умирать за город, но вопреки им я выжил. Когда отец кинул меня и ушел, то пробежавший по мне ветер раскрыл мое лицо, и я увидел загадочное звездное небо, оно не казалось холодным и пустым, а скорее наполненным глубоким смыслом, сокрытым в миллионах жемчужин на нем. Это были мои первые минуты счастья, под которые я сладко уснул.

Крысы, которые во всем своем множестве и разнообразии, водились в городе, а особенно на его перифериях, где жил бедный народ, излюбленный ими, вскормили меня, словно я был им братом. Странно, но животные отнеслись ко мне человечнее, чем собственные родители.

Я рос, и мышцы мои крепли. В 3 года еще не умел говорить, но спокойно разрывал крысу голыми руками пополам. Тяжело вспоминать те минуты, ведь приходилось убивать своих друзей, чтобы выжить. Первая одежда у меня появилась только в 4 года и представляла из себя шкуры крыс, связанных веревками, которые украл на ближайшем рынке. Тогда же у меня прорезался голос, но болтливым не был, ведь с животными долгих бесед не поведешь. После еще не раз приходилось красть еду и одежду. В 5 лет у меня появилась туника. Она была самого простого пошива, но не являлась рабской, что было для меня важно.

На протяжении следующих 10 лет я предпринимал свои воровские вылазки, с которых мне не всегда удавалось уйти с добычей, пока в 15 лет не открыл для себя такое явление, как общественная баня. Ее посещали только люди с туго набитым кошельком, но вряд ли мои тогда еще пустые карманы можно было хотя бы под лупой принять за полные монет, поэтому пришлось красть, что являлось не таким уж новым делом, а вот баня своей неизвестностью манила к себе, однако кто бы мог предположить, что там же совершу свое первое убийство.

Зайдя в небольшую теплую комнату, которая называлась лакониум – сухая парная, увидел на верхней полке упитанного мужчину, не прикрывавшегося ничем и явно не стеснявшегося своего вида, он презрительно улыбнулся при виде меня. Он имел самый высокомерный вид, каким тогда обладали граждане очень богатые и знатные. Рядом с ним сидела дама легкого поведения с фигурой Афродиты и не менее божественным лицом: тонкие черты лица, кудрявые золотистые волосы спускались до самой груди, изумрудно-зеленые глаза, сочные красные губы; она также сидела ничем не прикрытая. Когда я вошел, девушка даже не посмотрела в мою сторону. Сев чуть поотдаль от них, дабы не касаться их вспотевших тел, стал наслаждаться жаром, что обдавал мою кожу и щекотал пятки. Вскоре девушка забралась на него и стала энергично прыгать, сопровождая свои действия стонами и криками, упитанный мужлан лишь слащаво улыбался и изредка поворачивался ко мне с ехидной улыбкой. Кажется, моих соседей по полке не волновало мое присутствие, а моя близость к ним даже придавало некую пикантность их занятию. Я старался не глядеть на него, но его пронзающий взгляд все чаще прожигал меня, обжигая руки, грудь и лицо своей нахальностью. Когда дева замолчала и слезла с него, он шлепнул ее, и она ушла, виляя своим павлиным хвостом, чем несомненно привлекла мое внимание. В парилке остались лишь мы вдвоем: я и патриций (мое предположение кем он был). Подвинувшись ближе ко мне он заговорил своим надменным и смешливым тоном:

– В первый раз здесь?

– Да, – с отвращением, которого все же не хотел выказать, ответил ему я.

– Как тебе?

– Что? – наивно недоумевал.

– Девка. Хороша?

– Красивая, – пожал плечами, делая вид что совсем не глядел на нее.

– А хотел бы попробовать также… – его толстая рука опустилась мне на колено и обожгла меня. – Тебе понравится.

Его последние слова оказались для него роковыми. Я со всей злости, которую был больше не в силах сдерживать, ударил оскорбителя в грудь и проломил грудную клетку, его сердце еще билось в моей руке, но кровь уже стремительно растекалась по жировым складкам наглеца. Что я испытывал тогда? Наслаждение от совершенной власти над человеческой жизнью. До сих пор помню страх, который умирающей звездой вспыхнул в последний раз, в глазах моей первой жертвы.

Я в забвении, забыв надеть свою тунику, в полотенце и потный, выбежал из бани и побрел по теплому тротуару в поисках той девы. С моей руки все еще продолжала капать кровь, оставляя после себя шельф, по которому не трудно было меня найти. Через несколько шагов со спины налетела толпа с палками и стала избивать всем, чем только вздумается: палками, ногами, руками. Им было все равно останусь ли я жив или умру. Они очнулись от своей ярости только, когда сочли меня мертвым. От трупа толпа решила избавиться проверенным способом: выбросить за город. Когда очнулся, оказалось, что у меня были сломаны пару ребер, правая нога, несколько пальцев на левой руке не двигались и проломлена голова, но боли я не чувствовал. С трудом перевернувшись на спину, потому что в теле не было сил, стал глядеть на солнце, которое испепеляло мою кожу своими лучами. Из-за страшной духоты и смрада мозг дал сбой, заставив заснуть. Проснулся только, когда солнце уже ушло далеко за горизонт, а небо покрылось звездами. Прохладный ветерок обдал кожу, заставив мое тело встрепенуться. Я сел и стал раз за разом прокручивать те моменты, когда в моих руках еще билось сердце того упитанного человека, чувствуя наслаждение в самых кончиках пальцев, но все чаще эти воспоминания прерывали другие – как та девушка в бане стонала, орала и извивалась, сидя на мужлане.

На мое удивление я легко встал, словно все кости в одно мгновение стали целыми. Однако, куда идти в столь поздний час было не ясно, поэтому мною было решено завтра по утру пойти в город и найти ту деву.

2

На следующий день я нашел ее в известном месте, теснившимся в огромном доме, который своим размером подчеркивал значимость проституции в империи. За нее запросили четыре серебряные монеты. В моем мешочке оказалась нужная сумма, ведь по дороге туда обокрал пару зазевавшихся плебеев. Взяв девушку за руку я повел ее до ближайшей бани и усадил на верхней полке. Я все еще не отпускал ее руки. Она стала гладить меня, поднимая не детский интерес к ней. Вся кровь хлынула в бедра, ее прикосновения словно током били по коже, заставляя сердце биться чаще. Девушка нагнулась ко мне, обострив в одно мгновение все чувства. От переполнивших меня небывалых ощущений я вскрикнул. Она подняла голову и хитро взглянула в мои глаза. Дева все еще не отпускала меня, словно гремучая змея свою жертву. Сев как тогда на того мужлана, стала энергично прыгать, стонать и орать, порождая в моем теле какую-то особую теплоту. Признаться честно, то наслаждаясь мгновениями даже потерял счет времени. После она встала и ушла, а я остался глядеть ей вслед, жалея о том, что все кончилось. Стоило деве скрыться, как тут же меня, словно пружиной вытолкнуло с места, и я побрел по ее еще горячим следам. Вскоре она заметила мою слежку за ней и стала изредка оглядываться и дразнить своей улыбкой. Через несколько домов воздух пронзил удар плетью, заставив меня обернуться и увидеть следующую картину: раб уже с рассеченной спиной преклонился перед худощавым хозяином, который бьет его плетью.

Они по очереди заметили меня, но их взгляды различались кардинально. У хозяина глаза налились кровью, он пылал ненавистью и презрением – все выдавало в нем жажду убить этого раба, который для него и человеком то не был. В глазах раба не было ни капли ненависти к своему оскорбителю, божественное спокойствие и смирение, если бы все его лицо не искажалось от боли при каждом ударе плетью, то я уверен, что можно было разглядеть на нем улыбку. Через несколько секунд полного оцепенения и недоумения мною овладело новое чувство – ненависть к хозяину с плетью. Следующие мои действия были спонтанны и необдуманны: быстро подбежав к ним, я схватил нависшую руку над рабским телом. Хозяин обратил свой бешеный взор на меня, он был очень зол, но в то же время пребывал в полном недоумении от моих действий. Немая сцена продолжалась несколько секунд, пока я не переборол собственное безумие и не произнес: – Хватит! Не бей его. По-видимому, мой собеседник не был настроен вести высокие философские беседы о тяжелой рабской участи и своим тяжелым кулаком ударил мне прямо в нос. Хлынула кровь. Меня отнесло на пару шагов назад. На несколько секунд я остолбенел и потерялся в пространстве и времени, но вскоре отойдя, бросился с еще большей злобой на обидчика и стал его избивать руками и, повалив на землю, ногами. С каждым ударом чувствовал все большее наслаждение и хотелось бить сильнее и сильнее, как тот минуту назад раба. Я остановился лишь тогда, когда сзади кто-то оглушил меня сильным ударом по голове. Надо ли говорить, что за содеянное мною, меня вскоре должна была настичь участь, и она не заставила себя ждать. Проснувшись в холодном каменном помещении без окон и дверей я далеко не сразу понял то, что мое тело вскоре хотят распять на кресте, но пока пребывал в полном неведении, пробуя найти ответы на такие вопросы как: «Где я? Зачем здесь? Почему за доброе дело как вора заперли сюда?», «Возможно они прознали про мои воровские успехи, а драка лишь предлог заточить сюда,» – так же крутилось в моей голове. Когда сидишь один, не видя солнца, перестаешь чувствовать время и все больше уходишь в себя. Спустя всего пару минут понимаешь насколько мало пространство: невозможно лечь, расправив ноги, встать можно лишь сгорбившись в плечах, подав шею чуть вперед и опустив голову. Вскоре после нормальных адекватных мыслей твой мозг превращается в кашу и наступает полный штиль. Даже беседа с самим собой заходит в тупик. За затишьем наступает череда мыслей о самоубийстве, но от безысходности ситуации, потому что даже умереть не дают, начинаешь сходить с ума. Все начинается с самых легких страхов таких как: умереть от голода или в муках от страшной болезни, дальше оживают самые потаенные страхи. На этой стадии все очень индивидуально. Однако самое ужасное – остаться здесь навсегда.

Стоило сознанию представить передо мной картину, в которой моя дева участвует в развратной оргии с пятью упитанными мужчинами, как открылась дверь и меня ослепил свет, ворвавшийся в темницу. Четыре руки схватили меня за подмышки и куда-то поволокли. Никак не мог открыть глаза из-за ослепительно-яркого света, дабы посмотреть куда ведут. Вдруг они отпустили, и я повалился на землю. Мне не было больно, однако чувствовал как молотком бьют по моим пальцам. Хотелось, чтобы они оставили меня в покое, ведь лично им я не сделал ничего плохого, однако в ответ всем моим усилиям вымолить у них покой получил по голове чем-то тяжелым и снова потерял сознание. Удар тысяч капель о мое лицо разбудили меня. Я лежал на животе в воде, смешанной с кровью, а сверху все сильнее бил дождь. Лишь какое-то непонятное гудение во всем теле ощущалось и не более того.

– Вставай, скотина, – заорали на меня грубым басом.

Я попробовал поднять голову, но уперся во что-то сзади, однако глаза уловили образ орущего: настоящий легионер, вот только без щита и меча, зато с плетью. «Они меня так бояться, что призвали элиту на мою казнь,» – подумал тогда я. В моей памяти хорошо отпечаталось его лицо, ведь в ту же секунду сомнений, что следующей жертвой станет он, у меня не осталось: огромная мясистая шея напряжена от ненависти, прямоугольные черты правосудия, серые орлиные глаза не знают жалости, в них заключено лишь равнодушие, огромные сочные губы налиты кровью и подергиваются в уголках. Мои руки не двигаются, поэтому его горло еще не в моих удушающих объятьях, но все впереди. Передо мной еще колонна из таких же несчастных, однако на их спинах огромные деревянные кресты. Через несколько секунд, когда я пришел окончательно в сознание, ощутил тяжесть на себе, что-то давило на меня сверху. Оказалось, на моей спине такой же крест, как и у тех бедолаг, а руки расправлены и прибиты. – Гони их, – прозвучал гул впереди, отражаясь от каждого из стражников, и эшелон двинулся. Вдалеке засвистели плети, мне помогли подняться, но тут же толкнули в спину. Впервые я ощутил огромную тяжесть на своих плечах, поэтому пошел медленно, прогибаясь под крестом, хотя соблюдая общий неспешный темп. Улицы быстро наполнились зеваками, которые вышли посмотреть на мучеников в столь ранний час. Дождь успел прекратиться, солнце стояло невысоко, но уже припекало. Одни смотрели с осуждением, другие с жалостью, а третьи зевали и уходили. Находились среди них даже такие, которые были увлечены и вожделели нашей смерти. Мы шли, погоняемые плетьми, до самого пустыря за городом, где уже были вырыты ямки под кресты. На пустыре на меня надели терновый венок, который жадно вонзился в голову, по лицу медленно потекла кровь. Из-за того, что она попадала мне в глаза, приходилось их закрывать и ориентироваться в событиях, происходящих вокруг, исключительно по слуху. По приближающимся хлестким ударам и душераздирающим крикам стало понятно, что мученикам ломают ноги, и очередь вскоре дойдет до меня. И я оказался прав. С первого удара почувствовал ужасную боль, которой никогда не испытывал раннее, ноги заныли. Осознание того, что я могу кожей чувствовать даже дуновение ветра ужаснуло меня. Хотелось кричать от ужаса и досады, но в горле было сухо. Солнышко припекало мои раны, поднимая в воздух амбре припеченной крови. Голова закружилась, и я вновь потерял сознание. Очнувшись все на том же кресте с ужасом осознал, что муки мои не кончились, однако в руках я уже не чувствовал прежней боли, они полностью зажили и теперь можно было спокойно шевелить пальцами. Мышцы напряглись, как в страшной судороге, и я смог оторвать правую руку, а затем и левую, оставляя куски мяса на кресте. Мое тело устремилось вниз, гвозди выдрали мне обе стопы, терновый венок спал с моей головы, хотелось к моим любимым сточным водам. Ползя в их сторону и оставляя после себя кровавый шлейф, счастливо смеялся. Конечно, не заметить того, что преступник сбежал было невозможно, но меня не ринулись искать, а, обозвав самим Сатаной, стали чаще ходить на молитву. Для себя я решил не возвращаться в город и вместе с этим решением было принято другое – уйти в пустыню. На то меня подталкивало и незнание своей сущности. Наверное, не зря уже в ту пору у меня появилось первое имя – Сатана.

На следующий день, украв несколько буханок хлеба и наполнив кувшин водой, направился напрямую в пустыню. Припасов, которые были со мной, хватило лишь на три дня, однако после этого я себя хорошо чувствовал и не испытывал голода еще пять дней. На девятый день своего хождения по жаркой пустыне во мне проснулась жажда, да такая сильная, что готов был жрать песок, дабы выжить, но это было уже лишним, потому что наткнулся на какой-то торговый путь. Трудно ответить как далеко тогда ушел от родного города и куда шли верблюды, однако мое желание жить было сильнее, хотя еще три дня я не решался на никакие действия, пропуская караван за караваном, а солнце с каждым днем припекало все сильнее, и кожа, казалось, временами даже вспыхивала огоньком. Через четыре дня я словно с цепи сорвался: мои вены наполнила жгучая кровь, глаза налились нечеловеческой злостью. С самого утра в тот день выжидал очередной караван и, когда первый верблюд из каравана поравнялся со мною, то, как лев кинулся на свою жертву, выпрыгнув на них из-за холма. Почувствовав прежнюю силу в руках, разорвал бедолаг голыми руками и добрался до желанной воды, которой было полно в их кувшинах. Ее здесь было много, поэтому, скинув все шелка, золото и серебро с одного из верблюдов, я нагрузил его кувшинами с водой и увел за собой. Позже узнал, что в то время у всех в городе началась паника. Все священники визжали, как свиньи, о приходе зверя, о котором они предрекали. Но вспомните себя, кто меня казнил, пытал и избавился под покровом ночи от младенца, не дав имени ему и выбор: жить или умереть, заставив выживать?

Все торговые пути через пустыню тут же оказались под запретом. Всех, кто попадал под подозрение, а таковыми оказывались все неугодные власти, которых оказалось большинство, сжигались, вешались на кресты, скармливались львам. Хорошо, что вся лихорадка продлилась недолго и вскоре вновь настал штиль с привкусом крови. Мои запасы воды к тому времени были почти полны, я старался их расходовать умеренно, давая часть верблюду, когда долго не было кактусов и других кустарников. Вскоре, потеряв счет дней, мое странствие приобрело безумный характер. Я стал много смеяться и часто бросать песок вверх, смотря как ямка быстро заполнялась и от прежних ран пустыни не оставалось и следа, как и у меня. На какой-то незначительный срок мне стало казаться, что я был рожден пустыней, но очень скоро такая шальная мысль испарилась на все испепеляющем солнце, подобно воде в моих кувшинах. Началась очередная жажда. Бедное животное – дитя пустынь, также стало мучиться. Я понял, что у него, как и у меня, кончились водные запасы, верблюд повалился без сил. В его взгляде читалось: «Иди дальше без меня. Оставь.» Ему было очень грустно осознавать свою судьбу: быть съеденным падальщиками, перед тем долго загнивая на солнце. Я упал на колени и расплакался, гладя на мягкую шевелюру и преклонив свой лоб к его, чтобы не видел моих слез. Мне стало жалко верблюда, но было ясно, что мой верный друг и спутник не жилец более, а оставить бедное животное умирать, ощущая пылкие взгляды сверху, я не мог. Пока моя рука гладила его пушистое пузико, он приподняв голову смотрел на меня и иногда пробовал со мной говорить на своем языке. Когда перестал его гладить, верблюд все понял, опустил голову и закрыл глаза. Размахнувшись рукой, я быстро вошел в его тельце и остановил сердце. Справа подул сильный ветер, глянув в ту сторону, увидел, что надвигается песчаная буря. Чтобы не мешать его покою отошел на пару шагов от своего друга, и через несколько минут нас накрыла груда песка.

Не помню, когда так сладко высыпался. Выбравшись из тонного давления, я побрел по вечной пустыне. Осознание того, что теперь потерялся окончательно закрепилось в моем сознании. Сначала оно вызвало ужас, но потом я с ним смирился. Мое безумие – вот единственный друг и советчик, который у меня остался. С его легкой руки мною грабились караваны, убивались люди и животные. Так продолжалось, как я потом узнал, долгих пятнадцать лет, пока не встретил того самого Иисуса Христа. В тот день моя тень вместе со мной хаотично скиталась по пустыне, тихо смеясь, с единственным кувшином воды и буханкой черствого хлеба. Он стоял на коленях, расправив руки в стороны и обратив свое лицо к солнцу, торс оголен, лицо небритое, услышав мои шаги, незнакомец обернулся ко мне. На всю жизнь запомнились его чистые, добрые и глубокие глаза. Чистейший взгляд Христа пронзил насквозь. Меня затрясло, ноги подкосились и уронили мое тело на колени, глаза сами стали плакать, Он улыбнулся своей во истину детской улыбкой и, отвернувшись вновь на Солнце, закрыл глаза.

– Кто ты, милый человек? – шепотом, чтобы не нарушить его покоя, обратился я к нему.

– Сын Божий, – спокойно и ласково ответил мне.

– Сын Божий, – повторил за ним. – А что же тогда в пустыне забыл? Здесь место гнилое.

– Святой Дух возвал.

– Искуси хлеба, а то голоден небось, – протянул ему буханку хлеба.

– Не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих.

– Как дивы в городе, хороши?

– Врать не стану. Все они сестры мне, а значит уже прекрасны.

– Не пойму тебя. Бросься вниз и снова с отцом своим станешь вновь на одной ступени. Зачем тебе жизнь собачья?

– Не искушай Бога твоего.

– Сын ты Божий, но народ гневлив и не способен принять тебя, – стал с жаром говорить ему. – Он есть стадо и ему пастуха надо, а ты им свободу несешь, в которой тонут они сами того не замечая, но знаю я как власть тебе дать над ними. Передо мною прогнуться. Тебе дам власть над всеми сими царствами и славу их, ибо она предана одному Богу, а ты есть сын его.

– Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи.

Тогда я встал, оставив ему и хлеб, и воду, а сам побрел в беспамятстве. Когда очнулся, то был уже в родном городе.

3

Первое чувство, которое ощутил оказавшись в родных краях, как у всех, была ностальгия. А следующие ощущения у каждого свои. У меня таким чувством оказался – дискомфорт. Все, что и связывало теперь с этим местом так это желание мести палачу, лицо которого запомнилось навсегда. Однако первым делом я принялся разыскивать ту, чью любовь когда-то безнадежно пробовал купить, но все мои поиски оказались тщетны. Узнавать у кого-нибудь о ее судьбе было бы глупо, потому что вряд ли есть люди, которых интересует судьба самой обычной проститутки. Может ее и вовсе нет в живых, ведь столько лет прошло, а люди долго не живут. Поэтому мною было решено выполнить свой долг и, убив своего палача, ринуться прочь из города. Его оказалось найти легче, чем мне думалось. Каждый знал, где он живет.

Я пришел к нему домой под покровом ночи. Он жил один: без детей и жены, что придавало еще больше уверенности в моем деле. Я зажег свечу, стоявшую на столе. Ее свет осветил седую главу палача. Подойдя к нему, ударил его по щеке. Мой палач быстро подскочил и ошеломленный сел на кровати. Та же огромная шея, только в складках лет, черты лица больше не были искажены в ярости, голова покрылась снегом, без своих одеяний он оказался дряхлым стариком. Свое тело я мягко опустил на стул перед ним. Через пару секунд он увидал меня и обомлел от ужаса, ведь перед ним сидел покойник. В его глазах легко читалось, что он понимает свою участь и еще лучше моего знает почему именно такая. Мой палач, осознавая всю свою беспомощность перед смертью, стал рыдать, стараясь кивать головой, чтобы помиловали. Но меня не вразумили невнятные мольбы и, вытащив из-за пояса кинжал, подошел к нему и на груди латиницей написал: «Я есть твой Бог», а жирная точка была поставлена лезвием в сердце. На этом мое пребывание в городе кончилось. В ту же ночь я направился прочь в неизвестном направлении по торговым путям.

На моем пути попадалась ни одна цепочка из верблюдов, нагруженных серебром, золотом, шелком. Их сопровождали не менее богато одетые люди, но никого я не тронул, хотя жажда царапала мне горло, а голод кислотой вгрызался в желудок. Ведь мой путь лежал через искупление плоти от грехов. Через пару дней ко мне пришло успокоение. И мною было решено оставить воровство и человекоубийство, хотя, каюсь, в новом городе пришлось своровать, дабы купить дом и пропитание. Но тогда в пустыне мне казалось, что моя уверенность в предстоящей жизни непоколебима.

Я шел пять дней, пока не наткнулся на небольшой городок. Меня встретили приветливые люди, они отнеслись ко мне, как к родному, некоторые даже звали к себе отночевать. Я был так изумлен, что согласился на предложение одной пожилой дамы переночевать. Ее муж умер в бою, а детей у них вовсе не было. От нее же узнал, что в их городе только вчера вечером пребывал Иисус Христос, глаголивший о царстве Небесном и Едином, однако она его назвала «чистейший душой человек». Известие о его посещении города, на удивление сильно, взволновало меня.