Вышивальщица

Поймав на себе испытующий взгляд директрисы, Арина пожалела, что не послушалась дедушку Ваню и надела гимназическую форму. Директрисе форма явно не нравилась: она смотрела на Арину как-то странно, даже губы поджала. Арина боялась этого взгляда, боялась, что её не примут в новую школу. Переступала с ноги на ногу, стискивала пальцы и вздыхала.

Вера Илларионовна догадалась, о чём она переживает. Наклонилась к Арининому уху и тихонько шепнула: «Всё хорошо, документы в порядке, тебя обязательно примут, с твоими пятёрками. А нет, так в другую пойдём! Школ в Осташкове много».

Она с волнением ждала, как поведёт себя девочка. Станет ли отвечать на вопросы или привычно замкнётся, как замыкалась каждый раз, когда её спрашивали, помнит ли она свой домашний адрес. Вечесловы искренне хотели узнать, что случилось с Арининой матерью, которая за шесть лет ни разу не навестила дочку. Может, ей нужна помощь? Они не стали бы препятствовать, если бы девочка иногда встречалась с матерью.

Адрес Арина помнила. На вопросы о доме и о матери отвечала угрюмым молчанием. Зато охотно рассказывала Вечесловым о православной гимназии и о монастыре. О том, какой у них большой и красивый сад. О вышивальной мастерской, где монахини терпеливо и внимательно учат девочек своему искусству и никогда не ругают, если не получается. О монастырской трапезной, где на столах «много-много всего», даже в пост. И смешно изображала сестру Ненилу, гнусаво восклицая: «Де-ва-чки! Пъекъатите не-ме-дъен-на! Не подобает так себя вести».

Между тем директриса обратилась к Арине:

– Ты и вправду здорова? Ничего не болит? (Арина энергично замотала головой). Так-таки ничем никогда не болела?

– Болела, три раза. Поболею и выздоровлю. Я сильная.

– Кто же тебя лечил?

– Врач. И Господь. У нас хороший врач, а в лазарете скоромным кормят даже в пост, и молоко дают, и сливочное масло! – Польщённая вниманием директрисы, Арина наморщила светлые бровки, вспоминая. – Преподобный Нил Синайский учил: "Прежде всякого лекарства и врача прибегай к молитве". Надо просить у Господа исцеления и облегчения страдания. Потом просить, чтобы Господь послал врача, который бы понимал в болезни, и чтобы Господь сам действовал через врача. Тогда обязательно выздоровеешь.

– И что, все выздоравливали? Все-все?

– На всё воля божья… – Арина вспомнила Агафью-Наташу, и у неё задрожали губы. Директриса поспешно сменила тему:

– По всем предметам у тебя пятёрки. Сможешь решить задачу? Она несложная.

Предложенную задачу по алгебре для шестого класса Арина решить не смогла. А из законов физики знала лишь закон всемирного тяготения. Иван Антонович, бывший профессор кафедры общей физики московского МИФИ, густо покраснел. Вера Илларионовна дёрнула его за рукав и сделала выразительное лицо. Муж достал платок и вытер вспотевший лоб. Он тоже переживал, поняла директриса. Ей отчего-то нравилась эта пара. Похоже, девочке повезло с опекунами.

– А я на что? Летом позанимаюсь с ней, и будет по физике первой в классе, – пообещал всем сразу Иван Антонович.

– Расскажи мне о своей гимназии, – попросила директриса. – Какие предметы тебе нравились, какие книги ты читала. Ты любишь читать? У вас там была библиотека?

Арина зарделась от удовольствия. Литература – её конёк. Она не опозорится, как с задачей, покажет себя с лучшей стороны. Предметы она перечисляла с гордостью: русский язык, литература, два иностранных языка, мировая художественная культура, латынь, каллиграфия, православное краеведение, богословие, история философской мысли, Закон Божий, биология…

Директриса слушала, кивала головой, а потом попросила рассказать об эволюционной теории Дарвина.

– Ты ведь перешла в седьмой класс? А биология с пятого, вы это проходили. Ну же, не стесняйся. Ты не на уроке у доски, а я не ставлю оценку, просто спрашиваю, – улыбнулась директриса. – Так в чём заключается теория Дарвина? Я подскажу. Все живые существа на Земле эволюционируют путём естественного отбора. Между видами возникает борьба за существование, и выживают наиболее приспособленные… Так?

В православной гимназии биология преподавалась поверхностно, теория эволюции рассматривалась только в общих положениях, затем шёл ее критический анализ и цитаты из святых отцов церкви.

Директриса смотрела выжидающе. Вот сейчас скажет: «Ну, если ты даже теорию эволюции не знаешь, что тебе делать в нашей школе?» Арина выпрямила и без того прямую спину, сложила руки на животе и затараторила:

– Всё живое на земле создано Господом. Акт творения мира и образования его форм есть проявление Его воли. Для природы это длительный и постепенный процесс, протекающий во времени. В ходе развития возникает множество переходных форм, они служат ступенями для появления более совершенных форм, привязанных к вечности. Следовательно, творя мир, Бог использовал эволюционный процесс.

– Ну, хорошо… Ты рассказала о природе. А человек? Что ты можешь сказать о древних людях? Какие виды, как они эволюционировали? Они ведь развивались, изменялись… Я подскажу. Неандерталец, питекантроп, кроманьонец. Какой вид относится к современному человеку?

– Никакой. Они не были людьми. Перед Богом тысяча лет как день вчерашний, а дочеловеческий мир имеет шестидневный возраст. Эволюция есть качественный скачок жизни, который произошёл по повелению Божию. Но даже апостол Павел не смог достичь праведности собственными усилиями. Он знал совершенный идеал Божьего Закона, но не мог по нему жить, – отчеканила Арина.

Она ожидала похвалы: материал знает блестяще, ответила без запинки.

Похвалы не последовало. Директриса смотрела сочувственно-жалостливо. Спросила, как Арина проводит свободное время и чем увлекается. Закончив расспросы, велела выйти и ждать в коридоре.

Арина приникла ухом к двери, пытаясь расслышать, о чём директриса говорит с приёмными родителями.

«Девочка перешла в седьмой класс, а знаний практически нет. Она не сможет нагнать сверстников и освоить программу».

«Мы с мужем оба педагоги, позанимаемся с ней летом… Девочка способная, знает два иностранных языка, сочинения пишет без ошибок, много читает, у неё большой словарный запас…» – Это Вера Илларионовна. Говорит, словно сама себе не верит, и голос звучит умоляюще.

«Я бы рекомендовала шестой класс, но боюсь, она и в шестом не сможет учиться. В пятом, пожалуй, справится с программой, но там всем по одиннадцать лет, а ей тринадцать. Контакта с ребятами не будет. Может, вам её на домашнее обучение перевести?»

Не зря Арина боялась директрису. Ох, не зря! На Вечесловых надежды нет, заступиться за Арину некому, кроме Господа. «Помяни Господи царя Давида и всю кротость его, как Батюшка царь Давид был тих, краток, терпелив, и милостив, так чтоб все враги для рабы божией Арины были тихи, смирны, терпеливы, и милостивы» – Арина читала молитву шёпотом, чтобы не слышали за дверью.

Молитва дошла до «адресата» удивительно быстро: на помощь он послал «тяжёлую артиллерию» в лице Вечеслова.

«Исключено. Ребёнок должен расти со сверстниками, и никак иначе. Социум – вот что нужно нашей девочке. А мы за неё в ответе. Мы, опекуны! – полковник рубил слова как дрова, взмахивая рукой и отпыхиваясь после каждой произнесённой фразы. – Ей и так будет тяжело – после православной гимназии, тихого блаженного мирка, где все друг друга любят, все всем помогают, попасть в этот ваш ад, именуемый общеобразовательной школой. А вы её на второй год оставить хотите. В пятый класс… Да вы в своём уме, уважаемая?»

Вячеслов уже не говорил – грохотал, красный от гнева и от обиды за свою воспитанницу, которую чуть ли не в глаза назвали умственно отсталой. Директриса смотрела на него со страхом: рассвирепел как лев, вот-вот удар хватит. Если у львов бывают удары. Только этого не хватало, в последний учебный день… Может, скорую вызвать? Вон, у него на шее жила вздулась… Послал Бог опекунов.

«Так может, ей продолжить учёбу в православной гимназии? Далековато, правда, но девочке там будет уютнее. И с программой справится, пойдёт в седьмой класс…» – миролюбиво предложила директриса.

«Далековато это не то слово. Если я правильно понял, вы нам предлагаете возить ребёнка каждый день через весь город чёрт-те куда, в эту гимназию? Пока в аварию не попаду и машину не угроблю. Вы этого хотите? Или чтобы сама ездила, на городском транспорте, час туда, потом семь уроков, потом час обратно? Чтобы у неё не было времени ни на уроки, ни на гулянье, ни телевизор посмотреть?! Гуманно, в высшей степени. А теперь слушайте. Арина продолжит учёбу в вашей школе. В седьмом классе. Если вы со мной не согласны, разговор продолжим в гороно.

«Я не говорю, что не согласна. Но вы же понимаете, что она не сможет учиться. Вы же слышали, какой бред она несла».

«Этот бред, как вы изволили выразиться, между прочим, священное писание. За оскорбление веры статья полагается!» – гремел Вечеслов, забыв, что сам неверующий.

Директрисе всерьёз казалось, что на неё сейчас упадёт стена…

Вера Илларионовна пробовала остановить расходившегося мужа.

Вечеслов бушевал.

Арина теребила пальцами помпон на новой шапке и думала: «Не примут в школу… Определённо не примут. И в православную гимназию возить не будут, им бензина жалко. Что тогда делать?!»

Прозвенел звонок, открылись разом все двери, из классов гурьбой высыпали дети, коридор наполнился смехом, криками и топотом. Теперь уж точно ничего не услышишь. Пробегавший мимо мальчишка потянул из её рук беретку. Арина вцепилась в неё обеими руками, мальчишка дёрнул за помпон, и тот оторвался. Арина ахнула. Её обидчик рассмеялся, отскочил на шаг и через мгновенье исчез, смешавшись с толпой одноклассников. Помпон он унёс с собой.

Арина стояла у дверей учительской и тихонько всхлипывала. Какая-то девочка тронула её за рукав:

– Чего натворила-то? В последний учебный день удержаться не могла?

– Я не натворила. Я просто так стою.

– За «просто так» к директору не вызовут. Вот и стой, реви теперь.

В обращённых к Арине словах не было участия, к которому она привыкла в православной гимназии. Там никто ни над кем не смеялся и уж тем более не радовался чужой беде. Там Арину обняли бы за плечи, спросили бы, что с ней случилось, предложили помощь – и одноклассницы, и учителя. А в словах этой девочки звучала злобная радость. Они с Ариной даже не знакомы, за что же она на неё злится?

Наконец открылась дверь и вышли Вечесловы. Арина уткнулась лицом в Верин плащ и захлебнулась слезами.

Домой она шла с опущенной головой. Настроения не исправило даже мороженое, которое девочка ела впервые в жизни. Иван Антонович от этих её слов ужаснулся:

– То есть как – не пробовала? Ты до шести лет с мамой жила, что же, она тебе мороженого не покупала?

– Не покупала. Мне сладкого нельзя было, я на гимнастику ходила.

Вера Илларионовна пообещала себе, что мороженое Арина будет есть каждый день. И сказала преувеличенно бодро:

– Ну что, семиклассница? В школу тебя приняли, летом позанимаемся с тобой, будешь всё знать. Такое событие надо отпраздновать. Купим торт и устроим чаепитие в Мытищах.

– А зачем… в Мытищах? Это такое кафе? А можно дома чаю попить? Можно?

– Это не кафе. Это картина такая, «Чаепитие в Мытищах», художник Василий Перов, год написания 1862-й. Подлинник в Третьяковской галерее. Вот поедем в Москву, сходим с тобой. – Вера Илларионовна остановилась перед кондитерской и распахнула дверь. – Пойдём торт выбирать! Ты какой любишь? Не знаешь? Тогда пирожных купим, всяких-разных… Беретку сними, в магазине жарко. Давай её сюда. А помпон где? Потерялся?

Арина отвернулась и зашмыгала носом.

– Ты что? Из-за помпона плакать? Нитки у нас есть, домой придём и новый сделаем, лучше прежнего. Заодно и научишься. Это очень просто. Вань, мы с Аришей пирожных купить решили. Или торт.

– Вы пока выбирайте, а я сигареты куплю. – Вечеслов направился к киоску.

Арина уткнулась носом в витрину. Торты, сказочно прекрасные, красовались в лучах ламп, блестя шоколадной глазурью. Их было много: с кремовыми зелёными и жёлтыми розочками, с тестяными «грибами» под забавными шляпками, с шоколадными фигурками… обливные… обсыпные… покрытые глянцевым белоснежным безе…

У Арины разбегались глаза. Попробовать хотелось все.

– Ну что, выбрали? Не выбрали ещё? Вас только за смертью посылать. Посмотри, что я тебе купил!» – и протянул Арине два глянцевых толстых журнала: «Пэчворк» и «Волшебная вышивка». Не вспоминая о торте, который так и не выбрала, Арина с восторгом схватила подарки.

Домой она возвращалась счастливая. Одной рукой прижимала к груди журналы, в другой несла две коробки с пирожными, поставленные одна на другую и перевязанные блестящей лентой. От журналов вкусно пахло типографской свежей краской, от коробок пахло пирожными. Помпон был моментально забыт, как и оценивающий взгляд директрисы.

Через два дня Вечесловы «в лучшем кадровом составе» уехали на дачу.

Глава 7. Рухнувший мир

Вспоминая прошлую жизнь, так сильно отличавшуюся от нынешней, Арина задавала себе вопрос: когда же кончилось её детство? Когда она осталась одна, без Насти, с которой у них были «одинаковые» птичьи фамилии? Когда бросила мокрый ком глины на гроб Наташи, которая была – сестра Агафья, а ей хотелось быть Наташей, и чтобы жить как все, чтобы – семья, и дети, и собака, и дача на озере. Вот только жить было негде и незачем…

Приют при монастыре Святого Пантелеймона Арина покидала не помня себя от счастья. А после тосковала по той жизни. По сестре Иринье. По вышивальной мастерской. По гимназии, где все друг друга любили – той самой Христовой любовью к ближнему, на которой стоит мир.

Точнее, стоял. А потом рухнул. Арина корчилась под его обломками пять школьных лет, ставших для неё адом. Адаптироваться к аду не получилось, душевные муки приходилось терпеть в одиночестве, слёз опекунам не показывать. Ведь тогда Арину отправят в детский дом, где ей будет ещё хуже. Хотя – куда уж хуже…

Арина уже знала, что Вечесловы её опекуны, а не приёмные родители. И фамилия у неё прежняя, Зяблова. А было бы так здорово: Арина Вечеслова.

То давнее лето, в котором ей было тринадцать, вспоминалось горячим солнцем, гладкими досками террасы, по которым так приятно ходить босиком, слепящими бликами на селигерской воде, в которой отражалось небо, шуршанием тростника, бабы Вериными вкусными оладьями, деда Ваниными звучными криками: «Р-раз! Два! Три! Прыгай, кому сказал!» и счастливым Арининым визгом.

Впрочем, тогда она звала их бабушкой Верой и дедушкой Ваней, несмело выговаривая непривычные слова и то и дело сбиваясь на имя-отчество. Полковник учил её плавать, сначала на мелководье, на пробковом коврике, потом на глубине. Отплывал на лодке подальше от берега, брал Арину под мышки и, не слушая её «Я не хочу! Не на-аадо!», бросал в воду: «Плыви! Ты же умеешь!» Следом летел в воду пробковый коврик. Арина подплывала к коврику, с облегчением за него хваталась и не желала отпускать, Иван Антонович сердился и отнимал, Арина орала… А после сама прыгала лодки в тёплую воду, казавшуюся прохладной после жары.

Ещё они катались на моторке по Селигеру. Побывали на острове Столо́бном, в Ни́ло-Столобе́нской пу́стыни, где в здании бывшего монастыря в советские времена была колония для малолетних преступников, а теперь располагался православный мужской монастырь; на острове Хачин – самом большом острове Селигера (площадь составляет около 32 кв. км), где растёт легендарный вереск, а в глубине леса спрятаны одиннадцать озёр (двенадцатое и тринадцатое заросли до состояния болот). Ещё они побывали в карело-финском селении Свапуще, в древнем селе Кравотынь, на Собенских озёрах с уникальным сапропельным илом, в Ширково – «Тверских Кижах», где осматривали уникальный памятник русского деревянного зодчества: церковь, построенную в 1697 году. В июле ездили на речку Княжу за черникой, которой Арина объелась, и у неё болел живот. В августе собирали бруснику в окрестностях озера Серемо.

Обедали там же, на речке Серемухе. Иван Антонович развёл костёр у самой воды, Вера Илларионовна сварила в котелке суп – вкусный-превкусный, отказаться просто невозможно. Суп ели деревянными ложками из алюминиевых мисок, заедая ржаным хлебом. В Арининой миске плавал лавровый листочек. Она хотела его вынуть, ложка за что-то зацепилась – и на поверхность, раздвигая блёстки жира, вывернулся кусок тушёнки. Арина обмерла от ужаса.

– Ой, с мясом… Сейчас ведь Успенский пост, скоромного нельзя!

– Кому нельзя, пусть водичку хлебает, а нам можно, – безапелляционно заявил полковник. – Да ты уже полмиски съела. Не умерла же. Ешь давай, а то Веруся обидится, подумает, невкусный суп получился.

– Нет, что вы, Иван Анто… что вы, дедушка Ваня, суп вкусный, даже очень, я такого никогда…

– Веруся, слышишь, что внучка наша говорит? Супчик просто божественный. Запить бы надо, по русскому-то обычаю. А я за рулём… Вер? Что ж мне делать–то? – Иван Антонович вздохнул и полез в рюкзак. Хитро улыбаясь, вытащил стеклянную плоскую бутылочку, взболтнул. Внутри плескалось что-то похожее цветом на чайную заварку, и Арина не поняла, почему нужно спрашивать разрешения у бабушки Веры, чтобы выпить холодного чаю.

Иван Антонович проследил за её взглядом.

– Пить хочешь? Минералка в рюкзаке, бери, открывай. А это коньяк, мужской напиток. А ты небось думала, чай?

– Да пей уж, бог с тобой, – разрешила Вера Илларионовна. – Гаишников тут не водится, а рыбнадзору мы не нужны, с нашим сиротским уловом…

«Сиротский» улов состоял из двух щук, которых Иван Антонович обещал завялить так, что «обо всём забудете».

Гнуса в низовье Серемухи было столько же, сколько брусники. То есть тьма-тьмущая. И он бы их просто заел, но у Вечесловых был какой-то хитрый спрей, которым полковник щедро набрызгал Арине на голые руки и ноги. Смочив ладонь, провёл по её шее, по ушам, по щекам. Тронул волосы. Напоследок сунул руку с зажатым в ней баллончиком под Аринино платье и обрызгал спину и живот. От брызг по коже побежали мурашки, Арина поёжилась и надела кофту.

– Он ушлый, гнус. Везде пролезет, и под платье, и под волосы… Ты кофту сними, жарко в ней будет. На флаконе написано, защиты хватит на два часа. – И стянул с Арины кофту.

Ягоды она собирала в коротком платьице, ползая по брусничнику на коленках. Гнус её не трогал, держался на расстоянии, пищал назойливо. Арине было необыкновенно хорошо. Что же это за спрей такой чудодейственный, где они его взяли? Спросила у Веры Илларионовны и получила исчерпывающий ответ: «Бог послал. В магазине увидела, и словно под руку кто толкнул: бери! Я и взяла, пять флаконов. Повезло, последние оказались. На всё лето хватило, на осень ещё останется».

Арина крепко задумалась. Бог, судя по всему, принимал активное участие в жизни Вечесловых, не возражал против тушёнки и коньяка в дни поста, бруснику им послал спелую, крупную, густо обсыпавшую ветки. И о погоде позаботился. И спрей подсказал где купить! В монастырском приюте Бог был строгим и безжалостным. Монахини говорили: справедливым, и Арина не смела возражать. А для Вечесловых Бог был хорошим и добрым. Своим.

У неё зачесалась коленка. Потом плечо. Потом ухо. Два часа прошли, спрей больше не действует! – сообразила Арина.

Вода в Серемухе ледяная от бьющих со дна ключей. Втроём они плескались в ней, смывая с себя спрей и ахая от холода. Арина считала до трёх и с визгом окуналась в торфяную, слегка коричневатую воду. Это было так здорово! И холодно. Холодно и здорово!

А на берегу их ждала жара – обнимала за плечи, тепло дышала в лицо, согревая, ублажая… Господи, как хорошо!

◊ ◊ ◊

После обеда наступало время занятий, которые продолжались до вечера. Иван Антонович занимался с внучкой математикой и физикой. Вера Илларионовна взяла на себя русский язык и литературу. Выяснилось, что Арина неплохо знала историю России и великолепно – историю религии. Девочка писала почти каллиграфическим почерком, лаконично и грамотно излагала на бумаге мысли, но не знала алгебры, не читала книг и не смотрела фильмов, на которых выросли её ровесники. Книги Вечесловы привезли из дома, а фильмы смотрели всей семьёй.

Занятия дарили уверенность и чувство собственной значимости. Арина пыхтела над учебниками, превозмогая усталость, и старалась изо всех сил. Иван Антонович, хитро улыбаясь, подсовывал ей математические задачи – одну сложнее другой. Терпеливо объяснял, направлял, показывал. И одобрительно крякал, когда Арина справлялась сама, без подсказок. Вера Илларионовна расспрашивала о прочитанных книгах, которые «выдавала» Арине каждую неделю, и не скупилась на похвалы. От этого хотелось прыгать до потолка. Ещё хотелось сделать что-то хорошее. Арина не знала – что.

Ещё ей нравилось «лечить» смородинные и крыжовенные кусты, на которые в то засушливое лето напало слишком уж много вредителей. Арина многому научилась в монастыре, работая в саду, и теперь применяла знания на практике: сломала несколько веток бузины и воткнула в кусты крыжовника, отчего мыши и землеройки, с которыми Вечесловы безуспешно боролись каждый год, дружно ушли с участка и больше не вернулись.

– Это надо же… Ультразвуковых отпугивателей не сильно боялись, а бузины испугались как чёрт ладана, – удивлялся Вечеслов.

– Вань, посмотри на смородину! Мучнистая роса исчезла, – радовалась Вера Илларионовна. – Я всё перепробовала, чем только не поливала, и мылом, и золой, и гадостью этой покупной. Надышалась, сама чуть не отравилась от нёё! А Аринка полевого хвоща насобирала, отваром набрызгала – и глянь, чистые листья-то! Девчушку-то нам сам Бог послал, а настоятельница говорила, другую возьмите…

Томатная ботва помогла избавиться от гусениц, ромашка от паутинного клеща, а хрен уничтожил тлю. Вера Илларионовна превозносила внучку до небес, и Арина готова была свернуть горы.

Но «свернули» саму Арину: сентябрь, обещавший стать праздником, обернулся кошмаром.

◊ ◊ ◊

Профиль Арининой гимназии был гуманитарно-филологическим. Точным наукам уделялось мало времени и внимания. В образовательной программе превалировал православный компонент с углублённым изучением русского языка, литературы и истории. Литература сводилась преимущественно к изучению церковных жанров: проповедь (назидательная речь религиозного характера, имеющая целью убеждение), хождение (описание паломнических путешествий к святым местам) и жития (биографии канонизированных святых, подвиги, особое предназначение, прославление духовных качеств). Из светских жанров изучались исторические повести и сказания религиозной направленности.

В православной гимназии даже у второклассников по семь уроков в день, а с пятого по одиннадцатый класс шестидневная учебная неделя. День начинается с чтения утренних молитв, которые возглавляет духовник. После уроков дети в обязательном порядке остаются на занятия в театральной, хореографической или изостудии, в классе церковного песнопения, историческом и биологическом кружках.

Арина гордилась своей гимназией, в которой был даже кружок «Юный паломник» и собственный православный киноклуб. Отправляясь в новую школу, она решила записаться в кружок рукоделия и в хореографическую студию. Ей даже не приходило в голову (а Вечесловым не приходило в голову объяснить), что занятия в студиях и секциях «в миру» платные.

Между православными и светскими школами существуют большие различия, заключающиеся в подаче материала, составленных программах и отношении между учениками и преподавателями. Выход в «большой мир» может стать для ребёнка настоящим шоком. Что и произошло с Ариной.

◊ ◊ ◊

Торжественная праздничная линейка Арине понравилась. Дома её предупредили, что в новой школе девочки и мальчики учатся вместе, в одном классе. Но она всё равно удивлялась. Классы – один за другим – длинной вереницей исчезали в школьных широко распахнутых дверях. В руках у каждого ученика цветы, у Арины тоже (Вера Илларионовна срезала её любимые пионовидные астры «Американ браунинг»). Опустив в букет лицо, Арина присоединилась к седьмому «А». Её будущие одноклассники переговаривались шёпотом, не обращая на новенькую внимания. Ну и ладно.

– Ребята, в вашем классе новая ученица, её зовут Арина, фамилия Зяблова, – объявила классная руководительница. И повернулась к Арине: – Меня зовут Валентина Филипповна Саморядова, я классный руководитель седьмого «А», веду уроки алгебры и геометрии. Ты уже знаешь расписание уроков? На перемене спустишься вниз и перепишешь. А сейчас садись вот за ту парту.

Арина села на указанное место. И с волнением ждала, что её вызовут к доске и спросят – что она проходила в своей гимназии, какие предметы, и какие у неё отметки. Но её ни о чём не спросили.

Соседку по парте звали Зиной. Она оказалась дружелюбной и общительной, проводила её в вестибюль, помогла отыскать на стенде колонку с расписанием седьмого «А» и диктовала, пока Арина переписывала. К удивлению Арины, уроков в этот день было всего два, а потом всех отпустили. Дома её так рано не ждут, ещё подумают, что она сбежала с уроков.