Мир Уэйда

Гарри хмыкнул.

– Может…. Но я не хочу так думать. Мне не нравится эта мысль. Хотя она абсолютно лишена иллюзий, что практически ее доказывает, но… я прикладываю максимум усилий каждый божий день, чтобы отогнать ее подальше… и я планирую продержаться так еще некоторое время.

– Извини. Я не хотел искушать тебя сомнениями.

– Да уж… я бы назвал это подляной. Зная, какой я чуткий и нежный внутри….

– Не знаю-не знаю… фраза о том, что преподобный Роули может надрестать смерть была не особо чуткой…

Гарри хохотнул, кивая:

– Да, не чуткой. Но я просто хотел проверить есть ли там внутри еще чуточка Уэйда, которого я знал.

Тот слабо улыбнулся:

– Проверил?

– Да, друг, проверил. Всё на месте.

Уэйд допил виски и обернулся в зал. Кроме них оставались только братья Белен, но и они, похоже, уже расплачивались. Уэйд взглянул на часы, которые, кстати, ему подарила Кристин и вспомнил про свою идею, собрать все вещи, связанные с ней и посмотреть, что это даст… что он почувствует. Отзовется ли? Обрушиться ли волна новой боли или, напротив, сердце размякнет и согреется в воспоминаниях, словно укутавшись в шерстяной плед? Сейчас же он не чувствовал абсолютно ничего, кроме тяжести в голове и разочарования. Такое бывает, когда хочешь напиться, а не выходит.

Без четверти двенадцать.

– Дик должен закрываться….

– Сегодня он будет работать до последнего клиента. – покачал головой Гарри и испытующе глянул на бармена, который похоже всё слышал и теперь поджал губы в смиренном согласии.

– Да брось…. Тебя самого давно уже ждут дома. Я не позволю тебе просидеть здесь всю ночь.

– Да нет, это ты брось. – отозвался Гарри. – Ты тоже моя семья, Уэйд. Я люблю Рут, но если уж на то пошло, то тебя я знаю гораздо дольше.

Уэйд покачал головой, вспомнив, что именно в этом ключе думал о дочери совсем недавно. Как же они похожи! Удивительно просто! Но всё же где-то в глубине души он злился на дочь, хоть и считал себя самодостаточным родителем – отсюда и несколько жестковатые выводы в адрес Дины. Хотя давно пора смириться с тем, что твой ребенок может жить совершенно иначе, и опыт твой для него не представляет ни малейшего интереса.

– У тебя прекрасная любящая семья, не поступай с ними плохо. – покачал головой Уэйд.

– Рут поймет.

– Да, поймет… но это ни к чему, правда? Да и напиться сегодня мне, видимо, не удастся, а именно за этим я сюда и пришел. Хотя и получил гораздо больше, чем рассчитывал, благодаря тебе, Гарри. Ты разговорил меня… и даже рассмешил. Так что этот вечер можно запросто считать удачным. Правда. То, что положено делать лучшему другу в подобной ситуации, тебе удалось на ура. – Уэйд достал бумажник из заднего кармана – тоже, кстати, подаренный Крис, и положил на стойку купюру.

Гарри последовал примеру.

– Я провожу тебя.

– Старик, я же не девчонка… – возразил тот, вставая. – Не жди, что я приглашу тебя на кофе.

– Чего это?

– Ничего это. – огрызнулся Уэйд, чуть улыбнувшись, и с этим они, пошатываясь, вышли из бара с самым дурацким названием за всю историю питейных заведений, в котором провели большинство вечеров в своей жизни. Кристин любила это место. Уголок настоящей английской культуры, но напрочь лишенный пасторали и чванства, хотя сюда приходили и семьями.

Ночь стояла теплая. Небо чистое и звездное. Луна таращилась подбитым глазом. Красота и романтика. Все-таки обидно умирать летом. Эта мысль снова вернула Уэйда в нужное настроение, и когда они зашагали по Парковой, он сказал:

– Мне кажется, если повторять про себя «мы умрем» очень часто, каждый день, а может и час, то оптимизма и разума в этом мире прибавится. Рано или поздно, но слова доберутся до мозга, и мы станем счастливее. Когда ты знаешь, что умрешь, то становишься свободней, чем когда-либо, тебе не кажется? Смерть развязывает руки. Как бы счастлив был бы мир, если бы все доподлинно знали, что скоро умрут…. Ты только представь.

– Уэйд, я хочу еще раз повторить свой вопрос, который уже задавал – я должен беспокоиться?

– Да, должен. – Уэйд бросил на него взгляд, сравнимый с сигнальной ракетой. – А еще о Джинни, о Рут и, вообще, обо всех, до кого тебе есть дело. Каждый день, потому что рано или поздно это случиться и с тобой. Мы все умрем и, возможно, раньше, чем ты сам. И тогда тебе понадобиться вся твоя философия, и дай Бог, чтоб ты не был один…. Это я понял совсем недавно.

Гарри ничего не сказал на это. А что тут скажешь? Ты прав, дружище? Но только не надо об этом говорить. Потому что я на грани долбанного катарсиса! Мне страшно до одури! За всех, за себя, даже за Йозефа-мать-его-Клерка, но главное – за тебя. Так что помалкивай! Держи при себе эту правду и возвращайся, как ни в чем не бывало! Потому что ты составляешь мою вселенную! И без тебя она начнет рушиться!

Так они и шли, пока Уэйд не остановился на подъездной дорожке дома № 37.

– Ты точно в порядке? – спросил Гарри, уперев кулаки в бедра.

– Ну слушай… может, поцелуешь меня еще? – скривился Уэйд. – А то, по-моему, весь вечер к этому и идет.

– А что… – задумался Гарри, изобразив на лице некое подобие страсти, и придвинулся вплотную. – Если это поможет?

– Иди в ад, извращенец! – Уэйд оттолкнул того от себя.

– Ладно… – усмехнулся шериф. – До встречи. Если захочешь поговорить, звони в любое время. Только не слишком уж заморачивайся. Не позволяй своим мыслям завести тебя слишком далеко.

– Ладно, Гарри… увидимся завтра. Если, конечно, ты придешь к Дику.

– Все-таки хочешь напиться?

– Да. – кивнул Уэйд. – Хочу.

– Тогда увидимся.

Уэйд устало кивнул и поплелся в дом, а Гарри последовал примеру, чувствуя, что вот-вот упадет. Весь вечер он держался бодрячком, но только он один знал, чего это стоило. Боль Уэйда передавалась и ему. Он понимал, что пара дурацких шуток не заглушат ее, потому что он прекрасно знал, чем для его друга была Крис. Дружба дружбой, но Крис была всем. Не такая, как Рут. Рут – девчонка… вдвое моложе. Жена-любовница, не более. Гарри, конечно, любил ее, но понимал, что чувства к жене не дотягивают и до половины того, что чувствовал Уэйд к Кристин. Нельзя так любить. И он был прав – было бы здорово вообще никого не любить. Не больно… хотя и неправильно.

Уэйд захлопнул за собой дверь, бросив под нос: «Я дома», и зажег свет. Какая же грязь повсюду… Крис бы не простила. Но теперь ведь это не его проблема, в конце концов. В его планы на эту ночь уборка не входила, и Уэйд отправился в спальню, где открыл платяной шкаф и уставился внутрь, словно художник или мыслитель. Неужели за всю свою жизнь он ни разу не купил себе одежду сам? Выходит, что так. Он помнил все эти вещи и события, к которым они были приурочены. Жизнь, измеренная тряпками, хоть и со смыслом. Было конечно и полно вещей, которые Крис покупала просто так, типа клетчатой рубашки и брюк хаки, которые были сейчас на Уэйде, да и последние полторы недели…. Но такие подарки сейчас не играли особой роли, потому что Уэйд искал только по-настоящему значимые вещи. Как, например, черная рубашка с коротким рукавом, пагонами и звездочками на нагрудном кармане. Ее Крис подарила после ссоры, которая разгорелась из-за того, что Уэйд наследил в гостиной. Так она извинилась за ту оплеуху, что отвесила ему в сердцах. А он стоял дурак-дураком и хлопал глазами, словно маленький мальчик, который вот-вот расплачется.

Уэйд с нежностью смотрел на свои аккуратно разложенные вещи и вспоминал, что они значили для него. Синяя рубашка с маленьким сердечком на внутренней стороне воротника, подаренная на День всех влюбленных в восемьдесят третьем, на которой пришлось пришивать заново несколько пуговиц, потому что леди Кристин выпила лишку и решила не озабочиваться расстёгиванием, а просто сорвать ее к едрене фене. Белые льняные брюки – на первый день лета в год их переезда в Вермингтон, когда все казалось радужным и источало запах нового. Свитер с оленем Рудольфом на Рождество две тысячи пятого, окрашенное приездом дочери с мужем вместо обычной открытки. Черные брюки с множеством карманов на пятьдесят второй день рожденья, когда он напился в зюзю и плакал, причитая, как ошеломительно сложилась жизнь. Толстовка Red Socks в год, когда те стали чемпионами. И Уэйд с Крис были там на стадионе и едва не разорвали голосовые связки от криков счастья.

И еще много-много вещей. Вся жизнь в шкафу. Кому-то нужны были фотографии, чтобы воскресить кадры из прошлого, а Уэйду оказалось достаточно этого шкафа. Он вспомнил всё, и решимость его возросла. Он стащил клетчатую рубашку и хаки – бросил прямо на пол – и надел синюю рубашку с сердечком на внутренней стороне воротника и черные брюки с карманами. Потом встал на четвереньки и достал из-под кровати коробку, где лежали новенькие мокасины того же черного цвета – подарок на день рождения уже этого года – и тоже надел их. Крис говорила, что черный ему идет, как никакой другой. Странно, что Уэйду не пришла в голову мысль одеться так на похороны… он был, как дурак в своей клетчатой рубахе и брюках хаки… клоун. Но никто не сказал ему этого, никто не озаботился внешним видом несчастного вдовца, для которого все эти последние полторы недели пролетели, как один длинный невыносимый, тяжелейший день.

Уэйд автоматически переложил бумажник – всегда так делал, а потом пошел в ванную. Она до сих пор оставалась самым чистым местом в доме, если не считать пустую банку из-под пива в раковине. Уэйд поморщился, словно от этого, банка, узнав о собственном уродстве и никчемности, должна была испариться, а потом справил нужду. После этого он подошел к раковине и уставился на свое измученное отражение… но чистая опрятная одежда все-таки делала свое дело, молодила и несколько охулиганевала, словно Уэйд начинал превращаться в того молодого буяна, без страха и задней мысли вышедшего против дюжины. Неужели дюжины?..

Волосы, будто присыпанные инеем были кое-как расчесаны и местами стояли торчком, а глаза, некогда пронырливые и вечно любопытные, провалились и отекли. Он грубо схватил себя за щеки и оттянул вниз, создав гримасу, похожую на маску из Крика, потом умылся холодной водой и, наконец, открыл шкафчик… в конце концов, разве не к этому он шел все эти полторы недели?

Вообще Уэйд плохо разбирался в таблетках, если не сказать больше. Он всегда был здоровяком, и почти никогда не нуждался в них. Он знал, что такое аспирин и парацетамол. Для жизни ему этого вполне хватало – хотя… Крис наверное, все же видней. Ведь это было на ее плечах. Иногда она приносила ему какую-то желтую таблетку, если у того вдруг побаливало сердце; иногда белую – если голова; а когда у Уэйда приключились проблемы с желчным пузырем – она принесла коричневую. Вот, в общем-то, и все его знания о фармацевтической продукции. Он даже не представлял, где Крис хранит всё это добро, но знал, что когда у нее бессонница, она приходит в ванную, включает воду и выпивает таблетку из пузырька, который хранится в этом шкафчике. Он и сейчас тут стоял. Уэйд взял его в руки и прочитал – Золпидем 5 мг. Звучало серьезно…. Уэйд считал, что названия, начинающиеся с буквы «З», несут в себе нечто отрицательное и очень опасное, сообразный код. Еще один вклад в фармацевтику от непревзойденного знатока, который точно знал, что если шалит сердечко. Надо выпить что-то желтое! Он открыл пузырек. Внутри было наполовину пусто. Интересно, а этого хватит? Он понятия не имел. Но Крис пила одну и после этого спала, как убитая всю ночь, а здесь их… – Уэйд высыпал на ладонь маленькие белые кругляшки и посчитал – одиннадцать.

Одиннадцать – это много… – подумал он. Должно хватить. Жалко только Гарри… таких друзей просто так не сыскать. Ему будет тяжело. А вот у Дины всё будет нормально, у нее ведь есть Дэниэл. Она справиться. А Уэйд – нет. Без Крис – нет. Она была всем для него. Самоубийство – это просто решение не жить дальше. И он не уговаривал себя в баре, как сказал Гарри, он цинично шел и готовился к тому, что собирался сделать. Человеческая смерть для мира – это ничто. И кто это сказал, что человек не вправе распоряжаться собственной жизнью. Религия? Но религия – это орудие политиков и не более чем. Иисус тоже знал, на что идет и чем все это для него закончится…. Цинично? Да. Никто не отрицает. Если Бог есть, то он никогда бы не поступил так… потому что знал бы, что от его живого сына куда больше пользы для людей, чем от мертвого. А так… людей просто сделали вечными должниками. Такое может понравиться только человеку… но никак не Богу. Так что не надо всей этой фигни….

Уэйд налил стакан и высыпал горсть таблеток в рот, а потом запил. Это много. Этого должно хватить…. Не то, чтобы он поощрял самоубийства… нет, напротив, как и большинство Уэйд считал, что, к примеру, подростки вообще не имеют права этого делать, поскольку гормон играет, и искажено видение ситуации. Им кажется причем совершенно искренне, что кроме их дурацкой любви больше ничегошеньки и нет, а непонимание настолько радикально непреодолимое, что пережить это ну просто никак невозможно. Но даже, если взять самого несчастного подростка на планете, на которого свалились все возможные возрастные беды плюс насилие и побои, он все равно не имеет права убивать себя перед собой же, поскольку всё это пройдет – и боль, и унижение, и тоска. У большинства самоубийц нет достаточной аргументации и убедительной базы для этого. Всё на эмоциях. Но он также считал, что есть случаи, когда другого пути просто нет. К примеру, когда умирает всё самое дорогое в твоей жизни, или когда умираешь ты сам и просто не хочешь чувствовать боль или медленность умирания. Почему нет? Всё и так ясно. Поэтому Уэйд не испытывал и намека на угрызения совести и несказанно обрадовался, когда захотел спать. Неистово захотел спать. Веки слипались, никакой тошноты, никакой боли – ничего, только непреодолимое желание спать. Просто мечта инсомника. Те, кто склоняются к иному способу, явно прогадывают. Да и вообще, Уэйду было всегда интересно, по какому принципу люди выбирают способ…. Что это – проявление психохарактеристики личности? Что за люди, которые лезут в петлю? Им что никто не предупредил, что тело испражняется? Или они специально хотят насрать напоследок? И не надо забывать про синий торчащий набок раздувшийся язык, который довольно сложно запихнуть обратно. А те, кто вскрывают вены? Это что обиженные вниманием люди? Хотят последнего шоу? Тем более что шоу действительно обеспечено, потому что потере сознания предшествует агония, лицо сводит судорогой, после которой действительно сложно будет расслабить мышцы, сведенные кошмарной гримасой. Так что частенько человека так и хоронят с перекошенным изуверским лицом. Также расслабляются сфинктеры заднего прохода. Абсолютно белый труп плавает в собственном говне и крови. Бедняги те, кому суждено столкнуться с этой картиной воочию…. Да ну, и так умираешь – зачем вся эта лишняя боль, кровища и дерьмо, или вообще какой бы то ни было дискомфорт? Что может быть лучше, чем смерть во сне? Хотя, конечно и здесь есть свои прорехи – сложновато дозу рассчитать, ведь каждый организм реагирует на вещество по-своему. Так что всегда маячит возможность захлебнуться в блевотине или остаться больным, немощным.

Уэйд осел на пол, так как ноги уже не держали. Он и представить себе не мог, что может так клонить в сон…. Ничуть не сопротивляясь, он улегся на спину, уложив колени рядом, и подумал о Гарри, о том, что завтра первым делом позвонят ему в участок. Представил, как омертвеет его лицо, и как покатятся слезы. Да, скорей всего Гарри заплачет, и это будет ужасно. Украдкой, чтобы никто не заметил. А Уэйд еще не плакал по Крис, ходил, словно в ступоре каком-то. Дышал на автомате…. Но когда Гарри приедет сюда, то будет держать себя в руках. Даже, когда зайдет в ванную – в самое чистое место в доме, где будет лежать его лучший друг-мертвец.

Уэйд горько улыбнулся и закрыл глаза. Он уже засыпал. Мысли уносили его подальше отсюда, куда-то, где нет ни высотных домов, ни множества машин, ни единого следа прогресса. Так они мечтали когда-то…. Таким они представляли себе Вермингтон перед тем, как переехать. В их фантазиях там были просто деревья и маленький домик…. И Крис на его пороге… стоит, распахнув руки. Живая и прекрасная как утро…. Какой хороший сон… – подумал Уэйд. – Какая хорошая смерть….

– Я дома… – сказал он ей, и нить, связывающая его с реальностью, оборвалась.

Мир № 2

В голове шумело. Да это вообще разве голова? Котел какой-то…. Есть такой недуг – так называемое ощущение тяжелой головы. Уэйд когда-то читал, что подобное возможно из-за пересыпа, но в целом относится к проблемам верхних отделов позвоночника. Голова не болит, но внутри, словно кто-то пытается выдавить остатки зубной пасты из тюбика. Особенно неприятные ощущения в районе бровей, но легкая тупая боль постоянно меняет приоритеты, базируясь то в висках, то в затылке, то в самом темени. И всё напряжено. У Уэйда случилось такое пару раз с похмелья. Тупость, неповоротливость… в общем жуть. Сейчас было то же самое. Он открыл тяжелые слипшиеся веки и моргнул пару-тройку раз, чтобы избавиться от этого липкого ощущения. Ванная комната плыла, и не было никакой надежды, что она остановится. Мутило. Мутило, как никогда в жизни. Даже, когда он отравился грибами – было не так плохо. Уэйд понял, что если останется лежать, то захлебнется собственной блевотиной, которая в считанные секунды вырвется наружу. Но он также ощущал совершенно дикую немощь и не знал, хватит ли ему сил приподняться. Хорошо хоть заснул рядом с унитазом, а не в какой-нибудь другой комнате… рядом с роялем в гостиной, к примеру. О Боже, как же херово! Что-то мерзкое поднималось по пищеводу, и он понял, что пора… либо сейчас, либо все пропало.

Он совершил титаническое усилие, чтобы перевернуться на бок, потом встал с трудом на колени и нырнул головой в унитаз, словно радостный дельфин, отхвативший угощение. Он не ел больше суток, но зато пил, как верблюд, так что хлестало, словно из брандспойта. Одной жидкостью, которая почему-то дальше желудка так и не ушла. Наверное, почки и печень просто решили, что с них хватит алкоголя и всё. Когда эти дивные минуты, наконец, закончились, Уэйд отвалился от унитаза и растянулся звездой на полу. Все его лицо было забрызгано блевотиной, он был, прямо сказать, жалок, если не сказать – ничтожен…. Выходит, одиннадцать – это не так уж много… – подумал он. – А может, просто, лекарство слабое. В любом случае, Уэйд налажал. Собравшись с силами, он поднялся на ноги, шатаясь и кряхтя, и повис на раковине. Потом включил холодную воду, подставив лицо прямо под струю. Во рту стояла смертельная горечь, и дитчайший сушняк. От одного вида воды можно сойти с ума – хорошо, что она не дрейфующий мираж как случается в пустынях. Он припал к крану мучимый жаждой, словно африканская зебра, почти издохшая во время засухи и вдруг наткнувшаяся на последнее озерцо. Напившись, Уэйд прополоскал рот несколько раз и с неохотой сплюнул. Хорошо верблюдам – они могут оставлять воду про запас и таскать ее в своих горбах сколько потребуется. Хотя с другой стороны, у людей есть всякие там термосы, но эта мысль в голову звучала не так романтично.

Чтоб я еще раз покончил с собой… – подумал Уэйд. – Да ни в жизни.

Впервые за последние дни ему захотелось что-то съесть. Ну хотя бы для того, чтобы заесть горечь. Он зачерпнул ладони воды и вылил на голову, а потом выключил воду и тяжело вздохнул, глядя на собственное отражение и удивляясь, что можно выглядеть гораздо хуже, чем он выглядел вчера. Видимо от расстройства он отвесил себе пощёчину, да так, что в ушах зазвенело. Женщины иногда так делают, чтобы кровь прилила к щекам, и вид был более здоровый и свежий. Не сильно, но делают. Наконец, Уэйд, нехотя отцепился от раковины, служившей ему, как оказалось, подпоркой, потому что он едва не упал, и поплелся из ванной.

Появилось странное ощущение, что вокруг всё как-то изменилось…. Что-то не так, словно мелочь типа вазы или подсвечника стоит не на месте. Забавно, насколько ничтожные вещи делают привычной и уютной окружающую нас обстановку. Хотя в данной ситуации дело было не в них…. Уэйд чувствовал себя настолько уничтоженным и вывернутым наизнанку, что даже не заметил отсутствующей банки из-под пива в раковине – какие там вазы с подсвечниками! Но, тем не менее, испытывал настоящий дискомфорт, как если бы забрался в чужой дом, только вот никак не мог ухватить, что же именно не так…. Он шел в кухню, наивно надеясь, что в холодильнике все-таки хоть что-то осталось, и вчера за единственной банкой пива ненароком спрятались прогорклые чипсы или плесневелый кусочек сыра. Ну, может, в морозилке? Ощущение нарастало. Почему-то все вокруг показалось чужим…. Наверное, снотворное с виски изменило его восприятие, повредив мозг – его ощущение реальности. С сильного похмелья и не такое случается, верно ведь? Что же не так?

Уэйд завалился в кухню, все еще не понимая, в чем дело. Мозг явно не желал включаться, хотя ощущение странности и необычности на кухне стало просто невыносимым. Уэйд, озираясь по сторонам, открыл дверцу холодильника… и обалдел. Божественный свет обдал его – грешника своей благодатью, демонстрируя полки, ломящиеся от еды, а ведь вчера здесь стояла только одна банка пива. Уэйд моргнул, не веря глазам, а потом выглянул за дверцу холодильника и более внимательно осмотрелся. Теперь он всё понял. Понял, что не так. Повсюду было чисто и натерто до блеска. Всё как при его жене. Похоже, Дина вернулась и навела здесь лоск. Вот и разгадка, а он уже возомнил себя пророком богохолодильника. Уэйд кивнул сам себе и вновь уставился на содержимое, и в желудке тут же заурчало. Он не хотел портить едва ли не вылизанный стол крошками, поэтому отказался от идеи приготовления настоящего сэндвича с майонезом и листьями салата. Вместо этого он вытащил два кусочка хлеба из упаковки с нарезным батоном и положил между ними четыре кружочка салями. Ммм… как же это вкусно! Уэйд проглотил бутерброд и тут же сделал себе еще один. Съел его чуть медленней, и наслаждаясь каждым прожеванным кусочком. Достал пакет молока, открыл и сделал несколько жадных глотков. Уэйд почувствовал себя почти сытым, но для полного счастья ему был необходим еще один бутерброд. Как же хорошо, что приехала Дина! Теперь этой еды ему хватит еще на несколько недель. Уэйд сделал себе последний бутерброд и поплелся из кухни.

– Дина! – закричал он. – Ты где, милая!?

Но никто не ответил. Голова гудела, а кости ломило, как при гриппе, и Уэйд подумал, что ему, похоже, придется отказаться от идеи напиться сегодня с Гарри. Слишком уж туго.

Уэйд застыл посреди гостиной. Ощущения нахлынули новой волной, и доминирующим из всех стал страх. Резко подскочило давление, а сердце встрепенулось пичугой готовое выпорхнуть из груди. Да, здесь тоже стало чисто, но дело было не в этом. Далеко не в этом…. Пропал столик, обретенный Уэйдом на барахолке и подаренный Крис на годовщину, с японским иероглифом «ветер» посредине. Он напоминал им о тех беззаботных временах, которые они провели в Бостоне, пока учились, и Уэйд увлекался всем восточным. Хотя на самом деле Кристин мирилась с присутствием подобного дурновкусия, потому что помнила, как муженек пер его на собственном горбу через полгорода, лишь бы сделать ей приятное. Такое грех выбрасывать. Может, конечно, Дина его переставила, но зачем? И это было еще не всё. Исчезли все их совместные фотографии, сделанные за последние лет двадцать. Их место заняли две совершенно новые и нераспознаваемые. Одна с Крис, Диной, Дэниэлом и еще каким-то мальчиком лет трех, которой Уэйд даже не помнил, и что это за пацаненок?.. Под фото стояла дата 13.03.09. А вторая – семейная, вместе с Уэйдом. Дине здесь было лет пять, и они втроем стояли на подъездной дорожке какого-то дома, которого он тоже не помнил и понятия не имел, где и когда была сделана эта фотография. Всё более чем странно…. А еще исчез его «Винчестер», который висел над пианино. Гарри прослыл заядлым охотником и подсадил Уэйда. Это были хорошие моменты, когда открывался сезон, и они оба уходили в лес. Два охотника, преисполненные надежд сорвать куш и просидеть полночи у костра за выпивкой и задушевными разговорами. Теперь ружьё пропало, и Уэйд ненароком подумал, что у Дины появились подозрения насчет его суицидальных намерений. Такое же могло быть? Но Уэйд прекратил звать дочь. Почему-то прекратил. Он пошел в спальню тихими аккуратными шажочками, озираясь по сторонам и прижимаясь к стене. На всякий случай…. Уэйд никогда не сталкивался с ворами лицом к лицу, но Гарри говорил, что правило первое – не шуметь. Если судить образно, то на одной чаше воображаемых весов Уэйда расположилась Дина, а на другой воры, и сейчас вторая – начала немного перевешивать. Хотя, по сути, к такому умозаключению придти очень сложно, если учесть наличие продуктов в холодильнике и чистоту. А может, приехала Дина, навела тут лоску, а потом пробрались воры? Вроде, логично.