Она жила в блокадном Ленинграде

Ирина Николаевна Муллер

Она жила в блокадном Ленинграде

© Муллер И., текст, 2020.

© «Геликон Плюс», макет, 2020.

* * *

Ленинградским блокадникам посвящается…

За окном уже распустилась сирень. Большой ветвистый куст, весь усыпанный роскошными гроздями фиолетовых цветков, расточал вокруг себя дивный аромат весны и радости.

Внутри была больничная палата. Стены, выкрашенные светлой краской. На столе приглушенно работает небольшой телевизор. Пахнет лекарствами. У большого незанавешенного окна – кровать. В ней, оперевшисьна подушки, сидит миловидная седовласая дама. С аккуратной короткой стрижкой в уютном фланелевом халате. В ушах массивные старинные серьги.

На прикроватной тумбочке рядом с упаковками таблеток и пузырьками с микстурами – небольшая хрустальная вазочка с ландышами. Чуть поодаль – открытая коробка шоколадных конфет. Несколько яблок, апельсины, бутылка минеральной воды и пакетик мармелада – стандартный больничный набор.

Вчера приходили проведать дочь, внучка. Ближе к вечеру заглянула поздравить дочь умершей уже пять лет назад лучшей подруги.

Вчера исполнилось девяносто три года Боже, что же это за цифра такая – девяносто три, откуда она взялась. Неужели это я? Неужели это мне – девяносто три? Как мало осталось в живых близких и друзей. Как быстро пролетело время. А ведь как будто еще вчера ты была еще совсем юной девчонкой, ученицей старших классов. Стройной бесшабашной хохотушкой. С развевающимися на ветру кудрявыми волосами, в новом цветастом ситцевом платье. Вот ты вприпрыжку бежишь по улице – спешишь домой из булочной. Потому что сегодня твое шестнадцатилетие и скоро придут гости – родственники, одноклассники. А дома между тем дым коромыслом – мама, бабушка и соседка тетя Паша готовят праздничный стол. Уже нарезан винегрет, застыл студень. В духовке подходят пироги. С капустой и с мясом. В небольшом чуланчике, что у черного входа, в холоде терпеливо ждет своего часа праздничный торт. Он просто гигантских размеров, с кремовыми розочками, безе и орешками и воткнутыми в него пятнадцатью свечками. А тебя послали за хлебом, потому что, как это всегда бывает, в самый последний момент выяснилось, что хлеба-то как раз и недостаточно на такое количество гостей. И ты бежишь домой с авоськой. Полной хлеба и булки. На дворе июнь. Ярко сияет солнце. Уже совсем тепло. И всё вокруг – природа, город, люди – просыпается и оживает после зимней спячки, после дождливой весны, радуется солнцу и лету. А ты в новом ситцевом платье, сшитом бабушкой накануне всего за ночь специально к твоему празднику. Ты вся сияешь, светишься от радости. Ведь впереди – целая жизнь. И кажется, что в ответ тебе улыбается целая Вселенная. Улыбаются прохожие, улыбаются проезжающие мимо машины, улыбается даже серьезный постовой, регулирующий движение.

Прошло всего несколько недель. Июнь. Светит солнце. Утро воскресенья. Улица. На стенах домов висят репродукторы. У репродукторов собираются люди. Прохожие, спешащие куда-то по своим делам, замедляют шаг, останавливаются, прислушиваются, подходят поближе. К ним присоединяются еще люди. Вот уже собралось целое море людей. Тишина. Все замерли. А из жерла репродукторов доносятся фразы: «От Советского Информбюро… без объявления войны…»

Глава 1. Начало

Ранняя осень. Утро. Ты уже проснулась, позавтракала и идешь в школу. Еще полностью не рассвело. Зябко. В воздухе чувствуется сырость. На небе серые тучи. Они висят очень низко, кажется, вот-вот закроют собой верхушки домов. Небольшой туман. Ночью скорее всего уже были первые заморозки. А по городу маршируют первые ополченцы. Прохожие и ты вместе с ними останавливаетесь, смотрите им вслед. Ополченцы проходят по центральным улицам. Движутся в сторону Невы, к огромному величественному мосту.

Идет колонна. Затем еще одна. И еще. Идут мужчины. Они еще просто Иваны, Пети, Константины Сергеевичи, Леониды Георгиевичи…

Чьи-то сыновья, мужья, любимые, братья. Еще просто инженеры, врачи, учителя, рабочие, конторские служащие… пока еще в своей обычной одежде. Не опаленной порохом, не забрызганной кровью… На их гимнастерках пока еще нет боевых медалей и орденов. С утра вышли из своей квартиры, спустились по лестнице – широкой, массивной лестнице, вышли из парадной, прошли через двор колодец. Может быть, даже остановились, оглянулись, помахали на прощание любимым окнам. В руках узелки с самым необходимым: теплые вещи, сигареты, бритва, фотография родных. Наскоро собранные самими, или матерями, или женами. Идут тихо, напряженно, серьезно. Еще завтракали дома. Ели яичницу, котлеты с жареной картошкой, а кто-то большую тарелку геркулесовой каши с маслом, пили крепкий обжигающий чай с сахаром вприкуску. Такие большие бесформенные куски удивительно вкусного сахара, продающиеся в каждой бакалее. Их надо брать из хрустальной сахарницы и раскалывать на маленькие кусочки изящными щипчиками. Щипчики – серебряные или мельхиоровые – предназначены специально для колки сахара. Такие щипчики есть почти в каждой ленинградской семье. Кто же не любит пить чай с сахаром вприкуску.

Они еще помнят уют родных стен, по дороге еще раз оглядели двор, дома еще осталось столько дел. Что-то надо починить, когда наконец-то дойдут руки переставить шкаф – обещал домашним уже очень давно. А еще нужно вернуть дяде Васе инструмент, взятый на пару дней. На работе не дописан отчет – остановился прямо на середине, не хватило всего пары часов. А на столе в чашке, подаренной коллегами на юбилей, украшенной затейливым орнаментом и дарственной надписью, остался недопитый чай – непорядок, придется отмывать чашку. В верхнем ящике того же стола лежат завернутые в бумагу пара пряников и печенье. Неудобно, кто же любит неаккуратность. Не успел – собирался очень быстро. Наверное, все испортится, жаль, придется выбросить.

Цех разрушат вместе с чашкой с недопитым чаем. В ящике стола так и останется печенье, купленное в гастрономе напротив. Его не найдут под завалами.

Тревожность. Пока еще тишина. И вместе с тем спокойная непоколебимость. Над городом нависло предчувствие чего-то невообразимого, немыслимого, страшного. На Ленинград движется полчище. Фашистская орда. Дикая, безжалостная, озверевшая от своей безнаказанности, от вседозволенности. Полчище надвигается. Сея смерть и разрушения на своем пути. Приближается. Оно огромно. Оно хочет пожрать город, сровнять его с Землей вместе с жителями. Оно идет, оно уверено в своей мощи и в своей силе, в своей мнимой непобедимости.

Времени на страх и на осмысления происходящего нет. Что это – ужас, катастрофа, почему с нами, зачем? Что это будет? Выстоим ли мы? Да, выстоим. А если оно войдет в город – этого не произойдет, но если войдет, – значит, будут баррикады, значит, будем биться за каждую улицу, каждый дом, каждый метр. Мы не отойдем. Мы отстоим. В городе живут люди, и они поднимутся, встанут все, как один. Стеной. Закроют собой, своими спинами вход в город. И стар и млад. А это будет пострашнее надвигающегося полчища.

Многие погибнут. Старики, дети, женщины, мужчины. Их больше не будет с нами. Совсем. Навсегда. За них отомстят их товарищи. Никто и ничто не останется не отомщенным. Полетят бомбы, снаряды, пули и гранаты. В фашистов. Без остановки. За разбомбленные поезда, которые везли детей и стариков в эвакуацию, за отцов и мужей, погибших в бою, за партизан, защищающих свою землю, за тех, кого зверски замучили в фашистских застенках, за геройски погибших моряков-краснофлотцев, за матерей, жен и дочерей. За тех, кто никогда не станет взрослым, потому что его или ее жизнь оборвала фашистская пуля в совсем юном возрасте. За госпитали с ранеными, которые разбомбили фашистские «мессеры», за деревни, сожженные вместе с жителями, где посреди поля остались одни только печи. За всех и за каждого. За рядового бойца и генерала.

Горечь утраты и скорбь наступят позже. Осознаются потом. Сейчас этому не время. Сейчас это придает новых сил, злости. Полчище будет остановлено.

А сейчас… На город, на его мирных жителей – женщин, мужчин, стариков, детей – надвигается полчище. Оно идет быстро, сметая и разоряя все на своем пути. Сея смерть и хаос. Оно уверено в своей силе, безнаказанности, вседозволенности. Оно вкусило запах крови, оно сошло с ума от своей кажущейся непобедимости, безнаказанности. Оно ступает своими сапогами по нашим мирным полям и пашням, сжигает, уничтожает деревни, столетиями стоящие на нашей Земле, угоняет наш скот. Броня вражеских танков корежит пяди нашей земли. Земля содрогается. Содрогается наше небо от шума летящих фашистских «мессеров». На нашу землю летят вражеские бомбы. С неимоверным грохотом падают, оставляют после себя воронки. Земля стонет от того варварства, которое ей приходится наблюдать.

На Ленинград идет полчище. Времени мало. Катастрофически мало. Город – это жилые дома, заводы и фабрики, музеи, театры, школы, больницы и институты, университет и, конечно же, люди. Самое главное – это люди.

Город – это большой живой механизм. Который нужно полностью изменить, подготовить к надвигающейся опасности. Спасти все, что можно спасти. Производство, исторические ценности, а самое главное – людей.

И спасти город. Не впустить врага. Война идет чуть более двух месяцев. Еще не все осознали ужас происходящего. Еще почти все живы. Еще не так много потерь, не так много разрушений, исковерканных жизней. Подвиги уже есть, навсегда вошедшие в историю человечества. Подвиги начались с первой минуты, первой секунды страшного вторжения.

Глава 2. Наша жизнь

Как только началась война всех слушателей и преподавателей Военной академии, где служил мой отец, отправили на фронт. Дали два часа на сборы. Он успел забежать домой, быстро собрал вещи. Снял со стены одну из наших фотографий, бережно, прямо в рамочке упаковал ее в небольшой дорожный чемодан. Мамы дома не было. Наказал нам беречь себя и сказал, что война должна скоро закончиться. Что, может быть, уже к осени он будет дома. Не поехал на лифте, сбежал вниз по лестнице. На улице его ждала машина с солдатиком-водителем.

Мама уехала из Ленинграда на следующий день. Ранним утром. Сначала на самолете в Москву, а из Москвы ее вместе с другими преподавательницами Института связи отправили в район боевых действий. Фронту очень нужны были опытные женщины-связисты.

Мы с бабушкой остались дома вдвоем. И еще в Ленинграде жила моя старшая сестра.

Ее звали Алевтина. Несколько лет назад она вышла замуж и поселилась вместе с мужем у Нарвской заставы. В недавно застроенном сталинскими домами промышленном районе. Вернее, район-то совсем не новый. Люди здесь жили давно. И маленькие деревушки существовали здесь чуть ли не с петровских времен. А вот за последнее время Ленинград очень сильно разросся. Расцвел.

Район, где жила Алевтина, когда-то был рабочей окраиной. Здесь находится знаменитый Путиловский завод. Теперь здесь много красивых жилых домов. Новое для всех советских людей – светлый и просторный, с высокими потолками, широкими лестницами Дворец культуры.

Красавец-гигант Кировский завод. Это гордое слово «рабочий». Здесь есть целые рабочие династии. Преемственность поколений. От отца к сыну, от сына к внуку и дальше. Без остановки. Здесь созидание. Мирный труд. Труд на благо Родины.

Большие цеха. Огромные территории, заполненные станками. Грохот машин. Огненный жар мартеновских печей. Здесь вершится процесс производства, здесь выпускается продукция. И рабочий повелевает этим процессом. Здесь все подчинено человеческому разуму, человеческому мастерству. Здесь царит его величество Труд.

Вражеские полчища еще только двигались в сторону Ленинграда, а многие тысячи заводчан уже попросились отправить их прямо на передовую, чтобы бить врага. Чтобы встретиться с ним лицом к лицу.

Потом, когда начнется блокада, и здесь, в осажденном городе, и в цехах, эвакуированных на Урал, будут создаваться броневые машины, машины Победы – знаменитые танки. Наводящие ужас на фашистов. Громящие их, прогоняющие их прочь с Родной земли.

Этот район располагался очень близко к линии фронта. И его постоянно бомбили. Больше, чем другие части города. Поэтому очень многие жители переезжали к своим родственникам или друзьям в центр. Так поступила и наша Алевтина. Ее муж, рабочий-кировец, в самые первые дни войны записался в ополчение. Алевтина осталась дома совсем одна. У них была совсем крохотная, но своя отдельная квартира. Буквально за несколько месяцев до начала войны ее мужу и многим другим рабочим Кировского завода дали квартиры в новом, только что построенном доме. И мы всей семьей в одно из воскресений ездили к ним из центра города на трамвае отмечать новоселье. Алевтина напекла пирогов, сварила студень, а в центре стола высился гигантских размеров торт. С традиционными кремовыми розочками и с клюквенной пропиткой. Клюкву мы собирали осенью у нас на даче. Сколько раз во время блокады во время голода мне снился этот прекрасный торт. Казалось, вот окажись он сейчас здесь передо мной – съем его за раз со всеми его розочками, и даже не запью чаем.

Посовещавшись с бабушкой, мы решили, что будет лучше, если Алевтина переедет к нам в центр. Все-таки наша квартира подальше от линии фронта, да и не надо молодой женщине жить совсем одной. Алевтина собиралась в спешке. Упаковала в старый мужнин чемодан самую необходимую одежду, белье, а все не поместившееся положила в скатерть и связала в огромный узел. Взяла с собой оставшиеся ей в наследство от родственников серебряные подсвечники. Положила в специально сшитый накануне вечером мешочек, который вешался на веревочке на шею и был не виден под одеждой, деньги и документы. Закрыла на замок квартиру и медленно пошла к трамвайной остановке. Чемодан в руке, узел перекинут через плечо. Через несколько месяцев бабушке чудом удастся обменять на Сенном рынке эти подсвечники на несколько кусков сахара и четверть буханки хлеба.

На остановке в ожидании стояло уже много людей. Это были жители прифронтового района. Все с большими тюками, баулами, чемоданами с вещами. Кто-то положил вещи в старую детскую коляску. Люди переезжали в центр города.

Подошел трамвай. Алевтина с трудом поднялась по ступенькам, толкая впереди себя чемодан с вещами, а на спине висел баул с тяжелыми подсвечниками и тянул назад. Обычно, видя гражданку с большой поклажей, окружающие тут же спешили на помощь. Так уж было заведено в Ленинграде. Но сейчас вокруг были такие же увешанные тюками и баулами женщины. Многие еще крепко держали за руки малолетних детей. Алевтина оплатила у кондуктора проезд, автоматически посмотрела на билетик – а вдруг он счастливый и заняла место у окошка. Ехать нужно было примерно час. А в центре города, на другой трамвайной остановке, недалеко от нашего дома, я уже дожидалась свою старшую сестру, чтобы помочь ей донести вещи.

Так мы и стали жить втроем.

Глава 3. Рытье окопов

С момента начала войны я проучилась в школе несколько месяцев, а потом записалась в группу самозащиты нашего дома. Сначала туда отбирали строго по возрасту – только взрослых жильцов дома, и меня в мои шестнадцать лет сначала брать не хотели. Но потом все мужчины нашего дома ушли на фронт. Остались одни женщины. Кто-то эвакуировался, кого-то убили, кто-то умер от истощения. А кто-то переехал жить на производство – потому что в условиях голода и слабости было очень сложно проделывать каждый день путь до работы, а затем обратно. Транспорт встал, и вдобавок ко всему еще были постоянные обстрелы. Приходилось тратить на дорогу иногда по три-четыре часа. И ввиду этого очень многие или жили на своей работе, или перебирались к коллегам или родственникам, живущим поблизости.

И поэтому совсем скоро ряды дружин самозащиты пополнили подростки.

А спустя какое-то время к нам присоединились и дети. Перед тем как приступить к несению службы, я проучилась на специальных курсах. Нам рассказывали о противовоздушной и противохимической защите. В группе были одни девушки-комсомолки.

Я отнеслась к своим новым обязанностям с большим воодушевлением. Патриотический настрой среди населения был настолько силен, что весь город, каждый его житель хотел внести свой посильный вклад в защиту Ленинграда. А иначе и быть не могло. В городе занимались подготовкой светомаскировки, натягивали на стратегические объекты специальные маскировочные сетки. На заводы, на больницы, на правительственные здания, на памятники культуры – чтобы с воздуха фашистским самолетам было непонятно, что перед ними – хлебозавод или просто большое поле.

Еще летом нас, старшеклассников, целыми классами несколько раз возили на окраину города на грузовике, и мы помогали рыть противотанковые окопы и траншеи. Они нужны были в случае, если бы враг подошел вплотную к Ленинграду. Казалось, в этот момент там находились почти все ленинградцы – готовились к обороне нашего города.

Ездили обычно рано утром, все ребята, кто остался в городе, собирались в школьном дворе, подъезжали грузовики, мы рассаживались в кузовы и отправлялись. Весь путь занимал минут сорок. Пока ехали, говорили о последних новостях с фронта. Кто-то уже получил первые весточки от родных: сложенный в треугольник листок бумаги – письмо с фронта. Опаленное порохом и кровью. У всех нас отцы и старшие братья ушли воевать в самые первые дни войны. Эти письма читали и снова перечитывали по вечерам вслух всей семьей. Пересказывали соседям и друзьям. Такие письма-треугольники будут приходить, наверное, в каждый дом во время войны. А во многие семьи придет самое страшное их них – похоронка.

И вот мы на месте. Нам выдавали лопаты, объясняли, как нужно копать, и мы приступали к работе. Рядом с нами, ребятами, работало много взрослых. Это были и врачи, и инженеры, и научные работники. Некоторые женщины были с красивыми прическами, иногда даже с помадой на губах. Многие в нарядных летних платьях, а некоторые даже в элегантных туфельках, купленных скорее всего сразу после получки – заранее, специально к тому моменту, когда на дворе будет хорошая погода. Мы, пока еще люди мирного времени, пока еще не опаленные огнем войны, ее ужасами, роем окопы на подступах к нашему городу. Каждый хотел сделать как можно больше. Работали не покладая рук. После первой поездки у меня болело все тело. Руки, спина. На следующее утро еле встала с кровати. Но потом потихоньку втянулась.

Неподалеку от места, где мы рыли траншеи, был развернут медицинский пункт, где работали несколько медсестер и врачей. Там оказывали первую помощь, если кто-то нечаянно поранится во время работы. А фашисты уже были совсем на подступах к Ленинграду и начались обстрелы. К счастью, я не застала сам обстрел. Женщина-инженер, копающая рядом со мной, рассказывала, что, когда подлетели фашистские самолеты, нужно было броситься врассыпную и лечь на землю. Кто-то замешкался, кто-то специально вставал во весь рост и грозил кулаком фашистским самолетам со словами: «Нелюди, не видать вам нашей земли». «Мессеры» сбросили бомбы. Летели очень низко. Кто-то говорил, что даже успел рассмотреть самодовольное лицо пилотов. Несколько человек погибли. Было много раненых. Кого-то задела взрывная волна. Медики тут же поспешили на помощь. Раненых погрузили на носилки, подошли машины, и их повезли в город в больницу.

Я этого уже не застала. Только однажды, когда мы рыли окопы, вдруг прилетел один фашистский самолет. Испугаться мы не успели. Самое начало войны – люди еще не хлебнули сполна всех ужасов. Не понимали, чего ожидать. И вдруг вниз на землю из чрева фашистского самолета полетели белые листы бумаги в большом количестве. Люди смотрели на происходящее в недоумении. Что это такое? А это оказались листовки – на корявом русском языке фашисты предлагали прекращать рыть окопы и готовиться к сдаче города.

После этого работы возобновились с удвоенной силой.

Глава 4. Группа самозащиты. Подготовка к блокаде, защита от пожаров

В самом Ленинграде дел был тоже непочатый край. Во-первых, нужно было привести в надлежащий вид все чердаки домов. Потому что там предполагалось нести дежурства во время воздушных налетов. Повсеместно начались разборы чердаков. Выбрасывали старый мусор, хлам. Освобождали помещения. И заносили туда мешки с песком. Или же песок поднимали наверх ведрами. Еще нужно было что-то придумать с деревянными балками, деревянными перекрытиями. Во втором по величине городе нашей страны, конечно же, большинство домов каменные. Но вот перекрытия были деревянными. И если загорится перекрытие – загорится весь дом. А потом пламя перекинется и на соседний. И так весь город может оказаться в огне. На что и рассчитывали фашисты. И здесь действительно крылась очень большая опасность.

Нужно было что-то предпринять, чтобы противостоять пожарам. Думали, анализировали и наконец нашли выход. Было принято решение использовать специальную противопожарную краску – суперфосфат. Покрасить ею все деревянные конструкции домов. Огромное количество суперфосфата оставалось на одном из ленинградских химкомбинатов. Его не вывезли в эвакуацию. И это очень помогло городу.

Ленинградцы взялись за кисточки. Покрывали все деревянные детали домов белой краской. Она оказалась настолько прочной и долговечной – что сохранилась на деревянных балках многих зданий десятилетия спустя после окончания войны.

Мы тоже принимали участие в подготовке нашего домохозяйства к обороне города. Начали, как и все, с разбора чердака. Утром в субботу все соседи, оставшиеся в городе, вышли во двор – к нам пришли несколько человек из МПВО. А еще через некоторое время приехал грузовик – привез ведра с краской.

Бойцы противовоздушной обороны, управдом с ключами от чердака и десяток соседей, включая нас с Алевтиной, отправились наверх. Чердак открыли не с первого раза. Старый скрипучий амбарный замок, надежно закрывающий вход, никак не хотел слушаться. Наконец ключ все-таки повернулся, и мы смогли попасть внутрь. Я тут же начала чихать. Было очень пыльно, полумрак. И паутина повсюду. А еще – чего тут только не было! Какого только старого хлама! Яблоку было негде упасть. Мы незамедлительно приступили к разбору. Времени было мало. Всё сносили вниз по лестнице во двор. Там были и какие-то деревянные предметы, приспособления непонятного назначения – как же они пригодились спустя буквально пару месяцев, когда у нас появились буржуйки.

А пока на дворе стояло жаркое, душное лето. Работа спорилась, несмотря на жару и духоту. Бабушка периодически приносила из нашей квартиры всем желающим в кружке холодной воды или стакан ароматного чая. Вдоволь напиться и перевести дух.

С чердаком провозились до самой ночи. И еще все воскресенье. А в понедельник уже приступили к покраске. Красить было непросто. Опыт пришел уже во время работы. Кисточки сами по себе были тяжелыми, и нужно было прокрасить большие поверхности. И покрывать их краской по нескольку раз. Краска была очень ядовитая. Если случайно попадала на кожу, то начиналось сильное жжение, раздражение. Поэтому действовать надо было предельно аккуратно. В понедельник Алевтина и другие взрослые соседи ушли на работу, поэтому оставшиеся балки докрашивали я и еще несколько подростков. А руководила процессом бабушка. Взрослые присоединились к нам уже ближе к вечеру, когда пришли со службы. Так мы и подготовили наш дом к предстоящим обстрелам.

Глава 5. Окна

А еще ленинградцы начали заклеивать окна бумажными полосками – крест-накрест. Чтобы во время обстрела взрывная волна не выбила стекла. Чтобы они не раскололись на сотни мелких кусочков и не поранили людей, да и продолжали сохранять хоть какое-то тепло в квартире. Идя по улице можно было видеть, что все стекла ленинградских домов покрыты этими полосками. Мы с бабушкой также потратили целый день, чтобы заклеить окна. И у нас в квартире, и на лестнице. Помогал нам соседский мальчик Вася. Сначала резали бумагу на полоски. Потом достали из кладовки стремянку. С нашими высокими потолками дотянуться до верхней части окон просто невозможно. Нужно обязательно на что-то встать. Стремянка была огромных размеров, очень массивная и прочная. Казалось, ее изготавливали на века. Обычно мы ее доставали, когда нужно было поменять перегоревшие лампочки в люстре в гостиной, когда мыли окна, когда несколько раз клеили новые обои на стены и, конечно же, всякий раз, когда украшали новогоднюю елку. До войны перед каждым Новым годом папа приносил домой большую, пушистую, пахнущую лесом и хвоей красавицу. Всю в снегу. Снег отряхивали на лестнице, потом брали ведро с песком и ставили в него елку. Елка всякий раз была такая большая, что ее верхушка еще совсем чуть-чуть – и уперлась бы в потолок. Потом мы доставали с антресолей игрушки. Деда Мороза и Снегурочку, а еще звездочки, снежинки, разных стеклянных человечков-клоунов, стеклянные яблоки и сливы. И начинали украшать нашу красавицу. Кто-то вставал на стремянку, а кто-то аккуратно доставал игрушки из коробки, так же аккуратно вынимал их из ваты, в которую они были завернуты, и подавал стоящему на стремянке. А самый верх елки, конечно же, украшала большая сияющая пятиконечная звезда. А еще мы брали конфеты, грецкие орехи и заворачивали их в красивую бумагу и тоже вешали на елку. А после окончания праздника все игрушки отправлялись обратно в коробку и на антресоли до следующего года. Как же нам пригодились эти грецкие орехи и конфеты, завернутые в разноцветную фольгу! Да не только нам, многим ленинградцам, потому что тогда было принято украшать ими елку. Так делали почти во всех ленинградских семьях. И вот голодной и холодной зимой 1941-го мы достали с антресолей ящик с игрушками – а там кроме всего прочего были грецкие орехи и конфеты. О них и думать забыли. А они лежали, ждали своего часа. Это же был настоящий пир. Как же поддержал многих этот маленький грецкий орешек, этот кусочек прошлой счастливой мирной жизни. Сколько сил он подарил изможденным голодом и бомбежками людям.