bannerbanner
Хроники одной бензоколонки
Хроники одной бензоколонки

Полная версия

Хроники одной бензоколонки

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
1 из 2

Александр Лабрюфф

Хроники одной бензоколонки

© Éditions Gallimard, 2019

© Т. Петухов, перевод на русский язык, 2020

© ИД «Городец», издание на русском языке, оформление, 2020

* * *

Посвящаю Зоэ-Ли

Принцип реализации у топлива объясняет отсутствие метафизики и воображения.

Жан Бодрийяр. Америка[1]

1

В тумане, едва различимо, словно маяк, помаргивает синим неоновое «горизонт» – неисправная вывеска склада напротив.

2

Ночь. Пьяный клиент ковыляет к прилавку, изрыгая:

– Куда катимся, м-м-мать? Где, черт возьми, поэты?

Что ответить? Что тут скажешь? Он прав. Куда подевались поэты? Пара покупателей, ищущих счастья на полках холодильника, опасливо косятся. Пьяный кричит:

– Барбара! Вернись! На помощь!

Те двое замирают с куриными сэндвичами в руках. Пьяный мужчина расплачивается за полный бак и пиво, что-то бормоча сквозь зубы. Я смотрю, как он уходит. В камерах наблюдения: будто хромой фламинго. Шорох автоматических дверей. Он зигзагом идет к своему авто у пятой колонки.


В Китае цифра пять – это Ву, ничто, пустота. Начало и конец всего. Это символ не-деяния, не-бытия, бензоколонщика.

3

Он заводит мотор и уносится вихрем. Его «Лэндровер» исчезает в окутавшей парижские пригороды американской ночи.

4

Выхожу покурить. Никого нет. Свобода. Легкость. Наконец-то безделье. Уже полночь. И тем не менее сквозь туман я различаю силуэт тяжеловеса. Стоит на грузовой парковке, в глубине.

Вдруг – мычание. Это корова. Корова мычит в ночи. Странная, поэтическая сила этого «му» в плотном тумане. Я замираю. Выжидаю. Клочья низких облаков медленно движутся, садятся на крышу заправки. Другое стадо туманных барашков трется о колонку номер три, расплывается свечением у неоновых вывесок, фонарей, поглощая все.

Бензоколонка – только туманное воспоминание.

Через пару минут снова мычат две коровы. Звук идет от большого грузовика. По окружной несутся машины: глухой шум. Дыхание. Дым от сигареты, повисшей у меня на губах. И снова мычание. Я думаю: до чего берет за душу этот коровий крик в ночи, – как брошенная в море бутылка. Что-то даже подкатывает к горлу. Я слишком чувствителен.

5

День сегодня такой же, как и все. Пять вечера. Особо ничего не делаю. На экране, висящем за стойкой, включил «Безумного Макса» 1979-го года, я кручу его с тех пор, как меня взяли на работу, стараюсь выжать квинтэссенцию, извлечь все метафизические, философские, религиозные выводы.


Посетитель пьет кофе, тоже поглощенный фильмом. Солнце садится. Луч лижет экран. «Рено-Эспас» подъезжает ко второй колонке. Я сижу так, что могу смотреть и на экран, и на двери, на вылезающих из машин людей.


Саундтрек: Макс решается мстить.


Из «Эспаса» выходит семья. Пара и два ребенка. Пока отец идет с детьми в туалет, женщина покупает «Колу Зеро». Что-то шепчет в смартфон. Отправляет голосовое. Спешно прячет телефон. Возвращаются отец с ребенком. Одним. Женщина платит. Подбегает второй. Все уходят.


На экране Безумный Макс: «I’m gonna blow him away!»[2]


Думаю о том, что «Рено-Эспас» – это редукция идеи семьи.


У первой колонки встает микроавтобус. Из него вылезает тучный мужчина с телефоном, заходит, берет банку «Колы Зеро», идет на кассу, платит и уходит, не прерывая разговора. Он меня вообще заметил?


Обычно посетители не говорят со мной. До меня им нет никакого дела. Для большинства я – прозрачен. Наверняка некоторые задаются вопросом, почему я еще существую, почему меня не заменили автоматом. Иногда я и сам им задаюсь.


Макс: «They say people don’t believe in heroes anymore»[3].

6

Как оплот анонимного потребления, заправка подстегивает все наши инстинкты.


Больше всего я продаю «Колу Зеро».


«Колу Зеро». Жвачку. Чипсы. Эротические и автожурналы. Карты Франции. Сэндвичи. Алкоголь. Шоколадные батончики (главным образом «Марс»). И, разумеется, бензин.


Вообще, чем не модель мира: весь мир чем-то закидывается, а я – главный дилер.

6 БЭ

Думаю о колазерофикации человечества.

7

Сколько баррелей я уже продал, пока здесь работаю?

7 БЭ

Сколько литров в барреле? Сколько литров я продаю в день? Сколько я уже здесь работаю? Скажем, где-то литров 25 на клиента, около 100 литров в день, в среднем, тогда за 182 дня – учитывая, что в барреле 159 литров – я сбыл в сумме 455000 литров, или ровно 2 861 баррель.

8

Я являю собой фундамент современного общества. В каком-то смысле я – на вершине пирамиды мобильности: ключевая пружина глобализации (без меня глобализация – ничто).


Но вершина моя хрупка. Когда добыча падает, я порой чувствую, будто я уже часть древней истории.


И представляю, что если моя бензоколонка случайно взорвется, если я погибну на рабочем месте и лет через сто какой-то археолог найдет на раскопках фрагменты моего атлетического скелета, нетипичного черепа, мою золотую цепочку, оплавленную бензином и сталью, то он объявит меня национальным достоянием и я буду красоваться в музее первобытного искусства.


Ищу сигареты «Ред Эппл».


Чувство принадлежности к прошлому растет. Будто я – артефакт, последний динозавр углекислого мира, последний часовой (нефтехимической) эпохи, которую ждет скорый конец. Последний смотритель маяка, купавшегося в золоте (XX) века: в черном золоте.


Неизбежный закат ископаемого топлива оставит меня без работы ровно через полтора столетия.

9

Хоть моя заправка и расположилась на окружной трассе за городом, между гостиницей и заброшенной панелькой, это – центр мира. Место снабжения, проезда, передышки. Начало и конец пути: я на перекрестке дорог (на опушке возможностей?), и большую часть времени слежу за всем с меланхоличным равнодушием зомби. Но иногда – с ипохондрической серьезностью антрополога.


Со своего наблюдательного поста, общественной дежурной, я вижу, как он (мир) проходит передо мной, уезжает и возвращается, то взволнованный, то изможденный.

Втягивая и изрыгая чужие маршруты огромной воронкой, как черная дыра всевозможных путей, бессчетных и непостижимых, бензоколонка – это венец автодорожного свода. Его несущая ось.

9 БЭ

Иногда мне и самому хочется уехать.

10

Моя мечта – перевестись на заправку в Техас. Я всегда грезил о бескрайних просторах.

11

В Техасе моя заправка стояла бы на краю пустыни, посреди пустоты, недалеко от Эль-Пасо или Шугар-Ленда. Я продавал бы гамбургеры и колотый лед циничным дальнобойщикам и усталым ковбоям.


Устав от местных аттракционов, шериф заходил бы иногда в бар при заправке, подышать прохладой из кондиционера. Передохнуть, выпить пива, сбежать от рутины, сыграть в дартс, расслабиться после дня, лишенного событий и смысла.


Вечером, на закате – 40 градусов в тени – я шел бы к мотелю El Rayo De Sol за заправкой, смотреть, как последний товарняк проезжает вдоль бесконечных труб нефтепровода и торчащих рядом ржавых останков машин. Чужак в Техасе.


Вытирая лоб, проклиная жару и сушь, прижимая к щеке ледяную банку мексиканского пива, я мечтал бы о дожде, о том, чтобы сменить обстановку: работать на заправке в парижском пригороде; уехать из этой бесплодной, постиндустриальной дыры.

12

Какой-то дедок топчется у прилавка, а я играю в шашки с моим другом Ньецлендом, в прошлом профессиональным теннисистом, ныне тренером. Он часто заходит повидаться: сыграть или поболтать о былых подвигах, о единственном своем профессиональном матче на турнире в Маниле, который до сих пор не может вспоминать спокойно, и о заботах частного тренера – его нового поприща в дорогих кварталах Парижа, обители избалованных подростков.


Снаружи льет как из ведра.


Я поглощен партией, напряжен (как будто на кривой доске решается вся моя жизнь) и машинально пожираю чипсы «Крейзи Крак», стараясь прогнать в голове все возможные ходы, предвидеть все бесчисленные комбинации. Снова сыграть на тупике? Или лучше позицию Маркиза? Каждый мой ход длится дольше минуты, и друг начинает нервничать.


Шум машины. Стук дверец. Жужжание третьей колонки. Тут на меня сваливается мальчик в сопровождении мамаши – она пришла платить за полный бак неэтилированного и пачку мармеладных крокодилов «Харибо», которую уже уминает ее отпрыск.


В итоге я играю «Бычий глаз».

Мальчик странно глазеет на нас и спрашивает, тыкая пальцем на доску:

– Мам, что это?

– Шашки, ничего интересного, похоже на «гуська», простенькая игра, ты уже перерос, не то что шахматы.

Ньецленд поднимает голову:

– Что?

Он смотрит на нее в упор, в глубоком шоке:

– Как вы можете говорить такое? Такое непотребство? Да еще ребенку.

И он пускается разглагольствовать о превосходстве шашек над шахматами, об их образовательных достоинствах, о высокой дисциплине мысли. Он говорит: «Шашки – школа жизни». «Шашни – школа плоти» – лезет мне в голову старый фильм. Он говорит:

– Знали ли вы, что Пессоа…

Она: таращит глаза. Он: упрямо, одержимо объясняет, что Пессоа боготворил шашки. «Ах, Пессоа…» Тут он прерывается и вскрикивает:

– Я никто. Я никогда никем не буду. И захотеть стать кем-нибудь я не могу. Но мечты всего мира заключены во мне[4].

После минутного замешательства посетительница обиженно уходит, волоча за руку своего отпрыска. Черт! Забыла расплатиться. Я выбегаю следом. Рев ее черно-белого «Мини» глохнет в общем потоке машин.


Я возвращаюсь внутрь.


Мой друг жует крокодила. Говорит:

– Вздорная баба. Не, ну что она о себе возомнила на своей «Мини», в этих ботинках, с аргументами второклашки? В таких случаях, Бовуар, у тебя, в общем-то, два варианта. Злиться, но злость – это слишком просто, это похлебка для нищих. Или же быть сюрреалистом: смотреть на все как сюрреалист, когда чувствуешь, что диалог невозможен.

Я:

– Вариант заткнуться у тебя тоже был.

Он жмет плечами. Я слушаю, как дождь стучит по крыше заправки. Изучаю клетчатую доску. Кажется, некоторые шашки не на тех местах. Я возмущаюсь:

– Ах ты мухлевщик.

Потом:

– Это не Пессоа, это По говорил про превосходство шашек над шахматами, над их «мнимой изощренностью»[5].

Ньецленд смотрит на меня из-под своей шевелюры пуделя и пожимает плечами:

– Да без разницы.

13

Хотел бы я быть Бодрийяром. Быть выше всего этого. Но, от раздражения, я опрокидываю клетчатую доску.

14

Будучи мировым перекрестком (поляризующим, централизующим общество, точнее его эссенцию: общество машин и подвергшихся лобавтомобии существ), моя бензоколонка в то же время находится нигде. Зажатая между окружной трассой, гостиницей «Маяк» и подлежащей сносу панелькой, напротив склада «Горизонт», пустыря и старого заброшенного домишки, заправка – как космический корабль, упавший на чужую землю, чужую территорию, населенную чуждыми ему тварями.

15

Яркий представитель тварей – мой босс – подъезжает к заправке. В душе он бизнесмен: держит несколько заправок по объездной, а также пару прачечных. Я в его империи – расходный материал. Время от времени он заглядывает проверить счета, заявки, жалобы. Сегодня он, видно, не в духе. Может, цены на бензин упали. Или жена доконала.


Он подходит и вдруг выпрямляется, глядит на меня, мрачный как ночь. Обводит (неопределенным круговым жестом) стену с двадцатью шестью фотографиями американских бензоколонок, сделанных разными фотохудожниками и исследователями (информация о них – на цветных стикерах рядом), и спрашивает:

– Могу я узнать, что это?

Его рука останавливается на особенном снимке: это Ричард Лонгстрет, заправка на трассе 66, Маклин, Техас, где-то 1970-е, – на навесе красно-белая надпись:

BULL HORNS GAS 2 GIFT SHOP[6]


Я загораюсь:

– А, у вас глаз наметан, это лучший снимок, заправка на трассе 66 в Штатах. Здесь есть все: и мощь, и тщета, и поэзия, и вечность, и зов пустыни, и хрупкая красота желания…

Он орет:

– Вам тут не галерея Леруа Мерлен! Снимайте это сейчас же.

Я недоумеваю, при чем тут Леруа Мерлен. Мучаюсь загадкой этой связи. И скрепя сердце исполняю приказ.

16

Пока я снимаю фотографии, балансируя на шаткой табуретке, молодая азиатка паркует свой велосипед перед окном заправки. Вот она, минута благодати. Моя еженедельная дальневосточная эпифания. Эта девушка – мираж. Возможно, из другой галактики. Каждый вторник, всегда в один и тот же час, в шесть вечера, неизменно на каблуках, в колготках (черных или телесного цвета) и горошистой юбке (подчеркивающей ее красоту и невинность), она покупает пачку чипсов с луком и уходит. Я, не шевелясь, смотрю, как она входит в магазин. Задерживаю дыхание. Все сжимается, замирает. Время. Заправка. Пространство. Сердце.


Кто она? Какая она? Легкая или глубокая? Абстрактная или конкретная? Китаянка или кореянка? Видение или откровение? Хочет ли переспать со мной? Я хочу знать о ней все.


Я спускаюсь со своего пьедестала. Она платит и уезжает на велосипеде, не сказав ни слова. Я смотрю, как она крутит педали. Она едет в сторону Парижа и скрывается за старым заброшенным домом, рядом с развязкой и складом «Горизонт», чья неоновая вывеска озаряет все балтийской синью.


Я выхожу на минутку проветриться, вдохнуть ее флюиды, еще витающие в бензиновом воздухе.

17

Чтобы быть бензоколонщиком, нужно иметь права (80 % объявлений этого требуют) и любить запах бензина (100 % объявлений об этом забывают).


Я люблю его, этот невыводимый аромат, упрямый дурман, липкий, въедливый, кисло-сладко-горький запах, который проникает во все и повсюду.


А еще нужно любить рутину. Рутину и скуку, с которой я борюсь, поджидая посетителей, включая фильмы на настенном экране за стойкой; я ставлю их по кругу, когда не играю в шашки с Ньецлендом.


Также нужно любить ничейные пространства (искусственный свет и ничейные пространства) и девушек, которые любят запах бензина. Некоторые от него без ума, так и липнут в клубах, обнюхивают всего, стоит сказать, что ты бензоколонщик.


Вопреки расхожему мнению, девушки любят сильные запахи.

18

Порой я с тоской вспоминаю золотые высокооктановые времена.

19

Порой я с тоской вспоминаю те золотые времена и думаю, что бензин без свинца – это как секс с презервативом, фруктоза вместо сахара: полумера, символ современных кастрированных обществ, стерильного будущего.

20

О чем еще забывают объявления, так это о том, что бензоколонщик должен вдобавок переносить новояз.


Тот же запах дизеля, он же мерзкая вонь газойля: я должен сносить все витки новояза, а это настоящая пытка, открытая операция на мозге без наркоза.


Сегодня меня учат, как обращаться с новым агрегатом, который выдает и поджаривает сэндвичи массового производства, – мой начальник решил установить его рядом с кофемашиной. Мой учитель, жизнерадостный мужчина с затхлой душонкой, показывает функции сенсорного экрана и говорит с важностью Архимеда:

– С этим мы перевернем мир массовых сэндвичей!

21

Когда я устраивался сюда по объявлению, оно говорило об осознанности и начиналось как мечта:

«Ища работу, молодой француз идет не столько за зарплатой и перспективами роста, сколько за чувством осмысленности и полезности своего ремесла».

22

Да, я чувствую свою полезность, это правда. Я теперь собаку съел в деле сэндвичной революции.

23

Я смотрю спагетти-вестерн, «За пригоршню динамита», как вдруг мне звонит Рей Кубмон, друг, живущий на Мальте, и заявляет, что его бросила жена, что она кретинка, но он все еще ее любит. И рассказывает мне о своих бедах. Это монолог. Страдания брошенного самца.


В фильме изможденный Миранда просит Шона «не говорить ему больше о революции!»


Я слушаю Рея вполуха, но понимаю, что его жена – бывшая – устала от его вспышек и ушла к какому-то физруку.

И пока Рей говорит мне, что это доказывает ее фашистские наклонности – спать с учителем физкультуры – и дурной вкус – спать с учителем, – главный герой Шон швыряет в грязь книгу с заглавием: «Патриотизм».


Рей кладет трубку. Я тоже.

24

Такси паркуется у самых дверей, поперек разметки, как миллионер. Выходит шофер в прикиде футболиста: длинные шорты, шлепки с носками до колен. Цветастая футболка с надписью KISS THE EARTH[7]. Он заходит, идет в туалет, через пять минут возвращается со старой «Нокией» под ухом, о чем-то горячо и оживленно споря. Останавливается возле стойки с чупа-чупсами и орет в трубку:

– Это баба, черт возьми, а не набор «Сделай сам».

25

Такси улетело. Я погрузился в биографию Ф. Скотта Фицджеральда – историю его разнузданной жизни, – которую нашел с утра на выброшенном диване прямо в сердце столицы.

Кино (еще раз), чтение и созерцание – мои любимые убийцы времени в часы работы. Если не считать спортивную хронику.


Я прерываюсь, чтобы поразмышлять над ключевой (по мнению автора биографии) цитатой. Аллегория его творчества: «Show me a hero, and I’ll write you a tragedy»[8].


Мушиное жужжание. Поднимаю взгляд. Сквозь стекло я вижу, как молодые ребята на мопедах и великах носятся между колонками, будто стая акул или чаек, выслеживающих рыбу. Как только подъезжает машина, банда рассыпается.

26

Из «Крайслера» высаживается женщина с маленькой дочкой. Входит, чтобы заплатить за бензин и купить леденец. Пока банковский терминал икает и цыкает, девочка что-то шепчет на ухо матери. Та улыбается, подбадривает ее: «Ну давай, спроси дядю. Он не укусит» (в этом я не уверен). Тишина. Девочка мнется (она тоже не уверена). Мама настаивает: «Ну же, давай». Малышка решается: «Мсье, а вы не знаете, какая энергия заменит бензин, когда он кончится?»

Я размышляю пару секунд, задумчиво киваю и, приняв важный вид эксперта по промышленным катастрофам, говорю:

– Человек.

26 БЭ

Покажи мне антигероя, и я напишу тебе комедию.

27

Женщина поднимает брови, вращает серыми ренуаровскими глазами, разворачивается на каблуках. Девочка семенит следом, спрашивая: «Мама, что, правда? Правда, что дядя сказал? Бензин заменит человек?» Мать, раздраженно: «Да нет, глупости, это возобновляемое топливо». Девочка, с растущим беспокойством: «Человек – это возобновляемое топливо?» Я улыбаюсь. Они скрываются в своем «Крайслере» и уносятся на другую планету.


Этот каламбур вдруг напоминает мне один фильм, отголосок моего пророчества, где в далеком будущем человек стал не топливом, но пищей, – «Зеленый сойлент». Я решаю скачать его и пересмотреть.

28

Как бы я хотел быть Бодрийяром. Бегать голышом по полям.

28 БЭ

Говорить: «Все просят полного. Но никто никогда не просил пустоты».

29

Опершись локтями на стойку, попивая бочковое пиво и поджидая Жана Поля, моего сменщика, я смотрю «Зеленый сойлент», полностью поглощенный ретрофутуристическим Нью-Йорком 2022 года и расследованием Торна (главного героя). Посетитель пытается привлечь мое внимание. Я останавливаю его:

– Две минуты.


«People were always lousy, but there was a world, once», – бросает Рот, слепой старик, живущий с Торном.

29 БЭ

«Люди всегда были отребьем, но зато раньше был хоть какой-то мир».

29 ЦЭ

Да, может, оно и правда.

30

Посетитель с собакой на поводке – кажется, это шпиц – покупает пачку жвачки «Голливуд» клубника-лимон. Лицо как будто знакомое. Похож то ли на Уэльбека, то ли на Бодлера. Не знаю, я не так силен в лицах. Думаю, не спросить ли автограф. Мужчина протягивает жвачку собаке: «Держи, Лайка, только осторожно». Счастливое животное вертится от восторга кругами, подпрыгивает и глотает всю пачку, с оберткой.

31

Позже, пока я прочесываю сеть в поисках информации о «Зеленом сойленте» и парадоксальной фильмографии его режиссера Ричарда Флайшера (55 фильмов: 54 тупых, один гениальный), три девушки из пригорода, которые время от времени здесь бывают, сидят на табуретах за стойкой, пьют холодный чай и грызутся. «Моя жизнь, мой зад и мой парень – это не твое дело, я в проповедях не нуждаюсь, особенно от тебя». Я заинтригован: гляжу на авторку пассажа. «У самой-то мамаша – та еще недотрога». Я машинально отворачиваюсь. Снаружи на парковке парни, которые часто тут околачиваются, ожидают дам и курят косяки. Мечтаю присоединиться. Двое сидят на скамейке, третий – на мотоцикле, периодически поревывая мотором. Слушают американский рэп – кажется, узнаю Снуп Дог-га. Девчонки шепчутся, показывая на одного из них. Потом одна вскрикивает: «Да знаю я, что он гей! Я с ним спала».

32

Я думаю: «Мужчина – это ошибка женщины».

33

Еще один оттенок вечера. Уже полночь. Странно, но ночь тиха. Исчез вечный свист автомобильного потока. Может, окружную перекрыли из-за работ.


Я курю на обочине рядом с баннерами FOR A BETTER ENERGY[9], СПИНОЙ К ПАНЕЛЬНОЙ МНОГОЭТАЖКЕ, и разглядываю заброшенный, нежилой домишко с забором и закрытыми ставнями сбоку от склада. Черные обветшалые стены, башенка – все в граффити и плюще. Сад зарос сорняком. Ни одна машина еще ни разу не подъезжала к дому. За ним – пустырь.


Вдруг что-то трещит. Икает. Это неоновая вывеска «Горизонта».


Ее медленная агония.

34

Я продолжаю читать биографию Фицджеральда, усеянную сносками.

35

Я всегда любил сноски[10].

36

На следующий день, презрев указания босса, я готовлю новую подпольную выставку: клею скотчем на стену фотографии танкеров («Полярис Вояджер», «Олимпия Спирит», «Глобтик», «АбКайк»), которые распечатал на А3. За стойкой мой завсегдатай (он курьер) ест горячий тост сыр-ветчина, запивая пол-литром пива. Спрашивает меня:

– Вам не стыдно показывать это дерьмо?

– Что?

Он повторяет:

– То дерьмо по телику.

На экране – «2012», фильм-катастрофа. Я всегда питал слабость к апокалипсисам, антиутопиям, да и к кино.

37

Впрочем, ключевые слова моей реальности, ее запугивающий язык, ее апокалиптическое поле ассоциаций («совокупность энергоисточников», «падение добычи», «снижение цены маркерной нефти», «энергетический поворот», «дефицит нефти», «переизбыток нефти», «энергетический кризис», «нефтяной пик», «закат традиционного топлива», «черный прилив», «нефтяная платформа», «спад производства»…) давно баюкают планету, делая меня предвестником:

ВЕСТНИКОМ АПОКАЛИПСИСА, ГРЯДУЩЕГО ПОТОПА

38

Я слезаю с табурета с кусками скотча на пальцах, сажусь рядом с тем посетителем и объясняю ему концепцию культурных несоответствий и необходимость фильмов категории B и даже категории Z. «Ужасы, порно, апокалипсис, зомби, – убеждаю я, подсыпая перца ему на тост и невольно поправляя его галстук, – это бунтарское кино. Как авангард, в каком-то роде». Он говорит:

– Нет, не думаю. Это как то, что я сейчас жую: просто дно.

38 БЭ

Я думаю. И он, пожалуй, прав. Тост сыр-ветчина – полное дно.

38 ЦЭ

Я смотрю на зеленый неон гостиницы «Маяк», на странно, беспорядочно мерцающую «я» над плакатом со вставшей на дыбы лошадью.

39

Позже, посреди ночи, я откладываю книгу и смотрю телевизор: беззвучные кадры новостного канала (звук я выключил специально).


Лишенные звука, эти кадры вдруг обретают некую глубину: глубину пророческую, последних дней мира.


Видеосюжеты (торжественный визит французского политика на завод по заморозке рыбы) не соотносятся с бегущей строкой внизу экрана: «срочная новость: В Венсенском зоопарке выстрелом в голову убит носорог». Теракт, сведение счетов, простой вандализм – версий не дается.

40

Посетителей (мужчину и женщину), сидящих за стойкой уже минут десять, эта новость, похоже, не тронула. Они пьют кофе и разговаривают, поглядывая на экран краем глаза: переводят дух, отдыхают перед предстоящей дорогой, которая приведет их в Дюнкерк, где они будут реструктурировать фабрику по производству микроволновых печей, как я понял из разговора. Женщина произносит: «Return on equity». И мечтательно повторяет, как мантру: «Return on equity»[11].

На страницу:
1 из 2