Заучка

Ева Миллс

Заучка

В кабинете у директора

Рот мистера Монти, брызгающий слюной во все стороны, прикольно попадал в такт словам Честера, гремевшим в наушниках. Приглушая и увеличивая звук, Змей мысленно микшировал ремикс.

– Учебный процесс остановился на два часа!

«Мурашки по коже…»1

– В нашей школе более полутора тысяч учеников!

«Эти раны никогда не заживут.»

– Девяносто четыре педагога не могли попасть в девяносто четыре кабинета, потому что кому-то пришла в голову идиотская выходка подменить все бирки на ключах!

«От страха я проваливаюсь в бездну»

– Запись об этой вопиющей выходке будет занесена в твое личное дело и …

«И не могу отличить, что реально, а что – нет.»

– Отстранен на две недели от занятий.

Резким движением Змей поднялся, сразу став выше директора. Монти инстинктивно отступил. Парень криво усмехнулся уголком рта – ну конечно, опасный хулиган, а ну как врежет.

– Я, конечно, польщен, но будь я директором, я б, наверное, наказал себя, а не наградил.

И, чуточку полюбовавшись на рыбье выражение лица «толстяка Монти», Змей подхватил рюкзак, шутливо отдал честь и вышел из кабинета, не закрыв за собой дверь. Во внутреннем кармане куртки тихонько переговаривались потертые купюры, выигранные Змеем за эту небольшую шалость с ключами. Он знал, на что потратит эти деньги.

«Что-то внутри меня тянет меня ко дну».

Пролог

Когда нам с Джошем было одиннадцать, мы целую весну провели у бабушки и дедушки. Нам не было скучно, наоборот, очень весело, но когда мы вернулись домой, все переменилось. Это замечала только я – брат уже тогда был толстокож и был счастлив в любом месте, где можно играть в футбол, но я…

Я видела, что мама другая.

Там, в Уэстбруке, я как-то сорвала тюльпан и неловким движением нечаянно повредила стебель, практически оторвав бутон – бабушка, глядя на мои слезы, ловко закрутила в прозрачную пленку, заверив меня, что теперь будет держаться.

Таким же красивым и надломанным цветком, завернутым в целлофан, казалась мама.

В один из дней Джош, пылесося пол и препираясь со мной – «а почему всегда я», вдруг неловко задел локтем туалетный столик. Хрупкая конструкция, перегруженная баночками и кистями, пошатнулась, этот увалень успел-таки сориентироваться и подхватить, но любимое зеркало мамы упало на пол и разбилось с противным звоном. Я уставилась на виноватого Джоша испепеляющим взглядом, но было уже ничего не исправить.

Мама услышала из кухни, прибежала. Присев на корточки, подняла пластиковую розовую рамку – кусочки осколков поехали вниз. Прямо руками она стала подбирать стеклянный мусор, складывать поверх остатков зеркала. Она рассказывала как-то, что это старое двустороннее зеркало досталось ей в пятнадцать лет от бабушки. Одной стороны у зеркала давно не было, осталась только увеличительная. Я не понимала, как можно вообще смотреться в вещь, которая безжалостно тебя уродует и высвечивает каждую черную точку на носу, но мама любила этого монстра, и сейчас слезы крупными каплями покатились по ее лицу.

– Мам? – с опаской спросил Джош. – Ма-ам, прости, я куплю тебе новое зеркало.

От его слов мама заплакала сильнее. Этот носорог никогда не понимал женщин! Я подбежала к маме, крепко обняла ее, одновременно крича на брата:

– Дурак! Маме не нужно твое новое, она любила старое! Вечно ты все портишь!

Ева на мгновение отстранилась, вытерла слёзы ладонями, села на край кровати, а потом снова прижала меня к себе, подозвала и Джоша:

– Иди к нам. Никто ни в чем не виноват. Я не сержусь, сынок.

– Тебе просто жалко, да, мама? –Мы обхватили её своими руками с обеих сторон, вдыхая родной запах, которым не пах больше никто. Мама снова начала горько плакать, и мы жалели ее, не понимали, почему ей так грустно, но грустили вместе с ней, потому что любили больше всего на свете и хотели, чтобы она улыбалась. Я гладила ее по волосам, как она гладила меня, когда мне было плохо и отчетливо видела, как снимаю с нее этот целлофан, сминаю в руках, выбрасываю прочь.

В какой-то момент мама повалила нас с Джошем на кровать:

– Чур, я булочка!

И тогда я поняла, что все хорошо. Она не цветок и не сломается. Я радостно откликнулась на пароль игры, которую сама же когда-то и придумала. Упала на маму сверху:

– Я – сосиска!

Джош, специально встал на кровати, чтобы набрать высоту, и свалился на обеих, выбив дыхание:

– А я – сыр!

Мы хохотали и обнимались в этой куче-мале, когда наконец-то пришел тот, кого еще только и не хватало.

– А почему как обычно кетчуп самый последний? – и папа с разбега прыгнул на нас, вызвав дружный счастливый стон расплющенного сэндвича.

Булочка, сосиска, сыр, и кетчуп. Что еще надо для хорошего хот-дога?

Восемь цокающих лап заинтересованно кружили вокруг кровати и, папа, зажав маме рот, шепнул нам:

– Быстро! Я не смогу ее долго удерживать!

И под мамин сдавленный вопль «не на чистую постель», мы с Джошем синхронно скомандовали только и ждущим повода поучаствовать в веселой свалке собакам:

– Бэтмен, Эльза, ко мне!

Спустя минуту.

– Я придумал! Эльза будет салатом, а Бэтмен – кунжутом!

Змей

На крыше высотки плакала девушка.

Змей уже давно наблюдал за ней. Ему было интересно, как долго человек может выжимать из себя воду, когда думает, что его никто не видит.

С места, на котором он сидел, Змея нельзя было заметить, в то время как ему открывался прекрасный обзор. Но картина не менялась, и парень начинал скучать. Час назад эта пигалица ворвалась на его крышу и с того момента поток слез так и не иссяк. В конце концов их обоих смоет соленой волной. Сначала она рыдала громко, а под конец тихонько скулила, как голодный лохматый щенок. Девчонка сидела, обхватив руками колени, вдоль спины сквозь зеленую футболку просвечивали позвонки. Лицо прятали рыже-коричневые пушистые пряди.

«Каштановый», – вспомнил он. Такой цвет называется «каштановый».

Змей докурил третью сигарету. Если бы эта малышка не была столь беспечна, она бы уже давно почуяла резкий запах табака: ветер как раз дул в её сторону. Затушив окурок, он щелчком запустил его через парапет и уже хотел окликнуть плаксу – её нытье порядком выматывало нервы, но она и сама вдруг перестала.

«Наконец-то», – с облегчением подумал он. – «Давай, вали уже домой, принцесса».

Но уже в следующее мгновение он не поверил своим глазам. Ненормальная идиотка подошла к краю крыши и, опасно замерев в полушаге от неба, посмотрела вниз.

Заучка

Пустота смотрела на меня равнодушным зрачком серого асфальта. Не прыгнешь ты – прыгнет кто-то другой. Небу все равно.

Это успокаивало, обещало недолгий полет и прощение. Ведь они – они никогда меня не простят. Я подвела их, оказалась не той девочкой, которую они всегда любили: дочкой, которая не спорит, не совершает глупостей, носит платья, водится с приличной компанией, не грубит учителям и не дерзит в ответ на замечания.

«Теперь они поймут, что ты не такая уж и хорошая, и разлюбят тебя».

– Я всегда подозревал, что вы, заучки, совсем того, но чтобы настолько…

Насмешливый голос прозвучал совсем близко: кто-то стоял прямо за моей спиной. Я вздрогнула и легонько покачнулась вперед. Бездна вдруг стала на вдох ближе… Перед глазами поплыли разноцветные круги; мне казалось, что все кончено, я падаю… «Совсем не страшно», – подумала я и только тогда сообразила окончательно, что все еще стою на твердой поверхности.

Сильные руки обхватывали меня поперек туловища, удерживая не слишком нежно, но крепко и надежно.

– Сделай шаг назад.

Горло вдруг перехватило, и я просто кивнула, не сумев выдавить: «Хорошо». Я попыталась отступить, но тело было какое-то чужое, грузное, неповоротливое, как будто набитое мокрой ватой.

– Ну же. Шаг назад. Я держу. Не смотри вниз.

Но я не могла отвести глаз от затягивающей пустоты. Несколько минут назад мне совсем не было страшно, но сейчас всё внутри распадалось на атомы, превращая меня в беспозвоночную амебу. Колени подгибались, и я стекала вдоль тела удерживающего меня парня, становясь все более тяжелой. Высота уже заметила меня и теперь не отпустит: я все равно упаду…

Он грубо дернул меня назад – на безопасное расстояние. Я упала на четвереньки, ободрав колени и ладони о нагретый шершавый рубероид. Резкая боль вернула меня в чувство, и из глаз полились слезы.

– Это что, твою мать, за фокусы?

Мой спаситель рухнул рядом, не заботясь о сохранности джинсов и отчаянно ругаясь. Его голос был злым и сиплым, а слова – бранными, но достающие из пачки сигарету руки тряслись, а лицо неестественно белело на фоне сочного неба.

Я молчала, пока он выплескивал в обидных словах страх.

Поразительно, как по-разному люди переносят стресс. Некоторые, как мой папа и брат, фонтанируют словами, другие – я и мама, например – молчат. Нашему голосу слишком страшно озвучивать мысли, мечущиеся в голове. Этот парень, видимо, был из первых.

– Я тебя знаю. Ты из выпускного класса.

Он бросил на меня косой взгляд.

– Всегда мечтал сводить с ума отличниц.

Я не ответила на эту колкость.

– Змей. Все зовут тебя Змей.

Он лег на спину, подложив руку под голову. Затянулся и, округлив губы, выпустил идеальное колечко дыма.

– Ого. Я польщен. Богатенькая мисс Зануда знает мое имя? Я б расписался тебе на фотке, да вот только ты жутко меня бесишь, не помню почему… Ах да, точно! Я только что чудом не превратился в мокрое пятно на асфальте, потому что наша нежная девочка получила за сочинение… B? Или, о ужас, C?2

– Это не из-за сочинения!

Змей перекатился на бок, в упор посмотрев на меня.

– Нет? Тогда что, поясни мне. Мне интересно, почему благополучная чистенькая куколка из хорошей семьи забирается на крышу заброшенного здания и подходит к краю? Тебе не купили кигуруми от Армани? Последний айфон?

– Я выбила лучшему другу своего брата два передних зуба!

– Ты… что? – поперхнувшись дымом, он стал давиться смехом и кашлем.

Я смотрела на него, вздернув бровь, пока он наконец не сделал серьезное лицо.

– Так это не шутка?

Я покачала головой. Нет, это не шутка, все очень и очень плохо: я подвела свою семью, разочаровала родителей, брат никогда меня не простит…

– Эй, эй! Заучка! Не вздумай снова разводить сырость, ты достала уже реветь! Лучше расскажи, что там у вас за… таэквондо произошло.

Я потерла лицо, чтобы оно прекратило меня подводить. Змей прав: я за сегодня наревелась впрок на много лет. И потом, завтра об этой истории будет гудеть вся школа. А он и правда меня спас и заслуживает узнать обо всем от меня.

Я шмыгнула носом. Снова стало ужасно жалко себя.

– Дай мне тоже сигарету.

Его лицо стало таким… отчетливо насмешливым и недоверчивым.

– Красные «Мальборо»? Не слишком для тебя, принцесса? Тебе бы клубничный вейп, но у меня нет, извини, я парень из простых, не балованный.

– «Мальборо» подойдут.

Он протянул мне пачку, из которой торчала зажигалка. Я неловко вытащила сигарету и чиркнула колесиком. Пламя вырвалось и тут же погасло, унесенное ветром. В школе девчонкам стоило лишь протянуть руку – им тут же подносили заботливо прикрытый ладонями огонек. Но Змей явно не собирался строить из себя джентльмена. Явно не со мной.

Я нахмурила брови и справилась-таки, слегка опалив кончики ногтей. Я умела курить: пробовала с Джошем и Марком год назад, на Рождество, пока наши предки потягивали вино за разговорами. Поэтому я затянулась аккуратно, не захлебнувшись от щекочущего нёбо никотина и не опозорившись в глазах главного хулигана школы. «Не опозорившись окончательно», – мысленно поправила я себя.

– Ну-ну, смотри-ка. Вас там на уроках биологии учат курить?

– На уроках по половому воспитанию.

Он хмыкнул.

– А ты зубастая, когда забываешь, что надо все время быть хорошей.

– Мне рассказывать, или продолжим обмениваться комплиментами?

Уголок его губ подпрыгнул в вызывающей, обаятельной усмешке, и мое глупое сердце подпрыгнуло вместе с ним.

– Рассказывай… заучка.

Змей

Змей катался по крыше, держась за живот. От дикого смеха и курева в боку кололо. Напряжение прошлого часа наконец спадало, выливаясь в безумный, истерический хохот.

– Он полез к тебе целоваться, а ты выбила ему два зуба?

Рыжая злобно зыркала из-под сведенных бровей. Наверняка подсмотрела грозное выражение лица у кого-то из предков – ее же оно делало похожей на ребенка, капризно надувающего губы.

– Сдуйся, пупсик. Так ты похожа на хомячка, с такими щеками.

Она мгновенно вспыхнула, став еще забавнее в своем негодовании, и он не смог ее не подколоть, лишь бы понаблюдать еще за тем, как потешно она психует.

– А ты милая, когда хмуришься. Того и гляди, мне тоже захочется тебя поцеловать.

Ее глаза мгновенно налились слезами, и он снова зашелся в хохоте, на мгновение увидев их со стороны: хороша парочка, одна ревет, второй стебётся.

– Прекрати ржать, как конь короля Артура. То, что я тебе рассказала, совсем не смешно.

– Чуточку смешно, свинка Пеппа, чуточку смешно. Ну прекрати хлюпать носом, посмотри на это со стороны. Ты же заучка, значит, кое-какие мозги наверняка имеются. Она посмотрела на него с до того презрительным высокомерием, что Змей сразу понял, почему она оказалась на крыше при первой неудаче. С таким-то говняным характером, у девчонки явно не слишком много друзей.

С вызовом сощурив глаза, Кира вытащила из пачки очередную сигарету, и он, поморщившись, подавил неуместный порыв отобрать её. Он не мамочка, чтобы следить за воспитанием безмозглых детишек. Но… С сигаретой в зубах она смотрелась неправильно. Как хорошая домашняя девочка, которая отчаянно пытается стать плохой и дерзкой. Как малолетка, стащившая у мамы красную помаду и бутылку виски из батиного бара.

Она и есть малолетка. Пятнадцать лет, девятиклассница.

Нелепо, но он знал их обоих: и девчонку, и её гиперактивного братца-задиру. Они были приметной парочкой, полными противоположностями. Заводной парень, футболист, красавчик, баловень, лентяй – от Джоша стонала школа и дёргался глаз у учителей. И она. Занудная отличница-ботаник, вечная староста и отрада учителей. Грейнджер, дразнили ее. Гермиона Грейнджер. Вечно выигрывала какие-то конкурсы. В прошлом году с командой таких же задротов выступила в «Разрушителях легенд». Он не смотрел.

– Сколько этот придурок тебя доставал?

Она нахмурила лоб: видимо, прикидывая.

– Ну он все время, что я его знаю, ведет себя как умственно неполноценный, но… С начала учебного года проходу от него не было. Задевал в коридорах, норовил больно ущипнуть, выкрикивал гадости…

– А твой братец? Не мог втащить своему дружку, чтобы отстал? Нормальные братья так поступают.

– Винс при нем вел себя нормально, только корчил страшные рожи, ну и… знаешь, всякие неприличные жесты…

Змей сложил колечко из пальцев и потыкал в него указательным пальцем правой руки:

– Типа такого?

– Да, – она снова покраснела.

Он сложил из пальцев «V», лизнул между ними воздух и подмигнул Кире:

– Или такого?

– Да что с тобой не так?! – выкрикнула она.

– А с тобой? С фига ли ты молчала? За тебя что, некому заступиться?

Она потупила глаза, нервно заправив волосы за уши.

– Я думала, это нормально. Всех дразнят, и никто не раздувает из этого проблемы. Девчонки… Все девчонки и сами могли ответить обидчикам, да так ловко и нахально, что я умирала от восхищения и зависти, что у меня так не получается. Я не хотела жаловаться.

До него наконец дошло.

– Хотела справиться сама?

Она кивнула, рассматривая свои шнурки.

– Мои родители гордятся мной. И учителя. Всегда ставят в пример Джошу, говорят, что с ума бы сошли, если бы я была такой же проблемной, как он. Мне нравится это: чувствовать себя лучше его. Взрослей. Я привыкла быть первой, быть идеальной. Правильной. Но когда Винс сегодня утром затащил меня в подсобку и стал пихать свой слюнявый язык мне в горло… Я не знаю, что на меня нашло. Какая-то ярость, пелена перед глазами, а в голове горячо и пусто… Я ударила его изо всех сил… Я не целилась специально… Но когда он с криком отшатнулся от меня, а потом выплюнул себе в руку кровавую пену и зубы… у него было такое растерянное лицо, как будто он не верил в происходящее. И я смотрела на него, на зубы, снова на него, а потом развернулась и побежала. Я бежала просто, чтобы бежать думала, что сейчас меня схватят и отведут в полицию или к директору, позвонят родителям, и Джош будет смотреть на меня с превосходством, и понимала, что не смогу это вынести, что сейчас закричу…

Змей молчал. Он вдруг почувствовал, что понимает ее. Ему тоже было знакомо это чувство: когда ты один во всем мире, и тебе совершенно некуда, не к кому пойти, и остается только бежать сломя голову, лишь бы не стоять и не думать.

– Почему ты спряталась здесь?

– Не знаю. Я была здесь однажды, еще осенью. Подружки показали мне это место. Мы тогда делали селфи для инсты, садились на край и болтали ногами.

Подумав, она добавила:

– Тогда не было страшно. Немножко жутко, но и весело, и мы были вместе, и подбадривали друг друга…

– А сейчас?

– А сейчас я испугалась. На самом деле я боюсь высоты.

Он промолчал. То, что нас больше всего пугает, сильнее всего и притягивает.

…Небо было розовым и чистым. Огненный шар опускался за дома в океан, окрашивая город светом и тенью. Змей любил это мгновение совершенной равнодушной красоты – тут, на высоте, оно всегда принадлежало только ему.

Но сегодня закат, разделенный на двоих, показался ему другим. Особенно щемящим и безграничным. Девушка не мешала, вела себя правильно, интуитивно понимая, что нельзя нарушать безмолвие. По ее голым рукам бегали мурашки от ветра и вечера, и она ежилась, обхватывая локти белыми пальцами Он снял куртку, накинул ей на плечи, и они долго сидели рядом, впитывая в себя вечность.

Солнце ушло, и небо усыпали яркие зрачки любопытных звезд.

Он поднялся и протянул ей руку.

– Пойдем. Отведу тебя к маме. Заучка…

Заучка

Тем вечером я вошла в дом немного другой.

Привычная гостиная почему-то казалась меньше, как будто уже не могла вместить в себя весь мой мир.

Голоса родителей, кинувшихся меня обнимать, звучали немного отдаленно, словно из-под воды. И лишь тогда – в безопасности светлой тёплой комнаты – весь кошмар прошедшего дня обрушился на меня тяжестью не случившегося несчастья, холодным дуновением отложенной смерти. Я зарыдала, в очередной раз зарыдала, уткнувшись в мамину грудь и отгородившись от беды папиными руками. Наконец-то слезы приносили облегчение; было сладко и больно понимать, что все хорошо, все закончилось, меня никто не будет ругать…

«Винс придурок, давно надо было сказать, систер, я бы сам ему эти зубы выбил…»

«Мы так волновались, ты не брала трубку мы весь город объехали, обзвонили всех друзей…»

«Никогда больше так не делай, мы любим тебя всегда, мы чуть с ума не сошли от страха, у тебя температура, немедленно в постель…»

Меня напоили молоком и укутали, как маленькую. Ослабевшая от слез, я позволяла себя жалеть. Их забота грела не хуже теплого одеяла. Меня ужасно клонило в сон, и голоса слышались всё приглушеннее.

Перед глазами быстрой перемоткой мелькали кадры: липкие руки Винса и его скользкий язык, белое с красным на ладони, паника, бег, свист, крыша, бездонная воздушная воронка, тяжелые руки на моей талии.

Змей.

Змей.

Змей.

Мысли зацепились за его ехидную, странно успокаивающую ухмылку, замедлились и остановились.

«Спи уже, заучка», – со смесью мягкости и насмешки произнес воображаемый, но оттого не менее осязаемый голос.

Напряжение наконец отпустило мою голову, и я заснула.

Змей

Освещенные стекла ничего не скрывают в темноте.

Он довел ее до крыльца, а потом долго наблюдал за силуэтами в окне, скрываясь в тени дерева. Через дорогу как будто показывали очередной эпизод одного из этих тошнотворных сериалов про дружные идеальные семейки, в которых все любят и уважают друг друга. Змей жадно смотрел, презирая себя за слабость, но все равно был не в силах уйти сразу

Уютная комната, заваленная вещами, создающими беспорядок, но подсказывающими, что это место любимо и является сердцем дома. Вот и сейчас все собрались там – наверняка до смерти переволновавшись за свою хорошую девочку. Видно было, что беглянку ждали и искренне беспокоились. Лишь только она вошла, как ее сразу окружили отец, мать, брат и в довершение картины – словно чтобы добить Змея – вокруг радостно прыгали, виляя хвостами, две собаки.

Какое-тоильное чувство грызло его, кусало за горло, стискивало ребра.

Носятся с ней, дуют в зад и знать не знают, что только что чуть не натворила их чудесная дочурка.

– Какая же ты дура, заучка, – почти с ненавистью прошептал Змей.

Ему было еще совсем немного лет и недоставало опыта, но со звериной интуицией рано повзрослевшего беспризорника он чуял, что девчонка своим безрассудным поступком убила бы не только себя – она смертельно ранила бы всю свою семью, навсегда погасив свет и радость в этих ярких окнах.

Он бросил начатую сигарету, остервенело втоптал её в пыль кроссовком и ушел, всунув руки в карманы. Заставляя себя не бежать и не оглядываться. Быть равнодушным.

Не завидовать.

Заучка

Помните дни рождения в детстве? Когда накануне отправляешься в постель на час раньше и изо всех сил зажмуриваешься, чтобы подогнать завтрашний день, а утром просыпаешься на заре? Резко садишься в постели, широко распахнув глаза, а в груди трепещет ощущение волшебства и праздника.

Я никогда не думала, что точно такое же чувство может вызвать что-то другое. Кто-то другой.

Змей.

Я прошептала это имя одними губами, не проговаривая вслух, чтобы не спугнуть дрожащие крылья бабочек в животе. И улыбнулась.

Так вот оно как – влюбиться.

Как будто за ночь в груди распустился плотно сжатый бутон тюльпана и теперь щекочет нежными лепестками сердце.

Это похоже на вкус холодного мороженого, тающего на языке и покалывающего нос.

На быстрый бег, когда твои ноги пружинят от упругого покрытия, отправляя тебя в полет под звенящую в ушах «Levitating» Дуа Липы:

You want me, I want you baby

My sugar boo, I'm levitating

The milky way, we're renegading

Yeah, yeah, yeah, yeah, yeah3

На веселящий газ, от которого твои губы сами по себе растягиваются в дурацкой счастливой улыбке, а мир кажется ярче, чище, добрей.

Когда ты влюбляешься, вместе с тобой влюбляется весь мир.

Я надела любимые обрезанные джинсовые шорты и простой белый топ с принтом, клетчатые слипоны Vans, обмотала вокруг запястья «счастливый» браслет из ракушек каури – на самом деле это ожерелье, но мне нравится носить его на руке. Я подвела глаза – самую чуточку – и намазала губы бальзамом. Поглядевшись в зеркало, я осталась довольна – Джош у нас в школе слывет красавчиком, а я как-никак его сестра-близнец!

За завтраком родители вели себя внимательней, чем обычно. Мой сияющий вид их приятно удивил, но ни на какие ненужные мысли не навел. Скоро они переключились на Джоша, который без умолку трепался про своего обожаемого тренера по борьбе и предстоящие соревнования.

Уже когда мы сидели в машине, Джош негромко сказал мне:

– Ты не бойся. Если кто слово скажет, я ему…

И глядя в его глаза – такие же зеленовато-ореховые, как у меня – я вдруг поняла, что ни капли не боюсь. Вчерашнее утро отодвинулось далеко-далеко, на несколько тектонических плит назад, а девочка, которая боялась, что ее отчитает директор и накажет мама, действительно шагнула с небоскреба в прошлое.

Кто же тогда спустился с крыши за руку с тем пугающим и волнующим сердце парнем?

Это мне только предстояло узнать.

Ловушка сознания, которую я только сейчас сумела распахнуть.

Я так долго была одинаковой и думала, что это и есть я, что я не хочу быть иной. Но оказалась, что это все как защитная пленка на экране новенького смартфона – пока она цела, ты воспринимаешь ее как должное, это просто необходимая защита, не влияющая ни на что. Но стоит лишь краешку загнуться, и уже невозможно не подковыривать дальше, не отгибать уголок, под которым и краски ярче, и изображение глубже.