Прошлогоднее Рождество. Следствие ведёт Рязанцева

– Э, куда ты всё ему перевалила, я тоже хочу, – еле ворочая языком, прогундосил сидящий рядом Альберт и, выхватив ложку, отделил часть пюре себе в тарелку.

– Вот запечённая. – Андрей водрузил блюдо с золотистыми дольками поджаренного картофеля в центр стола, предусмотрительно освобождённый Стеллой от приборов. – Это вкуснее.

– Я бы поспорил, – Петя подхватил вилкой пюре, в предвкушении зажмурился, положил пюре в рот и скривился. Маска удовольствия сменилась гримасой отвращения, он закашлялся.

Крэзи выскочила из-за стола и застучала кулачком по спине Петра.

– Сейчас, сейчас, ты только не делай глубоких вдохов.

– Хватит стучать, он не подавился. – Невозмутимость Киры подействовала отрезвляюще, Юлька замерла.

– А что тогда?

– Пюре… – Петя поднял глаза на жену.

– Что?

– Оно кислое. Что ты туда натолкала? Знаешь ведь, что я не люблю всякие добавки.

– Я не клала ничего, кроме масла и молока, просто обильно посолила, как ты любишь.

– Сама попробуй.

– Я не могу, там же молоко.

– Дай я попробую, – Крэзи схватила вилку, вонзила её в пюре, зачерпнула и положила в рот. Тут же лицо её скривилось, а из глаз брызнули слёзы. Она схватила супницу и выплюнула в неё пюре. – Тьфу, что за гадость?! Оно горькое! Это есть нельзя, нужно выбросить.

– Куда выбросить? – Альберт проглотил порцию пюре, чуть поморщился и запил водкой.

– В унитаз. – Крэзи попыталась отобрать у него тарелку, но тот оттолкнул её руку.

– Не дам.

– Ты что, отравиться хочешь?

– А пофиг! Всё бы вам добро переводить.

– Алик, и правда… – попробовал вразумить пьяного гостя Петр, – отдай. Пусть выбросит. Сейчас по-быстрому другое сварим. Да? – Петя посмотрел на жену.

– Хорошо, – Лана кивнула и протянула супницу Крэзи.

Глава третья

В её сон ворвалось дерево айвы, сплошь увешенное большими жёлтыми ароматными плодами. Удивилась даже во сне. Айва или кидонское яблоко. Вкус сладкий и одновременно вяжущий. Соломон считал, что именно этот вкус должен помочь женщине постичь тайну брака. Она протянула руку, чтобы сорвать плод, ухватила пальцами, потянула… Огромная корявая ветка хрустнула у самого основания и грохнулась ей на плечо.

– Ааааааа…

Лана приподняла голову и посмотрела на мужа. Петя лежал на животе, уткнувшись носом в подушку. Необычная для него поза. Последние два года он всегда спал на спине. Приучил себя по наставлению Киры. Лана тоже пробовала засыпать на спине, но во время сна всё равно переворачивалась на правый бок и только тогда успокаивалась.

– Аааааа…

Лана почувствовала тяжесть на плече. Ах, вот оно что! Корявая ветка! Это Петина рука! Лана улыбнулась и опустила голову на подушку. Она уже почти погрузилась в дремоту, но следующий душераздирающий стон вернул в реальность. Лана вынырнула из-под тяжёлой руки мужа, приподнялась и попыталась аккуратно его развернуть. Всё-таки Кира права – спать надо на спине, особенно после бурной попойки.

– Аааааа…

Этот крик уже не казался похмельным бредом. Лана встревожено вскочила, обежала кровать и склонилась над мужем. Тонкая серая струйка изо рта могла быть свидетельством чего угодно. Она мало что понимала в медицине, но сердце подсказывало – это повод для беспокойства. И повод серьёзный.

– Петя, – Лана потрясла мужа за плечо.

– Ааааа…

– Что с тобой? Тебе плохо?

– Дааааа… – простонал Петя.

– Тебя тошнит? Надо вырвать, вставай. – Лана потянула мужа за руку, но тяжёлая конечность сорвалась и, стукнувшись о деревянный каркас, повисла над полом.

– Я не могу, – еле выдавил из себя Петя. – Я не чувствую тела.

– О Боже! Наверное, водка палёная. Не надо было Алику поручать спиртное закупать, опять сэкономил гад. – Лана с тревогой посмотрела на мужа. – Ладно, лежи, я сейчас таз принесу.

Она схватила лежащий на краю постели халатик, нервно вывернула его с изнанки, накинула на плечи и выбежала из спальни. Быстро спустилась по лестнице на первый этаж и почти влетела в ванную комнату. В синем пластиковом тазу лежал спортивный костюм Пети. Он скинул его, когда пришёл с пробежки. Лана скомкала вещи и повернулась к корзине с грязным бельём. Краем глаза она заметила на раковине шприц. Лана бросила костюм в корзину и осторожно взяла шприц. В прозрачной колбе виднелись остатки жидкости.

– Аааа… – донёсся протяжный стон.

Лана бросила шприц в ведро с пустыми бутылками, схватила таз и побежала наверх.

Петя лежал в той же позе, подушка под ним намокла. Он казался бездыханным. В первый момент Лана решила, что он уснул, и она испытала облегчение, но неожиданно вырвавшийся судорожный вздох напугал ещё сильнее.

– Вот таз, попробуй опустить голову.

Петя приподнял подбородок, но снова рухнул в подушку.

– Не могу. Нет сил. И живот… очень… болит.

Что же делать?

Лана растерянно посмотрела на телефон.

Конечно, надо вызвать «Неотложку», но кто поедет за город в рождественскую ночь? Врачи тоже люди… Нет, поедут, конечно, но пока доберутся… Дороги занесло. Такси и то за гостями ехать не хотело, водила тройную цену заломил. Лана взяла телефон и посмотрела в окно. Снег шёл всю ночь.

На дисплее горел неотвеченный вызов от Крэзи. Надо перезвонить, тем более Юлька медсестра, знает, что делать. Лана набрала номер подруги, заиграла весёлая песенка «Дельфин и русалка». Очень кстати! Николаев с Королёвой почти допели куплет, но Крэзи не отвечала. Спит, небось. Накачались они с Аликом – дай боже…

– Аааа…

Дальше тянуть нельзя. Лана набрала номер скорой.

Скорая приехала только через три часа. К этому времени Петр Арбузов был уже без сознания.

Грузная женщина-врач, подсунув подол белого халата под колени, присела на корточки. Несколько секунд смотрела на лицо больного, потом пальцами-колбасками раздвинула ему веки и, не поворачивая головы, спросила:

– В доме есть ещё мужчины?

– Нет. Кроме нас, никого нет.

– Понятно. – Врач оперлась двумя руками о кровать и тяжело приподнялась. Обхватив руками поясницу, выгнула дугообразную спину, прослушала хруст позвонков и бросила через плечо мужчине в голубом халате: – Игорь, зови Славку, придётся самим тащить.

– Куда? – Лана передёрнула плечами. Ей вдруг сделалось ужасно холодно, так холодно, что зубы застучали мелкой дробью.

– Не бойся, пока ещё не в морг. Живой, но состояние тяжёлое, похоже на отравление. Много пили?

– Ну… как сказать, – отбивающие дробь зубы мешали говорить, язык застревал, рискуя быть прикушенным, – не так и много… не больше обычного.

– Понятно. Надо срочно сделать промывание, но так как он без сознания, то промыть его можно только в условиях реанимации. И чем быстрее это произойдёт, тем лучше.

Больничный коридор цвета мартовского неба пропах лекарствами и антибактериальными средствами. Хлористый запах источает ведро карликовой санитарки и тряпка, которой она елозит по полу.

– Да сядь ты уже, – кукольным голосом советует санитарка и добавляет банальное и не к месту: – В ногах правды нет.

Лана оглянулась на обтянутую чёрным дерматином кушетку, и ноги подкосились сами.

Сколько часов она уже здесь, сколько километров намотала вдоль равнодушных, видавших слёзы, боль, отчаяние и весь остальной реквизит человеческого горя стен. Но стоило лишь на миг расслабиться, и усталость тут же навалилась бетонной стеной. Лана прислонила голову к стене, закрыла глаза и почувствовала озноб.

– Что?! Что ты сделала с моим сыном?! – Откинув створку двери, в фойе ворвалась Татьяна Валерьевна. Всегда спокойная и уравновешенная, сейчас она была похожа на фурию. Позади неё маячила фигура Андрея.

Не успела Лана опомниться, как свекровь с налёту вцепилась в её шарф и дёрнула со всей силы. Неожиданно в руках этой вечно ноющей о своей немощи женщины оказалась невероятная силища. Петля на шее затянулась, и Лана стала задыхаться.

– Что ты творишь? – Карликовая санитарка вцепилась в рукав пальто Татьяны Валерьевны и повисла на ней, как капризный ребёнок на руке родителя. Ещё секунду, и она вгрызлась бы в неё зубами, но свекровь, почувствовав угрозу, отпустила конец шарфа и стряхнула санитарку со своей руки.

– Тебе что надо?

– А тебе?

– Я… я… я мать. А эта дрянь отравила моего сына! – Татьяна Валерьевна грохнулась на кушетку рядом с невесткой и процедила сквозь зубы: – Тварь! Ничего не получишь. Ничего! Всё Лёне перепишу.

Лана закрыла лицо руками и согнулась пополам. Долго сдерживаемые слёзы вырвались глухим стоном.

– Ничего ни тебе, ни твоему выродку…

– Перестаньте! – сквозь пальцы прошептала Лана.

– Тварь! Тварь! Думала, я не знаю. Я всё знаю. Андрей мне всё рассказал.

При этих словах ботаник в запотевших очках отступил на шаг назад и густо покраснел.

– Андрей?! – Лана подняла заплаканное лицо и с интересом посмотрела на деверя.

Толстяк снял запотевшие очки и принялся тереть окуляры о пухлую ладонь. Чувствуя на себе сверлящий взгляд, он неуклюже перевалился с ноги на ногу и развернулся к невестке спиной.

– Ну, я пошла, что ли? – Санитарка грозно посмотрела на сидящих на кушетке плечом к плечу женщин, подхватила ведро и направилась к выходу.

В кармане Ланы нервно завибрировал телефон, одновременно с этим распахнулась деревянная дверь реанимационного отделения, и на пороге показался врач.

Во время отбора в мединститут мало кто задумывается, а, скорее всего, и вовсе никто не задумывается над тем, какое значение имеет лицо будущего врача. Наверное, это правильно, но… Лицо доктора – это первое, на что обращают внимание ожидающие приговор родственники больного. Для них оно – ответ на вполне закономерный вопрос, который страшно произнести, страшно даже сформулировать. И в лучшем случае они выдавливают из себя «ну что?», в худшем – просто глядят с бессмысленной мольбой. Врачи – они вторые после Бога.

Лицо Скавронского Бронислава Викторовича было и не лицо вовсе, а так, неудачная детская поделка, на которую психанули и выкинули. Не доделали и оставили. Это отвлекало. Обе женщины замерли, будто выбило фазу, позабыв, зачем они здесь.

– Промыли. Стало чуть лучше, пришёл в себя, но тяжёлый… Тяжелый.

– Можно к нему? – первой опомнилась Лана.

– Вы кто? – уточнил врач.

– Жена. – Лана дёрнулась в сторону двери.

– Куда… – завизжала в спину свекровь и схватила невестку за подол полушубка. – Не пускайте её, доктор… Это она… Она отравила… А я – мать… Я пойду.

– Никто никуда не пойдёт, – строго предупредил Скавронский. – Нельзя к нему, говорю же – тяжёлый. Домой идите, – скупо резюмировал доктор.

Лана поймала себя на желании взять в руки похожее на биомассу лицо врача и слепить его по-новому.

– Весёлое Рождество выдалось, всю ночь отравленных везут, – пробубнило, отворачиваясь, несимметричное лицо. Врач скрылся за дверью.

Бывают минуты, когда ты как бы подвисаешь в плоскости отсутствия чувств, обязательств, решений, сомнений и войн. Жизнь течёт, но мимо тебя. И всё, что приходит в голову, – собраться и уйти или уехать в путешествие. И лучше всего в путешествие во времени. Говорят, машина времени почти реальна, надо только отыскать сапфиры к её двигателю и расчистить торсионные поля для разбега.

– Чего стала? – Тяжёлый кулак впечатался Лане в спину. – Врач ясно сказал, чтоб ты шла отсюда.

– Он нам всем сказал. – Не дожидаясь ответа, Лана выбежала из фойе.

Серое, ещё не до конца проснувшееся утро встретило её на пороге больницы колючими снежинками, которые врезались в лицо с хладнокровием акупунктурщика. Взгляд неожиданно упёрся в тесно прижатые друг к другу знакомые фигуры.

– Ланка, ты уже здесь? С врачом говорила? Как они? – Стелла учащённо заморгала, стараясь сбросить налипшие на ресницы снежинки.

– Они? Ты о ком?

Стелла отступила на шаг и подозрительно прищурила глаза.

– О Крэзи с Аликом, конечно! Что с тобой? Они живы?

Лана растерянно посмотрела на седую от облепивших снежинок голову Стеллы и отшатнулась. Многие считали художницу некрасивой, но не она. И только сейчас с белёсой копной волос поверх съехавшего на плечи платка, бледным обветренным лицом и фразой «они живы?» Стелла показалась ей не просто некрасивой, а ужасно, ужасно страшной. Словно прообраз смерти стоял перед ней.

– Лана! – Выудив руку из подмышки подруги, Александр Матроскин схватил девушку за плечо и затряс. – Что ты молчишь?

– А причём здесь они?

– Как причём? Их же сюда привезли ночью!

– Кого?

Тревожное переглядывание друзей и повисшая минутная пауза не добавили понимания. Она вспомнила, что звонила Крэзи ночью, когда Пете стало плохо, но та не ответила. Не ответила. И не перезвонила. Или перезвонила? Когда вышел врач, в её кармане задребезжало. Тогда она проигнорировала звонок и потом забыла проверить, кто звонил. Лана нащупала в кармане телефон, вынула, открыла пропущенные вызовы. Ах, вот кто это! «Котик»!

За спиной раздался треск растягивающейся пружины, и послышались знакомые голоса. Лана быстро спрятала телефон обратно. Дверь размашисто зевнула, выпуская пухляша деверя и растрёпанную свекровь, и оглушительно хлопнула.

– Здравствуйте, Татьяна Валерьевна!

«Костнер» подошел к Андрею и протянул руку. – Вы тоже здесь?

Очкарик крепко сжал протянутую ладонь, обхватив при этом левой рукой локоть Александра.

– А где нам ещё быть? – покосилась в сторону Ланы Татьяна Валерьевна. – Пошли, – обернулась к толстяку, – вон такси подъехало.

– Ладно, Сань, мы пойдём. Врач всё равно к нему не пускает.

– К кому? – прозвучало в унисон и осталось без ответа.

Похоже, погода заблудилась. Серая мгла скрыла абрис такси и мгновенно замела след протектора. Вот бы навсегда. Лана сжала в руке телефон. Холодный металл напомнил – «Котик». Не сейчас.

– Я ничего не понимаю, – Стелла поёжилась и натянула на голову платок, смазывая по волосам растаявшие снежинки.

Так лучше. Теперь это снова её подруга, художница, учительница – Стелла Кёрхельберг.

– Вам кто про Петю сказал?

– Никто нам ничего про Петю не говорил.

– А здесь вы что делаете?

– Приехали узнать, как Алик с Крэзи себя чувствуют.

– А что с ними?

– А с Петей что?

– Не знаю, врач говорит – отравление. Еле откачали.

– Вот, – Стелла развернулась к своему спутнику. – Скажи мне спасибо, что я тебе пить не давала. Не то, что эта твоя Крэзи! И Алика не контролировала, и сама накачалась. И ещё хватает совести меня критиковать. «Что ты его контролируешь?» – пропищала Стелла, копируя голос Крэзи. – Сейчас бы рядом с ними здесь лежал.

– А я что, я ничего, – промямлил Александр, поправляя на шее шарф.

– Так они тоже здесь?!

– Ну да. Мы их сюда вчера привезли. Мы же в одной машине уезжали. По дороге им обоим стало плохо. Алика обездвиженного ещё при тебе в машину загружали. Он уже тогда ноги еле волочил и языком не ворочал, мычал только. Ты же видела.

– Видела. Но он пьяный, как обычно. А с Крэзи что?

– Её в машине развезло, тошнить стало, живот прихватило так, что она чуть сознание не потеряла. Сказала – везти их сюда. Ей можно верить, просто так она бы не поехала. Раз сказала везти – значит, дело хреновое. Всё-таки она какой-никакой медицинский работник.

– Та-а-а-ак, – протянула Лана. – А вы как себя чувствуете?

– Да нормально мы себя чувствуем, – Матроскин погладил подбородок. – Мы приехали узнать, как у них дела, и вот тебя встретили. Про Петю не знали ничего. Он вроде немного пил.

– А остальные? Что с ними? Вы что-нибудь знаете?

– Нет. Мы же первой машиной уехали.

– Ребят, надо всех обзвонить, узнать, как они себя чувствуют. Сань, обзвонишь?

– Как скажешь. Только к Алику зайдём. Пойдёшь с нами?

– Нет. К маме поеду, по Витальке соскучилась. Вы лучше мне позвоните потом.

– О'кей.

Глава четвёртая

Что внутри? Душа? Нечто нематериальное. Совокупность наших чувств, желаний, стремлений, порывов сердца, воли. Ощущение от соприкосновения с этим миром, с этой реальностью через то, что создаешь, что оставишь после себя. Будь то шедевр или новый человек.

– Мама! – белобрысый пацанчик в коротких белых штанишках и полосатой футболке с разбегу запрыгнул в подставленные руки. Лана подкинула малыша вверх, и тот разразился заливистым смехом.

– Что-то ты рано. Мы тебя к обеду ждали. – Валентина Мироновна, мать Ланы, несмотря на размененный пару лет назад шестой десяток, выглядела куда моложе своих сверстниц из-за особой энергетики, которой заряжала всё вокруг. Возраст, отмеченный количеством лет, безусловно, определяет то, как мы смотрим на мир. И дело совсем не в физиологии. Не в уровне гормонов и не в снижении общей эффективности работы организма. Старость – в голове. Быть старым – особый паттерн поведения.

Лана опустила на пол малыша и расстегнула полушубок.

– Мам, у нас беда. Петя в больнице.

– Петя? А что с ним? – Обычно чересчур эмоциональная, на этот раз Валентина выглядела спокойной.

– Кажется, он отравился палёной водкой.

– Водкой? Странный способ экономить. Лучше бы вообще не пил.

– Разве он пьёт? Просто праздник, гости, в праздник все пьют. И не экономит он, водку Алик закупал.

– Нашли кому доверить. Сильно траванулся?

– Сильно. Еле откачали.

– Да ты что! – всё-таки встревожилась мать.

– Он в реанимации, меня к нему не пустили.

– А ты? Ты-то как?

– Я нормально, я пила шампанское. Ты же знаешь, я водку на дух не переношу.

– Слава богу!

– Мам, а подалок? – Серые с синими кромками радужек глаза сверлили Лану пристально и нежно.

– Есть, есть подарок, сынок, но он дома. – Лана пригладила торчащий на затылке сына вихор. Мальчик недовольно тряхнул головой и тут же прижался щекой к ноге матери.

– Ты завтракала?

– Нет, не хочу. Если только кофе.

– Пойдём. Маришка как раз заварила.

В уютной кухоньке с широким окном над раковиной, за которым даже серый пейзаж кажется таким же уютно-домашним, пахнет огнём, морозом, луной во Льве и корицей. Всю эту смесь покрывает терпкий аромат кофе.

Маришка – такая же красивая, с огромными миндалевидными тёмно-серыми глазами, которые меняют цвет в зависимости от наряда. Сегодня она в голубой футболке, и потому глаза кажутся синими. В поволоке длинных ресниц – невероятно красивая. Точная копия Ланы, только с чёрными, как у матери волосами, которые почти уравнивают её по возрасту с сестрой. Блондинки всегда выглядят моложе. Мариша отодвинула тарелку с недоеденным печеньем.

– Ужас какой! А вдруг он умрёт?

Надкушенное сердечко показалось нехорошим знаком. Лучше всё-таки доесть. Последнее время в отношениях с Максом наметилась трещина. Мариша потянулась за печеньем. В приметы она верила.

– Мне даже страшно о таком думать, – махнула рукой Лана, отгоняя пугающее предположение.

– Зато мамаша его уже суетится. – Мариша вгрызлась ровными белоснежными зубами в печенье и захрустела.

– Я в шоке! – Валентина пригладила идеально уложенные в причёску волосы. – Думать о наследстве, когда сын лежит в больнице. Мать!

При этих словах сидевший на коленях у Ланы малыш сильнее обхватил её за талию и клюнул носиком в вырез кофточки.

– А Андрей? Тот ещё фрукт! Мне он всегда не нравился. Я думаю, он завидует Пете. Зачем он наплёл про тебя свекрови, ты же ему вроде нравилась? Непонятно. – Мариша заглянула в пустую чашку, приподняла её и стала крутить, рассматривая осадок.

– Он приставал ко мне.

– Когда?

– Вчера. Я в ванную зашла, а он следом. Стал расспрашивать, как у меня с Петей. Знаю ли я, что он мне изменяет, и как я к этому отношусь.

– А разве Петя тебе изменяет? Я думала, после того раза он завязал со своей любовницей.

– Я тоже так думала, но недавно посмотрела его переписку в телефоне, – Лана вздохнула, – похоже, он опять мне изменил, и опять с той же. Вообще не знаю, что дальше делать.

– А давай я тебе погадаю. – Мариша схватила чашку сестры и стала вращать её, рассматривая образовавшийся узор.

– Ну что там? – Лана потянулась к сестре, пытаясь заглянуть в чашку, но та увернулась и быстро отправила её в раковину.

– Ерунда.

В кармане завибрировал телефон.

«Опять он! Не сейчас, не сейчас», – застучало в висок, но звонок оказался от Стеллы, и Лана перевела на громкую связь.

– Ланка, – почти кричала Стелла, заглушаемая шумом ветряных завихрений, – плохо дело.

– Что? Ещё кто-нибудь отравился?

– Нет, с остальными всё в порядке, но вот… – Стелла замолчала, и в образовавшейся паузе было слышно её тяжёлое дыхание и голос мужчины, звучащий будто издалека. Слов не разобрать, но по интонации стало понятно, что Александр Матроскин очень встревожен. «Да ладно», – расслышала Лана в трубке тихие слова Стеллы, обращённые к мужчине, и уже громче и быстрее: – Короче, отравились ребята не водкой.

– А чем?

– Пока непонятно, но у них в крови обнаружен таллий. И у Пети тоже. Ты что-нибудь знаешь про таллий?

– Это какой-то химический элемент, кажется.

– Ланка, это не просто химический элемент. Саня говорит, что это сильнейший яд. Им раньше крыс травили.

– Крыс? Но у нас нет крыс, – растерянно пролепетала Лана.

– В том-то и дело. Саня говорит, что таллий этот настолько опасен, что его применение уже давно запретили к использованию в других странах и возможно у нас тоже.

– Но откуда тогда он взялся?

– В том-то и вопрос! То, что в водке его не было – сто процентов. Мы с Саней тоже водку пили, и остальные. Мы обзвонили всех, и все живы-здоровы. Ладно, у меня всё, мы поехали. Пока. – Стелла отключилась.

Тихо, так тихо, что слышно дыхание каждого и мятущийся ветер за окном. Захотелось открыть форточку. Но не потому, что душно, а для того, чтобы заморозить все существующие в воздухе частицы, чтоб они остановились. И морозить их до тех пор, пока они наконец-то не задвигаются в обратном направлении и не вернут всё на день назад, в то заснеженное утро, когда Петя с Серёгой ушли в лес на лыжах, а она варила пюре, а Стелла рисовала на окне ангела. «Есть иллюзия парения ангельского», «Скорее падения». Кира! Она всё предвидела. Или спроецировала?

В горле пересохло.

Лана опустила сынишку на пол, сняла с полки чистый бокал, потянулась к крану и замерла. На дне той чашки, которую Мариша поставила в раковину, кофейный осадок расчертили белые полоски в форме решётки.

Глава пятая

Конечно, ужасно получить пулю в лоб от человека, которому надо верить. Мир не должен быть таким жестоким. Но он такой.

В комнате темно, сумеречный свет из окна, рассеиваясь, оседает на пол и там умирает. Но включать свет совсем не хочется. Дом никогда ещё не был таким чужим и холодным. Хорошо, что она оставила сына у мамы. Правильно. Нельзя ребёнку в такой атмосфере, детские души намного чувствительней. Мать и ребёнок связаны пуповиной, пусть и невидимой, всю жизнь. Почувствовав её настроение, Виталик не стал капризничать, а послушно отправился спать, лишь чмокнув на прощание мать в щёку. Внутри, где-то за грудной клеткой, защемило, но так лучше.

Лана открыла планшет и нажала на иконку с нотой. «Не стоит прогибаться под изменчивый мир…». Любимая Петина группа, и песню эту он очень любит. Не стоит прогибаться… Петя никогда не прогибался. И ей это нравилось, но тогда, накануне Сочельника, он пришёл поздно, вид был измученный, а она… Зачем она наехала на него? Приревновала? Или обиделась, что её планы не совпали с его планами? У него неприятности, на него давили, а тут она со своими намёками, со своей спаржей и клубникой.

Она почти не интересовалась его делами, да он и не любил ввязывать её в свои проблемы. Считал это слабостью. Только однажды она случайно подслушала его телефонный разговор и поняла – от него что-то требовали. Что-то про пост главы банка. Настаивали, но Петя никогда не прогибался.

«Пусть лучше он прогнётся под вас». Но разве это правильно? Они с Петей однажды даже поспорили на эту тему.

– Иногда надо и прогнуться, хотя бы из уважения к человеку и стремления, чтоб обоим стало легче в общении. Ничего нет плохого в том, чтобы подстроиться под собеседника, настроиться на его волну.

– Ломать себя?! Да ни за что!

Тогда она обозвала его поленом… И негибкой личностью… Человеком, для которого любое изменение – катастрофа, испытание и потеря себя.

– Что ты хочешь сказать? Кто я такой, чтоб под кого-то подстраиваться? Да? Ты это хотела сказать? – рассердился Петя, и минутный спор грозился перерасти в семейный скандал. – Ты меня совсем не уважаешь?

Лана поняла, что перегнула палку, и постаралась повернуть спор в другое русло:

– Я хотела только сказать, что мир – это целый мир, – она раскинула руки. – Так может, прогнувшись под него, мы обогатимся? Гибкость в общении, как, впрочем, и в сексе, очень нужна.

Он не услышал намёка.