14. Похищенные дети. Другая форма отправки в обряде представляет собой действительное или инсценированное похищение детей. «Часто бывает, что мальчика схватывает так называемый дьявол и уводит его в лес Гри-Гри, причем никто об этом не знает, но об этом догадываются».[126] Матери в таких случаях говорят, что их унес дух. Употребление слов «чёрт» и «дух» доказывает, что мы имеем или позднее явление, или плохую запись. Существа, являвшиеся из леса, были маскированы животными или птицами, изображали их и подражали им. В лесу раздавался шум трещеток, все в ужасе разбегались. После увода необрезанных говорили, что «Marsaba» проглотил мальчиков и вернет их не раньше чем людьми будут сделаны обильные подношения свиньями и таро.[127] Страх перед этими существами и таинственными церемониями, связанными с ними, был так велик, что он продолжался долго после введения христианства и прекращения этих обрядов.[128] Страх перед этими существами служил воспитательным средством. «Вместо того, чтобы наказывать телесно, мать племени Nivaio грозит непослушному ребенку местью этих масок».[129] Этот страх и эта угроза пережили века и дошли до наших дней. Такие угрозы имелись в Античности. Существом, похищавшим детей, была «Ламия». «Ламия», по-видимому, общее название, а Мормо, Гелло, Карко, а также Эмпуса – отдельные Ламии».[130] Вера в подобные существа в Европе исследована Маннгардтом, и здесь нет необходимости повторять его материалы и доказывать родство этих существ с нашей Ягой, похищающей детей.

15. Запродажа. Кроме прямого увода или инсценированного похищения, была еще одна форма отправки в лес, но, чтобы понять эту форму, необходимо внести некоторое уточнение в наше изложение обряда и его значения. До сих пор дело представлялось так, что мальчик, прошедший обряд посвящения, возвращался домой, мог жениться и пр. Необходимо указать, что посвященные представляли собой некоторую организацию, обычно называемую «мужским союзом», или, по английской терминологии, «тайным союзом». Слово «тайный» не совсем удачно, так как существование союза не было тайной, тайной была (для непосвященных) внутренняя организация и внутренняя жизнь этого союза. Союзы играли огромную и очень разнообразную роль в жизни племени. Им часто принадлежала политическая власть. Могло быть несколько союзов, которые отличались друг от друга степенями. Обряд посвящения был одновременно обрядом приема в союз. Не только вступление в союз, но и переход из союза одной степени в высшую степень сопровождались посвящением в тайны этого союза. Формальное (но еще не фактическое) вступление в союз совершалось сразу при рождении, а может быть, даже еще до рождения ребенка. При рождении ребенка его – мы бы сейчас сказали – «приписывали» к союзу. Другими словами, ребенок как бы запродавался. Отец при этом вносил в союз некоторую плату, а с наступлением срока отдавал мальчика в союз, причем мальчик подвергался обряду посвящения. «Мальчики уже в детстве принимаются в союз, хотя они лишь позже обучаются соответствующей пляске и принимают в ней участие».[131] Шурц выражается точнее: «И дети могут запродаваться (eingekauft), но они изучают пляски только по достижении соответствующего возраста». То же происходит при вступлении в знаменитый союз «Дук-Дук».[132] Мальчики могут запродаваться сразу после рождения, но их вступление происходит не раньше достижения 16-летнего возраста. В точном соответствии с этим в русской сказке говорится: «Родится сын или дочь, до 16 лет твой, а с 16 пришли мне» (Ж. Ст. 247).

Другими словами, данное соответствие бросает свет на мотив «отдай то, чего дома не знаешь». Этот мотив можно назвать мотивом запродажи. Общая схема этого мотива такова: человек вне дома попадает в какую-нибудь неожиданную беду. Например: вдруг на море останавливаются его корабли, или он нагнулся напиться, и из воды высовывается чудовище и хватает его за бороду, или человек заблудился в лесу, или он в чужом волшебном саду сорвал цветок для своей дочери и т. д. Мотивировок очень много, и их рассмотрение для наших целей несущественно. Второй момент этого мотива: морской царь или старик в пруду или владелец сада, чёрт и т. д. требует от попавшего в беду «отдай то, чего дома не знаешь». Не зная, что он делает, он обещает чудовищу своего ребенка и, откупившись, уходит домой, а дома узнает, что у него родился сын.

Этот мотив специально исследовался Баумгартеном, но автор вынужден прийти к заключению, что «сущность и корни его недостаточно ясны».[133] Однако если всмотреться в то, что происходит в сказке, то мы имеем следующее: мы имеем совершение сделки при рождении ребенка, в силу которой ребенок поступает в распоряжение таинственного лесного или водяного существа. Рассмотрим эту сделку несколько ближе. Она обставлена глубочайшей тайной. Вещи не называются их именами. Ребенок при этом никогда не назван. «То, чего дома не знаешь» – иносказательное выражение. Эта иносказательность в системе засекреченной организации, обставленной целым рядом строжайших табу, – весьма вероятный исторический факт. Второе обстоятельство – водяной или лесной характер одной из договаривающихся сторон. Этот характер таинственного старика сейчас еще не может быть освещен – он станет яснее, когда мы увидим, куда мальчик в этих случаях попадает. Наконец, третья и для нас самая важная сторона сделки – это сроки ее. После сделки мальчик до известного возраста все же остается при отце и только после наступления «срока» уходит. Что это за срок? Какая выгода старику требовать себе мальчика и почему он не берет его себе сразу? Все становится ясным, если предположить, что «срок» есть срок наступления зрелости. «Родится у тебя сын, только с одним условием, если ты его мне отдашь, когда ему будет 17 лет» (Сд. 99). Сказочник иногда сам недоумевает, откуда такая отсрочка и понимает ее по-своему: «Дай мне сына растить до 12 лет, я хоть полюбуюсь на него» (Сд. 11), то есть сказочник видит в этой непонимаемой им отсрочке, некоторое снисхождение. Сын уходит с такими, например, словами: “Прощай, папа! Куда ты меня обещал, туда и посылай! Благословляйте, пришло время”. Отец и мать плакали и не отпускали. Но все-таки отпустили, и он ушел» (З. В. 118). «Тятинька, теперь прощай, я не ваш!» – «Куда ж ты сын теперь отправишься?» Сказал сын: «Я теперь к чуду лесному отправляюсь на пожрание» (З. П. 24).

Иногда отправляемый уходит к своему крестному. Это – очень интересная деформация, исторически вполне оправданная, так как обряд крещения и обряд посвящения стоят в исторической связи. Крестный заменил учителя и руководителя более древних времен. «И приказал прислать к нему крестницу, когда она подрастет» (См. 73). Крестный в этих случаях иногда пытается съесть крестницу.

К запродаже очень близка продажа – вернее, отдача сына какому-нибудь таинственному или неожиданно появившемуся колдуну, ремесленнику, чёрту и др. С характером этого учителя мы еще познакомимся ниже. У женщины сын дурачок. Приходит старик. «Ну, аддай, – говорит, – ты мне ево, я его абуцу». – Ну, она и отдала» (См. 221). «Отдай мне его, я его в три года научу всем хитростям» (Аф. 140а). К этим таинственным учителям относится и Ох, который является (иногда из могилы), как только сказать «ох!». Кречмер видит в нем посланца или воплощение смерти, что вполне согласуется с затронутым здесь кругом явлений.[134] «Куда пошел, старик, куда сына повел?» – «В лес, оставить, есть нечего стало». – «Отдай мне сына-то, три года учить его буду» (З. В. 30).

Итак, ушедши из дома, герой часто попадает в «учение». Посмотрим, что это за ученье.

16. Била-била. Что же происходило с мальчиками, попавшими в лесу к страшному духу, который должен был их съесть? В центре обряда посвящения повсеместно, как указано, стояло обрезание. Но обрезание – только небольшая часть тех действий, которые производятся над мальчиками. Здесь, в лесу, они подвергаются страшнейшим пыткам и истязаниям. Многие путешественники с ужасом описывают те вопли, которые раздаются в этой избушке.[135] Что детей подвергают действию огня, мы увидим ниже. Другим способом истязания было сдирание кожи, нанесение глубоких ран с целью вызвать рубцы. И Шурц, и Вебстер говорят о рассечении спины от шеи вниз. «Видимым символом такого посвящения является рассечение кожи спины от шеи вниз».[136] Иногда под кожу спины и груди пропускались ремни, за которые мальчиков подвешивали.[137] Особой жестокостью отличались эти обряды в Южной Америке. Здесь мальчикам в рану втирали перец, как это известно и в нашей сказке.[138] Эти действия сопровождались побоями. В сказке точно так же именно в избушке и именно лесным духом истязаются герои. Яга «схватила толкач, начала бить Усышошку, била, била, под лавку забила, со спины ремень вырезала и уехала» (Аф. 81а). «Вдруг едет старый дед в ступе, толкачом подпирается… За него берется крючком да в ступу – толк-толк! Снял со спины полосу до самых плечей, взял, половою натер да под пол бросил…» (Аф. 79).

На вопрос о смысле этих жестокостей исследователи отвечают, что эти действия должны были приучить к абсолютному послушанию старшим, что здесь получали закалку будущие воины и т. д. Сами туземцы объясняют их иногда желанием уменьшить население, так как в результате этих «посвящений» известный процент детей погибал. Все эти объяснения кажутся малоубедительными. По-видимому, эти жестокости должны были, так сказать, «отшибить ум». Продолжаясь очень долго (иногда неделями), сопровождаясь голодом, жаждой, темнотой, ужасом, они должны были вызвать то состояние, которое посвящаемый считал смертью. Они вызывали временное сумасшествие (чему способствовало принятие различных ядовитых напитков), так что посвящаемый забывал все на свете. У него отшибало память настолько, что после своего возвращения он забывал свое имя, не узнавал родителей и т. д. и, может быть, вполне верил, когда ему говорили, что он умер и вернулся новым, другим человеком.

Явление временной смерти и временного безумия подробнее займет нас несколько ниже, формы его очень разнообразны. Приведем еще одну любопытную деталь. «Сам-с-локоть взял Усыню богатыря, принял его трепать; до того его ухайкал, и под лавку запихнул, а пищу у них нагадил, только вроде ополоски оставил» (З. П. 22). Шурц и другие авторы говорят о том, что в мальчиках возбуждали отвращение. Они должны были пить мочу своего учителя и пр.[139] Их сажали в яму с навозом и водой, обсыпали их испражнениями животных.[140] Не вдаваясь в частности, Шурц говорит, что «наряду с перенесением боли часто требовалось преодоление отвращения». Момент «под лавку забила» может соответствовать потере сознания, провалу в темноту, ощущению смерти и темноты.

17. Безумие. Мы очень коротко коснемся явления обязательного в этих случаях безумия. Сказкой это почти не отражено, но его важно отметить в общей связи, и оно кое-что объясняет в явлениях фольклора вообще. Побоями ли, голодом ли, или болью, истязанием, или отравляющими или наркотическими напитками – неофит ввергался в состояние бешеного безумия. Шурц полагает, что момент безумия был моментом вселения духа, то есть моментом приобретения соответствующих способностей. Точно так же понимает дело Фробениус. «По-видимому мы здесь имеем один из тех случаев, которые в Южной Гвинее встречаются чаще, чем в Новой Гвинее, и которые следует понимать как одержимость. Осуществление этих состояний все еще неясно. Такие люди будто бы обладают необычайными силами, они, например, в состоянии вырывать деревья».[141] «В некоторых случаях как будто действительно полагают, что новообрезанный одержим духом и впадает в бешенство».[142] В шаманизме (связь которого с нашим обрядом могла бы составить предмет особого исследования) мы имеем то же явление. «Бурятские шаманы должны доводить себя и часто доводят до галлюцинаций и эпилептических припадков. Такие именно шаманы пользуются особым уважением и почетом у бурят».[143] Наконец, широкая область проявления этого экстаза – греко-римская Античность. Что безумие Ореста стоит в несомненной связи с затронутым нами комплексом, мы увидим ниже. Но и другие случаи священной μανία могут быть поставлены в эту связь. В сказке безумие также встречается, но очень редко. Оно стоит в связи со зрелищем разрубленных тел. Когда мы рассмотрим мотив разрубания, мы увидим, что здесь имеется исторически засвидетельствованная связь между разрубанием и безумием в обряде. В сказке в этих случаях говорится: «А сама без ума вроде доспелась» (Ж. Ст. 380) или «Вередилась – обезумела» (Онч. 45). В одной вятской сказке мотив безумия развит сильнее. Здесь говорится: «“А если выслушаешь ты их три часа, не выиграшшы из ума – получишь гусли самопевцы даром, выиграшшы – голова долой”. Солдат не мог выслушать четверти часа и выигрался из ума: значит, безумный стал» (З. В. 1). Во всех этих случаях безумие происходит в обстановке лесного дома – или разбойничьего, или у таинственного существа, дающего гусли, игра которых и вызывает безумие. Этими краткими указаниями здесь можно пока ограничиться. Вопрос мог бы составить предмет специального исследования, для нас же важно отметить это явление, так как оно поможет нам понять некоторые еще не разобранные явления сказки.

18. Отрубленный палец. Один из видов членовредительства сохранен сказкой с особой полнотой. Это – отрубание пальца. Другие виды члено вредительства (выбивание зубов) сказкой не сохранены. Отрубание пальца производилось после обрезания. Вебстер говорит об этом следующее: «После частичного выздоровления они оказывались перед лицом маскированного человека, который одним ударом топора отрубал мизинец левой руки. Иногда, как нам рассказывали, кандидаты предлагали в качестве дополнительной жертвы указательный палец той же руки».[144] В сказке герой очень часто в избушке теряет палец, и именно мизинец левой руки. Потеря пальца часто встречается в следующих ситуациях: 1) У Яги и подобных ей существ. Палец здесь отрубается, чтобы узнать, достаточно ли откормлен мальчик. 2) У Лиха одноглазого (Полифема). Здесь бегущий герой прилипает пальцем к какому-нибудь предмету. Лихо его уже настигает, но он отрубает себе палец и ценой отрубленного пальца спасает себе жизнь. 3) В доме разбойников. Палец отрубается жертве из-за кольца. Кроме того, есть ряд отдельных случаев. Можно вообще заметить, что герой иногда возвращается с подвигов без пальца. Иногда отрубание пальца служит отметкой ложного героя. За палец на руке и ноге и за ремень из спины он покупает у героя искомую диковину и выдает ее за свою, а потом по отрубленным пальцам изобличается.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Сноски

Путилов Б. И. В. Я. Пропп (1895–1970) // Вестник ЛГУ. 1971. Вып. 1. № 2. С. 151.

Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. Л., 1946. С. 59; 2-е изд. Л., 1986. С. 33. Далее ссылки в тексте даются на 2-е изд.

Пропп В. Я. 1) Специфика фольклора // Пропп В. Я. Фольклор и действительность. С. 16–32; 2) Об историзме фольклора и методах его изучения // Там же. С. 116–131.

Пропп В. Я. Специфика фольклора. С. 25.

Налепин А. Л. Проблемы реконструкции мифологических систем: Работы Дж. Д. Кёртина // Фольклор и историческая этнография. М., 1983.

Пропп В. Я. Специфика фольклора. С. 22.

За новизну и продуктивность идей Пьера Сентива называли французским Фрэзером. «Сентив был убежден, что фольклорист должен обладать качествами и естествоиспытателя, и историка, но он был далек от того, чтобы рассматривать фольклор как биологическую науку». (Коккьяра Дж. История фольклористики в Европе. М., 1960. С. 521). Фольклор, по Сентиву, исходит из традиции, а это факт не биологический, а социальный и психологический. С обрядом инициации Сентив связывает объяснение многих мотивов в сказках Перро, при этом он приводит множество тонких, удачных и убедительных параллелей (см.: Saintyve. Р. 1) Les Contes de Perrault et lee recite parallels. Paris, 1920; 2) Pondes enfantines et quotes saisonuidrcs. Paris, 1919, и др.).

Жирмунский В. М. Проф. В. Я. Пропп. Исторические корни волшебной сказки. Л., 1946 // Советская книга. 1947. № 5. С. 101.

Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. Л., 1946, с. 59. (с. 72 2-го издания).

Веселовский А. Н. Сравнительная мифология и ее метод // В кн.: Веселовский А. И. Собр. соч., т. 16. М.; Л., 1938. С. 92.

Жирмунский В. М. Проф. В. Я. Пропп. Исторические корни волшебной сказки. Л., 1946. – Советская книга, 1947, № 5. С. 99.

Жирмунский В. М. Проф. В. Я. Пропп. Исторические корни волшебной сказки. Л., 1946. – Советская книга, 1947, № 5. С. 100.

Пропп В. Я. Русская сказка. Л., 1984. С. 243.

Жирмунский В. М. Проф. В. Я. Пропп. Исторические корни волшебной сказки. С. 103.

Жирмунский В. М. Проф. В. Я. Пропп. Исторические корни волшебной сказки. С. 9.

Мелетинский Е. М. Структурно-типологическое изучение народной сказки. С. 134.

Путилов Б. Н. Проблемы фольклора в трудах В. Я. Проппа // Типологические исследования по фольклору. Сб. статей памяти Владимира Яковлевича Проппа (1895–1970). М., 1975. С. 15.

M. Сперанский, Русская устная словесность. М., 1917, стр. 222.

А. Н. Веселовский, Сравнительная мифология и ее метод. Соч., т. XVI, 1938. стр. 83–128.

L. Frobenius, Die Weltanschauung der Naturvölker, 1898, S. 242.

Подробнее см. А. И. Никифоров в Изв. II Отд. АН., т. XXXI, 1926. рецензия на книгу «Царь и аббат» В. Андерсона.

В. Пропп, Морфология сказки. Вопросы поэтики, вып. XII, Л., 1928.

J. Polivka, Närodoplsný Věstnik, XVII, стр. 3 и сл.; Radermacher. Arch. f. Rel. IX, 1906. Baumgarten, Jephthas Gelübde, ARW, XVIII, 1915.

Mackensen L., Der singende Knochen. Ein Beitrag zur vbergleichenden Märchenforschung. FFC, № 49, Hels., 1923 Liljeblad S. Die Toiasgeschichte und andere Märchen mit toten Helfern. Lund, 1927.

Маркс-Энгельс, Соч., т. XII, ч. I, стр. 6.

Маркс-Энгельс, Соч., т. XII, ч. I, стр. 7.

Маркс-Энгельс, Соч., т. XVI, ч. I, стр. 16.

Маркс-Энгельс, Соч., т. XIV, стр. 322.

В. Пропп. Волшебное дерево на могиле. Сов. этногр., 1934, 1–2, стр. 128–161.

Ленинский сборник, XII, стр. 324.

Marx-Еngels, Ausgewählte Briefe. Moskau, 1934, S. 376.

Д. К. Зеленин, Культ онгонов в Сибири. 1936, стр. 232.

И. М. Тронский, Античный миф и современная сказка. Сб. в честь С. Ф. Ольденбурга, Л., 1934, стр. 523–535.

A. L. Kroеber, Gros Ventre Myths and Tales. Anthropological Papers of the Anter. Mus. of Nat. Hist., Vol. I. Part II, N.-York, 1907.

В. Чернецов, Вогульские сказки. Сборник фольклора народа манси-(вогулов). Л., 1935. Стр. 18.

U. V. Wilamowitz-Moellendorf, Die griechische Heldensage. Sitz ber. d. Berl. Akad. d. Wiss., 1925, 41–62, 214-242.

Warburg, A Lecture on Serpent Ritual. Journ. of the Warburg-Inst., II, 1939, 4, р. 286.

Маркс-Энгельс, Соч., т. XIV, стр. 395.

J. G. Frazer. Taboo and the Perils of the Soul. The Golden Bough, Part. II. 3 Ed., L., 1911, pp. 1–25.

J. G. Frazer. Taboo, p. 123.

М. Г. Тихая-Церетели, Сборн. «Тристан и Исольда», 1932, стр. 138.

Абхазские сказки. Сухум, 1935, стр. 49.

Д. Фрэзер, Золотая ветвь. I–IV, М., 1931, IV, 127.

Тристан и Исольда, стр. 151.

Золотая ветвь, IV, 134.

Золотая ветвь, II, 11.

М. Р. Nilsson, Primitive Religion. Tübingen, 1911, S. 7.

Folk-Lore Journal, I, 1883, p. 251.

Сказки Зулу, 1937, стр. 91.

В. М. Викентьев, Древне-египетская повесть о двух братьях. М., 1917, стр. 39. Струве в сб. «Тристан и Исольда», стр. 55.

F. Н. Cushing, Zuňi Folk Tales. N.-York and London, 1901, p. 132.

Karstens, Die altperuanische Religion. ARW, XXV, 19.7.

А. Н. Веселовский, Сказания о красавице в тереме и русская былина о подсолнечном царстве. ЖМНП, 1878, IV; Поэтика II, вып. 1. Поэтика сюжетов, СПб., 1913, стр. 70 и сл.

Этнография, IV, СПБ. 1905, стр. 260.

F. Boas. Indianische Sagen von der Nord-Pacifischen Küste Amerikas. Berlin, 1895, S. 41.

Negelein. Die Reise der Seele ins Jenseits. ZV, 1901.

Харузин. Этн., IV, 260.

Negelein. Reise, 151.

Reitzenstein, ARW, VIII. 178.

В. В. Струве. Иштарь-Исольда в древне-восточной мифологии. Сб. «Тристан и Исольда», 49–70, стр. 51.

Е. Samter. Geburt, Hochzeit, Tod. Lpz., 1911, S. 206.

Negelein. Reise. 151.

Штернберг. Первобытная религия. Л., 1936, 330.

Харузин. Этн. IV, 260.

Д. Н. Анучин. Сани, ладьи и кони как принадлежности похоронного обряда. Древности. Тр. Моск. Арх. общ., т. XIV, М., 1890, стр. 179.

Saintyves. Les contes de Perrault et les récits parallels. Paris, 1923.

С. Я. Лурье. Дом в лесу. Язык и литература, т. VIII, Л., 1932, стр. 159–195.

А. Schurtz. Altersklassen und Männerbünde. Berlin, 1902; Webster. Primitive Secret Societies. 1908; Loeb E. M. Tribal Initiations and Secret Societies. Univ. of Calif. Publ.; 25. № 3, Berkeley, 1929; A. Van Gennep. Les rites de passage, études systématiques des rites. Paris, 1909.

F. Boas. The Social Organization and the Secret Societies of the Kwa-kiutl Indians. Rep. of the U. S. Nat. Mus. for 1895, p. 311–737, Wash., 1897; L. Frobenius. Die Masken nnd Geheimbünde Afrikas. Abb. d. Leopoldinischen Karolinischen Deutschen Akad. d. Naturforscher Bd. 74, Halle, 1890; H. Nevermann. Masken und Geheimbünde in Melanesien. Berlin, 1933.

G. A. Dorsey. Traditions of the Skidi Pawnee. Mem. of the Amer. Folk-Lore Soc. Vol. VIII. Boston and N.-Y., 1904, p. 74.

L. Frobenius. Die Weltanschauung d. Naturvölker, 1898, S. 203.

Roscher s. v. Katabasis.

A. L. Kroeber. Gros Ventre Myths and Tales. Anthropol. Papers of the Amer. Mus. of Nat Hist. Vol., I, Part II, N.-Y., 1907, p. 84.

Boas. Ind. Sagent. S. 4.

А. А. Попов. Долганский фольклор, стр. 55–56.

Boas. Sagen. S. 166.

Loeb. Tribal Initiations, р. 256.

Parkinson. 30 Jahre in d. Stüdsee, Stuttg. 1907, S. 72.

Loeb, pp. 257, 261.

Parkinson, p. 606.

Верея – засов.