Безвидный свет. Введение в изучение восточносирийской христианской мистической традиции

3 См., например, у Дадишо Катарского: Mingana 1934, р. 17, 107, 108, 111, 112 («отцы-пустынники»); р. 86, 107, 111 (Антоний); р. 107, 112 (Павел Препростый); р. 78 (Сисой); и указатель II в Draguet 1972, t. 145, p. 250–252. У Сахдоны: de Halleux 1960–1965, III, p. 88 (Макарий Великий); II, р. 60 (Исидор). У Иосифа Хаззайи: Mingana 1934, р. 172 (Арсений). У Иоанна Дальятского: Послание 32 в Beulay 1978, p. 395, § 1 (Антоний); Послание 51, ibid., p. 485, § 4 (Памво, Пимен); Послание 51, ibid., p. 487, § 5 (Феодор Фермейский, Макарий); Беседа 9, Vat. syr. 124, f. 321a (Антоний); Беседа 27, Vat. syr. 124, f. 330b (Аммоний).

4 Mingana 1934, сир., p. 298, col. 1 и 2.

5 Ibid., пер., p. 41–42.

6 Ibid., р. 48.

7 Ibid., р. 60.

8 Ibid., р. 106.

9 См. далее, с. 140–141.

10 Mingana 1934, p. 150.

11 Ibid., р. 161.

12 Сотн. 2:61.

13 См. далее, с. 141, 147.

14 Сотн. 5:28.

15 Беседа 6, Vat. syr. 124, f. 298a.

16 Беседа 9, ibid., f. 322a.

17 Влияние этих богословов-мистиков, на которых ссылаются наши авторы, будет рассмотрено в главах 2–5 данной работы.

18 Сахдона называет православных учителей «нашими духовными отцами». См. de Halleux 1960–1965, II, p. 22, § 39.

19 Mingana 1934, p. 57.

20 Bedjan 1909, p. 168. Правда, это утверждение встречается также у Афраата: см. Тахвиты IV, 14.16 (Parisot 1894, t. 1, col. 169, 173). [Русский перевод см. в: Грилихес, Кессель 2004. – Г. К.]

21 Mingana 1934, p. 79. См. также Draguet 1972, t. 145, p. 141, 202.

22 В главе 52 шестой Сотницы, в которой сказано: «Ты увидишь сияние славы Господней, блистающей безвидным светом, который святыми отцами назван “местом превыше обоих ведений, которые [находятся] выше Чистоты”», – он, возможно, ссылается на отрывок из Исаака Ниневийского (Bedjan 1909, p. 471–472), в котором упоминаются «две степени умных откровений, которые по порядку находятся после […] Чистоты» и которых можно достичь через изумление делами Божиими в природе. [В трактате О молитве, которая бывает у ума в месте ясности Иосиф Хаззайя дважды цитирует Главы о ведении из Второго собрания прп. Исаака: один раз без упоминания имени он пишет о «некоем из святых», а во второй раз прямо говорит о «славном во святых Мар Исхаке» (Калинин, Преображенский 2018b).]

23 Влияние догматического богословия Церкви Востока будет темой шестой главы данной работы.

24 Перевод Graffin 1961–1962, p. 467.

25 Напоминаем, что под «мистическим» мы подразумеваем не просто то, что у автора косвенно указывает на его личный опыт единения с Богом, но описание этого опыта или размышление о нем.

26 См. выше прим. 3 к данной главе.

27 Исаия Скитский (первая половина V века) или Исаия Газский († 491 г.); см. Regnault 1971.

Этот автор цитируется трижды в текстах Симеона д-Тайбуте, опубликованных А. Минганой (см. указатель в его публикации); тринадцать раз у Дадишо Катарского (ibid., см. указатель), который к тому же создал Толкование на книгу аввы Исаии; и у Исаака Ниневийского (Bedjan 1909, p. 532). Можно также найти множество реминисценций на авву Исаию в сочинении О правиле для новоначальных братий, которое приписывается Иоанну Дальятскому (Послание 18 в нашем издании: Beulay 1978, p. 359–367).

Сирийская редакция Книги аввы Исаии была опубликована Р. Драгэ (Draguet 1968).

Отметим темы, в отношении которых упомянутые тут восточносирийские духовные писатели ссылаются на авву Исаию; все они связаны с различными вопросами, которые будут нас занимать:

– Оставление благодатью есть результат небрежения; благодать поступает с нами как воспитательница с ребенком (Симеон д-Тайбуте: Mingana 1934, p. 31).

– Непрестанная молитва без развлечения, с одной стороны, и немедленное отвержение страстных помыслов и бесовских приражений – с другой, суть две добродетели, которые уже не являются добродетелями (lā myatrāṯā) (Дадишо Катарский: Mingana 1934, сир., p. 216, col. 2; пер. р. 98).

– Бесстрастный уже не претерпевает борений, поскольку он получил свой венец и удален от всякой заботы (Дадишо: Mingana 1934, р. 106).

– Заимствованная у Исаии мысль о том, что в человеке естественно (навык к добру) и что для него противоестественно (страсти), и о возврате в состояние естественной чистоты.

См. указатель в Draguet 1968, t. 123, p. 496.

28 Отшельник в Иудейской пустыне, почивший после 430 г., после которого осталось семь аскетических трактатов. См. PG 65, col. 905–1140.

Цитируется у Симеона д-Тайбуте (дважды) и у Дадишо (двенадцать раз) в текстах, опубликованных А. Минганой (см. указатель в его публикации). Дадишо цитирует его также 21 раз в своем Толковании на книгу аввы Исаии.

Среди тем, в связи с которыми этот автор цитируется, надо отметить следующие:

– Ум (hawnā) пребывает в мирном состоянии только тогда, когда в нем пребывает и тело (Дадишо: Mingana 1934, сир., р. 209, col. 1; пер. р. 88).

– Подвижническое делание в безмолвии – это то самое делание, которое Христос заповедал Своей Церкви; нужно искать в безмолвии и молитве Царствия Божия, которое внутри нас (Дадишо: Mingana 1934, р. 109).

– Когда ум (hawnā) укрепляется в Господе силою ревности, он удаляет от души страсти, к которым она прежде была привязана (Дадишо: Mingana 1934, сир., р. 231, col. 2; пер., р. 118).

[На греческом языке сохранилось десять сочинений прп. Марка; критическое издание см. Durand 1999–2000. На сирийском языке в единственной рукописи BL Add. 17,270 сохранилось также толкование, написанное Бавваем Великим на трактат О духовном законе (Krüger 1962).]

29 Афраат (середина IV века; его Тахвиты были написаны между 336 и 345 гг.) не цитируется в тех произведениях восточносирийских писателей-мистиков, которые я смог прочесть.

30 Святой Ефрем († 373 г.) цитируется у Дадишо по поводу необходимости иметь духовного руководителя (Mingana 1934, р. 84) и в связи с аллегорическим истолкованием потопа (Draguet 1972, t. 145, p. 195); у Исаака (Bedjan 1909, p. 437), который отсылает к нему, сравнивая душу с кораблем, готовым выйти в море; у Сахдоны (de Halleux 1960–1965, II, p. 82, § 25), когда он говорит о совершенном посте, состоящем в воздержании от внешнего проявления внутренних пороков. [Иосиф Хаззайя в Мемре о природе [божественной] сущности дважды цитирует его Мадраши о рае, называя «святым Мар Афремом» (Kavvadas 2016, сир., p. 130, § 115–116; пер., p. 131), и один раз мнение св. Ефрема приписывает Феодору Мопсуестийскому (Kavvadas 2016, сир., p. 186, § 183; пер., p. 187).]

31 Возможно, что некоторые элементы духовного учения восточносирийских мистиков VII–VIII веков восходят к Афраату и Ефрему, претерпев значительную переработку. Например, различие между телом, душой и «духом». Об этом различии у святого Ефрема см. далее, с. 36–39. О нем же у Афраата см. Trezoli 1972 и ниже в настоящей работе на с. 38–39.

32 Книгу степеней мы тоже будем цитировать только в связи с теми или иными моментами, где ее влияние могло быть прямым. Это анонимное произведение написано в IV веке; издана Kmosko 1926. О ней также можно прочесть в статье Guillaumont 1976. [Русский перевод Мемры 16 из Книги степеней см. в: Кессель 2010a. – Г. К.]

Глава 2

Влияние Евагрия

Самый цитируемый восточносирийскими мистиками автор – это, бесспорно, Евагрий Понтийский (346–399 гг.). Например, в Толковании на книгу аввы Исаии Дадишо Катарского он цитируется или упоминается более пятидесяти раз1; двенадцать раз – в текстах Дадишо, опубликованных А. Минганой; один раз – у Симеона д-Тайбуте2 (только один раз, но мы увидим, что учение Симеона включает в себя много элементов из Евагрия); четырнадцать раз – у Исаака Ниневийского в De perfectione religiosa3. У Иосифа Хаззайи Евагрий, хоть и часто упоминается по имени4, оказывает довольно незначительное влияние на то, как этот автор перерабатывает учение Евагрия. То же самое относится и к Иоанну Дальятскому5, влияние Евагрия на которого хотя и было менее сильным, чем на Иосифа Хаззайю, однако не менее значительным. Напротив, Сахдона, когда ему случается употреблять (весьма редко) терминологию, восходящую к Евагрию6, последнего не упоминает: безусловно, в общем и целом он является восточносирийским духовным писателем, наименее склонным к описанию техники и теории мистической жизни.

После важных трудов А. Гийомона7 стало известно, каким образом учение Евагрия распространилось в сирийской среде благодаря отредактированному тексту Сотниц, в котором была исправлена значительная часть того, в чем могли усмотреть ересь; текст же мог быть исправлен Филоксеном Маббугским8. Итак, чаще всего, исследуя здесь влияние Евагрия на восточносирийскую монашескую среду VII–VIII веков, мы будем ссылаться именно на эту общепринятую сирийскую редакцию Сотниц.

Влияние Евагрия на восточную мистику не нуждается в большем представлении9, и поэтому все, о чем мы будем в дальнейшем говорить, имеет целью лишь подчеркнуть это влияние в связи с особенностями восточносирийской мистики.

2.1. Созерцание и молитва

Взятые у Евагрия элементы, встречающиеся у восточносирийских мистиков VII–VIII веков, многочисленны, особенно в учении о созерцании и молитве.

2.1.1. Созерцания

Во-первых, упомянем о различии между созерцаниями, предложенными Евагрием10. Так, созерцание телесных существ (или же существ чувственных)11, называемое также вторым естественным созерцанием, упоминается и анализируется у Симеона д-Тайбуте12, Сахдоны13, Исаака Ниневийского14 и Иосифа Хаззайи15.

Эти авторы в действительности различают два типа созерцания телесных существ (то есть «таин Божиих, сокрытых в природе существ и тем самым приводящих в действие всех умопостигаемых и чувственных [существ]»16): одно – путем человеческих «помышлений», являющихся плодами непосредственного использования рационального знания, более или менее просвещенного Богом; другое – через прямое восприятие света и действия Божия в видимых природах17, и оно возводит к «духовному созерцанию». Это замечание относится и к созерцанию бестелесных существ. У Иосифа Хаззайи созерцание телесных существ при посредстве помышлений, несмотря на концептуальный субстрат, уже является совершенно определенно мистическим, поскольку оно совпадает с видением душой самой себя в виде света цвета сапфира и неба18. Что до Иоанна Дальятского, то он говорит лишь о втором типе созерцания телесных существ.

Созерцание бестелесных существ19, также двух типов, занимает большое место в творениях Симеона д-Тайбуте20, Сахдоны21, Исаака Ниневийского22 и Иосифа Хаззайи23. Иоанн Дальятский, со своей стороны, пространно и с воодушевлением говорит о видении ангелов при тесном общении с ними, что соотносится с самой высокой степенью «созерцания бестелесных»24.

Дадишо Катарский упоминает о созерцании сотворенных существ, различая вышеупомянутые два типа созерцаний, в совершенно евагриевском контексте25.

Созерцания Суда и Промысла26, упоминаемые у Сахдоны27, Симеона д-Тайбуте28 и Дадишо29, становятся объектом пристального интереса у Иосифа Хаззайи30, особенно в Мемре о природе [божественной] сущности, которая фактически является длинным изложением того, что представляет собой предмет этих двух созерцаний: божественное Домостроительство в сочетании со справедливым наказанием и милосердием31, – созерцание, которое в своей наивысшей точке является непосредственным восприятием судов Божиих, при погружении в глубину божественных тайн32. Иоанн Дальятский, в свою очередь, лишь однажды упоминает по имени это созерцание33/34.

Понятие духовного созерцания35 встречается у Симеона д-Тайбуте36, Сахдоны37, Дадишо38, Исаака Ниневийского39 и Иосифа Хаззайи40. У Симеона д-Тайбуте и Иосифа Хаззайи предметом духовного созерцания является непосредственное видение одним лишь умом божественной силы, заключенной в видимых и невидимых творениях. У Иосифа это видение сияет как облако41 и вызывает исступление42, и он рассматривает его как границу между местом Ясности43 (которому свойственно созерцание бестелесных44) и местом Совершенства (которому свойственно созерцание безвидного света Святой Троицы45). У Исаака духовное созерцание находится выше созерцания бестелесных и является видением неизреченной славы46. Все это соотносится с евагриевским понятием духовного созерцания – в связи то с созерцаниями телесных47 и бестелесных48, Суда и Промысла (соотносимых в этом случае с образом облака49), то с созерцанием Святой Троицы50. Я не показал здесь, как определяет духовное созерцание Иоанн Дальятский, но все, что он говорит о созерцаниях, находится именно на этом уровне (начиная с видения божественного света, пронизывающего все природы, до созерцания Святой Троицы).

Наивысшее из созерцаний у Евагрия, созерцание Святой Троицы51, упоминается у Дадишо Катарского52, Симеона д-Тайбуте53, Сахдоны54, Исаака Ниневийского55, Иосифа Хаззайи56 и Иоанна Дальятского57. Так же, как и у Евагрия58, оно именуется «Царствием Божиим» у Дадишо59 и Симеона60, тогда как «Царствие Небесное» является созерцанием сотворенных существ61.

Созерцанию Святой Троицы часто соответствует, особенно у Иосифа Хаззайи62 и Иоанна Дальятского63, созерцание безвидного света – понятия, которое также восходит к Евагрию64.

Наконец, понятие Евагрия о видении разумной природой самой себя65, через которое происходит созерцание Святой Троицы66, а также созерцание духовного мира, находящегося в душе67 (видение души, которое связано с духовным созерцанием творений68), дало нашим авторам теоретическую базу для их внутренней мистической жизни. Все эти аспекты видения «красоты нашей ипостаси (qnōman)»69, восстановленной до состояния чистого образа Божия70, через который Бог созерцается в Своем безвидном свете и творческом и промыслительном действии, можно найти у наших восточносирийских мистиков, например, у Симеона д-Тайбуте71, Дадишо Катарского72, Исаака Ниневийского73 и Иосифа Хаззайи74/75. Но лишь у Иоанна Дальятского эта мистика внутреннего созерцания, как кажется, получает свое наилучшее выражение76.

2.1.2. Молитва

Учение о молитве восточносирийских мистиков и относящаяся к ней терминология77 тоже многим обязаны Евагрию. Например, понятие духовной молитвы78 или чистой молитвы79 (то есть свободной от помыслов, представлений материального происхождения и вообще каких бы то ни было образных или количественных аспектов), которой достигает нагой80, чистый81 или духовный82 ум (то есть лишенный любого отпечатка чувственных представлений83). Все эти выражения с тем же смыслом, какой они имеют у Евагрия, можно найти в сочинениях Дадишо Катарского84, Симеона д-Тайбуте85, Исаака Ниневийского86, Иосифа Хаззайи87 и Иоанна Дальятского88.

Наконец, утверждение необходимости бесстрастия для достижения духовного созерцания у наших авторов во многом восходит к Евагрию89. Высказывания последнего о бесстрастии слишком многочисленны, чтобы специально их здесь рассматривать, и поэтому мы ограничимся лишь отсылкой к некоторым из них по ходу разбора отрывков из произведений восточносирийских авторов90.

Симеон д-Тайбуте заявляет, что бесстрастие и вера образуют тот свет, который позволяет достичь видения созерцания91; в другом месте92 он уточняет, перефразируя Евагрия, что именно в свете своего бесстрастия93 душа, пораженная собственной красотой94, зрит новый свет благодати. И опять же, подобно Евагрию95, он говорит о гавани бесстрастия96. В другом месте он, однако, выступает против тех, кто проповедует бесстрастие до тех пор, пока мы соединены с плотским телом97. Это кажущееся противоречие находит объяснение во взглядах Дадишо Катарского, Сахдоны и Исаака Ниневийского.

Действительно, Дадишо (процитировав одно из определений бесстрастия, приводимое аввой Исаией98, и прежде чем воспроизвести четыре высказывания Евагрия на ту же тему) уточняет, что то бесстрастие, о котором пойдет речь, не есть совершенное бесстрастие, которое будет дано при воскресении99. У Сахдоны также говорится о временном и частичном бесстрастии100: хотя, по причине нашего нынешнего состояния, и невозможно стать абсолютно непоколебимым, тем не менее благодаря Духу зло может только с большим трудом увлекать за собой101; противодействие зла остается, но ему не хватает сил102. Подобным же образом и Исаак Ниневийский заявляет, что даже тому, кто достиг совершенства, невозможно пребывать невредимым от всякого «изменения», как хотели бы видеть мессалиане103. Ибо, говорит он104, «бесстрастие состоит не в том, чтобы не ощущать страстей, а в том, чтобы не принимать их»; но этот отказ от страстей является в каком-то смысле естественным, поскольку «как только страсть приходит в движение, тотчас разум (re‘yānā) похищается у нее [то есть страсти] через некий [благой] помысел, появляющийся в уме (hawnā), и сама страсть остается бездейственной»105. Это толкование бесстрастия, как кажется, смягчает представление Евагрия, который в Слове о делании дает понять106, что «бесстрастием обладает не та душа, которая не испытывает никакой страсти по отношению к вещам, но та, которая остается невозмутимой даже в отношении воспоминаний о них»107.

У Исаака Ниневийского, который часто говорит о бесстрастии108, мы также встречаем евагриевское выражение «крылья бесстрастия»109.

У Иосифа Хаззайи бесстрастие связано со вторым естественным созерцанием110, оно называется «Царствием Небесным»111 и сопряжено с видением умом самого себя112. Впрочем, у этого автора, столь во многом следующего Евагрию, можно было бы ожидать более частого употребления самого термина «бесстрастие». Однако он заменяется у Иосифа равнозначными понятиями Чистота (начало бесстрастия)113 и Ясность (полное бесстрастие)114, воспринятыми от Иоанна Отшельника115.

Что касается Иоанна Дальятского, то, хотя он и не употребляет термин «бесстрастие» в техническом смысле, мы находим у него разнообразные слова с тем же значением и смыслом (в частности, как и у Иосифа Хаззайи, «чистота» и «ясность», которые Иоанн, в отличие от последнего, не различает между собой116). Отметим, что у него при этом тоже не идет речь о полном освобождении от страстей: если такое освобождение практически достигает совершенства на самом высоком уровне мистического опыта (который становится все более частым и продолжительным), вне такового оно, однако, требует деятельного навыка памяти Божией: «Тот, кто взирает на Бога внутри себя, очищает свою душу от скверны, и демон не может посеять страсти в его сердце. А если они там были посеяны, они быстро уничтожаются. Память Божия и воспоминание о страстях не могут пребывать вместе в одном жилище»117.

2.2. Антропология

Антропология Евагрия, основанная на трехчастном делении человека на тело, душу и ум118, тоже оказала отчетливое влияние, хотя и в разной степени, на мистическую психологию восточносирийских духовных писателей, и особенно на Иосифа Хаззайю и Иоанна Дальятского.

Общепринятая версия Сотниц Евагрия сохранила различие между этими тремя основополагающими элементами, но устранила собственное учение Евагрия об их происхождении и конечной участи. Для Евагрия душа является умом, отпадшим от его первоначальной чистоты, и его соединение с телом представляет собой результат «первого суда», объявленного Богом после того как умы отвернулись от созерцания своей сущности119; но душа должна в конце концов вернуться в состояние чистого ума, и тогда тела будут упразднены120 – философская система, трудно совместимая с православием.

Перенесенное, таким образом, без своей изначальной онтологической основы евагриевское различие между душой и умом оказывается значительно смягченным у наших восточносирийских авторов, и ум (hawnā или mad‘ā) рассматривается ими только как высшая способность самой души121 (поскольку она была создана одновременно с телом122 и не должна отделяться от него в вечной жизни); хотя довольно часто – в соответствии с тем основным смыслом, который слово «ум» имеет у Евагрия и который просматривается также в употреблении этого термина в общепринятой версии Сотниц, – он, по-видимому, относится к более высокой области, чем душа123.

У Симеона д-Тайбуте (по крайней мере в текстах, опубликованных Минганой), нельзя найти эксплицитного употребления трехчастного различия, сделанного Евагрием. Антропология Симеона, как кажется, скорее основана на фундаментальном различии между телом и душой и на различии в душе жизненной силы (ḥaylā d-ḥayyūṯā) и словесной силы (ḥaylā da-mlīlūṯā)124. Эта последняя сила обладает разными способностями или силами (также ḥaylē): ум (mad‘ā), ум (hawnā), разум (re‘yānā), помыслы (ḥuššāḇē) и различение (pārōšūṯā)125. Однако mad‘ā и hawnā у него обладают качествами евагриевского νοῦς. Так, mad‘ā является образом Творца, присутствующего в нем126, в то время как hawnā называется обителью Святой Троицы, такой же непостижимой, как Она127. Точно так же истинная молитва проистекает из «чистого» mad‘ā128 и предполагает его пустоту (sp̄īqūṯā) и спокойствие hawnā129. Однако hawnā, по-видимому, имеет не такой чисто интеллигибельный характер, как mad‘ā130: он (hawnā) может быть поглощен божественной любовью131 и именно он помазывает помыслы елеем этой любви132 и наслаждается вкушением откровений божественных тайн, славя Бога в сокровенном молчании133.

Дадишо Катарский, со своей стороны134, упоминает о трехчастном различии в человеке только в связи с тремя степенями духовной жизни, заимствованными у Иоанна Отшельника135. Однако тремя антропологическими элементами у него являются тело, душа и разум (re‘yānā), что предполагает, по отношению к Иоанну Отшельнику, который пользуется Павловыми терминами – тело, душа, дух (rūḥā), – смещение к более интеллигибельной точке зрения, где влияние Евагрия на среду восточносирийских мистиков было определенно существенным136.

Только что сказанное нами о Дадишо относится также и к Исааку Ниневийскому. Но по поводу последнего напомним сказанное выше137 об употреблении им евагриевских понятий о «чистом», или «нагом», уме (hawnā) во время молитвы или созерцания.

Что касается Сахдоны, то, когда он говорит в одном и том же отрывке о членах тела, душевных страстях и духовных движениях138, эти выражения, по-видимому, не имеют никакого отношения к Евагрию, как и упоминание о людях телесных, душевных и духовных139, заимствованное у апостола Павла140.

Напротив, антропологическое разделение, сделанное Евагрием, занимает особенно важное место у Иосифа Хаззайи и Иоанна Дальятского.

Хотя для Иосифа Хаззайи человек состоит из двух основных частей, души и тела141, в практическом плане тем не менее ум (чаще всего hawnā) и душа, как кажется, ясно различаются. Вот как он поясняет это в Мемре о природе [божественной] сущности: «Хотя душа и ум (здесь mad‘ā) едины, однако откровения души отличаются от откровений ума»142. Вот почему Иосиф обычно упоминает ум как третий элемент в трехчастном разделении человека. Так, в Мемре он ссылается на святого Ефрема, чтобы сказать, что при воскресении «тела будут возвышены до уровня душ, душа – до уровня мысли (tar‘īṯā), а мысль – до уровня [божественного] Величия»143. Подобным же образом в Послании о трех степенях иноческого жития144 он говорит о том, как бес через посредство возбуждаемых им помышлений может разорвать «связь между телом, душой и умом», обозначая последний обычным для Иосифа словом hawnā. Различие paḡrā/nap̄šā/hawnā упоминается действительно по меньшей мере двадцать раз – прямо или в форме загадки – в Сотницах 3, 4, 5 и 6, неоднократно в виде парафраза из Евагрия; например: «Ум становится духовным венцом и возлагается на главу» души145, и «если муж есть глава жены, а глава мужу – Христос, […] то ум есть глава души […], а Христос – глава ума»146.