Скелет в шкафу

– А пароль подтверждает каждый день? – уточнила Ингрид, появляясь в дверях ванной.

Он вяло отмахнулся.

– Да хоть раз в неделю, нам не легче. Остановить это нельзя. Напоминаю, для того чтобы запустить рассылку документов, не нужно ничего делать! Напротив, чтобы не допускать, он каждый раз вводит код…

Она переспросила:

– А схватить и потребовать выдать пароль? Чтобы войти на сервер и уничтожить компромат?

– Потребовать, – переспросил он с легким сарказмом в голосе, – под пытками?

Она сказала сердито:

– Ну… есть же такие психотропные вещества? Сыворотка правды?.. А если нет, то допустимы и пытки. У нас общество гуманное, но не до идиотизма.

Он покачал головой.

– Такая сыворотка есть, но только для простаков. Так же, как легко обмануть детектор лжи, так же просто не поддаваться сыворотке… кто обучен, конечно. Кроме того, Валентин Афанасьевич способен продержаться и под пытками до тех пор, пока информация не уйдет в Сеть и во все издания. А нам не он нужен, а информация. И вообще… мне даже говорить неприятно о каком-то физическом воздействии. Валентин Афанасьевич прекрасный человек! И хотя работаю в Управлении, но Валентина Афанасьевича намерен защищать любыми средствами.

Я уточнил:

– Не информация вам нужна, как я понял, вы все это знаете не хуже него, верно?.. Вам нужно, чтобы это не попало в Интернет? Не стало достоянием всех-всех?

Он посмотрел на меня мрачно.

– Да, – ответил с таким неудовольствием, что я почти услышал хруст моих костей в его челюстях. – Да, это должно остаться тайной.

Ингрид сказала задумчиво:

– А попробовать проследить за самим кодом?

Он сказал раздраженно:

– Как? Подсмотреть?

– Подсмотреть, – согласилась она. – Не с помощью видеокамер, понятно. Но каждое прикосновение к клавишам можно ощутить, проследить, интерпретировать… Мой дедушка мог узнать телефонный номер, стоя спиной к телефонной будке…

Грегор сказал уязвленно:

– Каждый агент КГБ это умел, но такое было только в эпоху дисковых телефонов. Всего-то нужно считать щелчки. От единички при повороте диска два щелчка, а от девятки – одиннадцать. Но как сейчас?

Она указала на меня взглядом.

– Владимир говорит, что нет абсолютно одинаковых клавиатур! А еще даже при десятипальцевом методе нажим на клавиши разнится. Валентин Афанасьевич же наверняка печатает одним пальцем. Ну, пусть двумя. Разница ощутима, при коротком сеансе сличения всегда можно сказать, что человек печатал, прослушав только с помощью направленного микрофона стук клавиш.

Он проворчал:

– Боюсь, такое предусмотрено. И такие точки, куда можно взобраться с подобным микрофоном… под наблюдением.

– Я говорю о принципе, – сказала она обиженно и, гордо выпрямившись, отправилась исследовать кухню.

Он снова проводил ее обеспокоенным взглядом, что и понятно, никому из мужчин не нравится прыгающая и стреляющая женщина. И вовсе не потому, что вторгается в мужской мир и может в чем-то превзойти, хрен нас эти обезьяны с гранатами превзойдут, а что из-за женской неуравновешенности и эмоциональности наломают дров. Не зря же эти анекдоты про блондинок, а женщины все до одной блондинки.

– Ладно, – сказал он, – я пойду, а вы обустраивайтесь, отдыхайте. Если что, обращайтесь.

Он не добавил обычное «помогу», что и понятно, незачем брать на себя такие обязательства, а так – обращайтесь, а я посмотрю, может быть, и в самом деле возжелаю в какой-то малости помочь.

Ингрид вышла из спальни, довольно потирая руки, позвала кивком.

– Кухня здесь, несмотря на старинный домик, самая технологично продвинутая.

– Удручена?

– С чего бы? – спросила она обидчиво. – Люблю, когда все автоматизировано.

– Понятно, – сказал я, – ленивая.

Она поморщилась.

– Слушай, а нельзя проследить за этими его сигналами? Ну, что все в порядке, пока рассылка отменяется.

– Уже проверил, – признался я, увидел на ее лице удивление и ругнулся на себя, что вот так и проколоться можно. – Это просто. Любой продвинутый школьник проследит. Но его сигнал идет не на какой-то свой сопливый сайтик, где лежат эти материалы, а на крупные серверы разных компаний по всему миру. А там такая система, не буду вдаваться в подробности, сам их не знаю, ни одна секретная служба не взломает.

– Ну хоть что-то не знаешь, – ответила она с сарказмом. – А то прям говорящий попугай, а не профессор!

– Я не профессор, – ответил я, – хотя, конечно, доктор наук обычно и профессор. Ты вообще-то держись скромнее, женщина. А то вдруг и тут видеокамеры.

Она ответила шепотом:

– Что значит скромнее?

– Лежи на спине, – объяснил я, – раздвинув ноги. И все.

– Чего-чего? – протянула она. – А что можно?

– Стесняться, – объяснил я. – В советское время секса не было. Потому стесняться можно и нужно.

– Но что-то же было?

– Было совокупление, – сообщил я. – Был коитус, мужчина и женщина могли иметь стыд… это то же самое… еще копуляция, а то и вовсе копулирование…

– Как это то же самое?

– Эвфемизм, – пояснил я. – Это как ты говоришь гостям или хозяевам, что пошла помыть руки, а на самом деле отправилась срать. И хотя все понимают, что ты там срешь, пыхтя и выпучивая глаза, но никто в приличном обществе вслух такое не скажет, а при коммунистическом строе все были приличными, скромными и добропорядочными.

Она надулась, буркнула:

– Ты уверен, что везде просматривается и прослушивается?

– Нет, – ответил я, – но мы должны соблюдать конспирацию, не так ли?

– Тогда и тебе чего-то нельзя? – спросила она с надеждой.

– Мне можно все, – ответил я гордо. – При коммунистическом режиме примат мужчин поддерживался и культивировался. А женщина должна быть скромной, застенчивой и прилежной. У тебя как насчет застенчивости?

– Лучше, чем у тебя, – огрызнулась она.

– А мне и не требуется, – сообщил я. – Доминант должен доминировать. Ты давай раздевайся и становись в позу, а я подоминирую.

Она отрезала:

– Какую-такую позу? Сам сказал, я должна только лежать на спине и стесняться.

– Мужу нельзя перечить, – напомнил я. – Это из Библии перешло прямо в Устав ВКП(б)…

– Что за…

– Устав Всесоюзной, – пояснил я, – Коммунистической Партии Большевиков. Слово «большевиков» писалось со строчной, так как были еще и меньшевики, но про них решили забыть при Хрущеве и партию переименовали в КПСС. Гм, подумать только, как много из Библии позаимствовано для Устава Коммунистической партии… Чего рот открыла? Ложись и раздвигай ноги!

Глава 9

Мы успели отдохнуть, так это называется, хотя я успевал посматривать, что происходит в доме, и когда Грегор вышел и направился по дорожке с гостевому домику, я сказал с понятным оживлением:

– Думаю, хозяин уже ужинает.

– Откуда знаешь?

– Грегор идет к нам, – сообщил я.

– И что?

– Предложит, а здесь это равносильно приказанию, присоединиться к хозяину за чашкой кофе.

Она покосилась с недоверием.

– Откуда…

– Время, – сказал я. – Валентин Афанасьевич не будет долго наслаждаться ужином. Люди такого ранга не смакуют, а просто утоляют голод и снова за работу.

– И что, ты определяешь так точно?

– Я ученый, – напомнил я скромно. – Мы помешаны на точности, так как наука вся на точности и сверхточности. Но ты можешь лежать, так будет естественнее…

В дверь дважды стукнули, я ответил громко:

– Входите!

Ингрид вскочила и принялась поспешно одеваться. Дверь распахнулась, Грегор возник на пороге, я ощутил его профессионально ощупывающий взгляд, что пробежал по всему телу. На лице почти отразилось неудовольствие, что не увидел на мне ни автомата с двумя рожками, ни хотя бы парочки пистолетов в кобурах для скрытого ношения.

– Валентин Афанасьевич готов принять вас, – сказал он, абсолютно не обращая внимания на быстро натягивающую блузку поверх торчащих сисек Ингрид.

Она спросила почти сердито:

– Поужинал?

– Да, – ответил он, – а кофе пьет на веранде. Туда приглашает и вас.

– На фронтальной или задней? – спросила Ингрид.

– Я вас проведу, – ответил он.

Вторая веранда, что с задней стороны дома, просторнее, на ней кроме стола с овальной столешницей вдоль стены с десяток крупных ваз с живыми цветами. С той стороны стола в белом пластмассовом кресле сидит хозяин особняка с чашкой кофе в руке.

Мы приблизились, он улыбнулся нам и Грегору. Тот сказал торопливо:

– Валентин Афанасьевич, вот те товарищи, о которых предупреждали. Владимир Алексеевич и его супруга Ингрид.

Стельмах сделал небрежный жест в сторону кресел с правой стороны.

– Садитесь. Не слишком далеко, а то я начинаю подозревать, что слух мой уже не тот, что прежде. Владимир Алексеевич, вы мне вполне во внуки годитесь, так что буду звать вас Владимиром, так проще.

– Хорошо, Валентин Афанасьевич, – ответил я почтительно.

Он смотрел отечески снисходительно, и хотя под глазами трёхъярусные мешки, что оттягивают кожу почти до середины щеки, проклятая гравитация, но сами глаза мудрые, понимающие, и с той добротой, что либо политик с вот таким стажем, либо в самом деле уже осточертело идти по трупам, а костюм Санта-Клауса пробует вот только сейчас.

– Я в курсе, – сообщил он, – что благодаря вашему острому уму удалось вернуть украденные из вашего института двенадцать миллионов долларов… Да-да, мне объяснили, почему посылают именно вас, вроде бы далекого от наших дел человека… Я всегда говорил, что уровень интеллекта важен во всем, а не только в рассматривании пробирок. Умный человек все делает лучше и качественнее, но, конечно, умных людей на все должности не напасешься.

Тереза вошла на веранду с подносом, на котором две большие чашки с парующим кофе и тарелка с восточными сластями.

Ингрид вскочила и помогла снять чашки и тарелку. Тереза кивнула с благодарностью в глазах и торопливо удалилась.

Стельмах продолжал нас рассматривать из-под приспущенных бровей внимательно и строго, хотя на губах по-прежнему играет доброжелательная улыбка.

– Как я понимаю, – сказал он, – вас прислали определить, насколько я сошел с ума.

Ингрид охнула:

– Что вы! Как вы можете…

Он поднес чашку к губам, а другой рукой сделал отметающий жест.

– Милая, не нужно… Я те игры знаю.

Я поспешил вмешаться:

– Простите, но я человек новый, как вы уже наверняка выяснили, мне бы хотелось поскорее понять, из-за чего взволновались в Управлении настолько, что решились обратиться, как вы точно сказали, к абсолютно постороннему человеку.

– К арбитражу, – произнес он веско, – им нужен не просто ваш совет, а ваше решение!.. Представляете, насколько у них там все прогнило? Вы – арбитр!

Я зябко передернул плечами.

– Ничего себе… Вы меня огорошили. Меньше всего в жизни я хотел бы оказаться в такой роли.

– Такое случается не только с вами, – произнес он мирно. – И чаще всего человек не готов.

– Абсолютно верно, – сказал я подавленно.

– Жизнь бросает нас в воду на глубоком месте, – проговорил он, – чтобы научились плавать. Вам наверняка в общих чертах сообщили, из-за чего сыр-бор…

– В настолько общих, – признался я, – что ничего и не понял. Для меня слишком все оказалось неожиданным и ошеломляющим. Я доктор физиологии, вы же представляете, насколько это далеко! И даже не знаю, что в сказанном мне правда, а что… неправда.

Он допил кофе, замедленным движением опустил чашку на столешницу.

– Еще больше ошеломит то, что правда как раз все. Да, я верю, что вам сказали все, как есть. По мелочи у нас не жульничают. Но… чтобы картина была яснее, давайте сообщу то, что обывателю непонятно и даже противно. Мы строили коммунизм, а сам по себе коммунизм – самая великая, светлая и благородная идея человечества!.. Это только самая тупая и подлая часть людского племени может обвинять коммунизм в каких-то грехах. Коммунизм как раз чист и безгрешен, чего нельзя сказать о других идеях, время от времени охватывающих человечество.

Ингрид сидит с застывшим лицом, похоже, вообще не врубилась, а я сказал понимающе:

– Да-да, коммунизм не в России придумали, как многие считают. Он сперва охватил лучшие умы в западных странах, а к нам пришел через десятилетия.

Он посмотрел на меня почти с благодарностью.

– Спасибо, чувствуется, что вы ученый, а не… Только абсолютно глупые или подлые, а чаще то и другое, говорили и все еще говорят, что коммунистические партии во всем мире жили за счет средств Коммунистической партии СССР. Ага, точно, особенно если учесть, что коммунистические партии Европы возникли намного раньше самого Советского Союза!

– Верно, – подтвердил я.

Он поморщился.

– Дураки и подлецы. Как можно подумать, что многочисленные коммунистические партии Франции, Германии, Испании, Италии да и других стран, что на выборах боролись за власть в своих странах, могли существовать за счет нищей России? Это оскорбление в адрес Розенбергов, что передавали все атомные секреты из правительственных лабораторий США коммунистической России и в конце концов были арестованы, и приняли смертную казнь на электрическом стуле. Это Филби и тысячи энтузиастов на высоких постах в Европе, у которых, по мнению демократов, «усе было», но тем не менее они выбрали путь служения высокой и чистой Идее, за что чаще всего и платили жизнями в своих так называемых демократических странах!

Ингрид пробормотала:

– Но тогда почему…

Он ответил с тяжелым вздохом:

– Коммунизм основан на вере в то, что человек должен поступать правильно и честно, если поймет, что это хорошо и правильно. Человек вообще должен поступать в интересах общества.

Она сказала с недоумением:

– Но это бесспорно…

– Человек это понимает, – ответил он с горечью в голосе, – но… биология в нас постепенно берет верх. Как все мы, составив замечательный режим дня и повесив на стенку, несколько дней, а то и недель, старательно встаем рано по будильнику, чистим зубы, делаем гимнастику, учим уроки или работаем, читаем правильные книги, не пьем и не курим, с дурными женщинами не общаемся… Так же и с коммунизмом: охваченные благородной идеей, живем несколько лет чисто и правильно, но потом биология берет свое…

Она вздохнула, на лицо набежала тень, явно вспомнила, как проваливала свои режимы, как срывалась в загулы.

– Продолжайте, – попросил я.

– Ошибка власти, – продолжил он, – которая пыталась строить коммунизм в отдельно взятой стране, в том, что долгое время старалась продолжать это строительство с людьми, у которых животные инстинкты все больше брали верх. Точно так же за Савонаролой в свое время шли и низы, и верхи, как помните по истории. Охваченные благородным порывом люди бросали в костры на площади свои золотые украшения, серьги с бриллиантами, а кончилось тем, что когда энтузиазм угас, а Савонарола продолжал обличать богатство и распутство, то весь народ, уже соскучившийся по распутству, схватил Савонаролу и сжег его самого на той же площади.

Я кивнул.

– Это было предостережение всем, даже декабристам.

– Вот-вот, Запад это предостережение учел… и строить коммунизм не стал. За это взялась чистая и наивная Россия, причем «строить коммунизм для всего человечества». Понятно, что получилось то же самое, что и с Савонаролой, разве что строительство коммунизма продолжалось дольше, чем проповеди коммунизма.

– Это я понимаю, – сказал я.

– Знаете ли, – пояснил он нехотя, – многие мифы настолько укоренились в народе, что даже не пытаешься с ними как-то бороться. И не только у молодого поколения, но и у тех, кто тогда жил… К примеру, даже в народе закрепилось представление, что Коммунистическая партия – это одни воры и преступники. Все это было придумано в среде так называемых диссидентов, а это люди, которых по ряду причин не принимали в партию коммунистов.

Ингрид спросила робко:

– Почему?

– На самом деле, – ответил он, – можете спросить людей того времени, в Коммунистическую партию принимали лучших из лучших. Во всех институтах, академиях, научных учреждениях стояла очередь на поступление в ряды. Комиссия тщательно проверяла подноготную каждого кандидата. Это вам сейчас покажется смешным, но коммунист должен был быть безупречным не только на работе, но и в быту, и в семье. Сейчас высмеивают, что в те времена женщина могла бежать в партком жаловаться на неверного мужа, но в большинстве случаев это помогало. Вызовут на собрание такого гулену и спросят строго: ты чего же от жены бегаешь по бабам? Разве это хорошо?.. Разве они не все одинаковы?.. Лучше физкультурой займись, а то вон пузо растет, пить бросай…

Ингрид фыркнула.

– Наивно.

Он кивнул.

– Да, наивно. С академиками и творческой интеллигенцией нужно было иначе. Но на уровне рабочих и крестьян, которых в стране было абсолютное большинство, это работало прекрасно. Но дело не в этом… Я говорю о том, что руководство КПСС мудро… ладно, вы можете сказать хитро и коварно, смысл не поменяется, заранее затаскивало лучших в ряды КПСС. И потому оппозиции практически не могло возникнуть. Не из кого было. А та, что была, – это люди, которые стремились в партию, но их не приняли по каким-то морально-этическим параметрам. То ли судимость, то ли спал с чужой женой, то ли уличен в чем-то крайне неподобающем, но ухитрился отвертеться от суда…

Ингрид сказала с иронией:

– Сейчас наш президент действует так же. Самых активных из оппозиции приглашает на работу в правительство.

– Разве плохо? – спросил он. – Пусть покажут, как надо работать. А то языками трепать и критиковать все умеют.

– Особенно дворники и таксисты, – добавила она, – да всякий там планктон.

– Революцию сделали идеалисты, – сказал он с грустью. – А идеалисты чересчур верят в человека. В человека и его возможности идти к идеалам, отбросив все скотское в своей натуре! Но, как указывает исторический опыт, на пути следования к светлым идеалам человек быстро выдыхается, и верх берет его скотская натура… Ну не читали большевики Фрейда, не читали! А если бы и читали, не поверили бы. Дескать, у других не получалось, а у нас получится! Вечная ошибка молодости.

Я вставил:

– Запад не умнее, просто сразу сдался, согласился, что скотскую суть человека не переделать никакими способами. Можно только обставить множеством законов и договоров, чтобы если кто-то навредил, то тут же получал наказание. Вон Ингрид, как силовая структура, подтвердит…

Ингрид нахмурилась, а он продолжал невесело:

– Все равно идеалисты, будь это декабристы, якобинцы или большевики, свято верили, что если человеку объяснить, как это здорово быть хорошим и честным, он тут же им станет!.. Да, станет. На какое-то время. Я уже говорил, Савонарола так зажег Италию, что люди бросали в костры все свои драгоценности, стыдясь быть богатыми, когда в мире еще есть нищета и бедность, но этого порыва хватило всего на несколько лет. Когда был трудный час у России в связи с нашествием поляков, мужчины отдавали все свое богатство, а женщины срывали с себя ожерелья, серьги и снимали кольца, складывая в кучу с пожертвованиями, чтобы собрать и вооружить войско князя Пожарского…

– Дивное было время, – пробормотал я.

– Но как только врагов выгнали, тут же скотская натура даже в самых светлых и чистых душах взяла свое, и началась боярская междоусобица! Запад поступил не умнее, он просто сдался сразу. Признал скотство не скотством, а неизменной человеческой сущностью, где намешано не только от питекантропов, но даже от кистеперых рыб. Дескать, называть это скотством некорректно, это и есть человек, а его скотскую натуру выдавить из человека невозможно, ее нужно всего лишь ограждать красными флажками законов, правил, жестких наказаний.

– Что верно, – заметил я. – Они признали реальность. А коммунисты слишком уж начитались французских утопистов. Дескать, человек изначально хорош. Но даже в Библии сказано, что человек уже рождается грешной свиньей.

Он кивнул с одобрением, покосился на Ингрид.

– Ваша жена еще не заснула?.. Этот разговор точно не для женщин.

– Жена профессора, – сказал я строго, – должна понимать, за кого вышла. С вечеринками и ночными клубами отныне покончено раз и навсегда, хотя мои одноклассники все еще отрываются там… Бабуины какие-то.

Он поднялся, я тут же встал, а через секунду поднялась Ингрид.

– Оставляю вас до завтра, – сказал он. – Мне врачи рекомендуют ложиться в двадцать два, за час раньше приняв мелатонин. Но утром после завтрака можем продолжить. Сегодня я дал вам вводную, а завтра будет основная.

Глава 10

Утром она проснулась раньше, но лежала тихо. То ли соблюдает конспирацию, мы же здесь при коммунистическом режиме в последнем оплоте коммунизма, то ли строит какие-то козни, женщины всегда их строят, иначе какие они женщины, а Ингрид вполне так женщина, в постели вовсе не чувствуешь ее мышцы, вся такая мягкая и теплая, что просто щупать и щупать, будто прогретую на солнце плюшевую игрушку.

Я шевельнулся, она шепнула:

– Ты уже?

– Еще перед сном, – напомнил я.

– Я спрашиваю, – повысила она голос, – уже проснулся, или это во сне вертишься, будто тебе Черномырдин снится?

– Ой, – сказал я опасливо, – только не бей, а то всю нашу малину зашухаришь. Я проснулся, проснулся!..

– Ладно, – буркнула она, – тебе вообще-то как?

– Ты ничего, – ответил я. – Одобряю.

– Я о хозяине, скотина неумытая!

– Нравится, – сказал я. – Как и тебе, я же видел. Такие преданные идее люди всегда нравятся. Мы, которые в принципе способны на подлость, всегда чувствуем свое превосходство над такими ограниченными правилами чести и слова людьми.

Она посмотрела зло.

– Ты чего?

– Я не говорю, – уточнил я, – что мы делаем или будем делать подлянки, но нам это сделать проще, чем ему, которому связывают руки долг, честь, преданность идее. А мы, безыдейные, способны как и на самые чистые поступки, так и на подлейшие, потому мы шире, многограннее и как бы духовно богаче.

Она нахмурилась, но свиньей еще не назвала, а может, просто слишком задумалась.

– Способность на дурные поступки, – сказала она в конце концов, – не делает нас богаче.

– Смотря как смотреть, – возразил я. – Для природы нет дурных поступков. Там хорошо все, что позволяет выжить. Выжить и победить соперника. Запад продолжает идти по этому оправдавшему себя пути со времен пещерного времени. А в России решили, что уже можно изменить звериную природу человека. Увы, оказалось, что не просто рано, но и разрушительно для всего общества. Хорошо хоть, что коммунизм начали строить в отдельно взятой стране.

– Все равно, – сказала она упрямо, – такие люди мне нравятся. Даже то, что мы вынуждены изображать супругов, а не вести себя как обычно, когда вольные отношения всех и со всеми уже норма. Что-то в этих древних нормах наивное, но хорошее.

– Кофе сейчас можешь не пить, – сказал я, – все равно он угостит.

– Еще чего, – ответила она с самым оскорбленным видом. – Пока дойду до веранды, мне снова восхочется! Кофе у него великолепный, ароматный и крепкий.

Перебравшись через меня и не дав ухватить себя за, она красиво и выпрямленно ушлепала на кухню.

Я выбрался из постели, из кухни донесся повелительный крик Ингрид:

– На завтрак разогрею котлеты, а к кофе пирожки с творогом!

– Я все ем, – ответил я.

Завтракали быстро и жадно, после кофе я натянул джинсы, с удовольствием замечая, что становятся все туже и даже короче. На экране одной из камер увидел, как Грегор набирает мой номер.

Ингрид сложила посуду в мойку, а я вытащил из кармана мобильник, и сразу же раздался звонок.

– Слушаю, – ответил я.

На дисплее появилось лицо Грегора.

– Как быстро, – сказал он довольно. – Готовились звонить мне?

– Да, – ответил я. – Как раз собирался. Как там?

– Завтрак окончен, – сообщил он, – Валентин Афанасьевич сейчас перейдет на веранду, где его ждет традиционный утренний кофе. Это единственное время, которое может уделить вам, а потом только вечером. Только учтите, утром он пьет на веранде с тыльной стороны дома. Чтобы видеть восход солнца.

– Бегу, – ответил я. – Спасибо!

Ингрид оглянулась со стороны кухни.

– Что там?

– Ты хотела еще кофе? – спросил я. – Надеюсь, нас угостят снова. Хозяин сейчас вышел с кухни и двигается в направлении веранды. Шевелись шибче, коровище!

От гостевого домика до веранды с этой стороны проложена отдельная дорожка, почти не извилистая, с обеих сторон кусты смородины: черной, красной и белой, а также черника и ежевика и прочие подобные прелести, что и понятно, роскошные клумбы с цветами должны располагаться с фронтальной части двора, а здесь более приземленные вещи, как та же теплица. Свою клубнику, помидоры и огурцы все любят больше, чем с базара или из магазина.

Тереза догнала нас на ступеньках с подносом в руках, улыбнулась приветливо, но не больше, чем положено домработнице.