Что с тобой не так?

Последнее предложение словно было дописано немного позже и казалось каким-то фальшивым и бессмысленным. Как когда говорят не обижаться, а потом выливают на тебя целый ушат помоев. Так у него была и сестра, которой доставалось. Но все подростки такие. Шалость и только. Не страшно. Хотя и неприятно. Бедная девочка. Она, должно быть, ужасно себя чувствовала, доказывая матери, что червяк был. Складывалось довольно странное чувство. Так близко знакомиться с человеком, который уже мёртв. Вероятно, такие ощущения испытывают исследователи-историки, занимающиеся изучением жизни исторических личностей. Ведь рано или поздно начинаешь проникаться судьбой этой личности, её мыслями и делами. Не зря говорят, что понять человека – это уже наполовину простить его. Если есть, конечно, за что прощать. Да всегда есть за что. Ну разве что святые. С другой стороны, Николай II тоже причислен к лику святых, но грешков на его совести не меньше, чем у Ленина. Кто вообще занимается этими делами? Кто ответственный за святоназначение? Не вздумай это гуглить сейчас. Следующие, довольно отрывочные записи были однотипными, описывающие кратко события дня, что ел, что пил, где был, и скромное изложение главных мыслей.

«Я сегодня понял, что лучше грустить в одиночестве, потому что в этот момент все вокруг бесят ещё сильнее»

«Мне скучно»

«Это всё скучно»

«Это вгоняет меня в тоску»

Складывалось ощущение, что этот мальчик испытывал в своей юной жизни только два сильных чувства – тоску и раздражение.

«Если я контролирую её, то и она контролирует меня? Ведь своими высказываниями боли она просто стимулирует моё желание продолжать»

Было совершенно непонятно, о чём идет речь. То есть смысл, разумеется, был очевиден, но контекста не предусматривалось. Кому он делал больно? И зачем? Видимо, эту глубокую мысль не оценила и психолог, потому что в этот же день была сделана ещё одна запись.

«Сегодня в ответ на мою идею она рассказала мне анекдот про крысу, тренирующую экспериментатора. Её чувство юмора находится просто на примитивнейшем уровне. Этим она продемонстрировала мне свою глупость и никчёмность. Человек без чувства юмора всё равно что труп»

Это было очень грубо, учитывая действительную уместность данного замечания со стороны психолога. Очень сложный пациент. Я давно не испытывал настолько противоречивых чувств. Этот парень Стас вызывал целую гамму эмоций. Он был таким обаятельным в жизни, ребёнок с трагическим сценарием детства, но таким неприятным и злым в этом детстве. Будет ли тот поворотный момент, когда из гадкого утёнка он превратится в прекрасного лебедя? Признаться, я ждал. Но то, что я прочитал дальше, серьёзно пошатнуло мою надежду.

«Я долго ничего не писал. Мне было некогда, я был занят. Одним важным делом. Сейчас я расскажу про него. Теперь можно. Больше эта курица не будет читать то, что ей не следует читать. Как можно быть такой слепой и тупой? Психотерапевт. Или кто она там. Теперь она больше не сможет морочить мне голову своими никчёмными идеями о моих проблемах. Теперь проблемы у неё. Хочешь я расскажу, как я это сделал? Конечно, хочешь. Когда всё это начало уже действовать на нервы, ёе жалкие попытки докопаться до чего-то в моей голове, а как ты считаешь, а что ты чувствуешь? Ужасно бесит даже сейчас. Надо было сделать что-нибудь пожёстче, слишком легко она отделалась. Я писал два дневника. Она же сама говорила, что писать надо больше и чаще. Ах-ах-аха, это очень смешно. Так вот, мой второй дневник содержал описание наших с ней встреч. Но вот прикол в том, что эти встречи я выдумывал сам. И темы, на которые мы общались. Господи, у меня потрясающая фантазия! Так легко и просто избавиться от мерзкой заумной тётки, ну кто бы ещё догадался. Вот пусть и ходят дальше и слушают её бред. Ах, нет же, теперь никто к ней ходить не будет. Потому что моя тётушка сделала всё правильно, королева-скандалистка. Такая же тупая. Так вот, про дневник. На самом деле мы обсуждали на наших конфиденциальных встречах такие интересные вещи как, был ли у меня половой опыт, с кем он был, что бы я хотел попробовать, нравятся ли мне взрослые женщины. А я так смущался, мне так всё это было неприятно. Но я всё честно выполнял, я же хороший мальчик. Тем более она уже перестала читать мои записи, поверила, что я встал на правильный путь. И так почти три месяца терапии. А потом я случайно, просто невероятно случайно, случайно-преслучайно оставил этот «самый настоящий» дневник у себя в открытом ящике стола. Ну дальше понятно, что было. У тётушки любопытство прямо из ушей лезет, не знаю, что должно было случиться, чтобы она упустила такую возможность засунуть свой нос в мои дела. И ничего и не случилось. И она таки засунула. Потрясающая истерика, браво-браво, моя недалёкая тётушка. Всё как по нотам. Истерика дома, скандал в школе, и, та-дам, психологиня увольняется, я свободен. Занавес. Я победил. Ну а уж этот дневник я спрячу как нельзя лучше»

Я закрыл толстую тетрадь и потер переносицу. Что я только что сейчас прочитал? В моей способности размышлять как будто произошло короткое замыкание, в результате которого дальнейшее функционирование было под большим вопросом. Я всё ждал и ждал, что в конце всё таки появится «п.с.», что-то вроде «о, это была шутка-минутка, всем спасибо». Недалёкая, несмешная, бессмысленная, но шутка. Шутка, шутка. Но никакого «п.с.» не было, и это было ужасно. В моей голове стоял гул. Но не такой, какой бывает, когда стоишь недалеко от взлётной полосы, а такой, как на смотровой вышке за городом, где внизу остается и шум леса, и голоса птиц, и твоё каждодневное состояние. Только в тот раз, когда я стоял и смотрел на холмистую местность далеко внизу, я чувствовал себя умиротворенно, а сейчас мне хотелось спрыгнуть с этой вышки. В голове не могло уложиться, что такой хладнокровно рассчитанный план по, по сути, профессиональному уничтожению человека, стремящегося помочь, созрел в голове у четырнадцатилетнего мальчишки. И ещё больше не укладывалось, что он был им блестяще реализован, если верить его записям. А им веришь. Не хочешь, но веришь. Я закрыл тетрадь и вышел с ней на балкон, достал сигареты. Закурив, я открыл на том месте, где остановился.

«Теперь можно не беспокоиться, что кто-то будет лезть в мою голову. Никому нельзя читать мой дневник. Не лезь, убьёт»

Я больше не хотел читать. Не хотел ничего знать. Мне было противно. Я не был святыми человеком, но и не был конченым. А Стасик был. И те грани, которые стеной стоят передо мной, давно остались у него позади в четырнадцать лет. Гибель близких травмирует нас разными способами, но моральными уродами мы становимся самостоятельно.

***

Эту ночь я провёл в беспокойном сне. Все пережитые эмоции активно переосмысливались мозгом, показывая мне странные и неприятные сны. Хоть я и не просыпался, но мой сон больше был похож на дрёму. Нельзя сказать, что я совсем не выспался, но и бодрым себя не чувствовал. Налив кофе, я бросил взгляд на стол, где оставил тетрадь. Ночью эмоции сильнее. Сейчас я уже не чувствовал того тошнотворного отвращения, которое испытывал несколько часов назад. Снова проснулось любопытство. Когда-то давно, ещё на электронной книге, я читал скачанное с просторов интернета произведение «Дневник налётчика». Главный герой, Крис Бенсон, эгоист и мизантроп, он грабил банки и убивал людей, но при этом вызывал у меня определённую симпатию, как человек, живущий исключительно по своим правилам. Другой персонаж книги Винс, отмороженный псих, умудрившийся на пейнтболе до полусмерти искалечить половину игроков, тоже в какой-то извращённой степени казался обаяшкой. Вот и в Стасе было нечто такое, что не позволяло относится к нему однозначно. Мне хотелось разобраться, как такие люди способны вызывать симпатию, а иногда даже безоговорочную любовь. Что их делает такими? Под «ними» я, конечно, подразумевал таких людей как Стас, а не вымышленных налётчиков из романа Дэнни Кинга. Я задумчиво полистал тетрадь. Таких длинных записей, как последняя мной прочитанная, было немного. В основном, отрывочные строки, идущие одна за другой, обязательно датированные.

«20.03 Хамство упрощает взаимопонимание»

«04.04 Шли нахер. И это касается всех, кто пытается тебя использовать»

«10.05 Переживать по этому поводу я не собираюсь. Зря они стараются»

Всё было достаточно однотипно. Он считал себя самым умным, способным обвести вокруг пальца любого. Не гнушался откровенным враньём, при случае мог заплакать, чтобы убедить всех в своих переживаниях и избежать сурового наказания. Я восхищался и оторопевал. Он не был безупречным лжецом, судя по записям, его часто ловили на обмане, но он легко мог перекрыть это новым враньём. И таких наслоений могло быть бесконечно много.

«Дашка (так ученики между собой называли учительницу) сегодня решила вызвать тётку к себе на разговор. Из-за какой-то тупости, типа я курил в туалете. Но я не курил. Только одну затяжку. Я ей сказал, что тётка в больнице с сердцем. Она от меня отстала. Но через урок опять меня позвала и начала орать, что я всё вру, и никто в больнице не лежит. Наверно, эта сука Ася сказала. Короче, орала она долго, написала в дневнике красным, но это фигня, этот дневник для них, пусть пишут, что хотят. Дашке я сказал, что тётку сегодня увезли утром с аппендицитом, а Ася просто ещё не в курсе, я её берегу. Дашка мне не поверила. Тогда я сказал, что тётка правда серьёзно больна, она много ходит в больницу, но никто об этом не знает, кроме меня, потому что я подсмотрел её карточку, и что сегодня тётка сама позвонит и всё объяснит»

Он много врал, но как-то глупо, без логического костяка, без учёта последствий. Он даже не удосужился как-то продолжить этот обман, и на следующий день был грандиозный скандал, его лишили телевизора и заперли дома на неделю. Всё это он описал очень сухо, оставив лишь короткий комментарий «Тупая овца». Следующая длинная запись была посвящена сестре Асе. Естественно, ничего хорошего с девочкой в этот день не случилось.

«Сегодня был праздник, день рождения Аси. Это моя сестра. Двоюродная. Я как-то упоминал о ней, кажется. Или нет. Это неважно. Ася и сама неважная. У неё кривые ноги и глупая улыбка. А ещё меня бесит, что она постоянно ко мне пристаёт со всякой ерундой. То давай погулять сходим, то, давай, я тебе помогу. Всё время ей что-нибудь нужно, доставала. Так вот, к ней должны были прийти её друзья, та еще сборная по идиотскому времяпрепровождению. Как соберутся, всё время ржут в её комнате на всю квартиру. Но больше всего мне не нравится Коля. Николяшка я его называю. Ему почему-то не нравится, но смешно же звучит. Один раз он меня даже ударил, но это ничего, за это он уже расплатился. Потом об этом напишу, сейчас это уже неинтересно. Ася дура, раз он ей нравится. А он ей нравится, я видел как они целовались в её комнате (там в стене между нашими комнатами есть отверстие, оно там появилось, когда рукожопый дядя Валера хотел полку повесить, но не рассчитал расстояние, и в итоге осталась довольно большая дырка, и если отодвинуть с полки несколько книг, то очень хорошо видно то, что происходит в другой комнате). Я иногда смотрю за тем, как она переодевается. Тощая и сиськи маленькие. Я позвонил Коле и спросил его, кто такой Макс. А ещё сказал, что его на день рождения позвала Ася, а я не знаю, кто это, и мне стало интересно, и я решил спросить у него. А Макс всё время трётся вокруг неё, он тупой борец, она не хочет с ним общаться, и он её напрягает (она сама говорила своей подруге по телефону об этом). А Николяшка всегда злится, когда этот Макс где-то неподалёку от Аси. Какие же они все тупые. Ну и Коля не пришёл на день рождения, а тётя успокаивала Аську полчаса в комнате, потому что тот грубо ответил ей по телефону, а потом совсем не брал трубку. Все гости были невесёлые, и, слава Богу, сидели тихо и быстро разошлись. А я съел почти половину торта, потому что никто почему-то не хотел»

Наверно, это невыносимо жить в мире полных идиотов и беспросветных тупиц. Хотя что-то мне подсказывало, что мир Стас видел несколько искажённо, и его окружение было, мягко говоря, не совсем уж таким никчёмным. Я посмотрел на часы и понял, что пора выходить из дома, чтобы успеть к утренней планёрке. Я решил оставить тетрадь дома, моё увлечение казалось чрезмерным. Работа сама себя не сделает, нужно вернуться в строй. Я допил кофе, завёл машину и пошёл обуваться.

***

В офис я зашёл в приподнятом настроении. Любое событие в жизни, вызвавшее существенный интерес, держит тебя в возбуждении. Однако такое напряжение для организма может сказываться довольно плачевно, и потому организм сам себя стабилизирует. Ну как организм. Наш мозг. Он за всё отвечает. Мы и марионетки нашего мозга, и, одновременно с этим, мы и есть наш мозг. Презабавнейшая ситуация. Словом, я успокоился. Как будто открыли клапан и снизили давление. Мозг снова ясно соображал, если я, конечно, могу так выразиться. Просто доминировать стала другая его область. Или, как говорят учёные, сменилась доминанта. Я бодро шагал в свой кабинет, улыбаясь встречаемым по пути коллегам. Они тоже улыбались мне в ответ. Спасибо, зеркальным нейронам. Кажется, знания из пары научных статей о мозге наконец-то получили власть и теперь верховодили. Наш мозг ужасно сложная штука и при этом до безумия интересная. Пожалуй, я бы хотел стать нейробиологом. У меня ещё довольно много времени впереди, по крайне мере, я очень надеюсь на это, возможно, я смогу сменить кардинально сферу своей деятельности. Но пока это всего лишь мечты. Пару лет назад я мечтал стать физиком-ядерщиком, и что-то не вижу себя корпящим над кандидатской по синтезу лёгких ядер. В общем, Остапа понесло по незакрытому гештальту «буду кандидатом наук». Боковым зрением я зацепил что-то, что заставило меня остановиться. Повернув голову, я понял, что это была Анжела. Через открытую в её кабинет дверь я видел, как она разбирала бумаги на своём столе, стоя вполоборота ко мне. Я тихонько подошёл к проёму.

–Привет.

Анжела вздрогнула и повернулась.

–Нельзя так подкрадываться! Привет.

На её лице была растерянная улыбка. Я видел, что она смущена и вместе с тем рада меня видеть.

–Как ты? – спросил я как можно мягче.

–Всё в порядке, – ответила она, – как видишь, уже готова приступить к работе.

–Вижу, – улыбнулся я, – ты уверена, что готова? Насколько я знаю, шеф не торопит тебя с возращением. Мы справляемся.

–Знаю. Но я в порядке, правда.

В подтверждение своих слов она выпрямилась и победно оскалилась. Я был очень рад видеть её такой. Особенно после того вечного «не знаю». Я чувствовал наигранность в её словах и позе. Но и прежнего флёра забитого мышонка не ощущалось. Это уже внушало веру в то, что ей действительно лучше.

–Ты сильная, – одобрительно покачал я головой, – если понадобится какая-нибудь помощь, ты знаешь, где меня найти.

–Конечно.

Я уже почти вышел из кабинета, как почувствовал, что волна возбуждения снова накрывает меня. Стоя в дверях, я повернулся.

–Анжела, скажи, твой муж был хорошим человеком?

Девушка недоумённо смотрела на меня. Нельзя было не заметить её озадаченного вида.

–Да, – через минуту ответила Анжела, – он был… хорошим.

–Он не обижал тебя?

–Ну… у всех бывают трудные времена.

Другого ответа я не ждал. Продолжать было бы жестоко по отношению к ней и её чувствам.

–Прости пожалуйста, я надеюсь, что не обидел тебя своим наглым любопытством.

–Всё в порядке, – она изобразила улыбку.

Мне было дико стыдно. Но и не спросить я не мог. Опустив глаза, я поспешил выйти.

Рабочий процесс шёл на удивление продуктивно и ударными темпами. Я разобрал всю почту, ответил на письма недельной давности. Ну те самые письма, ответ на которые не предполагает дедлайна, а задачи, в них содержащиеся, слишком бессмысленные при тех энергозатратах, которых они требуют. Но я всё-таки нашёл в себе силы разобраться в них и даже оптимизировать их исполнение. От количества выполненных к обеду задач мой мозг щедро наградил меня порцией дофамина, и потому чувствовал я себя царём мира. Этого многоэтажного, похожего на гигантский муравейник, мира. Я совершенно позабыл и о дневнике, и о странном Стасе, и об Анжеле, с которой я, конечно же, столкнулся в коридоре по пути на обед. Мы перекинулись растерянными улыбками и, отведя взгляды в разные стороны, изучая стены офиса так, будто это не обычные стены, а произведения искусства, дошли до комнаты отдыха. Народу было немного, так как большинство предпочитало спускаться на первый этаж в столовую. Чайник уже вовсю кипятился, в воздухе пахло разогретым мясом и пюре, негромкие разговоры сливались в единый поток фонового гудения. Всё это создавало довольно уютную атмосферу. Я налил себе кипяток в кружку, где его появления уже заждался пакетик с «эрл греем», и уселся на угол стола. Я надеялся избежать разговоров. Говорить о работе я не хотел, о чём-то ещё тем более. Поэтому, прикинувшись шлангом, я спокойно наслаждался уединением со своими мыслями. Боковым зрением я наблюдал за Анжелой. Она больше не казалась мне потерянной и странной. На её лице была милая улыбка, с которой она ловко разливала оставшийся кипяток по кружкам сотрудников, прозевавших первую раздачу. Мне казалось, она чувствовала себя весьма комфортно, в её глазах не было печали. Я думал о том, как она преобразилась с того дня, когда я был у неё дома. Это и радовало, и вызывало много вопросов.

Анжела же на меня совсем не смотрела и ничего не спрашивала. С другой стороны, о чём она должна была меня спрашивать. Она, в отличии от меня, не придавала никакого значения моей находке в столе. Плавно мои мысли опять устремились к загадочной личности Стаса. Интересно, что может заставить ребёнка стать таким злым и жестоким по отношению к своим близким. Или это некая врождённая особенность, генетически заданная. Он ничего не говорил о своём детстве до смерти матери. Ни о том, как он жил, ни об отношениях с ней. Казалось, он вообще не скорбел. Хотя я, кажется, уже понял, что каждый имеет право переживать боль по-своему, и совершенно не обязательно говорить об этом, показывать это. Неужели ненависть к Анжеле была обусловлена его перманентной ненавистью ко всем. Но появление сестры и тётки никак не зависело от него, тогда как женитьба, надо полагать, стала его личным выбором. Зачем было жениться на человеке, которого ненавидишь? Зачем этот мазохизм? Впрочем, возможно, Анжела совершила некий проступок, который он ей не смог простить. Но опять же, почему было просто не развестись? От недостатка фактов в моей голове выстраивались всё более странные и бессмысленные гипотезы. Я постарался отвлечься и, вопреки недавнему желанию помолчать, повернулся к сидящему рядом со мной коллеге.

–Игорёк! Говорят, ты собираешься в отпуск в Финляндию? Планируешь ли ты посетить страну мумми-троллей?

***

День прошёл быстро, продуктивно. Разговор за обедом поднял мне настроение, я узнал много нового о Финляндии. Оказывается, Игорёк едет туда не в первый раз. У него там живут друзья, старые из России и новые финны. Мне и самому захотелось отправиться туда при первой возможности. Особенно меня привлекло обилие саун и групп тяжёлого металла, и тех и других приходится на душу населения больше, чем в любой другой стране. Очень заманчиво. Я размышлял об этом ещё с полчаса, как вернулся в свой кабинет. После я быстро смог сконцентрироваться на рабочей задаче, так как позвонил заказчик и в срочном порядке просил разъяснить ему два важных (по его мнению) вопроса, возникшие в связи с последней доставкой. Это не было утомительно, с адекватными людьми вообще работать не утомительно, сколь сложные бы не складывались ситуации. Я закончил еще до того, как истекло рабочее время, и решил заварить себе кофе, но передумал и открыл браузер. «Почему люди рождаются злыми?» спросил я у поисковика. Шведские учёные, как было сказано на сайте «Social new», злыми не становятся, а рождаются. «Симптомы того, что человек будет убивать проявляются ещё в детстве» утверждал некий Брайан Мастерс, биограф серийных убийц. Даже примерный возраст указал – пять лет. Судя по всему, у него было много оппонентов, утверждавших, что криминальное будущее зависит от генетики только на пятьдесят процентов, остальное берёт на себя социальная среда. Неоднозначненько. Что там ещё есть? Статья на сайте психологов (он именно так и назывался) предложила мне на выбор две гипотезы. Первая заключалась в том, что человек по природе злой и агрессивный, а социум, и в первую очередь школа, учит его сдерживать эту агрессию, пропагандируя и обучая добрым поступкам. Вторая гипотеза была прямо противоположна первой, а именно, что человек изначально рождается добрейшим существом, а уже социум учит его быть злым. Лично автор придерживался второй гипотезы, о чём сразу сказал и начал объяснять почему, правда совершенно игнорируя доказательную базу. Как-то не научно что ли. Сплошная вода. «Десять признаков плохого человека». Отлично. Наслаждаются несчастьем других, имеют склонность контролировать людей, жестоки, нечестны, плохие друзья… Наверно, они ещё сквернословят и не уважают старших. Версии про чистый лист, которым рождаются дети, я даже читать не стал. Конечно, генетическая память вообще никакой роли не играет. Tabula rasa. Я был несказанно разочарован. Хотя и не удивлён. Каков вопрос, таков и ответ. На что я вообще рассчитывал. Конечно, можно было удовлетвориться простым объяснением, что зависимость от генетики пропорциональна зависимости от средовых факторов, и при этом не особо погрешить против истины. Но мне было этого недостаточно. Это всё объясняло и одновременно не объясняло вообще ничего. Я начинал понимать, что копать придётся глубже, чем я планировал, если действительно хочу разобраться. А я хочу? Разобраться в чём? Я подумал об Анжеле. Честно ли это по отношению к ней, её семье? Ответа на этот вопрос у меня не было.

Вечер этого дня я решил посвятить оставшимся записям в тетради. Последняя датировалась годом, когда Стасу должно было быть двадцать шесть лет. Меня это удивило. При всём желании, ведя дневник, даже если делать это через день и по две-три строки, девяносто шести листов тетради не хватило бы ни при каком раскладе. Разгадка нашлась на шестидесятой странице. Когда ему было семнадцать лет, его семья переехала в новую квартиру, и при переезде была утеряна одна коробка с книгами и прочей «макулатурой». Стас был уверен, что это «глупая баба сгребла все тетради со стола и запихнула их в этот чёртов ящик», и поэтому ему пришлось завести новую тетрадку. Где она теперь, было неизвестно. Сама же тетрадь оказалась среди документов, которые нельзя терять, но и пользоваться ими приходилось крайне редко, поэтому его тётя обнаружила её так поздно и поспешила вернуть племяннику. Интересно, читала ли она про те чудовищные думы, которые хранил этот дневник? А если прочитала, то испытала шок или давно подозревала? Об этом я вряд ли когда-нибудь узнаю. Запись, сделанная спустя почти десять лет, сильно отличалась почерком, он стал изящнее и не таким крупным, в нём чувствовалась уверенность и какая-то странная сила. Разумеется, последнее это не более, чем моя фантазия. Не изменились только грубость и ненависть, сочащаяся сквозь каждое слово. После полоскания бабской невнимательности и природного тупоумия, размышления и фрагментарные сообщения о событиях дня и ведущих умозаключениях продолжились, словно никакого временного промежутка не было. Вероятнее всего, та новая, или промежуточная тетрадь, велась точно также и закончилась или потерялась. Скорее всего, в ней сохранились самые безбашенные и жестокие поступки этого человека. С четырнадцати до семнадцати лет прослеживалось чёткое нарастание напряжённости в его душе, крепло чувство ненависти и усиливались проявления агрессии, чаще скрытой или пассивной.

Пятнадцать лет:

«У меня была черта, которой были все окружающие и которую нужно было преодолеть»

«Мне интересно, как у меня дела, и только»

«Не сметь критиковать!».

Шестнадцать лет:

«Совесть? Забудь! Не нужно оценивать мои поступки с вашей точки зрения. Она убога!»

«Я грустил, о да, я грустил. Минут пятнадцать. Я даже испытывал некое чувство, похожее на депрессию. Но оно было слишком поверхностным, чтобы оставить хоть какой-то след в душе или памяти».

Семнадцать лет:

«Вы психи. По крайней мере, все вы немного не в себе»

«Она так часто мне доказывала, что я первый, что это в конце концов стало раздражать. Можно подумать, я этого не знаю. Кому ты нужна вообще, пугало. Но я очень не люблю, когда она лезет ко мне, слюнявить ещё пытается, поэтому каждый раз говорю ей «Иди сосись с тем, с кем трахалась до меня». Работает безупречно»

«Бегите! Бегите, не оглядываясь. И никогда, слышите, никогда не возвращайтесь!».