Матрёшка. Перезагрузка

Татьяна Заостровская

Матрёшка. Перезагрузка

Ребёнок больше всего нуждается в Вашей любви

как раз тогда,

когда он меньше всего её заслуживает.

Эрма Бомбек

Матрёшка. Расписная деревянная куколка с секретом. Одна в другой – семь, или хоть сколько штук, от маленькой до большой. То ли бочонок, то ли яйцо, символ сотворения мира и жизни. Существование эфирных и энергетических тел, оболочек человека, доказано. Матрёшка в этом смысле – точная копия.

Куколки прячутся в одной, потом выскакивают, строятся в ряд. «Одинаковые с лица», нарядные, разрисованные – загляденье. Только маленькая, как заготовочка. Мазками – глазки, носик. Вот и все украшения, пожалуй. Маленькие точки наивно разглядывают сестричек. На их боках, от одной к другой ярче краски, уверенней узоры выписаны. А на самой большой расцвели, распустились невиданные цветы и загогулины. Красотища! Всё ладно, всё гармонично.

«Как так получилось? Кто разрисовал большую? А-а! Я тоже хочу! А смогу? А получится?» – Это терзания самой глубоко спрятанной малышки. Она сидит внутри, смотрит на некрашеный бок с зазубринами и думает, что это весь доступный ей мир. Отсюда её вопросики: «Что делать?» и «Кто виноват?»

А большая Матрёшка молчит, мудро улыбаясь, само совершенство и венец творения. И как узнать – была ли в маленькой уже эта красота заложена?

Видишь ли, она – первая. Большая, у-у где ещё – далеко. А эта – вот, пожалуйста, ближе всех. И ты в себе, прежде всего, её только и замечаешь. Мелкая такая, невидная. Точки, закорючки непонятные. Что из них вырастет, какие ягодки-цветочки? Маленькую трудно разукрасить. Площадь не позволяет, места нет.

Но ты можешь рассмотреть в себе узоры самой большой! Они уже есть, поверь.

I

Самая маленькая матрёшечка

Бизон нёсся по прерии. Тяжёлые копыта гулко вбивали жухлую траву в землю. Косматая грива развевалась. Рога нацелились на кучку охотников. Берегитесь, людишки, бизон растопчет ваши безволосые раскрашенные тельца. И даже стрелы и томагавки не помешают ему. Могучему королю свободных прерий.

Но исход битвы предрешён. Бизон рухнет, и пыль закроет слёзы отчаяния в его глазах: «За что?»

Так и есть. Маленькие и слабые собираются в кучи и забивают даже больших и сильных. Или непохожих. А я один – что я могу сделать против всех?

Варя

У меня нос. Ненавижу его! Он мне всё портит. Ну почему я такая страшная. Стоит только посмотреть в зеркало – и всё, полный аут. Этот противный носяра, никуда от него не деться. Хоть бы уши торчали – я бы их под волосами прятала. Я не толстая, ноги нормальные. Но этот нос всё перечёркивает.

Я сижу в ванной и рассматриваю нос. Пыталась замазать, запудрить, только натёрла, красный стал. Всё. Никуда не пойду. И в школу не пойду. Как это глупо – зависеть от куска мяса на твоём лице. Всё понимаю, но ничего не могу сделать, только спрятаться и ненавидеть себя.

Мама дёргает дверь:

– Варя! Опоздаешь! Выходи, ну что ты там засела?

Мама, когда нервничает, начинает краснеть, и морщинки собираются на щеках, некрасиво. И почему нам с ней достался дедушкин шнобель?

Плевать, пусть опоздаю. Хорошая девочка Варя, отличница, опоздает хоть раз. Подумаешь, никто и не заметит. Никто не скажет: «Где Ворона?» А как меня ещё называть, с таким дурацким именем и дурацким носом. Все, все меня ненавидят, потому что я умная. Все умные – несчастные, а глупые – счастливые, потому что не задумываются, как ужасен мир.

И никто меня не любит, потому что я страшная. Утыкаюсь лбом в зеркало. Прохладная поверхность расплющивает лоб. И нос в отражении кажется длинным, до бесконечности, как вектор, показывает вниз. На самое дно отчаяния.

Анжелика

– Анжелка, Анжелка, глянь! Зотов смайлик поставил. А? Как ты думаешь, намекает, что ли, – Маруська тянет меня к окошку ноутбука. Мешает накраситься. На экране подмигивает смеющийся кругляш.

– А что ты написала?

– «Как делы» написала.

– И он чё, – поддерживаю привычный бессмысленный трёп, надо притвориться, будто мне пофиг, что Зотый заигрывает с Маруськой. Губы получились неровные, придётся стирать

– Вот, молчит, я уже столько написала! Смайлик только.

– Не, не намекает, – успокаиваюсь.

– Бли-и-ин! – Маруська от огорчения пихает меня в бок. Бесит, из-за неё карандаш выскочил за линию.

Я готова сорваться. Зачем я к ней хожу? Это разгадывание смайликов и тупых словечек – изо дня в день Маруськино занятие. Её конопатая мордаха одинаково улыбается в «Вконтакте», на «Фейсбуке», и где только не улыбается.

Карандаш исковеркал губы, а мне их приходится так тщательно рисовать. Это моё слабое место. Никто не должен заметить, никто и никогда.

А у Маруськи нет заморочек. Она почти не красится, не укладывает рыжие кудри. И всё равно у неё много друзей. Да какие там друзья! Салаги, толкущиеся в сети. Но она хотя бы не одна.

– Анжелка, Анжелка! – Маруська уже вышла из огорчения. Кто-то с тупой аватаркой написал ей: «Ты клевая!» – Класс!

Почему-то хочется зареветь. Я стираю губы, не глядя в зеркало.

Терпеть не могу эту рыжую дурочку, как она примазывается к тем, кто богаче, популярнее. Со мной она потому, что парни пристают, когда мы ходим по улицам. Но она спит и видит, как втереться в компанию к Низовой. У той и денег куча, они могут сидеть в кафешках, она скинет подружкам поношенных тряпочек. И как не противно так унижаться.

Маруська странно затихла. Как специально, уставилась на мою фотку в сети, рассматривает.

– Нафига на мою страницу зашла?

– Блии-ин, Анжелка, какая ты красивая!

Мне стыдно? Маруська–Маруська. Кстати, если ей поменять причёску и глаза поярче сделать, она будет ничего.

Саша

Саша сидел за столом, бабушка подставляла тарелки.

– Чё за суп? – Саша оторвался от смешного сериала и глянул в тарелку. – Чё это плавает, морковка? Не, не буду.

Бабушка вздохнула, выловила морковку и попавшиеся кольца лука.

Саша взял ложку.

– Чё ещё есть? – отодвинул пустую тарелку. Бабушка поставила большое блюдо с золотистым рисом и котлетами.

– О, котлетки! А рис-то нафига сделала? Я его не ем, да ещё опять с морквой! – Саша пробурчал, ковыряясь в тарелке. Тут же бабушка, как иллюзионист, открыла какую-то маленькую сковородочку, выудила спагетти, заботливо выложила сбоку аккуратные кружочки огурцов и помидоров, вздохнула, приговаривая:

– Опять макароны, сколько же можно. Вот, хоть овощей каких поешь. Ты же растёшь, тебе витамины нужны

Саша довольно крякнул:

– Во, другое дело! – и, не глядя в тарелку, отправил в рот и котлеты, и спагетти, и овощи. Засмотрелся на рекламу, и тут же исчезла грязная тарелка, а перед носом появилась кружка чая и блюдце со стопкой дымящихся оладушек. Саша пошарил взглядом по столу, цапнул пару оладий и снова пробурчал:

– А к чаю, чё, опять ничего?

– Ох, точно! Конфетки же где-то были! Мама тебе передала, твои любимые. – Бабушка засуетилась, полезла в шкафчик.

Саша встал и молча вышел из кухни

– Подожди, а конфетки?

– Не надо мне её конфет.

Бабушка обречённо вздохнула.

Антон

Их много, как всегда. И почему они ходят кучами? По отдельности дохлые, как я, только Зотый здоровяк. Но он хоть не издевается попусту.

В прошлой школе было легче. Я всех парней знал с садика и также кучкой мы тусовались, чморили слабаков. А теперь попал. В этом районе никого не знаю, и в классе какие-то уроды собрались. Не все, конечно, но пока я ни с кем не скорешился, поэтому и тяжко. Это закон природы: всегда есть крутые и чмори. И те, кого не трогают, середнячки. Я пока на низшей ступени.

Как бы мне их обойти. Переждать, что ли, в подъезде? Нет. Встали, курить сейчас будут. Их много, я один. Сумка с костюмом оттягивает руку. Обещал Гале не опаздывать. Если меня сейчас поймают, запозорят по полной. Им не объяснишь, что тётке помогаю, за деньги, конечно. Что там мамка в садике зарабатывает – одни слёзы. Деньги нужны. В качалку ходить, чтобы с такими жлобами драться. А пока стою в подъезде, трясусь. Противно. Самому противно, и всем, наверно, тоже – на такого смотреть. Ну, всё, пошёл.

– Эй! Суслик! Закурить есть?

Конечно, они зовут меня «Суслик», как ещё, и в той школе так звали, по фамилии – самое простое кликуху придумать. Суслов – значит, «суслик». Вот нормальная фамилия: «Зотов», к ней ничего обидного не подберёшь. Если бы я хоть повыше был, как Зотый, тоже бы спокойно ходил. Он высокий, девкам нравится. И учится нормально. Как раз, чтобы и не высовываться сильно, а то ботанов тоже чморят.

– Да он не курит, его ж капля никотина перешибёт.

– Га-а, полкапли!

Заметили, но, вроде, не пьяные, не обкуренные, может, пройду нормально.

– Да чё с него взять, он же нищий.

Легыч лениво сплёвывет:

– Подь сюды. – Не кричит, незачем, все и так затихли. Трусы. Останавливаюсь. Легыч усмехается. Он, зараза, ростом чуть выше меня. Но здоровее и старше. Девчонки во дворе говорят, что красивый. Конечно, он же на них не смотрит с такой мерзкой ухмылочкой.

– Гони сотыгу, Суслик.

Мотаю головой – денег нет.

– Потом притащишь. А в сумке чё? Может, хавка?

Нет, только не сумка, придурок. Скорей разворачиваюсь, пока он «добрый» и не навтыкал. Ускоряю шаг. Свистят вслед, но, кажется, пронесло сегодня. Надо успеть. Срываюсь и бегу.

Варя

– Варенька, сходи, погуляй, совсем зелёная стала, всё за компьютером сидишь.

Мама заглядывает в комнату. Охает, видя, что шторы задвинуты. Открывает окна, в комнату заползают запахи тающего снега и весенней свежести, чириканье, гул машин и хриплый смех.

– Посмотри, весна уже пришла, снег тает, люди гуляют. Что ты сидишь, прячешься?

Я подхожу к окну, щурюсь от яркого света. И, правда, гуляют. И ржут под моим окном. Курят, болтают всё об одном и том же: «тёлки», «бабло», «бабло», «тёлки». Зачем туда ходить? Выйду – и будут также смеяться надо мной. Кажется, я сказала это вслух, потому что мама затараторила:

– Что ты, никто не будет смеяться! Подростки всегда думают, что все на них только смотрят и смеются. А людям, честное слово, до других и дела нет. Так что давай, хоть до магазина сходи.

Ненавижу, когда меня называют «подростком», «тинейджером», «недорослем» и «гадким утёнком», обещают, что скоро я «всё пойму о жизни и расцвету». Врут, всё врут. Значит, мы «подростки», а они – «люди». Сами-то не понимают ничего. Достаточно посмотреть на мою маму – она завяла, так и не сумев «расцвести».

– Я никуда не пойду.

Мама за своё:

– Варенька, давай сходим к моему психоаналитику, он объяснит тебе, что не стоит прятаться от жизни, – жалобно заглядывает мне в глаза. Кажется, она одна в нашем городишке нашла психоаналитика и таскается к нему. Что же до сих пор он ей не объяснил то же самое? Такая же бледная, как я, сидит дома, у неё нет подруг. Так же горбится и пытается спрятать нос, занавешивается волосами.

И как папа женился на ней? Поверишь тут бабушке, что из-за денег женился. Так и есть. Ведь от любви рождаются красивые дети. Такие, как Анжелка. У неё семья небогатая, машины нет, квартира маленькая. Зато родители до сих пор везде вместе ходят. Идут по двору, смеются. Им уже лет по сорок, старые, а всё ещё смотрят друг на друга и смеются! Конечно, Анжелка получилась красивая. Хоть и глуповатая. И Низова ей завидует, потому что Анжелка всё равно парням больше нравится. Только, о чём с ней говорить – о помадах и причёсках? Фу, какая ограниченность.

А вот как раз и Низова, слышу-слышу, подгребла, «звезда» созревшая, У меня под окном. С Легычем обжимается.

Олег. Симпатичный, уверенный. Король нашего занюханного двора. У него такие ресницы, когда мимо иду, даже боюсь смотреть. Глаза кажутся чёрными-чёрными издалека. Низова недолго ломалась. Я же слышу – и всё, что болтают, и как она матерится, чтобы парням понравиться. А они потом её обсуждают: «Низова всегда сверху». Зачем я это слушаю? Противно.

Скорее закрываю окно, шторы задёргиваю. Чтобы не видеть, как им хорошо. Весело как. Чтобы не признаваться, что мне тоже хочется с сильным и надёжным идти по весенним улицам. И он будет обнимать, и не так холодно в тонкой весенней курточке, не так пронизывает ветер. Вот это и пугает – значит, я такая же, как они все? Такая же, только с огромным носом.

Саша

Саша стоял с парнями, как обычно, во дворе. Под гул и смешки парней местный алкоголик неровной траекторией подбирался к их компании. Подошёл, выбрал позицию поустойчивее. Даже с каким-то достоинством в мутном взгляде утвердительно прохрипел:

– Докурить дашь.

Легыч расплылся было в улыбке, чувствуя возможность поиздеваться, но мужик спокойно выдержал его ехидный взгляд.

– На, батя, допей. – Легыч расщедрился и протянул вдобавок к сигарете бутылку, – пузырёк себе оставь.

Мужик кивнул, спокойно взял. Парни уставились, хоть какое-то развлечение.

– Как звать-то? – протянул Легыч.

– Виктор я, – мужик не спешил уходить, разминая сигарету в грязных пальцах. – «Победитель», значит.

– Ха-а! – заржал Легыч, приглашая парней к веселью, – победитель, прикинь! А я Олег, – он поколебался, протянуть или нет руку, – это тогда кто? – всё-таки протянул. Мужик с наслаждением отпил остатки пива, утёрся рукавом, игнорируя предложенное рукопожатие, ответил:

– Вещий Олег, значит.

– Парни хихикнули выжидающе, мужик подумал, удерживая равновесие, и вдруг громко, с выражением, стал декламировать: «Как ныне сбирается вещий Олег отмстить, этим, как их… неразумным! Тьфу, ты память ни к чёрту. Отмстить неразумным хазарам! Точно». – Отвернулся и заковылял, напевая во всю глотку на только что придуманный мотив: «Как ныы-не-е сбира-ется ве-ещий Олег…»

Легыч перестал ухмыляться, задумчиво посмотрел вслед:

– Вот жжёт дядька, – повернулся к Саше, – Это чё за тема? Вещий Олег какой-то.

– Ну, князь такой был русский. – Саша пожал плечами.

– Князь? Прикольно, – Легыч заулыбался, – И чё он, отомстил?

– Вроде да, – Саша усмехнулся, подумав: «Вот придурок. Я ему училка, что ли? Совсем не о чем говорить, всё перетёрли, будет теперь историю Руси выспрашивать».

– Прикольно, – протянул Легыч, – А потом чё?

Саше надоело:

– Помер, чё.

–Ага, мы тоже проходили,– откликнулся кто-то из парней помладше, кивнули ещё несколько, гадая, о чём так задумался их «предводитель».

–Да ты чё… – протянул Легыч, – завалили его?

Саша напрягся, вспоминая, и выдал конечную информацию:

– Короче, змея его укусила и он вздулся, – отвернулся, ставя точку в странном разговоре.

Легыч вздохнул, думая о своём: «Хреново».

Анжелика

«Ах, какой ангелочек!» – подумали мои родители, когда я родилась. Романтики, тоже мне.

Неужели можно влюбиться в одноклассника и прожить с ним всю жизнь? И ещё радоваться, что «хорошо живут»! В маленькой квартирке, без машины. Экономя на всём. Нет, я так не хочу. Я сама что-нибудь придумаю, денег заработаю, а потом уж и влюбиться можно. Это же преступление – рожать ребёнка в нищете. Да ещё называть «Анжелика». Повезло, что я не урод, а то, как бы жила с таким именем? Нет, ничего не имею против, мне подходит. Вот только не совсем. Я не ангел. Я воровка.

Деньги лежали, как всегда, в комоде, папа вчера принёс, я видела. Так стыдно, но мне очень-очень нужно. Я открываю ящик, и рука тянется сама. Схватила, взяла, как будто отдельно от меня.

– Анжелочка! – вздрагиваю, деньги разлетаются по маленькой спальне. Это мама кричит из коридора. Я думала, она уже убежала на работу. – Ликочка! Возьми в комоде денежки, папе аванс дали. И не забудь, репетитор в шесть! Заплати сразу за месяц! – мама схватила свою потрёпанную сумку и выскочила.

Стало ещё противнее. Я на коленках собираю деньги, достаю сотни из-под кровати. Новенькие и затёртые. Две пятьсот. Да, я воровка, ещё хуже, чем воровка.

Мама не очень старая, но не следит за собой. Не делает маникюр. И духи у неё дешёвые, и косметика. Мажется одной помадой по полгода, да тенями старомодными. Это всё от бедности. И ещё откладывает, чтобы платить репетиторам.

А она ведь была очень хорошенькая в молодости. Если бы мама узнала, сколько стоит мой карандаш для губ, в обморок бы упала. Эх, скоро закончится карандашик. Низова отдала, когда мы ещё дружили. У Ленки косметики целый ящик, валяются помады и карандаши, тени, вперемешку. Просроченные и новенькие, наборами и по отдельности. Зачем ей так много? Что, у неё, морда особо широкая?

А мама и представить не может, сколько стоит нормальная тушь, например. А если бы узнала, что я уже месяц не хожу к репетитору? Но мне очень, очень нужны эти деньги. Надо заплатить. Пусть неправильно, пусть папа запретил. Но мне нравится! Очень нравится, и ничего не могу поделать.

Вызубрю физику сама, завтра отвечу. Оценка выйдет хорошая, папа не заметит ничего. Репетиторше сказала, что у нас пока нет денег, так что она звонить не будет.

И зачем папе пихать меня в технический вуз? Физика с математикой у меня туго заходят. Мне всё ещё стыдно, утыкаюсь в ненавистный учебник. Что теперь делать – выучу, не совсем же дура.

Саша

После ужина Саша сразу сел за компьютер, пока включал, скользнул взглядом по комнате. Всё уже было прибрано, поглаженная рубашка висела на ручке шкафа на плечиках. На стуле лежали аккуратно сложенные носки и майка,

Саша вздохнул. Бабка упёртая, ничего не понимает. Сколько раз говорил, что майки носить стрёмно, нет, она ему подсовывает. И рубашку ни за что в школу не наденет завтра. Что он, ботан какой, что ли. Захотелось лечь на диван и никуда не ходить. В принципе, можно и поспать, потом всю ночь поиграть в комп по сети. В школу завтра ко второму уроку. Бабка разбудит, покормит. Все давно привыкли, что он не живёт с мамой и её новым мужем. Всё реже он слышал: «Позвони маме» и другие глупости: «Зачем ты бросил секцию?», «Последний год в школе! Как будешь ЕГЭ сдавать?», «Куда думаешь поступать?», «Не сиди поздно, не выспишься». Или ещё круче: «А мальчики, с которыми ты дружишь – хорошие?»

«Хорошие, хорошие. – всегда отвечал про себя Саша, – Вон, Легычу пиво продают в ларьке, плохо, что ли?»

– Ба! Дай рублей пятьдесят. – Прислушался, не отвечает. Ну и ладно. Пусть молчит, пусть все молчат, раз им на него наплевать, так и ему пофиг. У мамы своя жизнь. Обида привычно зашебуршала где-то в груди, требуя выхода. Саша пружинисто вскочил, подтянулся на «стенке». Что он, ботан, дома сидеть, уроки учить. Спишет завтра, да и всё. Тройку всегда поставят, никуда не денутся. А если почитать перед уроком – то и четвертак натянут. За прошлые-то заслуги.

«У мальчика душевная травма», – оправдывалась бабушка на собраниях. Да, душевная травма у него. А вам легко было бы – вот жил-жил с мамой. «Сашенька, Сашенька, Сю-сю, му-сю». Всё для него – и на море летом, и в лагерь лучший, и форму дорогую спортом заниматься. Естественно, о ребёнке надо заботиться, раз уж завели.

А потом – бабах! Мама в белом платье, с чужим мужиком целуется, счастливая. А на Сашу – наплевать! Ну, и ему, значит, тоже всё равно. Одному лучше – делай, что хочешь. Бабка побурчит-побурчит, да и успокоится.

«Не, так-то бабушка нормальная, – справедливости ради подумал Саша. – Выглядит ничего для её возраста». Уже за шестьдесят, на пенсии, но она всё равно работала, бухгалтером в какой-то фирме. И за Сашей успевала присматривать, варить, убирать.

«А что ей ещё делать, на старости-то лет. Ей же замуж не надо, как маме, предательнице». – Саша сам не знал, откуда у него такая детская злость. Почему до сих пор по ночам душила такая обида.

Тогда, три года назад, было ещё сильнее. Чтобы забыться и мелко отомстить, он бросил секцию, перестал готовиться к урокам. Мама прибегала, ругала, просила. Звала жить с ней. Но он упорно не шёл. Не разговаривал даже.

Было тяжело без неё. Так хотелось, чтобы обняла, как раньше, погладила по голове. «Сашка – кудряшка» сказала. Он даже ревел пару раз, как девчонка. Так хотелось, чтобы она пришла, просто взяла и увела к себе. «А что толку звать, – опять завёлся Саша про себя, – Я же мужик. Я гордый!» Вот и догордился.

Он с каким-то злорадным удовлетворением видел, как вздыхала мама, неловко пытаясь завязать с ним разговор. В ответ Саша дёргал плечом, стряхивая её руку, каждый раз резко уходил в комнату.

– Что делать? – всхлипывала мама. – Я ведь так люблю, это же мой сыночек, Сашенька! Почему он так со мной?

– Отступись, – по-деревенски успокаивала бабушка и добавляла тихонько, – Никуда ведь любовь не девается, выправится парень, вот увидишь.

Потом Саша привык, одному было спокойней. Можно с парнями постоять, поболтать. Из армии пришёл Легыч. Стал свои порядки устанавливать, командовал, у слабаков деньги и телефоны «отжимал». Парни молчали – боялись. Сашу он не трогал, почему-то сразу выделил из всех. Пустячок, а приятно.

Ещё от скуки спасали игры. Бабушка пыталась запретить, но куда ей. Не будет же она провода выдирать. Это уже война. Пришлось пообещать нормально учиться. Это несложно.

Саша вышел из подъезда. Заметил, как шевельнулись шторы. У бабушки бумагами весь стол завален, будет работать и посматривать в окно. А он – вот, на виду, у соседнего подъезда постоит с парнями. Типа, «под присмотром». А что уж они там делают, о чём болтают – ей лучше не знать, здоровее будет.

Саша шёл по двору, здороваясь со знакомыми, скользил взглядом по весенне-раздевшимся девчонкам. Обогнала машина, «Крутая тачила, мульта два стоит», – остановился, разглядывая. Из машины вылезла Низова, девчонка из девятого класса. Ленка нравилась Саше. Симпатичная, весёлая. Только потом она стала с Легычем гулять. А тот хвастался своими «победами».

«Низова всегда сверху, – тут же вспомнил Саша. – Вот урод», – усмехнулся. Ленкин папа – крутой, прибьет Легыча, если узнает. А она, как будто специально, каждый вечер стояла с парнями в открытую, хрипло хохотала, курила. Может, так хотела папику отомстить за то, что бросил их.

Саше хмыкнул с пренебрежением: «Ну, бросил – и что?» Он тоже отца последний раз лет в пять видел. Потом тот как-то технично смылся в другой город. И никого дискомфорта от этого Саша не испытывал. «Вот мамкина свадьба – это да, это был удар. А папаша – чужой человек, нафига он сдался?» – рассуждал Саша.

Он, конечно, врал себе. Если хомяк из клетки сбежит – и то жалко. А тут – целый родной человек! Был рядом – и вдруг… и ты становишься ещё более одиноким и уязвимым.

Сам-то разве не из-за того же делал всё маме назло, разве не из-за детской ревности решил затеряться среди парней во дворе? Вытащить из себя всё самое плохое, чтобы не зря страдать. Чтобы не так обидно.

Ленка уже вылезла из машины, вся увешанная яркими пакетами. Помахала Саше, подмигнула: «Приходи! Я сегодня проставляюсь!» Громко сказала, специально, чтобы папа высунулся из машины и злобно глянул на Сашу. Так глянул, что Саша не успел кивнуть в ответ на приглашение, подскочил и ускорил шаг

Антон

Самое стрёмное – это быть «ботаном», даже хуже «суслика», если на то пошло. Если ты заумь, ты раздражаешь. Одно дело, если накачанный, как Зотый, и хорошо учишься, тогда ещё ничего. Но если тяжелее учебника ничего не поднимал, – тогда всё. И хоть сто раз потом станешь миллионером или известным артистом, все будут помнить, как били тебя за гаражами. Просто за то, что они – быдло, а ты пытаешься из этого выбраться и что-то понять о жизни. А им и так хорошо. Или нет?

Я суслик. Живу в норе. Маленькая брежневская «двушка». До того как переехали, было ещё хуже, жили в однокомнатной. Дед с бабкой, мама и я. А сейчас «прогресс»: хотя бы спим отдельно от стариков.

Мне их жалко, всех. Да, они хорошие. Да, работали всю жизнь, чтобы меня «поднять». Только… куда поднять? Мне кажется, я барахтаюсь на каком-то дне! Откуда невозможно выбраться.

А им самое главное – чтобы я не пил, не курил и не кололся. Обнюхивают меня, переглядываются, боятся, что свяжусь с дурной компанией. Да какой же компании нужен суслик? Маленький, не очень умный, дохлый прыщавый грызун. Я падаю на кровать. Почему я такой урод, ну почему.

– Что с тобой, малыш? – Мама подняла голову на соседней кровати. «Малыш», она совсем, что ли. Нет, ничего не понимает, глупая слабая хомячка. Эта её «любовь» с придыханием и заламыванием рук меня достала. Зачем она родила меня? И ещё хочет, чтобы я ей был за это благодарен, все меня достали.

– Антоша, потерпи. Если что-то не ладится, надо думать о хорошем, и всё будет хорошо.

Задрало терпеть и думать. Надо делать хоть что-то! Или я ничего не понимаю.

– Да пошла ты, – всё, что я могу прошептать в подушку,

– Что? Антошка, ты что?

Кажется, услышала.