Страна Яблок

Подошла Зёма, осуждающе наклонила голову. Высококультурная дама. Сразу угощение с земли не берёт, сначала испытующе посмотрит – всё ли ты обдумал, я твёрдо могу рассчитывать на этот кусок? – и только потом аккуратно прихватывает зубами. Но в неурочный час никогда не кормим, уже пытались неизвестные приваживать.

Борис откатил по направляющим бетонную плиту, отвалил тяжёлую, обитую железом дверь погреба, я включил фонарик, и мы потащили ящики вниз.

Погреб, собственно, был не погребом, а хранилищем. Бункером.

Дикая жара позапрошлого года показала ненадёжность наших подвалов, и мы решили сделать общий ледник.

Благо Клязьма рядом.

Сашка в своё время перекроил брошенный котлован совхозного навозохранилища под грандиозный фундамент тридцать на тридцать, его мы и заглубили ещё на несколько метров. Наткнулись на бешено бьющий ключ – и не забей мы его сразу же в трубу, он размыл бы всю губернию за пару часов. Трубу вывели в Клязьму через двухметровые кольца, подведённые к фундаменту «для канализации». Как метротуннель.

Сашкина любовь к нечеловеческим масштабам нас всегда поражала, он и Ларису нашёл по своему вкусу – метр восемьдесят с весом под девяносто. Не толстая, не жирная – могучая.

Как «Боинг», как скала. Как Александрийский столп. И вечно хохочет. Хохотала, вернее. До Сашкиного инсульта.

За тамбурной дверью плавал холод. Ледяные плиты уже заметно подтаяли, следы от пилы затянулись и сгладились, как детские шрамики на коленках. Июль всё-таки.

Густой рыбный запах хоть ножом режь. Бочки с солёной рыбой по левой стене, вязки сушёной щуки и окуня, копчёный лещ висит на металлических трубах.

Мы с Серегой пыхтели вдвоём над одним ящиком, Борис брал сразу по два. Сам полтора центнера, и ящики килограмм на сорок каждый.

– Борь, не понимаю, зачем мы за топливом мотаемся? Для чего нам вообще грузовик нужен? Всё на тебе можно.

Он смущённо, по-детски улыбнулся и повёл плечами. Когда восхищаются его дикой силой, скромничает и отмахивается, но от похвал тает.

– Ну, всё, – сказал, отдуваясь, Серёга. – Поспите, и снова всё будет голубым и зелёным.

Проснулись мы около часу дня, но ничего голубого и зелёного не было.

– Спирька, сука, участок продал, – сообщил мне Сергей. – Грохнуть бы его.

Сергей рассказал, что рано утром к Спирькиному дому подъехала машина, начали грузить вещи. В шесть утра все на ферме, один Аркадий на голубятню сорвался, покормить.

Оттуда и увидел грузовик.

Подошёл, завёл разговор с водителем. Спирька от большого ума и жадности подписал на перевозку своего родственника, тот всё и выложил. Дом, мол, с участком продан, хозяин вещи вывозит.

– Некисло, а? Как ещё Аркадий удержался, в табло Спирьке не поднёс. У него ж не заржавеет. Машина ушла, Спиря здесь. Сейчас срочно собрание проведём, если ломанётся на выезд, тормозните его.

– Так и пусть валит, он же всем опротивел. Зачем собрание?

Сергей посмотрел на меня, и я испугался. Губы и веки у него опустились, глаза на меня не смотрят.

– Алик, подстанция же у него на участке. Мы без света останемся.

– А?..

Зёма неслышно подошла сзади и толкнула меня своей лобастой башкой под коленки. Серёга едва успел принять меня в подставленные руки. Я обернулся – она стояла, наклонив голову и улыбалась. Впрочем, у алабаев такой прикус – кажется, что они всегда улыбаются.

Ксения

Я бежала по топкому берегу озера Вилка и проваливалась по колено. Надо было быстро-быстро выдергивать ноги из грязи, я не успевала, начала задыхаться и проснулась.

В окно светил пятнистый шар луны, почти полный. В ночной тишине затихал рёв «пищемобиля».

Мясо-рыбу повезли, на бензин менять. Я слышала, как Сергей Саныч с Александром говорили: газ нам отрезают, электричество тоже. Наличные больше не принимают, полностью перешли на электронный расчёт. Если тёмной ночью ездят продукты на бензин менять, значит, здесь тоже плохо.

А как же мы будем без газа, без электричества? Значит, всё руками, руками. Руки и так болят, мама вон аж плачет по вечерам. Отнимаются у неё руки. И что – всю жизнь вот так? Не хочу!

У меня уже руки в крюки превращаются. Мажу-мажу, всё без толку. В июне Франни приезжала за сыром-маслом, так посмотрела на мои руки… Как на уродку.

Выходит, папа показывал, как лучину щепить и жечь – не просто так? Он нас учил заранее?

Лучины жечь, вручную доить, на лошадях пахать?

Да и нет у нас лошадей.

Не хочу, не хочу, не хочу!..

А если заболеет кто? Где лечиться? Сергей Саныч что-нибудь придумает… а что он придумает? Плотину на реке хотят ставить. Папа говорил, они с Вадимом прикидывают…

Да кто ж нам разрешит? Зачем обманывать самих себя? Если даже электричество и газ отключают.

Хотят нас сжить со свету. Ну и правильно, что здесь делать? Так и ходить за коровами всю жизнь? Всю жизнь мучиться! А сестренки мои? Они уже сейчас полдня на огороде, а дальше хуже будет.

Мне уже шестнадцать скоро… И за кого замуж выходить? Все такие старые… Александр хороший, всегда мне улыбается, но он ведь тоже старый! И никого, никого вокруг нет!

Как тогда Александр на нас смотрел!.. когда мы купались. Он на меня одну смотрел. Ни на маму, ни на Ларису. Всю ночь уснуть не могла.

А как же свиньи теперь? Коровы-то перезимуют в холодном коровнике, а свиньи помёрзнут. А коров вручную доить? Много не надоишь.

Если и надоишь, девать некуда. Закон какой-то приняли – чтобы никто ничего не выращивал и не разводил, даже для себя. Всё только через треды и сетки.

Тогда ради чего эти два года? Только-только ферму отстроили.

У папы спрашиваю, он говорит: «На Господа надо уповать…»

«Уповайте на Господа вовеки, ибо Господь Бог есть твердыня вечная… Я же беден и нищ, но Господь печется о мне… Уповай на Бога; ибо я буду ещё славить Его, Спасителя моего и Бога моего…»

Вот же привязалось, и не остановишься!.. Прости, Господи, моё святотатство!

А по-моему, папа просто врёт сам себе и нам тоже. За словами прячется, как улитка в раковину. «Молись да молись» – вот и весь ответ.

Откуда Господу здесь взяться? Никакой ангел небесный не спустит ни бензина, ни электричества. Вон Франни как фыркнула, когда папа стал ей про Господа говорить! Никакого Господа у неё нет, и никому она не молится, а такая красивая. Неужели они правда втроем живут и естество своё меняют постоянно? Ужас какой! Это, вот… я раз такая – и мужчина!.. парень! И у меня вместо… и я смогу… ох, прости меня, Господи!

«Господи, Ты видишь мою слабость, даждь ми исправление и сподоби мя любити Тя от всея души моея и помышления, и подаждь мне благодать Свою!»

А какое платье у неё!

Платье-брюки! И всё почти насквозь видно, все мужчины так и шмурыгали на неё глазами, и даже папа!.. и подходили к нам всё время. То спросят, то попросят. Александр только совсем на Франни не смотрел, только на меня.

Я выдумываю, конечно, он старый. Вот если бы такой, как Александр, но моего возраста! Ну, можно постарше немножко.

Чепуха это всё! Откуда здесь кто возьмётся? Одни леса вокруг да торфяники за Клязьмой. И всюду те же тяготы.

Папа рассказывал, что раньше от тягот в Сибирь бежали. На молочные реки, сказочное Беловодье. Ни налогов, ни воинской повинности, ни крапивного семени – чиновников и полиции с податными инспекторами. А сейчас повсюду одно и то же, от Африки до Северного полюса.

А особенно, папа говорил, на Алтай стремились. Он туда ездил, и вода там в самом деле белая, как молоко. Несётся с ледников, кипит. Чудеса, говорил, целый день идёшь, а вечером попил и есть не хочется. Можно долго не есть, вода с ледников бежит, в ней всё есть, что человеку нужно, растворенное. А названия не наши, тоже во рту кипят: Чуя – Мажой – Каракабак.

А если в Москву убежать с Франни? Папа с мамой поплачут, конечно, но у них ещё две дочки есть, а у меня здесь что впереди?

Как от Франни пахнет… аж голова кружится! Но я в Москве никого не знаю. А где жить? Значит, придётся с Франни… и её этими… Когда она мне руку на плечо положила и в глаза посмотрела…

Ох, наваждение какое! В жар бросило, дышать нечем.

Встала, спустилась на цыпочках на первый этаж, тихонько открыла дверь и вышла на крыльцо глотнуть ночной прохлады. На фоне светлых сосновых стволов виднелась неподвижная фигура. Стоит и на наш дом смотрит. Слева выскочили Зёма с Казбеком, огромными тёмными клубами понеслись к человеку. Незнакомец быстро отступил в заросли, хлопнула дверца машины, завелся мотор.

Кто это?! Это не наш! Ужас какой! А мы спим спокойненько! Разбудить папу скорей и сказать ему!

Глава вторая

За один день до

Ксения

Всё равно. Всё равно, всё равно, всё равно! Пускай я с Франни уеду, а всё равно про Ночного Человека надо сказать.

Но папе нельзя. Он будет полчаса меня убеждать, что мне показалось, привиделось, померещилось. Ещё он любит говорить: «помстилось» или «морок». Таких и слов-то никто не знает, он из книг своих церковных вычитывает. Задумчиво вверх посмотрит, бороду покрутит и скажет: «Помстилось тебе, Санечка. Морок это. Ступай, вознеси молитву Великомученице Варваре для успокоения мятущейся души».

Ой, гадко это – над папой смеяться.

А я ведь его любила, когда маленькая была. Вот Даша с Василисой не так его любят, совсем не так. Да он раньше и не был таким. Сейчас ему главное, чтобы не нарушалось то, что он себе в голове построил. Начинает сразу злиться. Сам: «вознесём молитву», а внутри злится. Мы с мамой и не спорим уже.

А маме рассказать – она сразу перебьёт и спросит: «А зачем ты ночью из дома вышла? Ты с кем-то договорилась? Встречу назначила? Ты что-то недоговариваешь. Не скрывай от меня ничего, доча». Ну и всё такое прочее.

А Ночной Человек ведь не первый раз приезжал, точно-точно. Было похоже, что он время по секундам рассчитывает. Когда Зёма с Казбеком выскочили, он даже не вздрогнул. Подождал ещё немного, а потом в машину спокойно сел и уехал. И фары не включал, значит, дорогу хорошо знает. А с нашей стороны и дороги-то никакой нет – кривая колея через лес.

Надо Сергей Санычу сказать, вот что! Точно!!!

Я вздрогнула, и Зойка беспокойно переступила задними ногами. Доильные стаканы наползли по вымени вверх.

– Стой, Зоенька, стой! – погладила я корову, поправила стаканы.

Но как же я к нему пойду?

Папа увидит, накажет. Опять все платья уберёт, заставит одно носить – длинное, серое. «Невместно отроковице с мужчиной разговаривать или препроводить время». В тот раз папа заметил, как Армен со мной разговаривал – столько шуму было! Два часа, наверное, наставлял меня. Хотя он просто про Армению мне рассказывал, как там у них коров да коз пасут.

Да и вообще, он старый. И все старые: Закирзяновы старые и Аркадий старый, Армен вообще старый, фу-фу-фу!.. Спирька старый, а ещё и противный, глазами всегда шарит.

Но как же Сергею Санычу рассказать?

О! Я Дашу с собой возьму! Скажу ей: это продолжение вчерашней игры. И мой разговор с Сергей Санычем – это тоже часть игры. Тогда дома она и не проговорится. Папа с мамой про нашу игру никогда не слушают: «Да-да, хорошо… иди-ка, руки помой», Даша и не рассказывает.

Ага, кончается молоко. Я потянула клапан, воздух вошёл в стакан, и я сняла доильник. Всё, Зойка последняя. Вот уже и живопырка Аркадьева тарахтит, бидоны громыхают.

Вымыла-высушила Зойке соски, втёрла мазь, промыла доильник.

– Санечка – ты всё?

– Да, мам!

– Ну, пойдём завтракать.

Завтрак, посуда, уборка, огород – вот уже и полдень.

– Даша, пойдём следы Глупого Медведя искать!

– А какие? А где?

– Когда он вчера Толстяка пугал – вставал на задние лапы и когтями стены царапал. Пойдём поищем.

– Пойдём-пойдём!

Царапины мы нашли. И на столбах голубятни, и на сарае. А вот и Сергей Саныч. С Александром разговаривает. И Зёма как раз рядом. «Как раз рядом…» Глупо! Как будто Зёма мои слова подтвердит про Ночного Человека.

– Сергей Саныч, здравствуйте… Я хочу вам сказать… может быть, это ерунда, но мне точно не показалось…

Конечно, я всё скомкала и перепутала. Зачем ему слушать такую околесицу!

– Ксения, я понял. Это очень серьёзно. Спасибо тебе, что рассказала. Это очень важно! Но мне надо бежать, времени совсем нет. А это что за волк такой стоит?!

– Я не волк такой, я – Даша.

– Какая же ты Даша? Ты настоящий волк в Дашиной одежде! Я тебя узнал! Всё, побежал! Алик, давайте с Ксенией ещё раз, подробно!

И убежал. Александр ожидающе смотрел на меня, а я стеснялась. Начинать с «я проснулась…» – будто шторку отдёрнуть в свою комнату, и я такая – в ночной сорочке, простоволосая. С нечищенными зубами! Но как тогда объяснить, что я делала ночью на улице? Ещё подумает, что я лунатик. Стояла и молчала как дура. И чувствовала, что краснею.

– Ну, в общем, вышла ты на улицу в тихом обмороке сонном… – начал за меня Александр.

– А я знаю этот стих! – неожиданно выпалила я.

– Какой стих? – удивился Александр. – Сомневаюсь. Его никто не знает. Кроме меня и забытого поэта.

Я подняла глаза и увидела, что он улыбается. Совсем не насмешливо и не издевательски. А как будто удивляется и радуется, что я ему про стих сказала. Папа бы сказал: «Ликом просветлел».

– Я точно его знаю! Вот:

Есть у каждого бродягиСундучок воспоминаний.Пусть не верует бродягаИ ни в птичий грай, ни в чох…[1]

И замолчала. Что я, маленькая – стихи наизусть рассказывать?

– Ух ты! Надо же! – улыбнулся Александр. Хотел сказать что-то, но передумал и начал расспрашивать про Ночного Человека: какого роста, куда смотрел, какая машина была – легковая, грузовая?..

– Спасибо, Ксения! Это очень-очень важно. Мы обязательно проверим! Не откладывая! – быстро попрощался и ушёл.

Конечно, что ему со мной стоять! Похвалил за стишок, как ребёнка, и пошёл. Я некрасивая, на носу веснушки. И держать себя совсем не умею. Правильно папа говорит: нескладная, толстая, колода колодой! Зачем-то ещё Дашу с собой притащила.

– Санечка, а стих говорили – это как пароль у Бобров, да?

– Да, Дашенька, да. Пойдём домой, пора уже.

Александр

Убежать Спиридонцев не пытался, от своего дома сразу пошёл на собрание. Ворота из его окон прекрасно видно; понял всё, наверное. Шёл вихляющей походкой, которая должна была изображать непринуждённость, в нашу сторону не смотрел – точно, понял.

Осенью и зимой мы собирались в холле недостроенного Ларискиного дома, там человек тридцать поместится, летом заседали перед сенным сараем. Вылет крыши защищал от солнца и дождя, ветерок с реки и навозный дух с фермы остужали кипящие страсти.

Вообще на травке, под синим небом, собрания всегда проходили спокойнее, даже Вадим меньше нудел. И Аркадий смягчался, и братья Закирзяновы. Только на Спиридонцева ничего не действовало.

Он понёс с места в карьер:

– А что – теперь собрание собираем, когда у председателя левая нога захочет? Вчера-позавчера нельзя было сказать? Других дел у нас нет? Электричество отрубают, газ отрубают – это никого не волнует, главная чесотка – это собрание провести?

«“Чесотка” – кубатовское слово», – отметил я.

Выскочил Аркадий, подошла Лариса. Обмахнула скамейку платком, расправила юбку, села. Показала мне глазами на место рядом с собой и подарила свою особенную улыбку.

Её горячее бедро излучало тепло, как свежевыпеченная сдоба. Сквозь её юбку и мои штаны. Неужели у неё температура тела выше, чем у меня?

Мне стало неловко – на длинной скамейке полно места, а мы жмёмся друг к другу. Я отодвинулся, Лариса пошевелилась, снова прижалась вплотную. И ещё раз улыбнулась, совсем особенно.

Вытащила блестящий карандашик, вытянула его вдвое, нажала кнопочку сверху, и из ай-стика прямоугольным веером разложился невесомый, как крыло стрекозы, монитор. Вывела на рабочее поле шаблон протокола собрания, настроила на текст с диктофона, поправила причёску.

И снова улыбнулась мне контрольной улыбкой.

Сергей вытащил из кармана конверт.

При виде письма все утихли, от внешнего мира хорошего мы не ждали. Сергей помахал конвертом и взглядом довёл Спиридонцева до скамейки – он сел не на своё обычное место, рядом с Закирзяновыми, а около, на траву.

«Знает, что мы знаем, – подумал я. – Демонстративно отделил себя, все на лавках, а он на травке сбоку».

Сергей отогнал ладонью нахальную осу и внимательно осмотрел собрание.

В незамкнутом квадрате скамеек садились всегда одинаково, что зимой, что летом.

Сергей на стуле, по правую руку от него – Лариса, я и Аркадий, слева братья Закирзяновы с Вадимом, напротив – Армен и семейство Богомоловых.

Фамилия супругам подходила в точности – скромные и тихие, красный угол завешан иконами, на церковные праздники ходили к попам в костерёвскую церковь.

Сергей этих походов не одобрял, но машину выделял всегда – до Костерёва неблизко, пешком часа два идти. Игорь Николаевич, отец семейства, кротко отводил все ехидные вопросы насчёт национальности бога и половой принадлежности ангелов, улыбался в бороду, ни с кем не ссорился.

Троих дочерей они в школу не возили, учили сами. Чему учат, для чего и как детям быть без дипломов – Богомоловых-родителей мы не спрашивали. Да они и не знали. И никто не знал. Мы и о себе ничего не знали.

Борис на всех собраниях стоял сбоку, в квадрат скамеек не заходил.

– Дубы, что в реку позавчера от дождей свалились, – проблема номер раз. Мы надеялись, что растащит течением, но нет – сцепились ветвями, воду перегородили. Надо срочно вытаскивать, берег размывает со страшной силой, – сказал Сергей. – Вода к цистерне с соляркой подбирается. Думал кран пригнать, но берег совсем размыло, не подъехать.

Молодец, Сергей! Истеричные крики Спиридонцева накалили людей, все напряглись в ожидании очередной свары. А запруженная река – это насущная проблема. Серьёзная, но без конфликта интересов и разделения на фракции.

А фракции сложились намертво.

Братья Закирзяновы почти всегда, хотя и без радости, поддерживали Спиридонцева, своего земляка из Набережных Челнов. Я несколько раз пытался заговорить с ними об этом, ведь их землячество никак и ни в чём не проявлялось – в гости они друг к другу не ходили, даже не рыбачили вместе.

Братья вообще держались замкнуто, даже между собой мало разговаривали. Но ни от чего не отказывались, как жернова, перемалывали любую работу.

Младший, Равиль, щуплый и нервный, как такса, накинулся однажды на огромного казака, пославшего его по матери. Казак высился над Равилем как бы не на полметра, Равиль подпрыгивал и бил, подпрыгивал и бил.

Растащили их, слава богу, иначе убил бы его казак, как только отошёл от несказанного удивления. Сломал бы его в кулаке, как кузнечика.

И хорошо, что Ильяса не было, а то пошло бы месилово. Жилистый Ильяс не ходил, а скользил – подошвы чертили над землёй точный узор невидимого лекала.

Как в танце. Или как из стойки в стойку. Застарелых мозолей на кулаках у него не было – айкидо, вернее всего.

Что у них общего со Спиридонцевым?

Из расспросов ничего у меня не вышло – по-татарски запросто, без церемоний прекращали разговор. Серёга тоже пытался это у них выяснить и также бесполезно.

– Может, что-то он про них знает? – рассуждал вслух Сергей. – Может, они педики? Или должны ему?

– Ты всё к одной мерке подгоняешь, – смеялся я.

– А что мудрить? Любовь и деньги правят миром.

– «Любовь и голод».

– Одно и то же. Есть деньги – нет голода, нет денег – голодай.

Ментовская Серёгина логика всегда перешибала мои доводы.

С Арменом-то было понятно – Спирька всегда поддерживал любую его сбивчивую взволнованную чепуху, кивал головой, обсуждал и развивал. «Психологическая зависимость», – пригвоздил Серёга.

Если Армен, впечатлившись Спирькиными воплями, голосовал с ними, то получалось четыре на четыре – Сергей, Аркадий, Лариса и я против Закирзяновых, Спирьки и Армена.

Богомольцы всегда воздерживались, хотя Ксения толкала отца и мать, что-то шептала, но её дёргали за руку, заставляли замолчать. У детей и Бориса права голоса не было.

«Всё в Божьей власти, нельзя вмешиваться в Его пути. И с вами спорить не будем. Как вы решите, мы так и будем делать», – отвечал Николаич и улыбался.

И решающим становился голос Вадима-инженера – как он проголосует, так и будет. Вадиму этот расклад явно нравился, обстановка на собраниях искрила.

Интересно, Аркадий ещё кому-то сказал о продаже участка?

– Э-э… Кран, возможно, не справится. Необходимо посчитать необходимое усилие… постольку, поскольку… – затянул свою обычную нудьгу Вадим. Назойливую осу он отстранил жестом, каким прерывают подчиненного, чтобы ответить на телефонный звонок.

Обсудили возможности длинных и коленчатых стрел, рассмотрели и отвергли вариант обрезать рухнувшие дубы у корней, чтобы их утащило рекой. Если стволы повредят опоры моста ниже по течению, нас штрафами задушат.

– И так задушат! – выкрикнул Армен. – Электричество отключают, газ отключают, продавать надо всё и уезжать!

Сергей подвёл итоги. Ветви резать, площадку для крана укрепить. Щебень есть, бетонные плиты временно взять с недостроя Ларисы, Вадим – старший. Ильяс и Равиль на разборке запруды, Аркадий – при крановщике.

– Алик, сможешь из Лакинска кран подогнать? Лучше тебя никто не договорится. Ты ночь не спал, но это срочно надо. После собрания сгоняй сразу, ладно? Чтоб нам сегодня площадку отсыпать и завтра с ранья начать.

Я кивнул.

– Теперь второй вопрос. Нам отключают газ и электроэнергию. Кто ещё не знал – счастливчик. Надо заниматься. Чтобы заниматься, нужны правильно оформленные документы.

– Я просил Ларису и Спиридонцева принести кадастровые планы, – продолжал Сергей, – у нас разговор об этом был. Куски земли, на которых стоят ШРП у Ларисы и подстанция у Спиридонцева, надо отрезать, перевести в собственность кооператива, чтобы юридически всё было безупречно, и решить с компенсацией за отрезанные куски. В решение это мы вносили, если помните.

– Да не нужно мне ничего, это же для всех, – отмахнулась Лариса. – Пусть землемер приезжает, план переделаем и оформим.

Сергей смотрел на Спиридонцева, тот крутил травинку и улыбался. Сергей молчал.

– Ты что улыбаешься как сраный Будда? – рявкнул Аркадий. – К тебе вопрос!

– Это вы мне? – Спиридонцев поднял брови.

– Тебе, тебе! А кому? Что ты сбочку сел, коленочки, как девочка, сложил, с травкой дроч… играешь?! Подстанция у тебя на участке – когда Саня умер, Лариса с таким условием тебе и продавала. Что ты сидишь, из себя целку строишь?

– Я бы попросил председателя поставить участников в рамки. Если меня будут оскорблять, я покину собрание.

– Аркадий! – сказал Сергей. – Здесь дети сидят. Выбирай выражения.

Ксении пятнадцать лет, в категорию «детей» она никак не попадает; я восхитился, как ловко извернулся Сергей. И на Спирькино возмущение отреагировал, и Аркадия не задел.

– Всё это организовано председателем, – повысил голос Спиридонцев. – Его дружкам всё разрешается: можно оскорблять, угрожать, издеваться!.. Довёл всё до краха, а теперь виноватых ищешь?

Я слышал и не слушал Спирькины обвинения и причитания. Отрезают энергосети, блокируют счета, закрывают кооператив. Конец. Какой смысл бороться за подстанцию и душить Спирьку? И о чём с ним можно разговаривать? Мне Спирька сразу не понравился, да и Серёге тоже.

«У него на морде наклеено: «Ну и чо?», – сказал тогда Сергей. – Лариса, зачем нам этот пассажир?»

Но с Ларисой после смерти мужа разговаривать было невозможно. «Продаю участок» – и точка».

– …и на колючую проволоку сколько денег потратили! – крикнул Армен. – Зачем как в лагере жить, а?! Слушай, мне лично отвратительно за колючей проволокой жить! И ещё лошадей хотел купить! Лошади – это хорошо, я люблю лошадь, но зачем нам лошади?! Скачки устраивать? Или нас уже в казаки записали? – Он обвёл собрание выпуклыми карими глазами.

– Заткнись, придурь! – крикнул Аркадий и вскочил с места. Лариса повисла на нём и потянула его обратно. У неё одна корма весит больше двух Аркадиев.

– В общем, так. – Спокойствие Сергея тревожило и давило, как воздух перед грозой. – Мы вместе обсуждали наши планы, вместе их принимали. Если они оказались неправильными, я готов отвечать за то, на чём настаивал.

– Что толку ответы отвечать, если денег нет, газа нет, а света тоже нет?! – крикнул Армен.

Сергей сообщил, что счёт в банке блокируется до перерегистрации кооператива. А перерегистрация возможна только при подтверждении всеми участниками наличия НЭК, «Неотъемлемой Электронной Карты». Кооперативы и общества с непрошитыми участниками прикрываются автоматом. «Как клопов передавим», – вспомнил я слова Кубатова.

Счёта нет, перерегистрацию не пройдёшь.

– Как? – ахнула Лариса.

– И что же делать будем?