Если небо молчит

На круглом лице начальницы появилась презрительная гримаса, но Лиснянская ничего не ответила. Она проглотила эту фамильярность.

На улице, миновав ворота центрального входа, Максим огляделся по сторонам и в сердцах пнул ногой «Ниссан»:

– Ты у меня скоро по-другому запоешь, сучка, – процедил он, потом оседлал мотоцикл, еще раз сверился с бумажкой и, крутанув ручку газа, вихрем вылетел со двора.

Дом, указанный в адресе, представлял собой П-образную двенадцатиэтажную постройку, выходившую фасадом на проспект Андропова, а подъездной стороной – на маленький скверик с детской площадкой, низкорослым кустарником и дюжиной тополей. Огромная кирпичная арка служила единственным въездом во двор и, соответственно, выездом со двора на улицу, поэтому под ней постоянно собиралась вереница ревущих машин, пытающихся разъехаться в разные стороны. Жилые подъезды с тыльной стороны здания соседствовали со служебными выходами из магазинов и складов. Здесь круглые сутки кипела жизнь: рычали грузовики, гудели легковушки, ругались люди, а в воздухе плавали запахи жареной картошки, протухшего мяса и хлорки.

Максим зарулил в арку, дважды объехал по периметру двор, подыскивая место для парковки, и наконец остановился с тыльной стороны продуктового магазина у самого пандуса, по которому грузчики затаскивали в подсобные помещения ящики с мороженой рыбой.

Второй подъезд. Нехитрый код домофона: «1 3 5».

Возле хлопающей двери лифта, со стальной сеткой и крохотным окошком, Максим замешкался. У него вдруг отчаянно заколотилось сердце. А вдруг это ловушка? Что, если обещанный разговор о родителях – лишь приманка, а на самом деле странный незнакомец в черном костюме попросту устроил ему западню?

Он вдруг отчетливо представил себе стальной взгляд Коржа. «Я отомщу Танковану! Я уничтожу этого подонка!»

В то же время очень много странностей в поведении Свирского. Он не боится выглядеть чокнутым, эпатажным и даже злым, а ведь когда расставляют силки и заманивают в капкан, обычно, наоборот, стараются казаться простыми, убедительными и дружелюбными.

Что он там болтал? Какую-то чушь, выдаваемую за аллегорию. Ему нужен бампер от машины Максима… Полная ерунда. А что в его словах имеет смысл? Сырой Яр! Сработало как пароль. Вот почему Максим поверил этому типу. А тот, отвечая на вопрос о здоровье родителей, напустил туману: «Пока все в порядке, но…» Что значит – «пока»? И что следует после «но»? Похоже, Свирский дал ему понять, что со стариками может что-то случиться и от Максима, от какого-то его решения зависит их судьба, а может, и жизнь. Смахивает на шантаж. Неужели все-таки Корж?!

Квартира номер сорок три оказалась на шестом этаже. Максим поднимался пешком, чтобы не промахнуться. Запыхавшись скорее от волнения, чем от подъема, он остановился перед гладкой деревянной дверью из мореного дуба с круглой шершавой ручкой и прислушался.

Свирский явно был дома не один.

– Обними меня покрепче! – потребовал женский голос. – И поцелуй…

Танкован поморщился. Какого черта этот тип назначил ему встречу на четверть третьего, если у него романтическое свидание?

– Я хочу тебя, – не унималась женщина за дверью.

– Потерпишь, – буркнул Максим и надавил кнопку звонка.

По квартире разлилась соловьиная трель. На мгновение за дверью воцарилась тишина, а потом до Танкована донеслись странные чавкающие звуки, переходящие в прерывистое оханье.

Женщина, кажется, добилась своего. Она стонала, не обращая ни малейшего внимания на чириканье дверного звонка.

– Да, милый!.. Да!.. Ох, еще… Еще!..

Максим удивленно прислушался, наклонился вперед и чуть не оступился: незапертая дверь бесшумно открылась, и он машинально шагнул внутрь квартиры.

Теперь стоны звучали неестественно громко. Они доносились из открытой комнаты в конце прихожей.

Максим на всякий случай осмотрелся. Стены оклеены темно-красными обоями, под ногами – почерневший от времени паркет, рядом с входной дверью – полуоткрытый раздвижной зеркальный шкаф. Танкован мельком взглянул на свое отражение. Удивленный взгляд, прилипшие ко лбу волосы, полуоткрытый рот. Он выглядит полным идиотом. Как именуют тех, кто любит подсматривать в замочную скважину? Вуайеристами?.. Тьфу!..

– Я пришел! – раздраженно крикнул он. – Извините, но у вас не заперто!

– Да, милый!.. Да!.. – не унималась паскудная бабешка в комнате. – Ты – лучший!.. Ты – непревзойденный любовник!

Ты– основное блюдо!

Максим сжал кулаки от злости.

– Мы договорились на четверть третьего! – громко напомнил он. – У меня очень мало времени, я могу опоздать на работу!

– А-а-а! – закричала женщина. – О-о-о! – Она достигла пика наслаждения.

Сообразив, что наступила развязка, Танкован плюнул на условности и решительно шагнул в комнату.

– Прошу меня простить… – Он в замешательстве замер на пороге.

Это была и гостиная и спальня одновременно. Убранство жилища состояло из разобранной тахты, круглого стола с двумя деревянными стульями, секретера образца 80-х и огромной бельевой тумбы, на которой потрескивал кинескопом старый телевизор LG. На экране обнаженная дива, остывающая от бурного соития, ласкала губами волосатую грудь своего партнера. Тонкий DVD-плеер, пристроенный прямо на телевизоре, отсчитывал сороковую минуту фильма с «клубничкой».

Свирский был одет в тот же самый иссиня-черный костюм, только белоснежная сорочка под ним была грязной и мятой. Утренний знакомец Максима лежал на полу в безобразной черной луже между столом и тахтой. Его рот был приоткрыт, орлиный нос еще больше заострился, а на лице, которое успела залить смертельная бледность, застыла гримаса отчаяния.

Танкован в ужасе уставился на распластанное тело и почувствовал, как у него слабеют колени, а к горлу подкатывает дурнота. Плохо соображая, что происходит, он попятился в прихожую, оступился на щербатом паркете и рухнул навзничь, больно ударившись локтем о пол. Это падение и боль на секунду привели его в чувство. Он выкрикнул что-то бессвязное, вскочил на ноги, стуча зубами от внезапного холода, пронизавшего тело, распахнул входную дверь и опрометью бросился вон.

3

Наступивший день грозил обернуться для Маргариты продолжением вчерашнего кошмара.

Она работала два через два, то есть сегодня у нее второе дневное дежурство, потом – два выходных, а за ними – ночные смены.

В 8 часов она распахнула дверь терапевтического отделения и поморщилась. В нос ударили запахи приготовленной пищи. Маргарита вспомнила, что ничего не ела со вчерашнего дня, но при этом она совсем не чувствовала голода. Наоборот, запахи близкой кухни сейчас вызывали у нее тошноту.

Возле столовой уже образовалась небольшая очередь в ожидании завтрака. По коридору с озабоченным видом сновали ординаторы и медсестры. Ходячих больных выгнали из палат, чтобы произвести там проветривание и уборку, и они кучковались в холле, кашляя и шаркая тапочками по линолеуму. Кто-то кого-то громко распекал в кабинете старшей медсестры, а из процедурной доносились раздраженное звяканье инструментов, хлопанье дверец и визгливое рычание электродрели. Обрюзгший, краснолицый слесарь в грязном синем халате и засаленном берете, сидя на корточках и ежеминутно изрыгая проклятия, возился с дверным замком.

Женечка сидела за столом сестринского поста и с усталым видом заполняла журнал дежурств, ежеминутно сдувая со лба рыжую непослушную челку, норовившую закрыть ей глаза. Крохотный носик, усыпанный веснушками, казалось, стал еще меньше и напоминал сейчас выпуклую пуговицу от демисезонного пальто. Розовые пухлые губки шевелились, как у отличницы, старательно выводящей в тетради падежные окончания.

– Ты бы дала мне какую-нить таблеточку, сестричка, – упрашивал ее пожилой тучный мужчина в несоразмерно узком спортивном костюме и вязаных шерстяных носках. – Все нутро болит.

– Скоро начнется обход, – буркнула та, не отрываясь от своего занятия. – Получите назначение – будет вам и таблетка, и конфетка, и какава с чаем. – Она повернула голову к больным, топчущимся у стенда с вырезками из медицинских журналов и расписанием диет: – Ишаков! Где градусник?

– Иншаков, – виновато поправил ее прыщавый молодой человек в круглых очках, извлекая из-за пазухи халата термометр. – Тридцать семь и четыре…

– Практически здоров, – резюмировала Женечка и, увидев Маргариту, приветственно махнула рукой: – Привет, подруга! По тебе часы сверять. Небось, спала-то от силы два часа?

– Вообще не спала, – вздохнула та, пристроив на стол сумочку и снимая с вешалки белый халат. – Легла в три, ворочалась, мучалась, а полседьмого прозвенел будильник.

– Сочувствую, – покачала головой Женечка. – Без сна заступать на второе дежурство – сплошная пытка. По себе знаю. – Она раздраженно цыкнула на больного, который продолжал канючить и просить «таблеточку», и вновь повернулась к Маргарите: – Сделать тебе кофейку, подруга?

Та благодарно улыбнулась:

– Спасибо.

Женька ей здорово помогла вчера, несмотря на то, что опоздала почти на полчаса. Без ее поддержки и утешения Маргарите пришлось бы совсем худо. Прямо с порога, едва узнав, что произошло, она решительно взялась за дело: попыталась растолкать спящего Журналова, объяснилась с реаниматорами и дежурным врачом хирургии, которых вызвала Маргарита, запротоколировала и документально оформила летальный исход в ПИТе, проконтролировала транспортировку тела в морг и потом до двух часов ночи отпаивала рыдающую подругу успокоительным. Кроме того, Женечка взяла на себя труд все обстоятельно доложить заведующей отделением, которую разбудила телефонным звонком, и не преминула в разговоре сделать выводы о виновниках происшествия.

– Мы потеряли больного из-за главврача, который уволил вторых дежурных сестер, – заявила она. – И конечно, из-за пьянства Евгения Игоревича Журналова! Пока не будут сделаны соответствующие выводы, палату интенсивной терапии нужно переименовать в ПЛИ – «палату летальных исходов»!

– Спасибо тебе, – повторила Маргарита. – Но выпить кофе, наверное, не получится. – Она кивнула в сторону коридора. К сестринскому посту решительно шагала Тамара Игнатьевна, задевая плечами снующих сотрудников и зазевавшихся больных. – Это по мою душу.

– Байкалова! – словно в подтверждение ее слов, гаркнула старшая медсестра. – Немедленно зайди ко мне!

Женечка захлопнула журнал.

– Не дрейфь, Марго, – приободрила она подругу. – «Вобла» поорет-поорет, да утихнет. В этих стенах и не такое бывало. На то она и больница, чтобы в ней люди умирали. Главное, помни: ты ни в чем не виновата.

Маргарита вяло кивнула и поплелась в кабинет Тамары Игнатьевны.

Квадратная комната с высоким потолком и пузырящимися бледно-зеленой краской стенами была словно специально создана для обструкций и выговоров. Гулкое эхо вторило каждому слову и разлеталось дальше по коридору, как грозное предупреждение: «Не входить! Идет экзекуция!»

Вся мебель состояла из тяжелого, двухтумбового стола на коротких ножках, четырех стульев, стеклянного секретера для документов и серого несгораемого шкафа для хранения лекарственных препаратов. На стене, прямо над головой старшей медсестры, висел портрет Пирогова, а чуть ниже, в дорогих рамках темного дерева, – сертификат Всероссийского общества медицинских работников и диплом об участии в конференции «Врачи – за мир», проходившей двадцать лет назад в Иркутске.

На столе, заваленном бумагами и папками скоросшивателей, стоял старомодный телефон без диска и селектор громкой связи, а между ними ютилась цветная фотография. На ней Тамара Игнатьевна стояла в обнимку с грубоватой на вид, мужеподобной женщиной с короткими темными волосами.

– Доигралась, девонька! – без обиняков начала старшая медсестра, когда Маргарита прикрыла за собой дверь. – Скандал на всю больницу! Завотделением в девять часов идет на ковер к главному, а тот, если захочет выносить сор из избы, доложит по инстанции. История попадет в газеты, и нашими мордами будут пугать людей! Сырой Яр – большая деревня!

– Позвольте объяснить, Тамара Игнатьевна…

– Да уж, сделай милость, объясни, как могло получиться, что система оповещения ПИТа сработала в девятнадцать тридцать две, а врач реанимации был вызван лишь спустя полчаса? Где ты была все это время? – Старшая медсестра поджала губы и вопросительно уставилась на Маргариту.

– Меня кто-то запер в процедурной, – развела руками та. – Пока я сверялась со списком лекарств, ключ оставался в замке. А потом…

– Кто-то запер? – Тамара Игнатьевна брезгливо поморщилась. – Ты хочешь убедить меня в том, что в нашем медицинском учреждении завелись клоуны и шутники? Хочешь, чтобы я поверила в нелепые совпадения?

– Я говорю правду. – Маргарита растерянно пожала плечами. – У меня была мысль, что замок заклинило…

– У нее была мысль! – насмешливо воскликнула старшая медсестра, и ее голос эхом ударился в потолок. – Как мило! Ты толкуешь мне о замке, зная, что я с утра распорядилась поставить новый! Забавно, да? Поди, мол, теперь проверь! Еще одно чудесное совпадение!

– Дверь не открывалась! Я кричала, звала на помощь…

– И тут по странному стечению обстоятельств, – подхватила Тамара Игнатьевна, – сработал сигнал тревоги ПИТа. Пока ты неусыпно следила за компьютером, он молчал, а стоило тебе отлучиться на секу-у-ундочку… – она театрально закатила глаза, – …так сразу сработал! Чудеса, да и только!

– В этой истории действительно много странного, – согласилась Маргарита. – Я просидела взаперти минут двадцать, не больше, а в это время…

– У меня другая версия, – холодно оборвала ее старшая медсестра. – Полагаю, она близка к истине. Тебе, девонька, придется прекратить наводить тень на плетень и честно во всем признаться.

– Признаться? В чем?

– В том, что все это время кувыркалась в постели с врачом Журналовым! – выпалила Тамара Игнатьевна.

Маргарита вспыхнула.

– Как вам не стыдно?! Повторяю: я оказалось запертой в процедурном кабинете и просидела бы в нем неизвестно сколько времени, если бы один из больных случайно не проходил мимо и не услышал моих криков о помощи.

– Еще лучше! – покачала головой старшая медсестра. – Значит, ты развлекалась не с врачом, а с кем-то из больных?

– Перестаньте, пожалуйста! Ваш тон оскорбителен.

– И кто же твой великодушный спаситель? – поинтересовалась Тамара Игнатьевна.

– Меня освободил старичок из восьмой палаты. Его фамилия…

– Старичок? – фыркнула старшая медсестра. – Совсем девка совесть потеряла!

Маргарита замолчала и отвернулась.

Было слышно, как капает вода из крана в рукомойнике. Жирная муха, описав два круга по комнате, спикировала на портрет Пирогова.

– Ладно, – смягчилась Тамара Игнатьевна. – Допустим, ты ни с кем не тискалась, а просто заел замок… Но жмурику из ПИТа от этого не легче, понимаешь? – Она подошла к девушке вплотную и провела рукой по ее груди. Маргарита вздрогнула.

– И главврачу от этого не легче, – спокойно продолжала «вобла». – И мне… Мне тоже не легче… Догоняешь, Ритуля?

– Тамара Игнатьевна! – воскликнула та, отстраняясь. – Кто-то умышленно отключил аппарат искусственной вентиляции легких!

– Чего-чего? – Старшая медсестра мгновенно убрала руки, словно обжегшись. – Повтори, что ты сказала!

– Я сказала, что аппарат искусственного дыхания был кем-то отсоединен от сети. Вилка электропровода валялась на полу.

– Ты, верно, спятила, девонька! Белены объелась? Насмотрелась фильмов про эвтаназию и теперь в каждом враче видишь убийцу?

– Я не утверждаю, что провод выдернул врач, – возразила Маргарита. – И совсем не уверена, что это была эвтаназия.

– Не уверена? – ехидно переспросила старшая медсестра. – А что же это было? Помутнение в твоей милой, но пустой головке?

– Это было убийство.

Тамара Игнатьевна посмотрела на Маргариту так, словно та только что на ее глазах выпила флакон денатурата.

– Что ты хочешь ска…

На столе затрещал селектор, и обе женщины вздрогнули, одновременно повернув головы.

– Томочка! – послышался надтреснутый голос заведующей отделением. – Ты на месте? Слышишь меня?

Старшая медсестра подскочила к столу и щелкнула кнопкой:

– Слышу, Светлана Андреевна!

– Наше ЧП – не просто халатность медперсонала, – продолжала та. – Компьютер ПИТа показал, что причиной остановки сердца этого… как его… Струковского… явился сбой в функционировании аппарата искусственного дыхания.

– Сбой? – хрипло переспросила Тамара Игнатьевна, таращась на Маргариту.

– Или его отключение, – подытожила заведующая.

– Это… значит…

– Это значит, – перебил голос из селектора, – что ты должна взять с этой твоей… как ее… Байкаловой… подробное письменное объяснение всех событий вчерашнего вечера, понимаешь?

– Понимаю, – едва слышно откликнулась «вобла».

– Патологоанатомы констатируют «острую сердечную», тут к бабке не ходи… А мы должны разобраться! Обязаны, слышишь? Нам еще криминала не хватало!..

Тамара Игнатьевна отпустила кнопку селектора и медленно выпрямилась. Муха отлепилась от портрета и сделала круг по комнате.

– Слышала? – «Вобла» кивнула на аппарат громкой связи. – Бери ручку, бумагу, девонька, и пиши. Все пиши. Как было. Без вранья и домыслов. – Она поиграла пальцами по столу. – Я-то думала, что ты просто прозевала смерть больного, а ты…

– Что – я? – с вызовом спросила Маргарита.

– Садись и пиши! – прошипела Тамара Игнатьевна. – И постарайся вспомнить, кто, кроме тебя, заходил вечером в ПИТ! Выбор не так уж велик, девонька. Точнее, его вовсе нет, потому что у нашего душки Журналова – железное алиби. – Она криво усмехнулась. – Оказывается, пьянство на работе бывает полезным и даже спасительным.

Спустя час Маргарита покинула кабинет старшей медсестры.

Пока она писала объяснительную, «вобла» трижды выходила, возвращалась и подсказывала ей «правильные» формулировки:

«Испытав сильнейший оргазм с врачом Журналовым, я пошла в палату интенсивной терапии, чтобы поменять больному капельницу, и случайно задела ногой шнур электропитания аппарата…»

«Получив половое удовлетворение со старичком из восьмой палаты, я пошла в ПИТ и в экстазе выдернула провод из розетки…»

«Не достигнув ни с кем сексуальной разрядки, я пошла и со злости отключила аппарат!..»

В конце концов, у Маргариты лопнуло терпение, и она встала из-за стола:

– Знаете что? Пишите объяснительную сами и от своего имени! А меня увольте…

– Насчет «увольте» я подумаю, – кивнула ей вслед Тамара Игнатьевна.

Маргарите хотелось плакать. Голова кружилась, а перед глазами плавали сверкающие точки с красным ободком. Нервное потрясение, бессонная ночь и голод отняли у нее все силы. Хотелось упасть ничком, закрыть лицо руками и хотя бы несколько минут ни о чем не думать, не переживать, не бояться – не чувствовать ничего. Во рту ощущался противный железный привкус. В висках засела тупая боль.

«Надо принять что-нибудь… – вяло подумала Маргарита. – Или просто, наконец, выпить кофе…»

Только что закончился обход, стихла утренняя суматоха, и отделение терапии зажило обычной жизнью. Нянечки гремели ведрами, хлопали дверьми и, деловито покрикивая друг на дружку, перевозили к лифту из бельевой на каталках горы грязного белья, чтобы отправить его на первый этаж в прачечную. Больных в коридоре и холле заметно поубавилось. Двое мужчин в легких халатах и тапочках перетаскивали из одной палаты в другую круглый стол, покрытый липкой, выцветшей клеенкой. Сухощавый старик в грязной футболке медленно брел в уборную, разминая узловатыми пальцами сигарету без фильтра. Молодой человек в хлопчатобумажном трико громко разговаривал с кем-то по мобильному телефону, прислонившись спиной к стене и выставив вперед длинные ноги.

Маргарита устало опустилась на свое место за столом в холле и рассеянно оглядела стопки новых процедурных листов, назначений и выписок. Женечка уже ушла, оставив в дежурном журнале сообщение: «Лекарства для дневного приема разложила по стаканчикам, процедуры – по плану, в полдень – две выписки. Держись, Марго. Выше нос. Увидимся вечером. Целую, твоя Ж.»

Она слабо улыбнулась. Все-таки, Женька – чудесная подруга. Немного взбалмошная, иногда резковатая, но – верная и чуткая. Ей, как и Маргарите, не слишком везет в личной жизни. Ее нынешний жених – Юрик – сплошное недоразумение. Парень всего лишь год назад окончил школу, нигде не работает, не учится и занят, похоже, только тем, что целыми днями ошивается в единственной на весь город букмекерской конторе. Он убедил Женечку, что ему везет по-крупному, и та дает ему деньги.

– Я сколочу состояние на тотализаторе, и мы с тобой поженимся, – пообещал Юрик. – Мои ставки – самые верные, потому что в нашем деле успех – это везение, помноженное на хитрость. А я у тебя везучий и хитрый!

Первое утверждение не соответствовало действительности, а последнее было похоже на цинизм, поскольку Юрик за год обобрал невесту до нитки, а обещания по-прежнему не сдержал. Он открыто потешался над ней в компании таких же тинейджеров, как и сам:

– Моя баба в постели – просто шлюха, вытворяет такое, что и не снилось, исполняет любой каприз, и при этом не я ей плачу, а она мне!

– Ты действительно везунчик, Юрка! – восхищались приятели. – Расскажи поподробнее, чего там она вытворяет!

И тот с удовольствием рассказывал.

А Женечка, эта глупышка Женечка, любит своего бессовестного жениха до беспамятства, до самоотречения и слышать ничего не хочет про его подлости. Печально, но ведь и она, Маргарита, сама такая. Неудивительно, что они стали подругами.

Часы в виде градусника выбросили на табло четыре цифры – 09:30. Половина десятого. Через тридцать минут – начало процедур, а еще нужно успеть раздать больным лекарства, приготовленные Женькой.

Маргарита взяла с тумбочки поднос и расставила на нем пластиковые стаканчики с таблетками и пилюлями. На каждом стаканчике скотчем приклеена бирочка с фамилией и номером палаты. Удобно и просто.

Прихватив с собой графин с кипяченой водой и список назначений, она направилась с подносом в первую мужскую палату.

В двадцатиметровой комнате с белыми гладкими стенами, высоченными потолками и пластиковыми наклонно-поворотными окнами стояло шесть кроватей.

Увидев медсестру, пациенты оживились.

– Наша Риточка прикрылась ниточкой!..

– Рита-Рита, Маргарита, Маргаритка!.. Почему я, почему я не ковбой?..

– Маргари-ита! Окно открыто! Ведь ты ж не забыла, как все это было?..

– Чито-грито, чито-Маргарито…

В этой палате у мужчин вошло в привычку дурачиться и встречать ее словами из популярных глуповатых песенок.

– Ну-ну, – слабо улыбнулась она. – Разберусь с каждым в процедурной во время уколов! – И тут же помрачнела. Воспоминания о том, как с ней самой «разобрались» минувшим вечером в процедурной, заставили ее содрогнуться.

– Ритуля! – вскинулся больной лет сорока пяти с одутловатым рябым лицом. – Я готов для тебя оголять не только жо…, в смысле не только то, куда укол делают, но и все остальные места!

– Я так и сказала вашей жене, – не растерялась Маргарита. – И она готова по достоинству оценить такую самоотверженность.

Палата взорвалась дружным хохотом.

– Сестричка в карман за словом не полезет!..

– Язычок на месте!..

– Обожаю таких!..

Маргарита раздала лекарства, затем, сверившись со списком назначений, скомандовала:

– Малов! Через десять минут – на рентген. Первый этаж, по коридору – налево, одиннадцатый кабинет.

Больной с одутловатым лицом вздохнул:

– Мужчинам облучаться вредно…

– Да тебе уже трудно чем-то повредить! – сострил кто-то у окна, и палата опять взорвалась смехом.

– Трунов – на физиотерапию! – продолжала Маргарита. – Первый этаж, по коридору – направо, восьмой кабинет. – Она опустила список. – И пожалуйста, откройте второе окно. На улице тепло, а у вас здесь дышать нечем.

Работа, которая в обычное время приносила ей удовлетворение, теперь казалась пыткой. Ноги сделались ватными. Горло нещадно саднило, а щеки горели, словно она сама нуждалась в лечении от гриппа или простуды. Голова все еще кружилась, и Маргарита то и дело останавливалась в коридоре, чтобы не рассыпать с подноса на пол лекарства. Чувство голода, напомнившее было о себе десять минут назад, сейчас опять притупилось. Зато жутко хотелось пить. Она пристроила поднос на каталку для развоза обедов лежачим больным и, схватив графин, с жадностью сделала из него несколько глотков.

Утолив жажду, Маргарита почувствовала облегчение. «Если успею раздать лекарства и выдать назначения за пятнадцать минут, – подумала она, – то у меня хватит времени, чтобы выпить кофе и даже немного перекусить до начала процедур».

В третьей женской палате было всего четыре койко-места. Две кровати пустовали, а две другие занимали женщины приблизительно одного возраста и даже чем-то друг на друга похожие.