Очень храбрый человек

Гамаш вошел в конференц-зал:

– Bonjour.

– Bonjour, patron, – раздалось в ответ.

Он кивнул, отвечая на отдание чести и одновременно давая понять, что в этом нет необходимости.

– Суперинтендант, не ожидал вас здесь увидеть.

Он протянул руку Изабель Лакост, и они обменялись рукопожатием. Приветствием гораздо более формальным, чем те, какими они обменивались, когда она с семьей приезжала к Гамашам в Три Сосны.

– Я была тут неподалеку, – сказала она.

– Понятно. – Гамаш скользнул взглядом по настенным часам. – Твоя первая встреча сегодня через полчаса, кажется?

Изабель Лакост улыбнулась. Он знал. Разумеется, он знал. У нее сегодня должно было состояться несколько собеседований в разных отделах. Ей предстояло выбрать, какой отдел она возглавит, когда через несколько недель выйдет из отпуска.

Впрочем, она неслучайно первой запланировала встречу со старшим инспектором Гамашем.

– Да. Начинаю с самого верха.

– Отдел по уборке помещений?

– Конечно. Мечта любой девушки.

– Все те годы, что ты подчищала за мной хвосты…

– Да, наконец-то это пригодится.

Гамаш рассмеялся.

Он знал, что на самом деле Изабель начнет с отдела тяжких преступлений и, таким образом, фактически станет его начальником.

– У вас есть выбор из нескольких отделов, суперинтендант. И любому из них повезет, если вы согласитесь.

– Merci.

Ее искренне тронули эти слова.

Затем Гамаш повернулся и протянул руку ближайшему к нему молодому агенту:

– Мы не знакомы. Я Арман Гамаш.

Агент замер, глядя на протянутую руку, потом взглянул на улыбающееся лицо. В глаза.

Совсем не глаза дебила, как писали в твитах. И не глаза хладнокровного убийцы, как изображали другие.

Представляясь, агент уловил очень слабый запах сандалового дерева и розовой воды.

– Ах да, – вспомнил Гамаш. – Вы были в группе охраны на Национальной Ассамблее в Квебек-Сити.

– Oui, patron.

– Устроились в Монреале, все в порядке?

– Да, сэр.

Гамаш пошел дальше, оставив агента слегка ошарашенным и в немалой степени пристыженным из-за собственных слов, сказанных ранее. Гамаш двинулся вокруг стола. Называл свое имя тем, с кем не был знаком. Перебрасывался парой слов с теми, кто работал под его началом.

Потом он огляделся.

Стул во главе стола был пуст, и Гамаш направился к нему под взглядами всех присутствующих. Отодвинув стул справа от этого, он сел и кивнул остальным, чтобы заняли свои места.

Гамаш появился за несколько минут до назначенного времени, понимая, что, вероятно, придется рассеять туман. И ответить на некоторые вопросы. Успеть до появления Жана Ги Бовуара.

По правде говоря, он не предполагал, что туман будет таким густым.

– Насколько я понимаю, вы говорили о посте в блоге. – Он достал платок и промокнул глаза.

– Точнее, о твите, – откликнулся агент, вызвав всеобщее недовольство. – Это не важно, сэр.

Гамаш положил телефон на стол:

– Мы ведь не хотим начинать с сокрытия правды друг от друга, верно? Это было достаточно важно до моего появления. Я предпочитаю, чтобы коллеги не судачили у меня за спиной. – Он обвел их взглядом и улыбнулся. – Я понимаю, тут есть неловкость. Я прочел несколько постов. Знаю, что в них говорится. Что меня следует уволить. Посадить в тюрьму. Что я некомпетентный, вероятно, даже преступно некомпетентный. Все так?

Он больше не улыбался, но и не сердился. Арман Гамаш просто констатировал факты. Очищал воздух, показывая на источник запаха.

Он подался вперед на стуле:

– Вы ведь не думаете, что я тонкокожий?

Полицейские замотали головой.

– Хорошо. Я сомневаюсь, что вы прочтете что-нибудь такое, чего я не прочел раньше вас. Я отвечу на ваши вопросы один раз, а потом мы оставим это в прошлом. D’accord?[7]

Злосчастный молодой агент снова сжимал телефон в руке и молился, чтобы на него обрушилась крыша.

Никто не достигал высшего звания в Квебекской полиции, если у него не было амбиций. И безжалостности. И агент мог себе представить, что пришлось делать Гамашу, чтобы подняться на самый верх. А еще он знал, что говорят о Гамаше в социальных сетях. Самое мягкое слово там было «социопат».

И теперь Гамаш смотрел на агента. Приглашал его войти в ловушку.

– Я бы не хотел это делать, patron.

– Понимаю, – сказал Гамаш, понизив голос, хотя все по-прежнему могли слышать его слова. – Когда я был старшим суперинтендантом, у меня в кабинете висел плакат в рамочке. На нем были написаны последние слова выдающегося поэта Шеймаса Хини. «Noli timere». Это на латыни. Вы знаете, что они означают?

Он оглядел зал.

– И я тоже не знал, – продолжил он, не дождавшись ответа. – Пришлось поискать. Они означают «Не бойся». – Его взгляд снова остановился на злосчастном молодом человеке. – На работе вам придется делать вещи, которые будут вас пугать. Возможно, вам станет страшно, но вы должны быть храбрым. Когда я попрошу вас сделать что-то, вы должны верить, что для моей просьбы есть веские основания. А я должен верить, что вы выполните мое задание. D’accord?

Агент посмотрел на свой телефон, провел пальцем по экрану и начал читать.

– «Гамаш сумасшедший. Трус», – прочел он. Голос его звучал сильно, ровно, но лицо стало пунцовым. – «Его следует запереть и не допускать к службе. Квебек в опасности, пока он находится там».

Агент поднял голову, глазами умоляя позволить ему остановиться:

– Это всего лишь комменты, сэр. В ответ на какую-то заметку. Это не реальные люди.

Гамаш вскинул брови:

– Если вы не предполагаете, что это боты…

Агент отрицательно покачал головой.

– …то они реальные люди. Я только надеюсь, что они не квебекцы.

– Вот один из Труа-Ривьер.

Гамаш поморщился:

– Продолжайте. У кого-то есть еще?

Один за другим они стали читать оскорбительные твиты.

– «Гамаш даже не хочет возвращаться, – прочитал один агент. – Я слышал, он отверг предложение. Жители Квебека ему безразличны. Он думает только о себе».

Агент поднял глаза и увидел, как Гамаш слегка вздрогнул.

– Другие пишут о том же. Что вы не хотели возвращаться в отдел. Работать с нами. Это правда?

– Отчасти – да.

Никто в зале не ждал такого ответа. Все телефоны легли на стол, все глаза уставились на него.

– Я и в самом деле отверг предложение вернуться в отдел в качестве старшего инспектора, – сказал Гамаш. – Но не потому, что не хотел возвращаться.

– Тогда почему?

– Потому что у вас превосходный начальник в лице старшего инспектора Бовуара. Я бы никогда не согласился подсидеть его. Я бы не сделал этого ни с вами, ни с ним.

Наступила пауза, пока все переваривали его слова.

– Вас беспокоит вопрос, действительно ли я хочу работать здесь, или же я принял предложение в пику тем, кто сделал его, чтобы унизить меня?

Они уставились на него, явно пораженные его откровенностью. По крайней мере, молодые. Изабель Лакост и другие ветераны с усмешкой взирали на их удивление.

– И это так? – спросил один из агентов.

– Нет. Я отверг это предложение, полагая, что старший инспектор Бовуар остается на своем месте. Но когда он сказал мне, что принял приглашение поработать в частном бизнесе в Париже, мы с ним обсудили ситуацию. Потом я поговорил с женой и решил согласиться. – Он оглядел присутствующих. – Я понимаю вашу озабоченность, но я бы не пришел сюда, если бы не хотел. Работать в полиции почетно в любом качестве. Эта работа всегда была самой большой честью для меня. Я не знаю лучшего способа быть полезным и не знаю людей лучше, чтобы служить с ними бок о бок.

Он говорил с таким убеждением, с такой непоколебимой искренностью, что девиз на их удостоверениях, их машинах, их значках вдруг обрел реальный смысл.

«Service, Intégrité, Justice»[8].

Гамаш посмотрел на длинную белую доску на одной из стен. Он приходил сюда на неделе, когда здесь никого не было, сидел в этом конференц-зале, просматривал журналы. Фотографии. Листал дела, разглядывал лица на доске.

Он знал, на какой стадии расследования находятся дела и какую работу проделал каждый из тех, кто возглавляет то или иное следствие. Или не проделал.

И тут все взгляды обратились ему за спину.

Жан Ги Бовуар приехал двадцатью минутами ранее, прошел в свой кабинет и закрыл дверь. Обычно он так не делал. Обычно дверь в его кабинет была открытой. Обычно он шел сразу в конференц-зал. Обычно он был там единственным старшим инспектором отдела по расследованию убийств.

Однако этот день не был обычным. То, как пройдут следующие полчаса, задаст тон всему, что будет после.

Как отреагируют его агенты и инспекторы на то, что к ним вернулся не просто их прежний старший инспектор, а человек, ставший легендой? Частное лицо, ставшее общественной фигурой?

Но еще труднее для Бовуара было то, что он сомневался в собственной реакции. Он, конечно, обсуждал это с Арманом, обсуждал довольно долго, но теория часто не совпадает с реальностью.

По теории все должно было пройти гладко. Он не будет запуганным и колючим (обычная его реакция на ощущение незащищенности). Он не будет оправдываться или прибегать к сарказму.

Старший инспектор Бовуар будет уверенным. Спокойным. Он будет контролировать ход совещания, а самое важное – себя.

Таким был план. Теория.

Однако реальность состояла в том, что на протяжении почти всей своей карьеры он работал рядом с Гамашем, но на полшага сзади. Для него было естественно – в этот момент почти на уровне инстинкта – предоставить Гамашу последнее слово. Власть.

Жан Ги сделал глубокий вдох. И глубокий выдох. Подумал, не позвонить ли своему поручителю, но решил просто повторить несколько раз молитву о даровании терпения.

Он открыл глаза, когда его телефон издал знакомый звоночек. Электронное послание от Анни.

«Ты с папой? Ты должен посмотреть это».

Жан Ги нажал на присланную ссылку и пошел по ветке дискуссии. Твит за твитом. Коммент и отзыв. Вопрос и ответ. Словно какая-то безумная литургия.

– Господи Исусе, – пробормотал он и закрыл ссылку.

Он был рад, что жена прислала ее. Анни была юристом и понимала важность подготовки и информированности. Даже насчет тех вещей – в особенности тех вещей, – о которых мы и знать не хотим.

Часы на стене показывали без одной минуты восемь. Жан Ги отер потные ладони о брюки и посмотрел на фотографию на столе. Анни и Оноре. Снято в доме Гамашей в Трех Соснах. На заднем плане, видимая только тем, кто знает, что она там, фотография в рамочке на книжной полке. Семейный снимок улыбающихся Анни, Оноре, Жана Ги, Рейн-Мари и Армана.

Арман. Он всегда и везде. И утешение, и непременное присутствие.

Сделав глубокий вдох, Жан Ги положил обе ладони на стол и вытолкнул себя из кресла. Потом открыл дверь и зашагал по большому открытому помещению, мимо столов, на которых громоздились папки с отчетами, фотографии, ноутбуки.

Он вошел в конференц-зал:

– Salut tout le monde[9].

Все, включая Гамаша, встали.

Жан Ги без колебаний протянул руку, и они обменялись рукопожатием с Арманом.

– С возвращением.

– Merci, – кивнул Гамаш. – Patron.

Глава третья

Они, конечно, в первую очередь обращались к старшему инспектору Гамашу. Говорили с ним. Докладывали ему. Когда речь шла об их делах, они хотели услышать его комментарии, его одобрение.

Гамаш, со своей стороны, внимательно слушал, но молчал. Молчал и посматривал налево. На старшего инспектора Бовуара.

В ожидании указаний.

И старший инспектор Бовуар давал их. Спокойно, вдумчиво. Когда требовалось, он задавал четкие вопросы. Направлял, иногда подталкивал. Но в основном слушал.

Он не оборонялся и не злился.

Хотя, если честно, он ощущал немалое раздражение, но не из-за Гамаша. И даже не из-за своих следователей. Его раздражала сама ситуация. И он подозревал, что именно это было целью высокого начальства. Столкнуть двух старших офицеров. Ради блага полиции? Non. Ради забавы. Чтобы посмотреть, удастся ли вбить клин между ними. С помощью злонамеренной алхимии сделать врагов из друзей.

И возможно, тихонько подсказывал ему тихий внутренний голос, ради чего-то большего, чем забава.

Сидевшая слева от Бовуара суперинтендант Лакост наблюдала за происходящим, осознавая, какие силы приведены в действие. Она рассчитывала на лучшее, но была готова и к столкновению.

Однако, по мере того как совещание продолжалось, Жан Ги Бовуар демонстрировал ту свою сторону, которой она не знала раньше.

Она видела, как он выказывал невероятную храбрость. Пылкую преданность. Неизменную, нередко одержимую приверженность делу обнаружения убийц.

Чего она никогда прежде не замечала в Жане Ги Бовуаре, с его энергией, бьющей через край, так это сдержанности.

До сегодняшнего дня.

Где-то на пути, возможно в том солнечном квебекском лесу, Бовуар понял, какие битвы нужно вести, а какие – нет. Что имеет значение, а что – нет. Кто настоящие союзники, а кто – нет.

Он вошел в лес, будучи вторым в команде. А вышел из него командиром.

Жаль, подумала Лакост, что это случилось незадолго до его ухода из Квебекской полиции.

Совещание продолжалось, они рассматривали одно дело за другим. Каждый полицейский вкратце рассказывал о порученном ему расследовании. Сообщал новые данные от судмедэкспертов, результаты допросов. Мотивы. Подозреваемых.

Как обычно, сотовые телефоны были выключены и отложены в сторону – пользование ими во время совещания запрещалось.

По ходу дела следователи постепенно переставали смотреть на Гамаша. Переставали смотреть на суперинтенданта Лакост. Все их внимание было теперь обращено на старшего инспектора Бовуара, который, в свою очередь, внимательно слушал их.

В тех случаях, когда были произведены аресты и дела передавались в суд, Бовуар хотел знать, что думает об этом деле королевский прокурор. На самом деле он уже и так знал. Ни одно дело не передавалось в суд, пока старший инспектор Бовуар не ознакомится во всех подробностях с сильными и слабыми сторонами обвинения.

Его вопросы были направлены на благо всей команды.

Бовуар сидел, опершись локтями о столешницу, сцепив пальцы и подавшись вперед. Внимательный, сосредоточенный. Он надеялся, что излучает ауру спокойствия и стабильного контроля. На самом деле он излучал энергию. Жизненную силу. Высшую степень внимания.

Глаза Бовуара, устремленные на следователей, смотрели с интересом и одобрением. В очках он казался старше своих лет. Ему было под сорок – меньше, чем многим из ветеранов полиции в зале.

На двадцать лет меньше, чем человеку справа от него.

У стройного и ухоженного Бовуара были темные волосы, начинавшие седеть. А его худощавая прежде фигура слегка располнела.

Подходя к конференц-залу, он слышал некоторые реплики. И знал, от кого они исходят. Это его не удивляло. Именно эти агенты, скорее всего, и должны были задавать вопросы.

Когда старшим суперинтендантом был Гамаш, Лакост и Бовуар просили его удалить агентов, сеющих смуту.

«Вспомните, что случилось до того», – сказал Бовуар.

В Квебекской полиции было «до того» и «после». Черта, проведенная в коллективной и институциональной памяти.

«До того» было временем страха. Недоверия. Врагов, притворяющихся союзниками. Временем бесконечной и необузданной жестокости. Временем, когда начальство санкционировало избиения и даже убийства.

Гамаш возглавил сопротивление, невзирая на огромный личный риск, и в конечном счете согласился стать старшим суперинтендантом.

Все, кто остался в полиции и прошел через тот ад, были обречены всю жизнь помнить, что происходило «до того».

«Мы должны избавиться от этих агентов, – сказала тогда Лакост. – Их перевели в наш отдел, когда ситуация пошла вразнос, для того чтобы они сеяли смуту».

Гамаш кивнул. Он знал, что это правда.

Но также он знал, что самыми преданными становятся те, кому предоставлен шанс.

«Оставьте их, – сказал тогда Гамаш. – И готовьте как следует».

Они так и сделали. И сейчас эти агенты под началом старшего инспектора Бовуара сами стали руководителями. Закаленными в боях и проверенными.

Это не означало, что у них нет собственного мнения, которое они готовы отстаивать.

Именно эти агенты и задавали вопросы Гамашу, перед тем как Жан Ги вошел в конференц-зал.

Понедельничное совещание уже близилось к завершению, как вдруг что-то привлекло внимание Бовуара на дальнем конце стола.

– Мы вам не мешаем?

Агент Лизетт Клутье подняла голову, и ее глаза округлились.

– Désolée[10], – сказала она, растерянно крутя в руке телефон.

Старший инспектор Бовуар продолжал смотреть на нее, пока она не положила телефон на стол.

Совещание возобновилось, но всего на одну минуту – Бовуар снова остановил его:

– Агент Клутье, чем вы заняты?

Впрочем, было и так понятно, чем она занята. Она набирала текст на своем телефоне. Снова.

Смущенная, агент Клутье подняла голову.

– Я прошу прощения, но…

– Неотложное личное дело? – спросил Бовуар.

– Нет, не совсем так. Я не думаю…

– Тогда уберите его.

Она положила телефон на стол и сразу же снова взяла его:

– Извините, сэр, но тут есть кое-что.

– Для нас?

– Не знаю. Возможно.

Подходило к концу рассмотрение последнего отчета, и все хотели поскорее свернуть совещание. А это означало, что им нужно, чтобы она положила свой чертов телефон и заткнулась.

Чувствуя, что все глаза устремлены на нее, чувствуя, как сердце колотится в груди, в шее, в вене на виске, агент Клутье схватила телефон и заговорила:

– Мне прислал сообщение один друг. У него пропала дочь. Ее нет с вечера субботы.

– Где? – спросил Бовуар, пододвигая к себе стопку бумаги для записей.

– В Восточных кантонах.

– Сколько ей лет?

– Двадцать пять.

Бовуар перестал записывать. Он думал, что речь идет о ребенке. Он почувствовал облегчение, но и некоторое раздражение. Агент Клутье заметила это и попыталась завладеть его вниманием:

– Она выехала к нему с севера, однако до места так и не добралась.

– Она замужем?

– Да.

– И что говорит муж?

– Ничего. Омер, ее отец, звонил ему несколько раз, но Карл только отвечает, что все в порядке и пусть он больше не звонит.

– Но дома ее нет?

– Явно нет. Карл не говорит, где она. Он просто вешает трубку. А теперь вообще перестал отвечать.

Она говорила быстро, стараясь выложить все. Вглядывалась в лицо старшего инспектора – не появится ли на нем каких-нибудь признаков озабоченности. Какого-то чувства, которое она пыталась ему внушить.

– Где живет ее отец?

– К северу от Монреаля. Муниципалитет Лаврентиды, городок Сент-Агат.

– Он не ездил туда?

– Нет. Собирается поехать сегодня.

Бовуар смотрел на женщину в дальнем конце стола. Насколько он помнил, агент Клутье впервые заговорила на совещании.

– Я понимаю вашу озабоченность, но это местная юрисдикция. Пусть местная полиция занимается поиском. – Бовуар перевел взгляд на инспектора, которая жаждала закончить свой отчет.

– Омер звонил в местную полицию. Они отправили туда машину, но ничего не нашли. Это было вчера. Вивьен все еще не появилась. Омер очень волнуется.

– Тогда он должен заявить об исчезновении человека. Можете помочь ему написать заявление.

Он не хотел показаться черствым, однако существовало четкое распределение обязанностей, и лучше было не соваться на чужую поляну.

– Прошу вас, patron, – сказала Клутье. – Можно мне съездить туда? Оглядеться? – Она видела, что старший инспектор Бовуар сомневается. Колеблется. – Она беременна.

Клутье почувствовала, что все повернули голову в ее сторону. Она покраснела как рак, но не опустила глаза.

Бовуар снова посмотрел на нее и взвесил все варианты.

Тот факт, что женщина беременна, не должен был ничего менять. И все же изменил – для Бовуара.

Пропала женщина. Беременная. Муж что-то скрывает.

Это были тревожные приметы. Настораживающие.

Лизетт Клутье не была опытным или – что уж говорить – эффективным следователем. Если он отпустит ее на один день, чтобы она разобралась в этом деле, то она вернется ни с чем. Скорее всего, потому, что там и искать-то нечего.

Может быть, женщина просто уехала на уик-энд. Мужу сказала, что едет к отцу, а сама отправилась к подруге. Или к любовнику.

Не годится первому лицу заниматься такими делами.

– Что я скажу ее отцу? – не отставала от него Клутье. – Он очень волнуется. На нее это не похоже.

– Возможно, он знает ее не так хорошо, как ему кажется.

– Но он знает своего зятя.

– Что вы хотите этим сказать?

– Он никогда не говорил напрямик, но зять ему очень не нравится.

– Это не повод задействовать ресурсы отдела по расследованию убийств, агент Клутье.

– Он считает, что случилось что-то плохое. – Она понимала, что терпит неудачу, и судорожно искала аргументы. – Как бы вы себя чувствовали, если бы ваш ребенок не вернулся домой?

Ее слова достигли цели, но не так, как ей хотелось бы.

Суперинтендант Лакост ждала, чем это обернется. Похоже, столкновения все же не избежать. Только не с Гамашем. Старший инспектор Бовуар собирался наехать на агента Клутье.

– Мой сын – младенец, – произнес Бовуар холодным тоном. – Это совсем другое дело.

– Но если вы любите, возраст не имеет значения, – возразила Клутье, сама не веря, что делает это. – Они остаются нашими детьми.

Бовуар уставился на нее, и все в зале затаили дыхание.

– Ее имя?

– Вивьен. Вивьен Годен.

Бовуар записал.

– А мужа?

– Карл Трейси.

Если Вивьен Годен и в самом деле пропала, то случилось что-то плохое и нельзя было терять время.

К сожалению, Клутье была практически здешним инспектором Клузо. Она не нашла бы эту женщину, даже если бы стояла рядом с ней в очереди за кофе с двойным молоком и сахаром в «Тим Хортонс».

Нет, никто бы не назвал Клутье идиоткой, просто следовательская работа не была ее сильной стороной. Не ради этого ее пригласили в отдел по расследованию убийств.

Бовуар быстро обвел взглядом полицейских за столом. Все они были по горло заняты активным расследованием убийств. Убийств, которые действительно были совершены, и убийц нужно было найти. Безотлагательно.

Его глаза остановились на единственном полицейском, который пока не имел задания.

«Господи, – подумал Бовуар, – неужели я и в самом деле сделаю это с ним?»

– Не могли бы вы поработать с агентом Клутье и посмотреть, что там случилось? Всего один день?

– С удовольствием, – ответил старший инспектор Гамаш.

Глава четвертая

– Прошу прощения, – произнес Бовуар вполголоса, когда совещание закончилось.

– За что?

– Вы знаете за что. – Бовуар кивком показал на Клутье, сидевшую за своим столом. – С первого дня работы в нашем отделе она мечтала написать заявление о переводе.

– Оружие ей не выдавали? – спросил Гамаш.

– Вы шутите?

– Она хорошо работает? – спросил Гамаш.

В конце концов, это он принял решение перевести сотрудника канцелярии в отдел по расследованию убийств.

– Вообще-то, если не выпускать ее на улицу и держать подальше от граждан и острых предметов, то да, хорошо.

– Рад слышать это.

Гамаш пристально посмотрел на агента Клутье, которая сидела за своим столом, уставившись в пространство. Он попытался понять, о чем она думает, но, судя по выражению ее лица, она была парализована собственной неуверенностью.

– Noli timere, – с ухмылкой сказал Бовуар.

– Ха. Что ж, может быть, немного timere, – признал Гамаш.

Размышляя об агенте Клутье, он вспомнил ее вопрос:

«Как бы вы себя чувствовали?..»

Как бы он себя чувствовал, если бы его дочь, взрослая женщина, замужняя женщина, пропала на полтора дня?

Он бы с ума сходил. Он бы надеялся и молился, чтобы кто-нибудь уделил этому внимание. Чтобы кто-нибудь помог.

В настойчивости агента Клутье была изрядная доля мужества. В ее вопросе слышалось участие.

И то и другое было крайне ценно, сказал он себе, наблюдая за тем, как она уронила со стола телефон. В корзинку с мусором.

Агент Клутье нервничала, это было очевидно. Из-за пропавшей молодой женщины? Из-за того, что будет работать с Гамашем? Из-за возможной неудачи? Или есть другая причина?

– Я распорядился принести в кабинет еще один стол, – сказал Бовуар.

Он чуть было не сказал «в мой кабинет», но успел придержать язык.

– Merci. Я благодарен за твою заботу, но мне бы хотелось сидеть вместе со всеми.

– Правда? – Бовуар огляделся.

Столы в общей комнате стояли по два, лицом друг к другу. Некоторые выглядели аккуратными, другие были завалены документами. Какие-то обладали индивидуальностью благодаря семейным фотографиям и реликвиям. Другие были стерильными.