Донжуанский список Ксюши Кораблёвой

Хорошо, что мать Ксюши, отправляя дочь на учебу из патриархального поселка в большой город, поставила жесткий запрет на добрачный секс, а так бы оказалась Ксюша к концу учебного года, к выпускным экзаменам и получению аттестата зрелости вполне себе зрелой и изрядно беременной. Кулямов в этих делах был большой профи. Не в его правилах – восточного мужчины из богатого рода – было держать страсти в узде.

А Ксюшу держала сильная материнская воля и потому дальше жарких объятий и страстных поцелуев дело не шло. А Ксюшины поцелую кого угодно могли распалить.

Что для девушки благо, то для парня – мука невыносимая. Кулямов был нетерпелив и горяч, ждать не умел и не желал, и потому скоро нашел замену староукладной Ксюше с ее тараканами в голове. Замена была хороша по всем статьям – писаная красавица, умница и с головой на плечах – Надя Пак. Надя знала границы дозволенного, но на территории в пределах этих границ была асом, мастером, гением, если хотите.

Ксюша сначала даже не поняла, что произошло. А потом, как рыцарь без страха и упрека, и без сомнения, принялась отстаивать свое счастье. Но поздно. Кулямов был по-восточному мягок, но непреклонен. Он не отказывал во внимании Ксюше, но неторопливо и ласково перевел ее в разряд хороших друзей. А любовь теперь у него была одна – Надежда. Даже не любовь, а страсть, как показало время.

После окончания школы Кулямов собрался в Москву, в Институт нефти и газа – именно такие специалисты требовались в Туркменистане, на южной родине прекрасного Кули. Ксюшу, естественно, в Москву не пригласили. Да и зачем Кулямову женщины-друзья в столице? Однако Ксюшина не до конца осознанная, но сильная любовь, потребовала решительных действий. Но она, готовая мчаться хоть на край света за любимым, чтобы соблюсти себя и сохранить хоть малую толику независимости, поехала не в Москву, а в Ленинград. Ксюшины родители были предупреждены, что их дочь едет поступать в Ленинградский университет, на факультет прикладной математики, где была кафедра астрономии, потому что их дочь всегда интересовалась этой высокой и прекрасной наукой Главная причина большого рывка не была озвучена. Никто не был посвящен в ее великую тайну. Ксюша ехала в Ленинград, чтобы быть поближе к Москве, к институту Нефти и Газа, к красавцу КК. Вдруг он поймет, что все еще любит ее.

Кулямов не позвал. В июле Ксюша, умом все еще на что-то надеясь, но душой зная, что все кончено, на последнем вступительном экзамене по физике не решила задачу, встала и вышла из аудитории, сопровождаемая недоуменными возгласами преподавателя.

Ксюша вышла на Университетскую набережную, вдохнула влажный, теплый летний воздух. Светило солнце, ветер перебирал листья кленов, их тени ложились прохладными темными пятнами на землю и асфальт. День был восхитительным, несмотря ни на что.

Прогуливаясь по набережной Невы, Ксюша дождалась с экзамена приятелей по студенческому общежитию, и они отправились бродить по веселым улицам Ленинграда.

Они прогуляли еще несколько дней – неудавшиеся студенты ленинградского университета. Потом Ксюша заняла у Светы из Краснодара пять рублей на обратную дорогу, купила билет до Новосибирска и села вечером в плацкартный вагон поезда, направляющегося на восток.

Перед отъездом она взяла в ближайшем к вокзалу гастрономе батон и бутылку газировки, чтобы было чем подкрепиться в дороге, во втором плацкартном вагоне забралась на верхнюю полку и в промежутках между сеансами крепкого сна, который хорошо усмиряет голод, стала планировать свое будущее. Выбора не было: нужно было поступать в нежеланный НЭТИ, потому что в Новосибирском университете, как и в Ленинградском, вступительные экзамены закончились в начале июля.

На второй день пути ее чуть ли не силком стащила с верхней полки нестарая женщина, ехавшая рядом, усадила за стол, разложила курицу, яйца, овощи и хлеб и твердо сказала:

– Ешь.

– Я не хочу, – попробовала было сопротивляться Ксюша, почти теряя сознание от восхитительных запахов снеди.

– Никаких «не хочу» не принимается. Ешь. Студентка?

– Абитуриентка. Не поступила в Университет. Еду в Новосибирск.

– Домой?

– Нет. У меня родители на Алтае. В Новосибирске буду поступать в электротехнический. Домой мне, пока не поступлю, нельзя. Мама не поймет.

– Ну, и умница, – одобрила женщина. – Всем бы таких целеустремленных детей. Ешь, давай. У меня сын – тоже студент. Кто знает, может и его кто-нибудь накормит. Всякое в жизни бывает.

Это был веский довод, и Ксюша навалилась на еду, а женщина сидела рядом и смотрела в окно, время от времени вытирая платочком глаза.

На третий день пути Ксюша добралась до Новосибирска. Прямо с поезда отправилась в приемную комиссию института, подала заявление и документы. И в тот же вечер уже обреталась в студенческой общаге, где с голоду уж точно не пропадешь.

В НЭТИ она поступила легко – две пятерки и две четверки. Когда приказ о зачислении на факультет Систем управления появился на информационной доске, она заняла немного денег у соседки по комнате и позвонила домой. Дело было сделано.

Мама приехала на следующий день. Они стояли в темной рекреации на втором этаже общежития, Ксюша слушала сдавленный яростный шепот матери, прерывающийся долгими сморканиями и сдавленными рыданиями, и не возражала. Все было верно- она кругом виновата: не поступила в Ленинграде, не позвонила, не предупредила, заставила волноваться всех, пропав чуть ли не на месяц.

От матери она стояла подальше, чтобы, если понадобится, успеть уклониться от шлепка. Стояла и слушала. Не спорила. Крыть было нечем.

Кулямов, косвенный виновник этого происшествия, за всеми волнениями и переездами ушел в сторону, но не забылся. И Ксюшина неявная, но сильная тоска по нему еще целый год определяла ее настроение и жизнь. Она села на жесткую диету и через полгода была похожа на стрекозу – большеглазая, тонкая и бледная. Мать била во все колокола, подозревая самые ужасные причины фатального истощения дочери, а Ксюша, не споря и не сопротивляясь, продолжала жить в своем мире и своем режиме. На выходные она уезжала в Академгородок, к поступившим в Новосибирский университет одноклассникам по физматшколе. Там они гуляли, танцевали, сидели в кафетерии, если были деньги. Ксюша с наслаждением дышала сосновым воздухом, а потом возвращалась в город, чтобы как-нибудь протянуть до следующей субботы.

Кулямов писал ей письма – как другу. Она отвечала – как друг. Одно письмо ей не понравилось. Оно было написано через год после расставания, летом, из Туркмении, где он был на каникулах. Письмо было злым и, содержало какие-то темные и опасные намеки на дурные поступки. Он все еще любил Надю, но ему перешел дорогу Антон, сказочно красивый белокурый мальчик, похожий на принца, который учился вместе с ними, только в другом классе. И этот Антон…

Ксюша прочитала письмо, положила его в конверт, разорвала на четыре части и выбросила в мусорное ведро. С тех пор писем Кулямову она не писала. И, как будто, выздоровела. Начала нормально есть. Бледность ушла с ее лица. Мама купила ей клетчатый костюм – юбку годе и блузку в рыже-черную клетку. Костюм сел великолепно, и Ксюша, впервые за последний год, взглянула на себя в зеркало с удовольствием. И увидела красавицу. Все было при ней. А Кулямов был далеко. Ну и ладно.

Гоша

Гоша оказался хорошим учителем. Он и кнут иногда давал лизнуть и пряником мог приложить так, что искры из глаз.

Гоща появился в жизни Ксюши в конце третьего курса, в неполные Ксюшины двадцать лет. Стоял апрель, пела капель, синело небо, душа ждала счастья. Гоша был мало похож на счастливый билет. Он был невысок ростом, полноват, носил очки и имел большой нос. Последнее было, скорее, плюсом. Курносые и мелконосые не интересовали Ксюшу совсем – влияние матери. Ему было почти тридцать лет. Для нее – двадцатилетней – он был очень взрослым и очень умным.

Ксюша любила умных мужчин. Не разбираясь в тонкостях этого понятия и принимая за ум правильную речь, хорошее образование, эрудированность и начитанность, т.е. по большому счету, не такие уж и нужные для счастливой жизни качества. Гоша красиво говорил, правильно и без стеснения, смело выступал на публике и был абсолютно уверен в своей неотразимости. Он не боялся ничего, был разборчив в тонкостях женской красоты. Ценил нежность голоса, сдержанность, скованность движений, и родство душ, как бы банально это ни звучало. Душевное парение он ставил очень высоко, мог настроиться на высокий сердечный тон и парить вместе с избранницей в этих хрустальных чертогах. Он являлся потребителем чистейших, родниковой свежести, энергий и в этом остался безусловно верен себе. Он не терпел приземленности и грубости, и боялся только одного – что его не полюбят.

Когда-то он испытал сильную и острую сердечную муку из-за непостоянства одной привлекательной девушки. Он знал, как и Ксюша, какая это боль. Только Ксюше разочарование прибавило циничности, а Гоше – жесткости. Они нашли друг друга, и кто-то должен был стать жертвой, а кто-то палачом. Так и случилось. Первые три года Ксюша учила новоявленного обожателя не превозносить до небес любовь к женщине. А потом Гоша стал ее учителем. Его наивный из-за очков взгляд не соответствовал его жесткому характеру. Но при первой встрече она не могла этого предположить.

Круг замкнулся.

Ее привели к нему, ткнули носом в его грудь и сказали: «Он будет твоим мужем». Кто сказал? Она не знала, но с первого дня знакомства со всей очевидностью понимала – это ее будущий муж. Это судьба, от которой не убежишь. Спустя много лет она все-таки засомневалась в фатальности такого для нее исхода: Гоша умел быть убедительным. Кто знает?!

За четыре с лишним года после их первой встречи она несколько раз забывала про Гошу. Кто-то другой завладевал ее душой, сердцем, головой, но всякий раз наступал момент, когда она вдруг отчетливо понимала, что не туда движется, не в том направлении, не с теми людьми. Тогда она рвала отношения и уходила, не оглядываясь.

Гошу кто-то назначил ее мужем. Это было очевидно. Может быть, сам Гоша?

Она ничего не знала о нем. Как не знала ничего о других мужчинах, которых встречала в жизни. Она не пыталась ни к кому приспособиться, потому что в семье ее родителей отец подстраивался под мать – под ее настроение, ее желания, ее потребности. Так это выглядело снаружи. Внутри все было сложнее, тоньше, трагичнее даже, как потом оказалось, но в эти подробности Ксюша не была посвящена, да и не интересовалась она этим до поры.

Отец был красив, умен, терпелив, и она ждала именно такого. У отца были и другие, не отличавшие его от прочих мужчин качества, но от нее они были скрыты, потому что в те времена она чаще копалась в себе, чем выглядывала наружу. Она была занята собой и до появления в ее жизни Гоши знала, кто ей нужен. Она и Кулямова завоевала сама и держала рядом с собой, пока он не ушел от нее, осознав, что она никогда не изменится и никогда не станет привычной для него восточной, гибкой женщиной. С возрастом она вылупилась из своей скорлупы и увидела все многообразие достоинств и пороков, присущих каждому человеку, и любому идеальному мужчине, в том числе.

Гоша бол влюблен, и Ксюшина внешняя царственная отстраненность казалась ему верхом совершенства. Он чувствовал в ней глубоко внутри циркулирующее тепло, энергию, которой она могла поделиться. И это было главное. Ее внешняя холодность даже импонировала ему. Гоша был упорен. Он мог терпеть до бесконечности, пока любил.

– Я однолюб, – говорил он, смеясь. – Одновременно я могу любить только одну женщину.

До двадцати шести лет Ксюша была мятущейся особой, не красавицей, но с магическим воздействием на представителей противоположного пола. Иногда это воздействие отпугивало мужчин, потому что захватывало целиком и прилепляло слишком крепко.

У нее были и другие поклонники, кроме Гоши, с его отчаянно-беззащитным взглядом зеленоватых в крапинку глаз. Когда он снимал свои очки, взгляд его утрачивал фокус и становился совсем потерянным. Наверное, он был романтиком, и именно это, в совокупности с его любовью к ней, и привлекало Ксюшу. После истории с Кулямовым безоговорочная любовь была ей необходима. Гошино безусловное обожание спасало ее от ее собственной глубоко спрятанной неуверенности и уязвимости. Своей любовью он приподнимал ее над землей и позволял парить. Он позволил ей летать.

Другие поклонники, не имеющие этого «подъемного механизма», не дающие ей этой энергии птицы, казались ей слишком приземленными. Они не увлекали ее в светлые дали, они хотели жить с ней, строить дом, воспитывать детей, разгребать трудности. Им не хватало глупости и романтизма. И она, рано или поздно, расставалась с ними со всеми без сожаления и без жалости.

Гоша окончательно убедил ее в своей необходимости, когда, перелетев из конца в конец всю Россию, перебрался из прибайкальского провинциального Нижнеудинска – места красоты отчаянной, в Ленинград, город ее мечтаний, основанных, как оказалось, на генетическом коде – пятьдесят лет назад здесь родился ее отец. Ленинград поставил жирный штамп в ее паспорт. Гоша был влюблен и очень терпелив. Ксюша была капризна и очень взрывоопасна.

Он, как воин, увлеченно занялся борьбой с ее недостатками.

«Ты тогда чуть не сломала меня, – сказал Гоша ей через много лет.

Но Ксюша к этому времени уже знала, что битва была ему необходима. Что битва была формой его существования. Что побежденных и сдавшихся он не терпит, а уклоняющихся по разным причинам от сражения – по убеждению или из-за слабости – просто оставляет позади и скачет дальше, не останавливаясь и не оборачиваясь.

В первые годы их совместной жизни он часто, сам того не желая, разочаровывал ее. Её пугала и утомляла его чрезмерность, его готовность и терпимость. Спустя тридцать лет, они поменялись местами. Теперь она будила в нем неизбывное раздражение и разочарование. К своим пятидесяти с лишком она не сделалась ни важной фигурой в обществе, ни царицей по стати, на которой у каждого встречного невольно останавливается взгляд. Ее моложавость уже давно не вдохновляла его.

Впервые приступ неприязни и разочарования Гоша почувствовал намного раньше (очень давно) – года через три после свадьбы. В какой-то миг у него будто бы открылись глаза. Оказалось, что на свете есть красотки и поярче, и повиднее, и поинтереснее его жены.

Они, теперь уже втроем, вместе с маленьким сыном, сделали масштабное перемещение в пространстве, большой скачок в глубь страны, на восток, на Урал, в Пермь, Гошин родной город. Здесь у него была своя квартира, многочисленные друзья и подруги, старые связи и привязанности. Каждый уголок здесь был ему знаком и наполнен смыслом и переживаниями. Он окунулся в свою студенческую юность и обнаружил много забытых радостей.

Через полтора года после переезда у них родился второй ребенок. Ксюша после рождения дочери как-то вытянулась, поблекла, глаза ее сделались площе и тише. Она уже не воевала за свою независимость, не обижалась по любому поводу. Ребенок словно вытянул из нее излишки дурной энергии (силы), и она сделалась тише и мягче. Тайфуны, то и дело возникавшие в пространстве вокруг нее, поутихли, молнии почти иссякли, и Гоша вдруг очнулся, пробудился и заскучал. Штиль – не его стихия, как оказалось.

Он огляделся вокруг. Все находилось рядом: молодые, бойкие, полные жизни и радости и готовности к сопротивлению. Соседка, приятельница жены, пусть замужняя, но мила и легка неимоверно. Сначала Гоша, словно обретший вновь зрение, любовался издалека, удивлялся, восхищался, сравнивал свое поднадоевшее и чужое, блистающее яркими гранями, потом подпустил во взгляд огня, придал убедительности речам, обворожил, насколько было возможно. Говорить красиво он умел – умница и хитрец непревзойденный. Приятельницы жены, вхожие в дом, почуяли охотника, напряглись, засияли глазками, заблистали шерсткой.

«Я однолюб, – повторял Гоша, как мантру. – Одновременно не могу любить больше одной женщины»

Он не врал нисколько. Как только малое его чувство подросло и стало разбухать, как огненный шар, а в ответ на его искреннее восхищение разгорелся живой огонек чужой приязни, он напрочь охладел к своей жене. Все было честно: единовременно любить мог только одну женщину. К своей родной Ксюше он теперь чувствовал только все нарастающие раздражение и неприязнь. Да, черт ее дери, чего она здесь ходит в старом домашнем халате, несет всякую оторванную от жизни, романтическую чушь, когда есть рядом живое пламя, и Гоша чувствует его тепло.

А как невыносимо сладко нежиться в этом огне!

Гошино раздражение, бывшее оборотной стороной его когда-то пламенной любви, обладало силой немалой. Это как атомный реактор: и свет с теплом производит, но и губительное излучение рвется из него наружу. Ксюша вдруг хиреть и чахнуть начала. Там болит, здесь колит, здесь давит. Сама не понимала, откуда в двадцать семь лет у нее взялись такие болячки.

Ее мятущаяся душа с рождением второго, наоборот, улеглась, остепенилась, размякла. А тут такое! Ляльку соперницу она почувствовала сразу, вот только как с этим бороться, ума приложить не могла. Плакать? Ругаться? Стыдно! В ее представлении, отвергнутая жена вызывала только жалость и насмешку, а жалость по отношению к себе Ксюша не любила. Что ж она, убогая, что ли. Из советских книг, на которых выросла, она знала, что жалость– наихудшее чувство, унижающее достоинство человека. Вот и затихла Ксюша со своей болью. Никому не сказать. Ничего самой не сделать: двое маленьких детей на руках и муж, заглядывающий в чужой огород. Куда податься. Поехала на месяц в деревню, к родителям.

Гоше в это время тоже было непросто. Любовь к прекрасной кудрявой золотовласой Ляльке нарастала день ото дня, а Лялька тем временем занята была пустым. Муж ее, красавец-абхаз никак не мог пристроиться на достойную работу. В начале девяностых всех носило с места на место. Кто-то ваучерами торговал, кто-то жвачку и колу реализовывал, а остальные мечтали о работе. Денег не было. Лялька переживала, муж Ляльки злился, Гоша жег понапрасну любовный костер. Понапрасну? Да нет, оказалось, не напрасно. И с ее мужем Ляльки не напрасно вел разговоры о взбалмошных женщинах. Настал день, собрал Лялькин муж чемодан, и был таков – нечего женщине его мужское достоинство унижать. Вышел вон и не оглянулся. Уехал к родителям, в Абхазию. Даже маленький сын удержать не смог.

Понял Гоша, что судьба приподносит ему щедрый подарок за все его долготерпение и упорство.

«У меня всегда были самые красивые женщины, – хотел похвастаться он, но вслух не сказал. Только подумал.

Теперь он знал свою силу, знал, что его душевный огонь может творить чудеса, Расправил Гоша крылья, и полетел.

Ксюша, конечно, видела метания мужа, видела и страдала. Но сделать ничего не могла в своем положении: работы нет, дома своего нет, двое малышей на руках. Рассказать о своей беде никому не решалась. Поплакала Ксюша, а потом скрепилась – что делать, значит, придется так жить.

Гоша тоже страдал, ощущая абсолютную невозможность такого мироположения. С любимой женщиной соединиться на веки вечные или хоть на ближайшие несколько лет, он не мог, потому что женщина еще не покорена была окончательно, еще упиралась, как дикая кобыла. Да к тому же: была у него еще живая жена, пусть безынтересная, но которой обещал заботиться до самой смерти. И были еще дети, которых не любить не мог, и оставить не мог. Малы очень.

Это был первый случай Гошиного большого раздражения и нетерпения к Ксюше. Те, что случались раньше, связанные со ссорой или обидой, были короткими, как укол, а теперь нетерпение разрослось, а раздражение стало постоянным и непреодолимым. Развестись? Никак. Все ополчатся. И родители тоже. И детей потерять, своих, родных – на это он пойти не мог. Иногда он думал: «Вот бы Бог освободил меня!» Но в Бога он не верил, а уж в открытую костлявую призывать ему воспитание не позволяло, хотя и были иногда такие мысли, что греха таить.

Через пару лет все устаканилось. Или Ксюшу Бог уберег. Или Гошин верховный смотритель забеспокоился о его душе.

Родители Гоши, постарев, решили перебраться поближе к внукам, что-то построили, как жители крайнего севера, под бывшим Ленинградом, а к тому времени уже Петербургом, что-то продали, и Гошину пермскую квартиру, в том числе. В результате, оказалась Ксюша со своими двумя детьми и повзрослевшим романтиком Гошей прямо под боком у свекра и свекрови, стена к стене. Двери квартир в один коридорчик выходят,

Гоша уезжал из Перми со сложными чувствами. С Лялькой так и не сложилось – уж очень своенравная девица была, но и забыть такую королевишну было ох как непросто. Но уехал. Потом еще раз наведался в Пермь. Вернулся к Ксюше, до конца уверившись, что ничего не выйдет. К Ляльке к тому времени уже новый гражданский муж прибился.

Ксюша, понимая, с какой целью поехал Гоша в Пермь, день проплакала под экспрессивную музыку Вивальди. Поплакала и успокоилась, дав себе обещание, что больше никогда и ни одному мужчине не позволит она себя обидеть. Выходит, что совершил тогда Гоша преступление – убил в Ксюшиной душе доверие.

– А эта?! Дурная она, – сказал он много лет спустя Ксюше – видно с языка сорвалось, – Шальная. Один мужик у нее в постели лежит. Другой за столом сидит, о жизни своей рассказывает. А третий – в дверь стучится.

– А ты-то в это время где был? С какой позиции эту ситуацию обозревал? Из спальни? Или из гостиной? Каков был твой «взгляд изнутри»? – вдруг прямо в лоб с улыбкой спросила Ксюша,

И Гоша улыбнулся, ничуть не смутившись. Ксюшу он уже давно не жалел. Обманула она его. Сильно обманула. Наобещала когда-то своим гордым видом, много наобещала, больше, чем смогла дать. Улыбнулся Гоша и промолчал, чтобы лишнего не сказать, за что пришлось бы ему извиняться перед Ксюшей. Просить прощение он с детства не любил.

Не знал он тогда, что извиниться и прощать иногда очень даже полезно. Для всего полезно: и для души и для физического здоровья. Ведь, в сущности, как хорошо: извинился, простил и забыл, и грех с души, и хворь – с тела.

Ксюша эту науку в какой-то момент поняла и усвоила. И с тех пор стало ей жить полегче и повеселее. Не зря ее судьба учила. Не зря, видно, ее Гоша учил.

Улыбка бумажного змея

Вместо предисловия.                  .

– Согласись, это заманчиво – быть счастливым. Здоровье, благополучие, изобилие – вот он, джентльменский набор хорошо устроившегося в жизни человека. Так и хочется спросить: как ты докатился до жизни такой? И можно ли мне покатиться с тобой рядом? – Георгий смотрел на меня и улыбался.

«Что-то замышляет», – подумала я.

– Завидуешь что ли? – сказала я в тон мужу. – Хотя, если честно, мне тоже нравится. А прибавь ко всему этому богатству еще и любовь. Устоять невозможно.

– Любовь…любовь, – Гога покатал словечко во рту. – Нет, любовь убираем. Иначе исчезаетт спокойствие! – он помолчал. – Конечно, случается любовь необременительная – без обязательств и страстей, но таких случаев один на миллион. Обычно появляется раздолье для сомнений и переживаний. Где ж тут счастье?

– Насчет любви без обязательств ничего сказать не могу. Когда любовь необременительна для одной стороны, для другой она обычно получается слишком обременительной, – сказала я. – Но и совсем без любви никак. Для женщин. И для мужчин тоже. Если говорить о среднестатистическом мужчине в возрасте от прыщавого тинейджера до живого еще, пусть и древнего, старика. Ну, и о тебе, милый, конечно.

Гога замаслился довольным лицом.

– Хорошо, оставим, если уж тебе так хочется. В конце-концов, тяга к красоте – это не преступление, – Гога обожал эту тему.

– Значит, здоровье, благополучие, изобилие, любовь. – засмеялась я. – Чего-то еще не хватает! Я знаю! Для полного счастья недостает исполнения желаний!

– Ну, тебя понесло, мать. Желания тем и страшны, что имеют свойство исполняться. Так изрек мудрец.

– И меня это не пугает. Мы ведь достаточно разумны и опытны, чтобы своими мечтами не натворить бед, – сказала я легко.

Легкость моя была оценена.

– Узнаю, узнаю брата Колю, – произнес Гога любимую поговорку. – Все хотят взобраться на вершину и оседлать ее, не поцарапав при этом зад. Что только не делают! Уж тут все средства хороши! Забывают только, что все это – блуд и лукавство. Чтобы добраться до цели, нужно просто терпеливо идти к ней. То есть, труд и терпение, терпение и труд, моя дорогая.

– Фу, как скучно у вас! А полегче и побыстрее?

– Котят разводите, милочка,

– Но и удачу со счетов сбрасывать нельзя!

– Во-вот, с манящими вершинами, которые в народе по-простому называются желаниями, всегда так! Кто бы помог в осуществлении? – Гога ликовал. – Вообще, что ты имеешь в виду под словом «удача»? Ее восточную версию или западную? У китайцев, например, это трехсоставная субстанция. Во-первых, это место, где человек находится – земная составляющая. Потом внутреннее состояние человека, его поступки, его свободная воля. И третье – небесная удача – судьба человека, данная ему при рождении. Взаимодействие первого, второго и третьего, все вместе дает ту самую удачу, которую ты имеешь в виду. В западном понимании, удача – это волшебный пендель, которым некто придал твоему движению нужное направление и ускорение. Очень отличается, не так ли, от небесной китайской удачи?