История села Мотовилово. Тетрадь 11. 1927–1928 гг.

– А мне мама одеяло байковое справила; тоже в городе, только не на барахолке она его купила а на толчке, – похвалилась Дунька.

– Ну ты ужо вечером придёшь на гулянье то? – спросил Санька Наташку, дождавшись её около своей мазанки.

– Ага, приду! А как же! – задорно засмеялась она, словно горох рассыпала. В предчувствии счастливой уединённой встречи, она радостно засияла лицом, разомлела телом. Она блаженно улыбнулась с потужью, всем телом потянулась, выпятив в перёд пышную грудь, умилённо сложив губы, ласковыми глазами посмотрела не него; сердцем и телом звала его к себе. Едва выдержав такой зовущий к себе Наташкин взгляд, Санька взволновано сказал: – Ужо, на старом месте! А завтра в лес за орехами! Говорят поспели.

Выставка в селе Чернуха

В сентябре, когда из полей почти всё было убрано и свезено, и там осталась неубранной одна картошка, волостные правители решили в Чернухе устроить сельхоз выставку. На торговую площадь навозили из совхоза им. Калинина разнообразный сельскохозяйственной техники и машин: жнейки, косилки, сноповязалки, сеялки, веялки, сортировки, триера, плуги, бороны, молотилки. Использовав ярморочные павильоны, представители с разных сторон показывали свои экспонаты. Тут были железоскобяные изделия: топоры, вилы, косы, и многое другое. Пошатовский лестехникум показывал экспонаты из жизни леса и изделия из дерева. Пустынские мужики показывали изделия из дерева, лопаты, кадушки-долблёнки, бураки, бочата, уголь и дёготь.

Мотовиловец, Никита Серяков, на токарном станке, демонстрировал своё искусство в токарном деле. Выставочная комиссия обходя территорию выставки осматривала экспонаты, оценивая их достоинство и особо отличившихся мастеров своего дела наделяла денежными премиями. Мужики и бабы, а также и молодёжь проходясь по выставке любовались разнообразными вещями, дивились, намереваясь применить у себя в хозяйстве, то, что особенно им понравилось, вплоть до простых сельскохозяйственных машин: сеялок, веялок, молотилок.

Промартель. Рахвальский

Осень. Октябрь. С полей всё убрано, свезено. Картошка вырыта. В поле, куда ни глянь пустота, унылая голизна. Засеянное поле рожью покрылось зелёным одеялом озими, только где-нигде, как заплаты, виднелись в поле красноватые лоскутья-загоны, всходы запоздалого сева, да в дали виднелось болото поросшее ивняком. В селе, с деревьев слетает последний лист: ветла уже сбрасывает последки его, а берёза всё ещё терпит. Вещунья ворона, сидя на кусту полуголой берёзы, надсадно каркает, накликая дождь. По небу лениво ползли небольшие облака-овчинки.

После окончания полевых работ, люди немножко поотдохнув, принялись за свои домашние дела: токари, снова на всю зиму, засели в токарнях, а мужики-домохозяева, взялись за исправку инвентаря. Кустари, свои изделия, детские каталки, сдавали кто кому: кто трестовцам, а кто в организованную в селе промартель. Как было уже сказано, возглавлять промартель был прислан из Нижнего Новгорода в Мотовилово, Рахвальский Филимон Платонович. Правление промартели состояло из Рахвальского, Комарова Якова Ивановича и бухгалтера Данилова Григоря Ивановича. Под контору сняли верхнее помещение двухэтажного дома Садова Василия на улице Слобода. Над крыльцом, у входа в правление, прикрепили вывеску: «Мотовиловская промысловая артель по производству детских каталок (тележек) и другие деревянные точеные изделия». Промартель сильно подрывала устои частных предпринимателей, сильно вредила объединению Треста! Председатель Рахвальский, по прежнему проживает на квартире у Булатовой Настасьи Поликарповне. Прожив более года в Мотовилово, Филимон Платонович попревык к сельской жизни, пообвык в деревенской действительности. В беседе со своими сослуживцами он говаривал: – Вы, что ни говорите, а по-моему, в деревне житуха куда лучше, чем в городе. Здесь и воздух благоприятнее, сама обстановка вольготнее, сытнее и что касаемо женского плеча – попроще и надёжнее. – А ведь каждый кулик своё болото хвалит – возражали ему. – А я вот наоборот; не моё болото деревня, а её хвалю! – улыбаясь отговаривался Рахвальский! Прожив тридцать пять лет от роду и до сих пор не женившись, Рахвальский живя холостяком, не связанный семейной обузой, жизнь свою, посвятил служению народу, имея уклон к народному образованию. Самое главное, в его просвещении народа, это борьба с невежеством, особенно остро этот вопрос перед ним встал, когда он из городской жизни, окунувшись в бытовую действительность деревни, где особенно ярко выражены грубость невежество и бескультурье быта сельских жителей. Рахвальский часто делал людям услуги: помогал в хлопотах по тем или иным вопросам юридического порядка, писал заявления, помогая советами во многих житейских делах. За все эти услуги он не взимал ни с кого ни малейшей платы, хотя многие пробовали отблагодарить его за услуги деньгами. Он негодуя отговаривался в таких случаях:

– Если я, кому-либо, сделав какую-нибудь услугу, затратив на это каких-то пятнадцать минут времени, и взять за это с человека какую-то плату, то я считаю это за унижение самого себя перед людьми и за оскорбление своего человеческого достоинства. А тот кто за мелкие услуги берёт с человека плату, тот не добрый человек, а вымогатель играющий на чужой нужде и беде.

Иногда, интересуясь мужики, да и бабы, спрашивали Рахвальского: – Вот ты, Филимон Платоныч, вроде-бы, человек по внешности гож-пригожь, и возраст твой в коренном брызгу, а не женишься? – По правде сказать, я не люблю запах бабьих юбок, да и вообще, как видите я вполне обхожусь без бабьего персонала! – в полушутливой форме отговаривался он. Но дотошные бабы, не унимались. На озере, на мостках, полоща бельё, судача меж собой, переговаривались о нём: – А я слышала, что ему и баба то не надобится, он какой-то вигтальянец! – Хи-хи-хи! Ха-ха-ха! – от души смеялись бабы, колыша под собой мостки, от чего по обе стороны мостков, по воде, разбегались волны.

Пищу, для квартиранта, готовила сама хозяйка Анастасия. Принеся суп или второе блюдо ему в боковушку, она иногда ненадолго задерживалась и наблюдала как он ест. Её особенно интересовало то, как он стерпливал и не сгонял кошку, сидящую у него на плече, вовремя его обеда. Кошка спокойно, выжидающе сидела у него на плече до тех пор пока в ложке, у него не появится кусочек мяса, тогда она когтистой лапой цапала мясо из ложки и спрыгнув с плеча ела. Обедал он по принципу: «когда я ем, я глух и нем». – Филимон Платоныч, как это ты терпишь такое от кошки? – удивлённо спрашивала Настасья. – Пусть полакомится мясом и она. А я до мяса-то не особенный охотник. Я же вегетарианец! – Настя не поняв сущности этого слов.

Под осень, когда у мужиков и баб, миновала пора полевых дел, они собирались артелями, рассаживались на завалинах для бесед. У нового дома Крестьяниновых завалина обширная и вместима. Как-то в воскресенье под вечерок на завалену собрались мужиков человек восемь, да и баб чуть поменьше. На беседу к мужикам вышел и Рахвальский. Сидели беседовали, непринуждённо разговаривали обсуждая наболевшие вопросы, делились сельскими новостями. К самому вечеру, под заход солнца, заметно удлинились тени, а вскоре солнышко и совсем зашло. На небе серебряный рог молодого месяца, надвое разрезал жидковатую тучу. Под закоулком, миную людских глаз, потаённо пряталась парочка влюбленных, с берега озера, слышна девичья песня. А на завалене беседа шла и шла своим чередом, подобно лесному говорливому ручейку. Улучив небольшой перерывчик в беседе, Рахвальский вклинился в общий разговор. Сначала, он счёл нужным посвятить присутствующих в элементарные познания мироздания. Говорил о Земле как о планете, о Солнце, о Луне, о звездах. Откуда берутся облака, дождь, снег, иней. Сказал несколько слов о природе как таковой: – У природы свои законы, причём они склонны больше у суровости, чем к нежности для человека. Глубокой осенью зима наступает быстро: за одну ночь выпадает много снегу, вот и зима. Но после зимы, весна никогда не наступает так быстро, за один день, как после осени зима. Мы никогда не увидим такого, чтоб с утра были видны на земле остатки дотаивающего снега, а к вечеру, чтоб зацвели сады. Вообще-то мы живём на дне воздушного океана, окружающего нашу землю, где много положительных и отрицательных факторов для существования растений и млекопитающегося мира, – поправляя очки, выказав татуировку на руке «Р» и «Ф» и слегка покашливая, чтоб скрыть своё чуть заметное заикание, прервался Филимон. Он был близорук и редко когда снимал очки. Даже были случае, по забывчивости, спал в очка. А когда его кто-то спросил: – Ты вот спишь, а в очках? – он шутливо заметил: – чтобы лучше сон разглядеть. Как Иуда Христа предаёт: ведь сегодня Великая Среда!

– Филимон Платоныч, я всё тебя собираюсь спросить: а от куда на Земле человек взялся? – улучив подходящий момент спросил Яков Забродин.

– Как откуда? – поглаживая свои пышные усы, отозвался Филимон, – ты разве не знаешь, первых людей Бог создал, Адама и Еву. Об этом в Библии очень ясно сказано.

– А я от людей слыхал, что учёные другое толкуют, что народ-то о обезьян произошли? – не унимался Яков, – даже бают, что мы сначала-то лягушками были! У них, как у человека тоже хвостата-то нету! – с некоторой задумчивостью добавил он.

– А ты вот, Яков Спиридоныч, помнишь ли когда ты лягушкой-то был? – с явным негодованием, возмущением и насмешкой спросил его дед Василий Крестьянинов, библейский начётник и хранитель религиозных устоев.

– Нет, не помню!

– Ну, а обезьяной-то когда ты был помнишь?

– Нет, и обезьяной не помню! Что то запамятовал, – преспокойненько ответил Яков.

– Ну тогда сиди помалкивай и не все прегрешения учёных-то слушай, – назидательно добавил дед. – Сам Адам живя в раю, и то перед Богом прегрешил, за что и был выгнан из рая. И стал Адам, после этого, в поте лица своего землю пахать и жалобно петь: «Господи помилуй! Господи помилуй!» И мы, грешные люди, за прегрешения Адама, продолжаем грех его искупать, тоже трудиться, чтобы иметь хлеб свой насущный! Так ведь я говорю Филимон Платоныч? – заканчивая свою речь спросил дед Рахвальского.

– Так, так, – ответил тот.

– А ты Яков, видимо, любопытный как жена Лотова! Смотри как бы не оказаться на её положении, – добавил дед в адрес Забродина.

– Это когда она в соляной куль превратилась? Это по-моему сказки! – возразил Яков.

– Лучше с благоговением древние сказки читать, чем с печалью смотреть на действительность, – с назиданием высказался Филимон.

– Эх Яков, Яков, тебя видимо не в корзине, как Моисея, нашли, а в лесу на пеньке подобрали! – проговорил дед.

– Вот в библии сказано, что Иосиф, которого Израилем прозвали, за свою любимую жену Рахиль, семь лет отработал. А я за свою распрекрасную Фектинью – ни году! Не баба мне досталась, а ком золота. И то я, иногда, побаиваюсь, как бы не оказаться на положении Иосифа Прекрасного, когда он невинно и злобно был оклеветан коварной женой Пентефрия! – не то в серьёз, не то в шутку, под общий смех, высказался Николай Ершов, иногда заглядывающий в библию. – Эх, если бы я был таким же прозорливым и предусмотрительным как Иосиф, я бы заблаговременно закупил побольше хлеба, на случай неурожая и голодовки! – под общий одобрительный смех добавил он.

– У Иакова Израиля было двенадцать сыновей, от которых и произошли все двенадцать колен потомков израилевых, – высказал изречение из библии дед Василий.

– У вас в селе есть ли по двенадцать сыновей? – поинтересовался Филимон Платонович.

– Вот у Василия Ефимовича почти столько, – ответил за всех Николай Ершов.

– Ну, мне до Иакова ещё далеко! У него было двенадцать, а у меня только шесть, – сл скромной улыбкой ответил Савельев.

– А видать, в библии-то много кое-чего написано? – весело улыбаясь проговорил Иван Федотов.

– Да, библия – книга объёмиста и поучительная и читая её надо разуметь и здраво понимать и осмысленно разбираться в том что там написано. Она написана древнейшими людьми Земли, в ей описаны земные происшествия, когда-то происшедшие при жизни древнейшего народа. И в библию заглядывать малограмотному, невежественному человеку, я просто не рекомендую. Ведь по простому сказать, свинья вряд ли разберётся в библейских сказаниях, – заканчивая разговор о библии высказался Рахвальский. Постепенно переходя от библейских сказаний он привёл пример из жизни невежественных людей Пешехонской старины, когда люди по своей несообразительности, под дубинушку затаскивали быка на баню, из-за того, что там трава выросла – пусть поест. И те же, старинные люди, впервые увидя серп, испугавшись, назвали его червяком и из боязни, как бы он не поел их урожай, на лодке повезли топить его в глубине озера, привязав к нему тяжеленный камень. А серп, зацепившись за борт лодки ни только сам утонул, но за собой и мужиков на дно потянул опрокинув лодку. Другие же тогдашние мужики нашедшие ружьё, стали стрелять из него, а чтобы хорошенько увидеть, как из него полетит пуля, стали, во время выстрела, смотреть в дуло. В результате получился плачевный исход. Хотя Рахвальский и не крестьянин, но он тут в беседе, мужикам рассказывал теорию обыкновенного тележного колеса; что спицы колеса вставлены во втулку не прямо, а несколько наискось, наружу, с расчетом крепости и устойчивости от поломки при езде по ухабистой дороге с возом. Он так же коснулся и такого простого естества как обыкновенная вода и какая в ней сила таится. Она и жидкость, и твёрдость, и может превратиться газообразное состояние. И во всех своих состояниях вода имеет большую силу. Находясь в жидком состоянии она движет, вращает жернова мельницы, при холоде, превратившись в лёд разрывает сосуды, а когда при сильном нагреве превратившись в пар, она машины в движение приводит. Высказав своё любимое изречение: «Имеющий уши, да слышит! Имеющий ум, да поразмыслит! Имеющий разум, да поймёт!». Беседующие, постепенно перешли на разговор о современной жизни, в частности о быте.

– Быт это общий уклад жизни людей в своей семье, в своём доме, сложившийся в далёком прошлом и переходящий из поколения в поколение. В связи с влияниями нового времени, самобытность деревенского уклада жизни, за последнее время, стала нарушаться и изменятся. Бытовые условия стали несколько окультуриваться, – так продолжил свою речь о культуре быта Рахвальский пред беседующими с ним людьми. – Всем, конечно, известно, что в деревне до сих пор процветали дикость, мерзость и пакость. Кто оплошно не натыкался на «мины» оставленные человеком прямо на ходу. Из разговора ваших односельчан я пользовался слухом, что семья Кузьмы Оглоблина живёт впроголодь. Я этому не поверю. Шёл я вчера около его дома, и видел: вся территория около его жилища обставлена «минами» невежества. С голодухи ребятишки столько бы мин не наставили! А ведь за такую пакость, безрассудную тварь кошку и то берут за ухо и тычут. И если любого подростка за невежество не проучить то он когда повзрослеет и обзаведётся семьёй, не будет детей учить е приличию. И никто не хвались своей культурой! Стоит только сходить в его уборную и сразу можно будет определить уровень его культурности. Если там «не влезешь и не вылезешь», то он «чумак». А если там чистота и порядок, то он порядочный, культурный человек. Иному человеку и сделаешь замечание, совет дашь к хорошему, а он на слова и внимания не обратит. И останется твой разговор гласом вопиющего в пустыне. А ведь в душу каждого человека не влезешь. А некоторый наивно бросит тебе в лицо: «Ученого учить, что мёртвого лечить». С таким говорить, убеждать его, обличать в невежестве бесполезно, всё равно, что перед свиньёй бисер метать!

Видимо, не довольствуясь этими словами Рахвальского, Яков Забродин, сидевший крайним на завалине, толкнул локтём соседа Ивана Федотова: – Он, видать, сам-то ни бельмеса не понимает в нашей деревенской жизни, вот и глаголет. – Видно да, пускай наговаривает! Его дело баить, наше дело слушать! – отозвался Иван. Присутствующий тут, пригревшийся между мужиками и вслушивающийся с из разговор Панька Крестьянинов, не сдержав внезапно выпустил из себя естественный газ со звуком. После короткого смешка, мужики обрушились на Паньку с руганью: – Что тебя тут поднесло с вонью-то, как будто тебе другого места нет! – обругал его отец Фёдор. А его дед ему ещё добавил с упрёком: – Что у тебя волосы-то как на страшном суду дыбом встали! Возьми гребешок да прицарапайся, сделай на башке-то рядовой посев! Не сдержался, чтоб не заметить Паньке, высказался и Рахвальский:

– Вот ты парень молодой, а пакостишь: людям навредил и себе досадил. А ты береги свою честь смолоду! В заключение беседы мужики перевели разговор на тему курения и выпивок. А началось с того, что Николай Ершов, неосмотрительно обратился к Рахвальскому:

– Филимон Платоныч, дайте пожалуйста закурить. У вас наверное папиросы, а не махра!

– Нет дорогой, ты не по тому адресу обратился. Я даже не знаю которым концом попироска-то в рот вставляется!

– Ёлки-палки! – досадливо выругался Рахвальский, – я болезнь за деньги не покупаю и туберкулёза в придачу получать не желаю! Как некоторые, имеют в курении отраду и туберкулёз в награду!

– Да какой всё же заразительный соблазн от этого самого курения? – негодующе высказался дед Василий, страстно ненавидящий и курение и табака-курильщиков.

– Запрещённое яблоко соблазнительно! – поддержал его Филимон, тоже не терпящий курение, – и некоторые курят и увлекаются выпивкой не от ума или потребности, а от скудности разума и невзрачного рассудка и мышления, – добавил он.

– Ведь человеческий организм в курении не нуждается, – продолжил Рахвальский, – Некоторые заядлые любители покурить, своё увлечение к этому пагубному делу, объясняют тем, что от тех мужиков, которые не курят, якобы пахнет бабой!

– Да я такого же мнения, – отозвался Николай Ершов.

– На это я им вот что скажу и порекомендую: ежедневно утром умываться с мылом, отскоблить отвратительные пожелтевшие от табака наросты на зубах, удалить гнилые зубы, ежедневно чистить зубы щёткой с порошком, полоскать рот после еды, пользоваться мужским (не бабьем) одеколоном и тогда, я ручаюсь, что от него не будет пахнуть бабой, а настоящим мужиком. А вообще-то от хорошей бабы пахнет лучше, чем от хренового мужика! Сколько от курильщиков пожаров случалось, сколько народного бедствия! И ещё один пагубный пример: некоторые не брезгуют докурить обсосанный чужим ртом окурок. Я слышал, в одном Нижегородском ресторане повар, когда его обличили тем, что в суп попал таракан, так он ради сохранения своей репутации, не побрезговав, этого таракана взял в рот и съел, сказав, что это вовсе не таракан, а поджаренный лук! Так это была для повара вынужденной необходимостью, а не добрая воля.

Ведя поучительно-назидательный разговор среди вслушивающихся в его слова мужиков, Рахвальский продолжил: – А возьмём такой вопрос, как выпивку. Скажу в вам прямо мужики, наш организм и в выпивке не особенно нуждается. Ну я допускаю выпивку на свадьбе, и то ведь свадьбы то устаиваются не для того, чтобы напившись там, показать свою дурь и невежество, а для того чтобы выпив в меру, для смелости и веселия поближе познакомится с новыми сватьями, поговорить с ними о деле, благоразумно побеседовать. Дать полезные наставления молодожёнам, сказать им назидательное слово, чтобы они вступая в брак, в новую для их жизнь имели представление о супружеской жизни. Чтобы были готовы к семейной самостоятельной жизни. А то напьются до потери сознания, до невежества и как свиньи барахтаются в грязных лужах, вообразив, что это и есть самая высшая степень удовольствия. Ведь, сильно опьянённый человек глядит где бы в грязи выволозиться и как свинья, всегда себе грязи найдёт! И на свадьбах получается повальная пьянка и дебош с дымом! Некоторые говорят, что полезно выпивать перед обедом или сустатку, или после бани. Я этого не признаю, и сомневаюсь, что, в свою бытность, Суворов наущал своих солдат: «Продай штык, а после бани выпей!» Так, что свежо придание, а верится с трудом. Ведь по поводу вреда и порочности выпивки в народе бытует немало поговорок и пословиц: «Ныне гуляшки, завтра гуляшки – останешься без рубашки!», «Выпьешь на радости – спознаешь все гадости», «Что у трезвого на уме, у пьяного на языке», «Хмель шумит, а разум молчит», «При выпивке все дружки, а при горе все ушли», «Пьяница проспится – дурак никогда». Людям, жалующимся, что у них якобы нет аппетита и без выпивки в рот ничто не лезет, я могу порекомендовать: в ближайшее воскресенье пешком пойти в лес, нарочно забыв дома хлеб. Тогда можно с уверенностью сказать, что аппетит у этого человека появится волчий. А вообще то, не вино виновато, а виновато пьянство. Ещё я удивляюсь, почему у нас, у русских людей принято считать, сто если человек побывав в гостях, выпив там в меру, вернулся домой чинно-благородно и на своих ногах, то считается, что его в гостях плохо угостили и хозяева ему были не особенно рады. А если гостью-женщину, кормящую грудью мать, из любезности к ней, хозяева желая угостить её, применив силу, насильно распялив рот льют ей самогонку, сопровождая это отвратительное угощение диким идиотским хихиканьем. В результате же мать грудного ребенка, от чрезмерного опьянения, не в шутку перепугана и пришлось отхаживать молоком, спасая её от смерти. И вот такие-то благодетели считаются у нас хорошими, гостеприимными людьми, а фактически, они изверги со склонностью к убийству! Я вот лично, и на свадьбах-то редко бываю: больно я не люблю это приторное из души тянущее чванство, какое бывает обычно на тех же свадьбах. А взять, к примеру, какие разговоры бывают среди пьяных, как пусты и глупы эти разговоры! Эти навязчиво-отвратительные, повторяющиеся об одном и том же, переслоённое гаденьким невежеством и поганеньким свинством… старание навязчиво подлезть к самому рту собеседника, своим слюнявым ртом, от которого разит самогонным перегоном в помесь с табачным смрадом. Хоть и редко бываю я в пиру, но там люблю свободу, без укора и без принуждений. А лучше всего я предпочитаю пьяные компании избегать и спиртного не употреблять. Если бы наш желудок имел способность говорить, то он частенько обвинял нас в том, что мы вливаем и вкладываем в него, зачастую, то что ему не в пользу. Ведь съеденная нами недоброкачественная пища, вряд ли приносит пользу для организма и пополняет силу. Наоборот подрывает здоровье, а порой даже вызывает понос. Поэтому, лично я, просоленную, прокислую, проквашенную пищу, раздражающую желудок специю, а так же разъедающие желудок спиртные напитки стараюсь совсем не употреблять.

– И я тоже придерживаюсь такого порядка. Иной раз хочется мне поесть, чего-нибудь вострого, да опасаюсь, как бы желудок не отказался переваривать, то что я преднамерен съесть, – вклинился в речь Рахвальского Ершов.

– А, что, разве твой желудок тебе не подчинён? – спросил его Иван Федотов.

– Хотя он и мой, а иной раз воспротивится и не хочет переваривать грубую пищу, особенно капусту с брюквой!

Снова заговорил Рахвальский:

– В юности, организм любую пищу перемелет и с любой болезнью справится, а в старости от незначительной болезни, умереть можно и никакие лекарства не могут. А среди людей бывает и такое: заболел человек и чтобы лучше его лечили, он врачу несёт подарки. А если бы он, вместо того, чтобы отнести доктору масло, яйца, сам их съел, то и болеть-то не стал! А чтобы не лечиться, лучше не болеть: беречь здоровье смолоду! В лечении, я лично, признаю три лекарства: йод, марганцовку и спирт.

– Эх, эт и дурак шпирт та любит! – с наивностью заметил Яков Зобродин.

– Я ведь не с той целью, чтоб его во внутрь принимать, а для растирания онемевшие суставы. Он хорошо удаляет ломоту. Йодом полезно лечить раны, а марганцовкой пользительно полоскать рот. Вообще-то говоря о здоровье и долголетье жизни, я вам приведу здесь изречение знаменитого доктора, который сказал: «Чтобы быть здоровым и прожить до ста лет надо: завтрак съедать весь, обед делить пополам с другом, а ужин отдавать врагу!». Но каждому человеку свойственно ошибаться и по мере возможности исправляться; и каждый человек должен иметь своё личное мнение и убеждение.

– Эх, какие всё-таки у него крылатые слова! – заметил Василий Ефимович, соседу Ивану.

– Да, видно, не пустая у него коробка, а с мозгами! – отозвался тот.

– Слыхивали мы эти басни! – с некоторым раздражением заметил Алёша Крестьянинов, сидя и слушая до сих пор тихо и смиренно.

– Эх мы ведь и дураки! Деревенщина неотёсанная, лапотники необузданные, олухи царя поднебесного, – самокритично высказался Николай Ершов.

– Дикари, да и только! – поддержал его Филимон.

– Мы же неграмотные, от и допускаем всякую оплошность, позволяем себе в невежестве жить-проживать, – отозвался и Яков.

Осень. Ершов и Дунька

Наступила темная осенняя, тихая ночь… На лице словно сажей измазанное пространство – кромешная темнота и тишь. Натруженные на ветру, за день, деревья блаженно отдыхают в безветрии, опустив свои ветви. Объявшую всё село блаженную тишину нарушает только лай собаки кем-то встревоженной в отдаленном от села конце улицы. Густая темнота объявшая село была до того непроглядна и вязка, что можно было идти по дороге с закрытыми глазами, потому что они в такой темнотище почти ничего не видели перед собой. На задворках, за огородами, позади сараев, поперёк усадеб, протоптана тропа. Это ночная потайная тропинка проторённая лихими людьми. Минуя улицу, избегая людских пытливых глаз, маскируясь ночной, непроглядной теменью, по-воровски крадучись, взад и вперёд тайно, по ней пробираются люди идущие на тёмные дела. По этой тропе, в одиночку, пробираются завидущие на чужое мелкие ворошки с поклажей, только-что воровски «подобранной» у разини. По этой же заветной тропинке, влюблённые люди, со сладостным предвкушением, пробираются на долгожданное свиданье. Бывают случаи, человек идущий на воровство, в темноте, на этой тропе, внезапно лоб в лоб, сталкивается с человеком идущим ему на встречу по своим любовным делам. Состукнувшись лбами, в кромешной темноте, от испуга и страха они взаимно всхлипнут и молча разойдутся, каждый продолжая свой путь, ведь объясняться в таких случаях не резон, разглашать свою тайну нет надобности, чтобы не дать сельским бабам материала новостей для судачания на мостках озера.