Сады Луны

Оказавшись внутри, Паран разглядел ограниченную с обеих сторон невысокими насыпями сероватую тропу, с нависшим над ней непроницаемым охряным туманом. Воздух врывался в портал, словно дыхание, и, когда невидимый сквозняк поднял небольшие пыльные смерчи, лейтенант понял, что земля там густо усыпана пеплом.

– Вам придется к этому привыкнуть, – сказал Шик.

Паран взял кобылу под уздцы и повесил шлем на луку седла.

– Я готов.

Коготь бросил на спутника быстрый оценивающий взгляд, а затем первым шагнул на магический Путь.

Паран последовал за Шиком. Портал позади закрылся, и там появилось продолжение тропы. Итко-Кан исчез, а вместе с ним пропали все признаки жизни. Мир, в который попали Паран и Шик, был бесплоден и мертв. Насыпи по сторонам дороги тоже оказались из пепла. Воздух царапал горло и оставлял на языке привкус металла.

– Добро пожаловать на имперский магический Путь, – с некоторой ноткой сарказма провозгласил Шик.

– Благодарю вас.

– Он создан силами тех… кто жил здесь раньше. Кому по плечу подобное? Это ведомо лишь богам.

Они двинулись вперед.

– Я так понимаю, – сказал Паран, – что на самом деле ни один бог не претендует на этот магический Путь. Просто таким образом вы успешно морочите головы сборщикам податей, привратникам, стражам невидимых мостов и всем прочим, кто, как говорят, обитает на магических Путях, якобы принадлежащих бессмертным хозяевам.

– Думаете, на магических Путях столько народу? – хмыкнул Шик. – Фантазии невежд меня всегда забавляли. Что ж, полагаю, в этом кратком путешествии вы будете для меня приятным спутником.

Паран замолчал. За спрессованными кучами пепла горизонт – место схождения охряного неба и серо-черной земли – казался совсем близким. Лейтенант почувствовал, как под кольчугой по телу его побежали ручейки пота. Кобыла тяжело фыркнула.

– Если вам интересно, – проговорил через некоторое время Шик, – госпожа адъюнктесса сейчас в Унте. Мы воспользуемся этим магическим Путем, чтобы преодолеть расстояние в три сотни лиг всего за несколько часов. Некоторые думают, что империя слишком разрослась, кое-кто даже воображает, что рука императрицы Ласин не дотянется до дальних провинций. Однако, как вы только что могли убедиться, Паран, так могут считать только глупцы.

Лошадь снова фыркнула.

– В чем дело? Я вас так пристыдил, что вы замолчали? Прошу прощения, лейтенант, за то, что насмехался над вашим невежеством… Это была всего лишь шутка.

– Шутники всегда рискуют, – ответил Паран.

Теперь уже надолго замолчал Шик.

* * *

Прошли часы, но освещение не изменилось. Несколько раз они миновали такие места, где боковые насыпи из пепла были разрушены, словно там неуклюже проползло некое гигантское существо: широкие, склизкие следы уходили прочь, в сумрак. В одном из таких мест они обнаружили темное пятно, покрытое ржавой коркой, и обрывки кольчужных колец, рассыпанные в пыли. Шик внимательно все осмотрел. Паран не сводил с когтя пристального взгляда.

«Не так уж здесь и безопасно, как ты хотел меня убедить. Тут ходят чужаки, и они отнюдь не дружелюбны».

Лейтенант вовсе не удивился, когда заметил, что после этого Шик ускорил шаг. Вскоре они оказались возле каменной арки. Ее поставили тут недавно, и Паран понял, что она сделана из так называемого унтийского базальта, который добывали в одном из карьеров неподалеку от столицы. Стены их фамильного особняка были выложены из этого же серо-черного блестящего камня. В центре арки, высоко над их головами, был вырезан герб Малазанской империи – когтистая рука, сжимавшая хрустальный шар.

За аркой царила тьма.

– Ну что, прибыли? – прочистив горло, спросил Паран.

Шик резко обернулся к нему:

– Нельзя ли быть повежливее, лейтенант? Вам бы лучше отбросить присущую знати надменность.

Паран с улыбкой поднял руку:

– Ведите же, проводник.

Взмахнув плащом, Шик шагнул под арку и исчез.

Лошадь начала упираться, когда Паран потянул ее к арке, и вскинула голову. Он попытался успокоить кобылу, но тщетно. Наконец лейтенант забрался в седло, потянул поводья и сильно пришпорил лошадь, которая резко прыгнула в пустоту.

Темнота взорвалась, и они вновь оказались в привычном мире, полном света и красок. Когда лошадь приземлилась, из-под копыт у нее во все стороны с треском полетели кусочки гравия. Паран остановил кобылу, моргая и оглядываясь. Огромный зал, потолок поблескивает чеканным золотом, стены украшены гобеленами. И к ним приближаются вооруженные стражники.

Кобыла испуганно попятилась – и сбила с ног Шика, который моментально растянулся на полу. Тяжелое копыто устремилось к нему и чуть-чуть не пробило бедняге голову. Снова раздался хруст: только это был не гравий, понял Паран, а кусочки мозаики. Шик перекатился набок, вскочил на ноги, громко выругался и злобно уставился на лейтенанта.

Стражники, будто подчинившись беззвучному приказу, медленно отступили на свои места у стен. Паран отвел взгляд от Шика. Впереди виднелось возвышение, на котором располагался престол из изогнутых костей. На троне восседала императрица Ласин.

В зале воцарилась тишина, которую нарушал только хруст полудрагоценных камней под копытами кобылы. Поморщившись, Паран спешился, с опаской поглядывая на женщину на троне.

Ласин мало изменилась с момента их первой встречи; одета просто, украшений нет совсем, а коротко остриженные волосы кажутся светлыми на фоне голубоватого оттенка ее непримечательного лица.

При взгляде на Парана карие глаза императрицы недовольно сузились. Лейтенант поправил перевязь с мечом, скрестил руки на груди и поклонился в пояс:

– Ваше величество.

– Я вижу, – протянула Ласин, – ты не внял совету, который семь лет назад дал тебе бывалый командир.

Юноша удивленно заморгал.

– Правда, и сам он тоже, – продолжила императрица, – не прислушался к моему совету. Любопытно, какое божество свело вас тогда вместе на крепостной стене, – я бы заказала службу, чтобы почтить его чувство юмора. Да ты никак вообразил, лейтенант, что имперская арка ведет в конюшню?

– Моя лошадь не хотела входить в нее, ваше величество.

– И на то у нее, безусловно, имелись причины.

Паран улыбнулся:

– Ее порода славится умом, в отличие от меня. Прошу принять мои глубочайшие извинения.

– Шик сопроводит тебя к адъюнктессе. – Императрица взмахнула рукой, и стражник шагнул, чтобы забрать поводья лошади.

Паран снова поклонился, а затем с улыбкой обернулся к когтю.

Шик провел его к боковой двери.

– Идиот! – прошипел коготь, когда дверь за ними плотно закрылась.

Затем быстро зашагал по узкому коридору. Лейтенант даже не старался угнаться за провожатым – наоборот, заставил того остановиться и ждать в другом конце коридора, где начиналась лестница.

Лицо Шика потемнело от ярости.

– А что там ее величество говорила про крепостную стену? Вы уже встречались прежде? Когда?

– Поскольку сама императрица не пожелала этого объяснить, я могу лишь последовать ее примеру, – ответил Паран. Он посмотрел на истертые ступени. – Значит, мы в Западной башне, да? Ее еще называют башней Праха…

– Поднимайтесь на верхний этаж, лейтенант. Адъюнктесса ждет вас в своих покоях – других дверей нет, так что не заблу́дитесь, просто идите на самый верх.

Паран кивнул и зашагал по лестнице.

Дверь в верхнюю комнату башни была распахнута. Паран постучал костяшками пальцев по косяку и вошел. Адъюнктесса сидела на скамье в дальнем конце комнаты, спиной к широкому окну. Через раскрытые ставни в комнату лился розовый свет восходящего солнца. Женщина одевалась. Паран замер в смущении.

– Я не отличаюсь стыдливостью, – сказала Лорн. – Входите и закройте дверь.

Паран исполнил эту ее просьбу. Он осмотрелся. Стены были увешаны выцветшими гобеленами. Каменный пол покрывали истертые шкуры. Мебель – весьма немногочисленная – была старой, напанского стиля, то есть безыскусной.

Адъюнктесса поднялась, чтобы втиснуться в свой кожаный доспех. Ее волосы заблестели в розоватом утреннем свете.

– Вы, похоже, устали, лейтенант. Прошу, садитесь.

Паран обернулся, нашел стул и благодарно опустился на него.

– Ну, докладывайте.

– Следы хорошо замели, госпожа адъюнктесса. Те люди, что остались в Герроме, теперь уже вряд ли заговорят.

Она затянула последний ремешок.

– Если только я не пошлю туда некроманта.

Юноша хмыкнул:

– Может, голубей спросим? Полагаю, такую возможность тоже предусмотрели.

Она взглянула на него, изумленно приподняв бровь.

– Простите, госпожа адъюнктесса. Сейчас объясню. Похоже, в роли предвестников смерти там выступили… птицы. Если мы будем смотреть глазами мертвых солдат, то, боюсь, только их и увидим.

– Вы сказали – «голубей»?

Он кивнул.

– Любопытно.

Лорн помолчала. Паран еще некоторое время смотрел на нее. А потом поинтересовался:

– Я выступал в роли приманки, госпожа адъюнктесса?

– Нет.

– А удивительно своевременное появление Шика?

– Я просто воспользовалась удобным случаем.

Молодой человек замолчал. Стоило лишь закрыть глаза, как его голова качнулась. До этого Паран и сам не понимал, насколько вымотался. Даже не сразу сообразил, что адъюнктесса обращается к нему. Он встряхнулся и выпрямился:

– Виноват!

Лорн стояла прямо перед ним.

– Спать будете потом, лейтенант. Не сейчас. Я говорила о вашем будущем: так что стоило бы послушать. Итак, вы выполнили свое задание, как и было приказано. Более того, вы показали себя… э-э-э… весьма жизнестойким. Для всего внешнего мира, лейтенант, наши с вами дела окончены. Вы вернетесь в офицерский корпус здесь, в Унте, и получите новое назначение. Что же касается вашего пребывания в Итко-Кане, ничего странного там не происходило, вы меня поняли?

– Так точно.

– Вот и прекрасно.

– А позвольте поинтересоваться, госпожа адъюнктесса, что же там на самом деле случилось? Мы прекращаем расследование? И никогда не узнаем правду? Мы готовы с этим смириться? Или же меня просто отстраняют от дела?

– Лейтенант, тут следует действовать с предельной осторожностью, но мы непременно продолжим расследование, причем вы сыграете в этом важнейшую роль. Я решила – быть может, ошибочно, – что вы захотите пройти весь путь до конца и быть рядом, когда настанет час отмщения. Я права? Или, возможно, вы уже видели достаточно и теперь хотели бы вернуться к нормальной жизни?

Он зажмурился:

– Госпожа адъюнктесса, я не намерен отступать и хочу быть там, когда придет время.

Женщина молчала, и, даже не открывая глаз, лейтенант знал, что она внимательно изучает его, оценивает. Ну что же, Паран свое желание высказал; теперь решение за ней.

– Мы станем действовать без особой спешки. Приказ о вашем новом назначении будет подписан через несколько дней. А пока что возвращайтесь домой, в поместье своего отца. Отдохните.

Паран открыл глаза и поднялся на ноги. Когда он подошел к двери, Лорн снова заговорила:

– Лейтенант, надеюсь, вы не повторите ту свою выходку в тронном зале?

– Сомневаюсь, что второй раз это будет выглядеть столь же забавно, госпожа адъюнктесса.

Оказавшись на лестнице, Паран услышал в комнате за спиной некие подозрительные звуки, похожие на кашель. Ведь вряд ли это могло быть чем-то другим.

* * *

Ведя лошадь по улицам Унты, Паран чувствовал себя полностью опустошенным. Знакомые места, плотная, бесконечная толпа, громкие голоса и смешение языков – все это казалось странным, непривычным. На самом деле изменился не внешний мир, а что-то внутри самого юноши, поскольку он теперь воспринимал все иначе. Он вдруг ощутил себя в родном городе чужаком, изгоем.

Но Унта была все той же, прежней: перед Параном один за другим открывались привычные виды столицы. Преимущество благородной крови позволяло удерживать окружающий мир на расстоянии, разглядывать его со стороны, отгородившись от простонародья невидимым барьером.

«Да уж, аристократическое происхождение – это дар… и проклятие».

Правда, теперь Парана не сопровождали телохранители. Знать давно уже утратила былые преимущества, и сейчас юношу защищала только военная форма. При взгляде на него было сразу ясно, что перед тобой не ремесленник, не разносчик, не торговец, а солдат. Клинок Малазанской империи, каких у нее – десятки тысяч.

Лейтенант миновал Высокие ворота и поднялся по Мраморной дороге, вдоль которой уже начали появляться первые дома богатых торговцев – в стороне от мощеной улицы, полускрытые заборами. Пестрая листва терялась на фоне ярко раскрашенных стен; многолюдная толпа постепенно рассеялась, возле арочных ворот по обеим сторонам стояли наемные стражники. В знойном воздухе уже не чувствовалось вони сточных вод и подгнившей еды, сейчас ветер приносил прохладу невидимых фонтанов и ароматы цветов.

Запахи детства.

Паран поднимался все выше в Благородный квартал; теперь повсюду встречались роскошные особняки. Тут жила родовая знать, по праву гордившаяся вековой историей и золотом, приобретенным еще в незапамятные времена. Малазанская империя со всеми ее прозаическими заботами казалась отсюда чем-то далеким и нереальным. Здесь многие семьи прослеживали свою историю на семь веков назад, к тем кочевникам, которые впервые пришли в эти земли с востока. Они, как водится, не отличались миролюбием, а потому огнем и мечом покорили дальних родичей канцев, которые выстроили свои деревни на побережье. Постепенно воинственные всадники превратились в процветающих коневодов и торговцев вином, пивом и тканями. Власть клинков сменилась властью золота, теперь аристократы вели совсем иные сражения: интриговали и заключали торговые договоры, не гнушаясь обмана и подкупа… Паран считал, что, поступив на военную службу, замкнет круг, вновь взяв в руки оружие, как его давний предок, много веков назад положивший начало их роду, сильному и жестокому. Однако, сделав этот выбор, Ганос навлек на себя отцовское проклятие.

Юноша подошел к знакомой калитке – высокой двери на боковой стене, выходившей в переулок, который в другой части города считался бы широкой улицей. Стражника тут не было, и Паран дважды потянул за тонкую цепочку колокольчика. После чего в одиночестве застыл посреди переулка в ожидании ответа.

С другой стороны звякнул засов, кто-то выругался, и дверь распахнулась. Громко, словно бы протестуя, взвизгнули петли.

Паран с изумлением уставился на незнакомого мужчину, который открыл ему. Старик, все лицо покрыто шрамами, серые глаза слезятся. Одет в латаную-перелатаную кольчугу, чей неровный край обрывается у колен. Потхельм[2] весь бугрится от выправленных вмятин, но ярко начищен.

Стражник внимательно осмотрел Парана с ног до головы и проворчал:

– А гобелен-то ожил.

– Что? – изумился юноша.

Стражник пошире раскрыл дверь.

– Постарше стал, конечно, но узнать можно без труда. Вот что значит хороший художник, ну все сумел передать: и манеру держаться, и выражение лица. Добро пожаловать домой, Ганос.

Паран провел лошадь через узкий дверной проем. Дорожка шла между двумя хозяйственными постройками усадьбы, над головой виднелся клочок неба.

– Я тебя не знаю, солдат, – сказал Паран. – Но, судя по всему, мой портрет видели все местные стражники. Он теперь у вас в казарме вместо половой тряпки?

Старик хмыкнул:

– Что-то вроде того.

– Как тебя зовут?

– Гамет, – ответил стражник. Он запер калитку и теперь топал вслед за лошадью. – Служу вашему отцу вот уж три года.

– А чем ты занимался прежде, Гамет?

– Таких вопросов не задают.

Они вышли на двор. Паран задержался, чтобы рассмотреть спутника.

– Мой отец тщательно изучает прошлое всех, кого собирается взять на службу.

Гамет ухмыльнулся, продемонстрировав полный набор белых зубов.

– Он так и сделал. И вот я тут. Стало быть, никаких особых прегрешений не обнаружилось.

– Я смотрю, ты успел повоевать?

– Давайте, сударь, я уведу вашу лошадь.

Паран передал поводья Гамету, а затем обернулся и оглядел двор. Тот показался ему меньше, чем прежде. Старый колодец, вырытый безымянным народом, который жил тут еще до канцев, уже почти обвалился и теперь напоминал пыльный пригорок. Однако ни один ремесленник не возьмется вернуть на место эти древние камни с затейливой резьбой – просто из страха, что тем самым разбудит каких-нибудь призраков. На таких же старых камнях, выложенных в качестве фундамента, стояла и родовая усадьба Паранов. В глубоких подвалах было полно каких-то тупиков и коридоров, настолько сырых и низких, что пользоваться ими просто невозможно.

Слуги, включая садовников, сновали туда-сюда по двору. Прибытия Парана никто пока даже и не заметил.

Гамет откашлялся:

– Ваших родителей сейчас нет в столице.

Юноша кивнул. В их загородном поместье Эмалау теперь, должно быть, полно жеребят, о которых следует позаботиться.

– Но обе ваши сестры дома, – продолжил Гамет. – Я прикажу слугам прибрать вашу комнату.

– Неужели она так и стоит нетронутая?

Старик снова ухмыльнулся:

– Надо только вынести оттуда лишнюю мебель и сундуки. Места под кладовки совсем не хватает…

– Как всегда. – Паран вздохнул и, не сказав больше ни слова, вошел в дом.

* * *

Гулкое эхо раздалось под сводами пиршественного зала, когда Паран, стуча сапогами, подошел к длинному столу. Кошки молниями разлетелись в стороны. Юноша расстегнул заколку дорожного плаща, бросил его на спинку одного из стульев, а потом, усевшись на длинную скамью, прислонился к обшитой деревянными панелями стене. И зажмурился.

Прошло несколько минут, прежде чем прозвучал женский голос:

– А я думала, ты в Итко-Кане.

Он открыл глаза. Тавора, средняя сестра, на год младше его самого, стояла у торца стола, положив руку на отцовское кресло. Тавора выросла с тех пор, как они расстались, перестала быть неуклюжим угловатым подростком, однако по-прежнему осталась все такой же невзрачной: мелкие черты бледного лица, рыжеватые волосы острижены короче, чем требовала мода. Сейчас сестра смотрела на него с непроницаемым выражением.

– Я получил новое назначение, – сказал Паран.

– Сюда? Странно, что мы об этом не слышали.

«Ну да, конечно. Ты ведь обожаешь собирать всякие слухи», – подумал юноша. Однако миролюбиво произнес:

– Это стало неожиданностью для меня самого. И служить я буду не в Унте. Приехал в столицу всего на несколько дней.

– Тебя повысили? – оживилась Тавора.

Он улыбнулся:

– Прикидываешь, окупится ли вложение? Какие выгоды из этого можно извлечь? Станет ли теперь наша семья более влиятельной?

– Заботиться о положении семьи – больше не твоя забота, братец.

– А чья? Уж не твоя ли? Отец отошел от повседневных дел?

– Почти. Здоровье подводит его. А тебе и горя мало: уехал в свой Итко-Кан – и как в воду канул…

Ганос вздохнул:

– Все пытаешься заменить меня, Тавора? Компенсировать то разочарование, которое я доставил отцу? Вообще-то, я отсюда не по ковру из цветочных лепестков ушел, если помнишь. Ну не лежит у меня душа к торговле, что поделать! Так или иначе, я никогда не сомневался, что домашние дела попадут в умелые руки…

Бесцветные глаза сестры сузились, но гордость не позволила девушке показать, что она довольна комплиментом.

– А как поживает Фелисин? – спросил Парна.

– Сидит у себя в комнате и сочиняет стихи. Еще не слышала о твоем возвращении. Представляю, как она обрадуется – и как огорчится, узнав, что ты приехал всего лишь на несколько дней.

– Теперь она твоя соперница, да, Тавора?

Сестра фыркнула и отвернулась:

– Кто, Фелисин? Она слишком мягкая для этого мира, братец. Я бы даже сказала: для любого реального мира. Она за это время нисколько не изменилась. И будет счастлива тебя видеть.

Ганос смотрел, как Тавора с подчеркнуто прямой спиной вышла из комнаты.

Только сейчас юноша понял, что от него пахло потом – его собственным и конским, – долгой дорогой, пеплом и еще чем-то… «Старая кровь, старые страхи. – Паран огляделся. – Надо же, и пиршественный зал на самом деле тоже намного меньше, чем мне запомнилось».

Глава вторая

Когда явились моранты,то волны двинулись вспять.И, словно суда у причала,имперское море накрылоВольные города.Двенадцатый год войны,Луны Расколотой годнастал – и семя еепролилось смертельным дождем,посулами черных крыл.Из городов лишь дване поддались тогдасей малазанской волне.Первый – прочно стоял:горделивые реяли стягипод Тьмы властным крылом.Второй же – раздором расколот,без войска,друзьями оставленный…Первым пал тот, что был прочен. Фелисин (р. 1146). Призыв к Тени

Два года спустя

1163 год Сна Огни

105 год от основания Малазанской империи

9-й год правления императрицы Ласин

Бледную завесу дыма рассекали во́роны. Их пронзительные крики заглушали стоны раненых и умирающих солдат. Запах горелого мяса тяжело висел в неподвижном мареве.

На третьем холме у стен павшего города Крепь стояла в одиночестве Рваная Снасть. Вокруг чародейки лежали груды искореженных обломков оружия и доспехов – поножей, нагрудников, шлемов и клинков. Еще час назад все это принадлежало мужчинам и женщинам, от которых теперь даже и следа не осталось. Тишина внутри пустых металлических раковин отдавалась в голове колдуньи погребальной песней.

Она обхватила себя руками. Бордовый плащ с серебряным значком, который она носила как командир кадровых магов Второй армии, теперь висел на ее покатых плечах лохмотьями обожженной, заляпанной кровью ткани. Округлое полное лицо Рваной Снасти, обычно озаренное беззаботной детской улыбкой, прорезали глубокие морщины, щеки ввалились и побледнели.

Вопреки бушевавшему вокруг урагану звуков и запахов чародейка вслушивалась в глубокую тишину. Та словно бы выплескивалась из раковин-доспехов пустотой, которая уже сама по себе была обвинением. Но у тишины имелся и другой источник. Сегодня здесь неистовствовали столь мощные колдовские силы, что их вполне хватило бы, чтобы разрушить преграду, разделявшую миры. То, что скрывалось по ту сторону, на магических Путях Хаоса, казалось, было где-то совсем близко, на расстоянии вытянутой руки.

Рваная Снасть думала, что уже совершенно лишилась эмоций – все они сгорели в пережитом ею ужасе, но, глядя на то, как в город плотными рядами входит легион черных морантов, колдунья почувствовала, что ненависть застит ей глаза под опухшими веками.

«Союзники. Предвкушают долгожданное кровопролитие».

Всего лишь через какой-то час жителей Крепи станет тысяч на двадцать меньше. Чаши весов, раскачанные многолетней враждой между соседними народами, уравновесит отмщение. Вот они, вооруженные мечами.

«Милостивая Шедунуль, неужели и без того было мало смертей?»

В разных концах города пылало с дюжину пожаров. Осада Крепи наконец закончилась – после трех долгих лет. Но Рваная Снасть знала: это еще не все. Что-то скрывалось в безмолвии и ждало своего часа. Ничего, она тоже подождет. Хотя бы это колдунья должна сделать для погибших сегодня, ведь во всем остальном она их подвела.

Внизу равнину покрывали тела малазанских солдат – страшный ковер из трупов. То тут, то там торчали мертвые руки и ноги, на которых по-хозяйски восседали во́роны. Солдаты, пережившие бойню, ошеломленно бродили среди тел, искали павших товарищей. Рваная Снасть с болью смотрела на них.

– Они идут, – проговорил голос в дюжине футов слева от нее.

Чародейка медленно обернулась. Боевой маг Локон лежал, распластавшись на груде опаленных доспехов, в бритом черепе его отражалось мутное небо. Волной колдовства ему оторвало нижнюю половину туловища. Из вспоротой грудной клетки вываливались окровавленные внутренности. Из последних усилий он удерживал в себе жизнь – над ним реяла слабая дымка магии.

– Я думала, ты погиб, – пробормотала Рваная Снасть.

– Сегодня мне везет.

– Что-то непохоже.

Локон захрипел, и прямо из-под его сердца выплеснулась струйка темной густой крови.

– Они идут, – повторил колдун. – Видишь их?

Чародейка обернулась к склону холма, и ее светлые глаза сузились. К ним приближались четверо солдат.

– Кто это?

Маг не ответил.

Рваная Снасть снова оглянулась на Локона и увидела, что он буравит ее тяжелым взглядом – так, как правило, смотрит тот, кому осталось жить считаные мгновенья.

– Думал пропустить волну сквозь кишки, да? Что ж, тоже, в общем-то, верный способ отсюда выбраться.

Ответ Локона удивил ее:

– Показная грубость не идет тебе, Рваная Снасть. Тебе никогда не удавалось казаться циничной. – Он нахмурился и быстро заморгал, как будто отгоняя приближающуюся тьму. – Всегда есть риск узнать слишком много. Радуйся, что я тебя пощадил. – Локон улыбнулся, показав залитые кровью зубы. – Думай о хорошем. Плоть слаба.

Она пристально вгляделась в его глаза, удивляясь этой внезапной… человечности. Быть может, умирая, мы оставляем привычные игры и все напускное притворство. А может, она просто не готова была увидеть, как за привычным фасадом Локона вдруг проступил простой смертный. Рваная Снасть разомкнула руки, которыми с силой сжимала собственные плечи, и прерывисто вздохнула.