Купидон с жареным луком

Елена Логунова

Купидон с жареным луком

Тетка Вера оказалась права!

– Не бросай ты, Ляська, швабру с ведерком у порожка, – говорила она, укоризненно тряся тугими барашковыми кудельками – голубенькими, по забытой уже в городе моде. – Убьется же хтось!

– Хтось? – смеялась я, умиляясь неизменной теткиной заботливости. – Кот Шуруп? Я ж одна живу, тетя Вера!

– А как явится хтось? – не унималась тетка.

– Как явится? Откуда? – Тут я взмахивала руками, обводя мировые просторы, на которых до сих пор не нашелся тот «хтось», который явился бы ко мне в деревню Пеструхино.

А «хтось» вдруг взял и явился! И ведь что примечательно: как нарочно, именно когда я закончила мыть полы. И – да, конечно же, по привычке оставила швабру с ведром у порожка. Ненадолго – не неряха же я какая – только на то время, пока буду любоваться сияющими мокрыми полами.

Красно-коричневая краска на них, свежевымытых, будто загустела и сделалась глянцевой, как пасхальное яичко, крашенное в луковой шелухе. Заоконное солнце – ставни я уже распахнула – ударилось в мокрую поверхность, разбилось, запрыгало по неровностям слепящими зайчиками…

Мне нравились мокрые деревенские полы – живые и веселые, не то что строгий и скучный городской ламинат. Не нравились бы – я б их не намывала каждое божье утро. Ну, и швабру с ведерком у порожка не бросала бы. А тут вот бросила, как всегда, и вышло неладно.

Сначала на красно-коричневый глянец, разом прихлопнув с полдюжины резвых солнечных зайцев, упала просторная тень. Я не сразу сообразила, в чем дело, но тут появились чоботы – иначе эту обувь было не назвать. Помятые, заскорузлые, грязные! С намытыми полами они диссонировали, как самогон с «Тирамису», – я ахнула, отмерла и прервала свое благостное буддистское созерцание.

И тут же услышала матерок – досадливый и грязный, как… как эти самые чоботы. Под ними на старательно намытом глянце уже расплывались комковатые желто-серые пятна – по характерному цвету, структуре и амбре я мигом признала самодельное удобрение, только вчера рассыпанное на грядках соседки бабы Дуси.

Я вслух подумала:

– Огородами шел! – И при виде грязюки машинально потянулась за шваброй.

А этот, в чоботах, сказал:

– Вот же с-с-с… – И назвал меня – а кого еще, я же одна живу, кот Шуруп не в счет! – собакой женского рода и женщиной легкого поведения.

У меня как раз уже швабра в руке была, и я ее дернула на себя. А этот, в чоботах, слишком резко и внезапно подался ко мне, ну и встретились они – его подбородок и моя швабра.

Эта их первая встреча была совершенно случайной! Могу поклясться, я не хотела. Мужик, понятно, тоже. О швабре и речи нет – той вообще все параллельно.

Но Хтось схватился за челюсть, снова матерно замычал, а на поруганный красно-коричневый глянец со звоном брякнулось что-то железное, мигом воскресившее часть пришибленных было солнечных зайцев.

Я пытливо моргнула, присматриваясь, – а это ножик! Косой, сапожный, в оплетке синей изоленты – дядя Петя таким из моих фасонистых городских ботильонов чувяки вырезал, когда кот Шуруп в приступе необъяснимого буйства в лоскуты подрал кожаные голенища.

И вот на ножик в сочетании с невнятной матерной угрозой я, признаюсь, отреагировала уже сознательно – шарахнула этого, в чоботах, перекладиной швабры, как зловредное насекомое резиновой мухобойкой!

Враг зашатался и присел. Я, развивая успех, бросила швабру, схватила ведро, прицельно выплеснула грязную воду, пустую емкость нахлобучила на чужую мокрую голову и уже по сверкающему оцинкованному железу, как по шлему рыцаря-захватчика, еще разок-другой влупила победоносной шваброй – своей дубиной народной войны.

Ведерно-колокольный звон еще не растаял в воздухе, а я уже летела по деревне, как фурия: в одной руке швабра, в другой массивный, как кочерга, ключ от входной двери – ее я мигом заперла, пленив поверженного вражину в чоботах.

– Ми-и-итя! Митяй! Мить, Мить, Мить! – тревожно высвистывала я на бегу, держа курс через три двора на четвертый – к Митяю, Дмитрию Палычу, здешнему участковому и моему двоюродному брату по совместительству.

Даже не знаю, что для Митяя хлопотнее и утомительнее – служба или наше с ним родство. Хотя родни у Митяя и без меня немало. То ли наша с его матушкой фамилия дала название всему населенному пункту, то ли наоборот, но факт есть факт: мы с теткой Верой Пеструхины из деревни Пеструхино! Хотя тетка, выйдя замуж, фамилию сменила и стала Синеглазовой. А я в браке еще ни разу не состояла и потому до сих пор зовусь, как отчая деревня.

Не то чтобы я видела в этом повод для гордости – мне бы больше понравилось быть тезкой городу Парижу, например… Алиса де Пари, а? Звучит ведь? Это, кстати, мой псевдоним в интернет-журнале «Тренды-бренды», у меня там авторская колонка про всякую-разную гламурятину…

Только не подумайте, что я работаю в «Трендах-брендах» – нет, там я всего лишь подшабашиваю. Официально я трудоустроена в солидном СМИ – газете «ФинансистЪ», но там не очень хорошо платят. Хуже, чем в несерьезных модных «Трендах».

И вот зачем я сейчас об этом, а? Побежала я, стало быть, по деревне к брату-участковому. А Митяй сидел под яблонькой во дворе и ел борщ. Он всегда по утрам ест борщ, глазунью с салом, пироги – основательно так трапезничает. Тетка Вера, маманя Митяя, как раз спускалась с крыльца с парящим чайником и при виде бегущей и вопящей меня – со шваброй! – уронила руки и едва не ошпарилась.

– Митяйчик, ко мне там влез один, а я его бац, бац – и заперла! – лаконичненько доложила запыхавшаяся я и обессиленно упала на лавочку.

– Ох ты ж господи! – Тетка Вера перекрестилась свободной от чайника рукой и поторопилась спуститься с крылечка. – А ну отдыхивай, отдыхивай! Щас тебе чаю налью, а мож самогоночки сразу?

– А заперла-то чего? – утерев ладонью залоснившиеся от жирного борщеца губы, лениво поинтересовался Митяй-участковый. – Шоб не сбег? Ему ваше бац-бац не понравилось, а ты не прочь повторить?

– А ну умолкни, охальник! – Тетка Вера сдернула полотенце, используемое вместо фартука, и привычно погрозила им сыну. – Вишь, не в себе девка! Пожалей, зря не выспрашивай.

– Не, не, пусть спрашивает. – Я обмахнулась ладошкой. – Значит, так. Здоровый мужик, как медведь какой, в жутких чоботах…

– Мог бы и их снять, – хохотнул неугомонный Митяй.

– Цыц! – Тетка Вера хлестнула-таки его полотенчиком. – Не мешай слушать! Ляська, рассказывай!

– Я только полы помыла, и тут он! Вломился в дом, обматерил меня, нож уронил, а я его шваброй, шваброй… Или нет, сначала я его шваброй – случайно, потом он меня обматерил, и тогда я его снова шваброй, а он выронил нож… Или опять нет: сначала он выронил нож, а уже потом я его снова шваброй? – Нервничая, я никак не могла восстановить последовательность событий и очень от этого огорчалась. Обычно у меня с изложением проблем не возникало, акула пера как-никак! – Ох, что же было раньше – курица или яйцо?

– Слышь ты, курица, – построжал Митяй-участковый, откладывая ложку. – Соберись. Я пока не понял, ты кого-то убила, что ль? – И он покосился на швабру.

А тетка Верка опять боязливо перекрестилась.

– Надеюсь, что не убила, – ответила я и прислушалась к своим ощущениям. – Нет, точно не убила. Когда я убегала, он ворочался, ведром о стену бился… Что? – Я обвела обиженным взглядом вытянувшиеся лица непонятливых слушателей. – Да, вот представьте, он в ведре был!

– И в жутких чоботах, – слабым голосом припомнила тетка Вера, тоже села, подперла голову ладошкой и с прискорбием воззрилась на меня.

Я же при упоминании чоботов возмущенно вскинулась:

– Он огородами шел! Грязюки мне натащил торфяной! С-с-собака… мужского рода…

– Стоп, Ляся, Ляся! – Митяй вдруг приподнялся, сунул руку в карман домашних штанов-трикошек, выудил оттуда мобильник и полез смотреть сообщения.

Он что-то нашел, взволновался, выругался, схлопотал от строгой мамки за сквернословие полотенчиком, подорвался и побежал в дом. Вернулся в брюках и при табельном оружии.

– Свят, свят, свят! – Тетка Вера закрестилась размашисто и часто – рука аж расплывалась в воздухе, как разгоняющиеся лопасти вертолета.

– Сидите здесь! Ни с места! – Митяй помчался к калитке по прямой, топча морковные грядки – цветочков во дворе практичная тетка Вера не признавала.

С полдороги он вернулся, вырвал из моей закаменевшей руки ключ-кочергу, погрозил им:

– Сидеть, не рыпаться! – И шустро выкатился на улицу.

У него для этого очень подходящая конфигурация – почти шар. Утренний борщ с глазуньей и пирогами – та еще диета.

Будоража деревенских собак, Митяй под задорный многоголосый лай покатился по улочке. Мы с теткой сидели ни живы ни мертвы, прислушивались – ждали свиста, криков, выстрелов. Но так и не дождались.

– Шо це було-то таке? – через некоторое время спросила тетка Вера, из-за переживаний перейдя на «балачку».

Дядя Саша, покойный отец Митяя, сорок лет назад закатился в Пеструхино из кубанской станицы. Тетка у супруга много чего переняла – и говорок, и рецепты.

Я пожала плечами и наконец поставила швабру, осознав, что все это время продолжала держать ее в высоком замахе.

Дилинь-дилинь! – в доме затрезвонил телефон. Тетка Вера подскочила и, торопливо ковыляя, убрела в дом. Через минуту она высунулась половинкой лица в окно кухни – короткий телефонный шнур не позволял явиться полнолико – и крикнула:

– Ляська, Митяй говорит – все норм!

– Ничего себе – норм, – пробормотала я. Такого бурного утра у меня не было давненько, может, даже никогда.

– Митяй его взял! Это беглый был, из колонии, к счастью, недалеко ушел!

– Беглый, – повторила я, ощущая легкое головокружение. – К счастью…

Лично у меня о счастье совсем другое представление, но оно почему-то уже много лет остается умозрительным и никак не сбывается.

В моем представлении о счастье прочно обосновались воображаемые муж и дети, двое: мальчик и девочка. Ее я бы назвала Настей или Дашей, а его – Егором или Денисом.

Мужа пусть зовут как угодно, был бы только человек хороший: честный, добрый, непьющий и работящий. А трудиться он может в любой сфере, но лучше, конечно, в какой-нибудь творческо-интеллектуальной, как и я, чтобы нам было о чем поговорить и он не пропадал на работе с утра до вечера, а побольше времени проводил с Машей-Дашей, Егором-Денисом и со мной.

Меня, кстати, зовут Алисой. Для деревенских это слишком изысканно, и они кличут меня Ляськой. Я откликаюсь, почему бы и нет – в «Ляське» мне чудится остроумная отсылка к известному выражению «точить лясы», а чем, как не этим самым, занимается нынешняя журналистика?

– Шла бы ты, Ляська, вот хоть за Семена Бурякова, – часто говорит мне тетка Вера, неодобрительно цыкая на цифровую фоторамку, которую я привезла из города и пристроила на столике в красном углу, где у порядочных деревенских стоят вперемежку иконки и выцветшие фотки родни.

У меня в фоторамке – набор меняющихся картинок из интернета: хорошенькие чистенькие детки, уютный дом, семейный отдых у моря, взрослая пара на фоне заката (он держит ее за руку, она положила голову ему на плечо), дети играют с котом и собакой…

Очень красивые картинки – помогают мне визуализировать мечты.

Пока, правда, у меня сбылся только кот – персидский, рыжий, толстый, сердитый. Я назвала его в честь шумерского города Шуруппака, который был расположен южнее Ниппура, на берегу Евфрата – в древней Персии. Кот же перс!

А «Поучения Шуруппака» – знаменитая книга, один из важнейших примеров шумерской литературы мудрости, призванной обучать смирению, прививать добродетель и оберегать нравственность.

Мне данных качеств, если честно, несколько не хватает – это мне все постоянно дают понять. Кроме кота Шуруппака, за что ему отдельное спасибо. Кот принимает меня такой, какова я есть. И пить. Пока я его своевременно, вкусно и сытно кормлю и пою, Шуруппак ко мне не в претензии.

Для деревенских, правда, и имя кота моего избыточно изысканно, так что Шуруппака они называют Шурупом. Я же ласково кличу его Шурой, Шуриком – коту все равно, он вообще ни на какие имена не отзывается, реагирует на призывы выборочно и исключительно по собственному желанию.

Кот у меня мудрое животное. Зрелая хвостатая личность. А тетка Вера убеждена, что компании самого зрелого кота относительно молодой женщине недостаточно, и постоянно навязывает мне то Семена Бурякова, то Василия Капустина, то еще кого из местных, сплошь неизысканных.

– Замуж тебе, Ляська, надо срочно. Вот прям бегом! – говорит она, неприязненно косясь на фоторамку с идеальным виртуальным семейством. – Тридцать восемь годков, это ж надо! Да твоя бабка, моя мать, в эти годы уже четвертого рожала!

Я киваю: мол, в курсе. Тем четвертым как раз был мой папа, царство ему небесное.

– Эх, Ляська, Ляська, – тоже вспомнив покойного брата, вздыхает тетка Вера и на какое-то время отстает от меня с разговорами о замужестве.

Она по-своему деликатна, но как-то своеобразно сочетает тактичность с прямолинейностью… Однако что ж я тут расселась да призадумалась? Если дома все норм, пора мне возвращаться.

– Куды? – увидев, что я встала с лавочки, встрепенулась тетка Вера. – А ну, сядь! Сначала поешь, а потом пойдешь.

– Да я дома позавтракаю.

– Знаю я, как ты дома позавтракаешь! Одну печенюшку съешь, литром кофию зальешь – и все это, не отрываясь от своей чертовой машинки!

«Чертовой машинкой» тетка Вера без почтения называет макбук. К дорогой компьютерной технике она относится с нескрываемым подозрением – что это, мол, за надкушенное яблоко на крышке намалякано? Приличную вещь огрызками и объедками не украшают.

Но спорить с теткой Верой по таким основополагающим вопросам бытия, как меню завтрака, бесполезно: задавит живым весом. Митяй не зря такой колобок, в его мамане тоже добрый центнер, я против нее как шахматист против сумоиста – однозначно не выстою. Я даже пытаться не стала и снова села на лавочку.

Чайник, доставленный к прерванному завтраку Митяя, еще не остыл, пироги горкой высились на столе, и заботливая тетка Вера быстро организовала мне основательный прием пищи.

Еле-еле я отвертелась от борща и глазуньи с салом, кое-как сумев ограничить теткино гостеприимство пирогами с медом и сметаной. И все равно наелась, как удав, так что домой к себе поползла медленно, с трудом волоча ноги.

И швабру, конечно, – не бросать же такой полезный инструмент. Швабра пылила за мной по улице, отродясь не знавшей асфальта, мягко подпрыгивая на кочках и жутко интригуя деревенских собак. Под их брехливый лай мы со шваброй добрались до нашего двора.

Калитка, оставленная нараспашку, висела на одной петле. Неужто это мы со шваброй в неистовом порыве ее сломали? Вообще-то мы могли, конечно… Но вот цветочки в палисаднике безобразно помял точно кто-то другой, мы-то со шваброй летели прямо к цели в лице Митяя…

Ах да! Митяй же проводил тут у нас задержание. Я встревожилась: а ну как и в доме у меня в результате успешно проведенной операции теперь беспорядок?

– М-м-мо!

На перила крыльца взлетел кот Шуруп, он же Шуруппак или Шура, распушился, раздулся, как глубоководная рыба, сузил глаза и хлестнул хвостом, сметая с деревянной поверхности лохмы старой краски: показал, что недоволен.

– Шурик, солнышко, ты как тут?

Рыжее солнышко безмолвно, но выразительно ответило на вопрос: повернувшись ко мне пушистым задом, взбрыкнуло, кануло вниз, вынырнуло у моих ног и ловким движением оплело их, едва меня не обрушив.

– Бедный мой зайчик, напугался? Пришли чужие люди, шумели тут, котика пугали, цветочки мяли, – я заглянула в дом и выругалась, – блин, мебель роняли и полы все затоптали!

Сама собой определилась новая программа на позднее утро: вместо того чтобы дописывать статью, мне придется снова взяться за уборку. Хорошо хоть свою верную швабру я в бегах не потеряла.

– Ни шагу без швабры, – сказала я Шуре. – Прям хоть рисуй ее на своем личном гербе. Выйду на пенсию – напишу мемуары «С шваброй по жизни».

Кот презрительно фыркнул и удалился. Он не любит, когда я начинаю разглагольствовать, а я неудержимо болтаю, когда нервничаю, это меня успокаивает.

Я прошлась по дому и с облегчением выяснила, что беспорядок ограничивается кухней и сенями. Ну, с этим я быстро справлюсь, успею еще до обеда поработать над статьей…

На сей раз, намывая полы, я закрыла наружную дверь на засов. Хватит с меня незваных гостей, приносящих грязь и беспокойство! Я даже возмущенного Шуруппака выставила на веранду, чтобы он по мокрому не топтался.

Я навела в доме порядок, снова вымыла полы, хотела было привычно ими полюбоваться – а не вышло, поломался мой традиционный кайф! Это меня огорчило. Не так много у меня маленьких радостей, чтобы не ощущать болезненно утрату даже одной из них.

А на дворе было лето. Пышное, позднее, перезрелое, одной босой ногой оно уже стояло в осенней луже, но еще не ощущало дискомфорта и сладко жмурилось на солнышке… Я ощутила, как сильно мое настроение не соответствует моменту, и поняла, что с этим нужно что-то делать.

Скользнувшая по краешку сознания мысль о том, что у меня вообще-то статья недописана, а я обещала сдать ее до конца недели, отлетела за пределы видимости и слышимости, отброшенная воображаемым пинком. Садиться за работу решительно не хотелось и категорически не моглось.

Ладно, допишу статью завтра, в субботу, а выходной устрою себе прямо сегодня. В конце концов от перемены мест слагаемых результат не меняется. В доме у меня уже было чисто, обед готовить не требовалось – после плотного завтрака у тетки Веры мне и до ужина не проголодаться – и я решила, что сейчас буду пошло барствовать.

Налью себе бокал хорошего вина – да-да, прямо с утра, как настоящая аристократка-дегенератка! – сяду в плетеное кресло-качалку на веранде и буду любоваться цветами в соседском палисаднике, у бабы Дуси. Между нашими дворами невысокий забор из штакетника, а за ним богатейшая клумба – розы, астры, петунии, вьюнки, еще что-то – я в ботанике не разбираюсь.

Баба Дуся тоже тот еще садовник, клумбу она создает по принципу «что вырастет, то вырастет»: по весне щедро посыпает ее разными семенами, без счету и всякой системы закапывает в землю ростки, луковицы и саженцы, а потом дает волю матушке-природе. Она даже не заходит в эти свои джунгли, только время от времени, если становится уж очень жарко, поливает их из шланга прямо с крыльца.

Как ни странно, эта пофигистическая садоводческая тактика себя оправдывает: уже к середине лета на клумбе разливается буйное цветочное море. Хлипкая ограда сдержать его не может, и сквозь широкие щели оно выплескивается и на мой участок.

Мне это только в радость: сама я копаться в земле не люблю, а вот смотреть на цветы обожаю. И нюхать их… Петунии, кстати, ближе к вечеру пахнут одуряюще, просто голова кругом!

Предвкушая, как сейчас буду сибаритствовать, я дернула откидную дверцу старого серванта, заменяющего мне бар, и снова огорчилась, обнаружив, что мои винные погреба оскудели. Водка, виски и коньяк у меня еще были, а превосходный массандровский портвейн почти закончился.

Э-эх… С сорокаградусных напитков не начинают день даже аристократы и дегенераты, это удел алкоголиков, причем уже не анонимных, а я ведь не такая.

– Что ж, начну день с променада, – решила я и стала собираться для светского выхода – в магазин. День обещал быть солнечным, но ветреным – в окно я видела, что осинки за забором трясутся и флюгер в виде покривившегося жестяного петуха на крыше соседского дома скрипит и подергивается, не в силах определиться с направлением.

Ветер я не люблю: он лохматит и приводит в безобразное состояние мою и без того не слишком аккуратную шевелюру. Развевающиеся волосы – это только в женских романах красиво, а в моем случае это означает появление на голове гибрида панковского ирокеза и гигантского одуванчика.

Волосы у меня очень светлые, почти белые, и легкие, как пух. Сами по себе, без тонны парикмахерских средств, они не лежат как надо, а собрать их в крепкий хвост невозможно – короткие пряди все равно выбиваются, в ветреную погоду лезут в глаза и хлещут по лицу. Поэтому я дополнила свой скромный наряд – белая футболка, джинсы и кроссовки – очаровательной итальянской косынкой из почти прозрачной ткани.

Конечно, этот стильный и элегантный аксессуар, который любили и Жаклин Кеннеди, и Одри Хепберн, и Брижит Бардо, и даже королева Елизавета Вторая, гораздо лучше смотрелся бы с женственным платьем. И у меня имелось несколько подходящих – шелковых, хлопковых и штапельных, белых, бежевых и в мелкий цветочек, но среди моих соседок, увы, не значатся ни мадам Кеннеди, ни Одри, ни Брижит, ни тем более королева Англии. Страшно далеки они от народа деревни Пеструхино…

А отечественные деревенские дамы мелкий цветочек одобряют лишь как расцветку постельного белья, а все оттенки бежевого воспринимают как результат некачественной стирки. Что до собственного белого, то в нем и в полупрозрачной серебристой косыночке я вызвала бы слишком много предположений и вопросов.

Проверено: я как-то выплыла на прогулку в белом хлопке с кружевами и той самой итальянской косыночке, так тетка Вера первая выскочила из-за забора, как Петрушка в кукольном театре, с радостным криком: «Ляська, да ты никак наконец к алтарю собралась?!» Будоражить общественность мне не хотелось.

Хотелось быстро смотаться в магазин, купить бутылочку хорошего крымского вина, не уважаемого деревенскими за дороговизну и потому застаивающегося на полках мне на радость, а потом реализовать свой скромный план А с бокалом, качалкой и цветочками. Сунув в карман кошелек, я заперла дверь и отправилась в магазин.

Наивная! Общественность я будоражить не хотела! Ха! Деревенская общественность уже была взбудоражена, я только не сразу поняла, чем именно.

Просвещать меня никто не спешил – подругами среди местных дам я еще не обзавелась, при встречах на улице или в том же магазине ограничивалась вежливым приветствием.

Обычно девки, тетки и бабки со мной тоже здоровались или хотя бы кивали, не удостаивая меня какого-то особого внимания и не отвлекаясь от своих текущих дел и забот – развешивания на просушку свежевыстиранного белья, прополки огородика, выпаса коз, кур или внуков, болтовни через забор с соседкой и так далее.

Но не сегодня! На сей раз при моем появлении болтающие соседки замолкали и провожали меня долгими взглядами, а затем начинали куда более оживленно шептаться. Тетка с бельем, засмотревшись на меня, уронила в лопухи мокрый пододеяльник. А бабка, охаживавшая хворостиной козу, бросила инструмент воспитания, подобрала юбки и умелась в дом, покинув озадаченную этим скотину на произвол судьбы. Даже та самая коза уставилась на меня с откровенным недоумением. Неужто это моя итальянская косыночка такой сокрушительный эффект производит?

Озираясь и пожимая плечами, я дошла до магазина: там недоразумение могло проясниться. Деревенский магазин – это же как почта, арсенал и телеграф в одном флаконе. Захватываешь его – и весь мир твой. Хотя для захвата обычно приходится постоять в очереди: в Пеструхине всего два магазина, и этот более популярный, хотя и менее удобный.

Вторая торговая точка расположена у дороги на райцентр и представляет из себя мини-маркет со стеклянными стенами, а тут у нас классический купеческий лабаз в миниатюре: массивные стены, дверь с перекладиной на пудовом навесном замке и одно небольшое окно, то и дело наполовину закрытое фанеркой с рукописным текстом «Прием товара» или «Отошла на 5 минут». На каждой стороне фанерки по объявлению, очень удобно.

Но вторая надпись – стопроцентный обман, за пять минут от магазина в режиме «туда и обратно» сходить просто некуда, он гордо высится на пустыре. Пустырь, судя по нарядной табличке на длинноногом столбике, важно называется «Ярмарочная площадь», но лично я там никаких торгово-увеселительных мероприятий никогда не наблюдала. Может, они случались прежде, до карантина, не знаю, я тогда в Пеструхине не жила, лишь изредка в гости к родственникам наезжала.

Домик в деревне я купила вскоре после карантина, который с большим трудом и ущербом для нервной системы – и своей, и кота – кое-как пережила в городской «однушке» без балкона.

Шура, бедный мой Шуруппак, был настолько сильно травмирован необходимостью постоянно и неотлучно пребывать в одном ограниченном пространстве со мной, любимой, что начал линять, как весенняя белка. Я замучилась собирать по дому клочья рыжей шерсти, смотреть в тоскливые зеленые глаза и выдумывать изыски, которыми можно разнообразить кошачье меню и взбодрить несчастное животное. Как только карантин закончился, мы с Шурой рванули в деревню к тетке Вере, а уж она надоумила нас купить домишко по соседству.