Полная версия
Сопротивление материала. Том 2. Мучительная сладость бытия
Виктория Травская
Сопротивление материала. Том 2. Мучительная сладость бытия
Часть пятая
Почему молодые не прислушиваются к советам и остережениям старших? Беда в том, что все эти перечисления печальных последствий неправильных поступков – для них пустой звук, причём в буквальном смысле пустой: за этими словами в их сознании ничего не стоит, для юного ума они всё равно что пустые файлы в компьютере: документ создан, название есть, но файл – пустой. Ну, нет ещё в их правом полушарии, в папке с изображениями таких картинок! С ними этого пока ещё не случилось. Может быть, прав был Руссо, полагавший, что следует дать ребёнку понабивать собственные шишки, чтобы прийти к выводам о последствиях?
Глава 1.Медленно, но верно к старичку-паровозу возвращалась жизнь. Все его части были уже тщательнейшим образом вычищены и вымыты, можно было приступать к покраске. Теперь, приходя на свою вахту, ребята заставали Ипатыча и ещё кого-нибудь из рабочих соседнего депо колдующими над двигателем «старого бродяги». Это прозвище дал паровозу балагур Никита, и оно удивительным образом пришлось всем по душе: вскоре никто и не называл паровоз иначе. «Идём Бродягу мыть», – отвечали школьники на вопрос о планах. Или: «Бродяге вчера промывание желудка делали», что означало: чистили и мыли топку.
Паровоз теперь был ярко освещён, и в его чреве постоянно колдовали рабочие, среди которых неизменно мелькала белобрысая физиономия Борьки Воробья. Борька мотался в депо каждый день, не дожидаясь своей вахты. В каптёрке всегда лежала его рабочая одежда – старая рубашка, заношенная шерстяная водолазка, треники с вытянутыми коленками и оставшаяся от деда роба, предмет его тайной гордости. Он бежал в депо, едва дождавшись последнего звонка, и бывало, что за ним увязывался кто-нибудь из одноклассников. Матери этих не самых благополучных ребят сначала приняли в штыки это новое поветрие, но, поразмыслив, рассудили иначе: а пусть их бегают в депо – по крайней мере, известно, где они и чем заняты! Всё лучше, чем гонять по улице и влипать в истории. И общество железнодорожных рабочих уж точно предпочтительней тех полукриминальных компаний, которые втягивают их глупых мальчишек в свои сомнительные делишки! Глядишь, чему-нибудь научатся, а там и профессию найдут. И женщины, скрывая свои надежды под маской привычного неудовольствия – чтобы, боже упаси, не спугнуть! – принялись готовить сыновьям аппетитные «тормозки» – свёртки с перекусами.
– Завтра опять на железку? – ворчливо вопрошала иная задёрганная и умученная заботами мать.
– А что? – привычно откликалось непутёвое чадо, заранее принимая оборонительную позицию. – Нельзя что ли?
Женщина притворно тяжело вздыхала:
– А то, что будешь там целый день голодный торчать!
– Не буду, мужики накормят, – огрызалось чадо. Рабочие и в самом деле на первых порах прикармливали мальчишек – депо было, пожалуй, единственным местом на земле, где им были рады и не делили на успешных и лузеров.
– Они что, нанимались тебя кормить?! – ворчала мать. – У самих семьи, детишки. А цены вон каждый день растут! Испеку пирожков с капустой, возьмёшь!
Женщина, скрывая удовольствие, поворачивалась к сыну спиной и принималась заводить тесто. А сын, предвкушая пирожки и обед в весёлой мужской компании, с притворной небрежностью бросал: «Лааадно!» – и с нетерпением ждал следующего дня.
Теперь Воробей, которого прежде никто не принимал всерьёз, стал их признанным лидером. Они и называли его – Бригадиром, после того как однажды Ипатыч встретил ребят словами: «Что, бригадир, привёл свою бригаду?» Но и остальные в классе стали смотреть на Борьку иначе, зауважали – и было за что! В цехе с него слетала вся шелуха юношеской бравады и натужной дурашливости – он вгрызался в работу, как экскаватор в грунт, становился собранным, действовал быстро и споро. Никита однажды сказал, что у Борьки «умные руки» и из него выйдет толк. Эта скупая похвала окрылила парня. Он впервые почувствовал себя не досадной помехой и всеобщим посмешищем, а нужным, отвечающим за общее дело человеком и всерьёз задумался о профессии. Незаметно для себя самого Борька стал меняться.
Учился Воробей неровно, по настроению, из-за чего его табель представлял любопытное зрелище: в нём напрочь отсутствовали тройки, зато двойки и пятёрки чередовались с завидным постоянством. Это давало ему повод любые упрёки в плохой успеваемости парировать возмущённым возгласом: «Ничего подобного! Я учусь без троек!» Впрочем, историю Борька любил и даже почитывал какие-то сомнительные исторические романы, после чего терзал Дедова вопросами о достоверности того или иного сюжета. Но как-то раз Никита поймал его на незнании законов термодинамики. «Это ж элементарная физика, паря! – рассмеялся он и ткнул Борьку кулаком в плечо. – В нашем деле без физики никуда!» Борька смешался, взъерошил грязной пятернёй давно не стриженную белобрысую гриву – и… «налёг» на физику. Теперь уже он сам, копируя Никиту, говорил кому-нибудь из своей «бригады»: «Это физика, брат! Без физики в этом деле ты ноль!» Парни беззлобно посылали его на три буквы, но на уроках у Шустера старались сесть поближе к Борьке.
Физика потянула за собой алгебру с геометрией, и настал день, когда мать, вернувшись со смены, обнаружила сына сидящим по-турецки посреди комнаты в окружении пыльных дедовых чертежей, которые хранились в кладовке на самой верхней полке и не были выброшены только потому, что у неё не доходили до них руки – а может, в глубине своей жалостливой, любящей души она тосковала по отцу и верила в счастливую звезду непутёвого сына? Как бы то ни было, этот день настал.
Валентина Борисовна была единственной дочерью кадрового рабочего железнодорожных мастерских Бориса Руденко. Так уж вышло. Быть может, если б у него были ещё дети, ему пришлось бы делить между ними и свою любовь, и свои родительские амбиции. Но после рождения первенца дети у Руденок больше не получались, и Борис Михайлович, что называется, весь вложился в Валю. Девочка росла пригожая, яркая. Любила красивые вещи и умела одеваться. Мечтала «переодеть» всех советских женщин в модную одежду, которая подчёркивала бы их индивидуальность. На пятнадцатый день рождения родители подарили её швейную машинку, и Валя записалась на курсы кройки и шитья во Дворце культуры «Локомотив». Премудрости пошива она освоила шутя и уже к лету полностью одела себя и мать. Соседки и подруги обеих с завистью ощупывали обновки и придирчиво осматривали каждую строчку, цокали языками, качали головой: ишь ты, совсем как фабричное! Просили пошить то одно, то другое. Валя иногда соглашалась – была бы её воля, она б целыми днями «сочиняла» фасоны, кроила и шила! Но нельзя было пренебрегать и учёбой, потому что после десятого класса она собиралась поступать в институт на конструктора женской одежды (о такой специальности, как модельер, тогда ещё в Союзе и не слыхивали). Всё бы хорошо, однако незадолго до окончания школы внезапно умерла мать. Отец ходил совершенно потерянный от горя, и Вале пришлось отложить свои честолюбивые планы на неопределённый срок. Так вышло, что вместо института она поступила ученицей на только что открытую Раздольненскую швейную фабрику (власти решили, что надо где-то занять женщин, поскольку большая часть населения была связана с железной дорогой, а это, в основном, мужские профессии). Она уже умела шить, а кроме того обладала верным глазом и отменным вкусом, и поэтому быстро пошла в гору, в первый же год пройдя путь от ученицы до бригадира. Нет худа без добра: фабрика направила её в текстильный институт, и Валя окончила его заочно, после чего стала мастером участка.
И тут её судьба сделала очередной кульбит, подкинув ей будущего Борькиного папашу. Его направили к ним инженером, и когда он впервые прошёлся по цеху, девичьи сердца застучали громче их швейных машинок. Чуть выше среднего роста, прекрасно сложённый, с копной очень светлых – почти платиновых! – волос, голубыми глазами и обезоруживающей улыбкой, Петя Воробей тяжёлым танком прошёлся по этому женскому коллективу, оставив множество разбитых сердец. Девушки готовы были за него повыцарапывать друг дружке глаза, а уж за волосы таскали одна другую без всяких шуток. Валя была вынуждена разбираться со всеми этими историями и урезонивать подчинённых, которые поочерёдно рыдали на её плече в кабинете профкома. Ей, впрочем, удалось сохранить несколько семей и предотвратить парочку самоубийств. Но далось это слишком дорогой ценой!
Надо сказать, что сама Валя была чудо как хороша – длинноногая модница с налётом той дикой казачьей красы, о которой говорится у Шолохова, что появилась эта порода в результате браков с пленёнными черкешенками. Вокруг неё всегда вился рой парней, и у девушки был выбор – пойти ли в кино, или на танцы, или даже замуж. Их ухаживания и соперничество льстили её женскому тщеславию, но замуж она, в отличие от подруг, не спешила. А надо сказать, что в Раздольном обзаводились семьями рано: едва отплясав на выпускном вечере, многие наутро отправлялись в ЗАГС. То ли была так сильна вековая казачья закваска, то ли настоянный на травах степной ветер вливал в лёгкие эту неукротимую жажду продолжения рода, но некоторые девчата и вовсе уходили после седьмого класса и оформляли брак «по залёту», и к тому времени, когда остальной класс заканчивал десятилетку, их первенцы уже бегали, а юные мамаши бывало что и ждали второго. Однако Валя Руденко знала себе цену и, кроме того, в глубине души не теряла надежды на осуществление своей мечты. Словом, к своим двадцати пяти годам она была всё ещё не замужем и могла считаться, по местным меркам, перестарком – старой девой.
К исходу второго месяца пребывания Пети в должности инженера швейного оборудования Валя, измученная всеми этими женскими трагедиями, решила поговорить с самим их виновником. Последней каплей стало решение закройщицы Лизы Мухиной, матери троих детей, уйти от мужа. Сама Лиза накануне сидела в профкоме напротив Вали с сухими, выплаканными до самого дна глазами и, глядя в окно, говорила бесцветным голосом, что она не может жить с нелюбимым человеком, потому что это нечестно и подло; что она ни на что не рассчитывает и знает, что Петя на ней не женится, но ей всё равно.
Теперь на её месте сидел сам Воробей и без тени беспокойства рассматривал Валю. Его лицо выражало что-то вроде радостного интереса – можно было подумать, что он ждёт подарка!
– Петя, нам надо серьёзно поговорить, – начала Валя. От такого торжественного начала улыбка на Петькином лице стала ещё шире, и Валя с ужасом почувствовала, что она не в силах на него сердиться. Тем не менее, собрав свою волю в кулак, она продолжила: – Это надо прекратить!
– Как скажешь! – ответил наглец, вставая. – Ну, так я пошёл?
– Куда это ты собрался?!
– Но ведь ты сама сказала, что это надо прекратить. Я и прекратил…
– Не валяй шута горохового! Ты прекрасно понимаешь, что я имела в виду.
– Нет, не понимаю.
– Тогда придётся тебе объяснить. Ты должен прекратить эти неразборчивые отношения с нашими девушками…
– Как?! – перебил Петька.
– Что – как? – только разогнавшаяся, Валя остановилась на полном ходу.
– Если ты знаешь, как мне это сделать, то будь добра, научи! Я буду тебе очень признателен. – И, поскольку Валя растерянно молчала, продолжил: – Ты что, думаешь, это я их за волосья в койку тащу? Они же сами мне проходу не дают! В коридорах поджидают, возле дома поджидают, по пути на работу и с работы подстерегают. Дурацкие записочки пишут, подарочки подбрасывают, вкусности подсовывают собственного приготовления!
– А ты не принимай!
– Почему это? Я мужчина холостой, одинокий. Почему я должен отказываться от домашней еды?
– Но ты же знаешь, что это не просто так! Что от тебя чего-то ждут! Это называется – играть чужими чувствами! Поощрять! Давать надежду!
– Глупости. Я никому ничего не обещаю. Если я обедаю в ресторане, это же не значит, что я готов жениться на официантке!
– Но это – НЕ РЕСТОРАН! Это швейная фабрика!
Петька, фыркнув, вынул руки из карманов и скрестил на груди.
– Ты серьёзно думаешь, что если я стану игнорировать их всех, то это решит проблему?! Да у меня, если хочешь знать, всего и было-то – две интрижки! А ко всему остальному я не имею никакого отношения. – Он принялся ходить из угла в угол.
– Только две? – Валя недоверчиво подняла бровь.
– Только две! И не проси, не скажу с кем.
– Ну, знаешь… Честно говоря, две интрижки за два месяца – это не так уж и мало!
– А почему бы и нет? Почему я не могу закрутить с симпатичной девчонкой?
– Незамужней?
– Разумеется! Я что, похож на идиота?
– Честно? Временами похож…
– О господи! – Петька снова сунул руки в карманы и закинул голову.
– Петя, я тоже устала от всего этого. Мне, думаешь, больше делать нечего, как все эти личные драмы распутывать? Ты взрослый человек. Придумай что-нибудь!
И он придумал. Несколько дней спустя, в воскресенье, позвонил в дверь их с отцом квартиры. Валя, в халатике и неприбранная, открыла дверь, как обычно, не спросив, кто там. А за дверью стоял Петька с большим букетом душистых белых пионов. Валя выскочила на площадку и прикрыла за собой дверь.
– Петька, ты с ума сошёл?!
– Наоборот. Я подумал.
– О чём? – Валя сверлила его широко распахнутыми от изумления глазами и чувствовала, как краснеет.
– Ты же просила что-нибудь придумать. Я и придумал.
– Ну?..
– Если мы с тобой поженимся, то всё устаканится…
– Бред какой-то! – ответила она. – Иди, Петя, отдохни. Сходи в кино, а лучше поспи. – И она скользнула в дверь.
Петька ловко просунул туфлю в щель, прежде чем Валя успела её захлопнуть перед его носом.
– Цветы-то возьми! – он ловко протолкнул букет в щель и вынул ногу. Дверь тут же с шумом захлопнулась, а цветы рассыпались у её ног. Валя выскочила на площадку, но услышала только топот бегущих вниз по лестнице ног. Где-то между первым и вторым этажами он остановился, выглянул в лестничный пролёт и, увидев её, бросил:
– Ты всё же подумай!
И через пару секунд дверь подъезда захлопнулась за ним.
Валя постояла в гулкой тишине подъезда, пытаясь привести мысли в порядок. Петькин визит её разозлил и озадачил. В конце концов она буркнула: «Дурак!» – и открыла дверь.
В прихожей стоял отец и смотрел на бесформенный бело-зелёный сугроб пионов на полу. Валя перешагнула через цветы и заперла дверь.
– Ухажёр принёс? – спросил отец с лукавой улыбкой.
– Ухажёр, – буркнула дочь и пошла за вазой: не пропадать же такой красоте!
Петька ухаживал за ней не таясь, на глазах у всей фабрики. Сперва это вызвало недоумение, ведь до сих пор ему не приходилось добиваться чьей-либо благосклонности – напротив, все женщины как могли старались ему угодить, привлечь внимание. Видя, как инженер увивается вокруг их мастера, девушки делали большие глаза, надували губки, пожимали плечами, а кое-кто даже высказывал крамольную мысль: простые швеи ему надоели, теперь за начальство принялся! Признать, что Валя хороша и привлекательна, было выше их сил.
– Завидуйте, дурёхи! – ворчала пожилая закройщица Антонина Марковна. – Говорила я вам: будете вешаться ему на шею – бросит! Не слушали, а ведь вышло по-моему. Мужик не ценит то, что ему само в руки идёт. Вот погодите, он на ней ещё женится! Если она, конечно, за него пойдёт…
Девушки недоверчиво отмахивались, делано смеялись, но в глубине души затаили страх: а вдруг и правда? Ведь раньше им и в голову не приходило, что Петька может обратить своё сногсшибательное обаяние на Валентину, которая стояла как скала над бурным морем всех этих страстей. И вдруг – нате! Если такое случится, рухнут все их надежды, придёт конец стольким страстным мечтам! Цеха бурлили от споров, которые смолкали при Валином появлении, словно кто-то щёлкнул кнопкой. Она, казалось, ничего не замечала. Оставалась собранной, деловитой, доброжелательной. На самом деле она знала, что стоит ей выйти за дверь после утреннего обхода – и цех буквально взорвётся пересудами: вчера он ушёл вместе с ней и проводил до самого подъезда! Но, как это обычно и бывает, накал интереса постепенно снижался и, сравнявшись с температурой окружающей среды, достиг приемлемых величин – сменился почти спортивным интересом: чем же всё это кончится?
Но и Валя, в свою очередь, исподволь наблюдала за своим коллективом. Согласившись испытать Петькину тактику, она не имела в виду ничего, кроме восстановления порядка на подведомственном ей производстве. Самого Петьку она, казалось, почти не замечала, просто мирилась с его присутствием, не более. Но когда его идея начала приносить плоды, задумалась: что дальше? Как теперь прекратить этот нелепый балаган? И стоит ли? Ведь тогда всё вернётся на круги своя и вся затея окажется напрасной. Она поделилась этими опасениями со своей школьной подругой Катей, которая теперь преподавала в начальных классах.
– А ты не думала и в самом деле выйти за него? Ведь он же, кажется, не против.
Валя, которая с самого начала не рассматривала эту затею всерьёз, помотала головой.
– Я его не люблю.
– Уверена?
– Да.
– Что ж, самое время влюбиться! – улыбнулась подруга.
– Да он же бабник! – воскликнула Валя.
– Подумаешь, важность! – ответила та. – К твоему сведению, бабники – прекрасные отцы, уж можешь мне поверить! Просто у них сердце большое, они любят всех. Но они никогда не обидят женщину или ребёнка.
– Ну, знаешь, я бы этого не сказала! Наши бабы мне весь рабочий халат своими слезами и соплями замочили.
– Потому что сами дуры. Ведь каждая, небось, хотела его на себе женить! Сама подумай: разве он может на них на всех жениться? Ты лучше вот что скажи: хоть одна из них жаловалась на него?
Валя подумала, и глаза её расширились:
– А ведь правда! Жаловались на соперниц, на судьбу, на что угодно – но от него все были в полном восторге!
– То-то же! Значит, он не так уж плох. Ты бы присмотрелась к нему, а?
– Но ведь он же гулять будет!
– Вовсе не обязательно. Да и шут с ним – ну, гульнёт разок-другой! Говорю тебе: бабник, уж если он женился, свою семью ни за что в обиду не даст.
– Ой, Кать… Странно это как-то. Даже представить себе не могу.
– Никто не может. Но это лучше, чем напредставлять себе свою семейную жизнь, а в итоге получить что-то совсем противоположное. Просто предоставь события их естественному ходу!
Словом, Валя продолжала встречаться с Петькой. Он провожал её на работу и с работы, водил в кино и покупал билеты на концерты заезжих знаменитостей, а однажды затащил на выставку местных художников в краеведческом музее. Валя не без удивления обнаружила, что он много читает и умеет интересно рассказывать. Чем дальше, тем больше его общество становилось ей приятно. Но душу точил червячок: что-то их встречи уж слишком…невинны! Петька обращается с ней как с особой королевской крови – дарит цветы, подаёт пальто, пропускает вперёд и всё такое – но он ни разу не делал попыток хотя бы её обнять. Это вызывало недоумение – уж очень не вязалось с привычным образом соблазнителя. Может, с ней что-то не так? Когда она поделилась своими сомнениями с мудрой Катей, та только загадочно улыбнулась.
– Всё идёт как надо, подруга!
– А по-моему, здесь что-то не то. Раньше он ни с кем такой Версаль не разводил, раз-два – и в койку!
– Раньше они сами к нему в койку прыгали. Кто ж в своём уме станет отказываться от того, что само плывёт в руки? А вот ты – другое дело, тебя надо завоёвывать!
Подруги беседовали у Руденок на даче, за сколоченным из досок столом под яблоней. Они только что пообедали, и теперь отец отправился в домик прилечь, а Катины девчонки, трёх и пяти лет, играли расстеленном тут же старом одеяле, на которое осыпались последние розово-белые лепестки. Валя загляделась на прелестных Катиных детей, оживлённо щебечущих под этим тёплым снегопадом. Вздохнула. Катя понимающе взглянула на подругу и перевела взгляд на детей.
– Скоро отпуск. Думаем с Андреем повезти их на море, только пока не решили куда. А у тебя когда?
– Что? – встрепенулась Валя. – А, отпуск… В начале августа.
– Куда-нибудь поедешь?
Валя пожала плечами.
– Ещё не думала…
Так всё и шло, ни шатко ни валко. На фабрике все привыкли к их с Петькой встречам, но даже досужие сплетницы устали гадать, чем кончится этот странный Петькин зигзаг. Валя ловила себя на том, что стала ждать этих встреч с некоторым нетерпением, а после них испытывать лёгкую досаду. Она не могла понять причин этой досады – её кавалер был безупречен, а проведённое с ним время не доставило ничего кроме удовольствия… Может, это потому, что она его не любит? И всё-таки брак по рассудку (если брак вообще входит в Петькины планы) – не для неё?
И вдруг однажды Петька не зашёл за ней по дороге на работу. Не обнаружив его возле подъезда, Валя растерялась. Но, потоптавшись с минуту на крыльце, решила идти – догонит, не опаздывать же из-за него, в самом деле! Но когда он так и не пришёл на работу, разволновалась всерьёз. С телефонами тогда в Раздольном было негусто: на предприятиях и в учреждениях ещё стояло по одному аппарату, а в квартирах они по-прежнему оставались большой роскошью. Валя знала, что Петька снимает комнату где-то в районе вокзала, но где именно – могли знать только не названные им две девицы, с которыми он, по его выражению, «закрутил». Можно, конечно, поспрашивать, и товарки в два счёта выведут её на них, но Валя даже думать об этом не хотела. Вдруг её осенило: отдел кадров! Она спустилась на первый этаж и по галерее вошла в здание фабричной администрации. Через несколько минут адрес, выведенный на листочке каллиграфическим почерком, был у неё в руках, и Валя стала с нетерпением ждать окончания смены. Она ходила по цехам, привычно выполняла привычную работу, но мысли её были далеко – настолько далеко, что она даже не замечала вопросительных взглядов работниц, умиравших от любопытства, куда же подевался их инженер. Но спросить об этом у неё никто так и не осмелился.
Это оказался двухэтажный дом дореволюционной постройки. Парадная дверь, судя по её виду, давно не использовалась, и Валя зашла в ворота, за которыми оказался уютный дворик с лавочками под старым ореховым деревом. Она огляделась. Во двор выходило несколько дверей, на которых, где табличкой, а где и просто краской, были обозначены номера квартир. Восьмая… Вот она, в самом углу двора. Не найдя звонка, Валя постучала – сперва тихо, потом решительней – и напряжённо прислушалась. За дверью было тихо, и она уже повернулась к ней спиной, ища признаков жизни в других квартирах, чтобы спросить у жильцов об их соседе, когда услышала, как позади неё открылась дверь. Валя резко обернулась. В дверном проёме стоял Петька, каким она его никогда не видела – в мятой клетчатой рубашке навыпуск, взъерошенный, под глазами тёмные тени. Но на этом бледном лице уже сияла обаятельная Петькина улыбка.
– Петя! – Валя нервно стиснула сумочку. – Что случилось?
– А, ерунда… – Он вяло махнул рукой. – Я, кажется, отравился. Прости, что не предупредил. После промывания желудка проспал целый день. Заходи, – он шагнул назад, пропуская. – Только у меня, наверное, страшный беспорядок…
Валя впервые оказалась в холостяцком Петькином жилище. В крошечной тёмной прихожей было две двери, за одной из которых, сейчас распахнутой, виднелась комната, а другая была плотно закрыта. Петька помог Вале снять плащ – день был сырой и ветреный – и она шагнула в комнату.
– Располагайся, я сейчас! – произнёс Петька за её спиной, и она услышала, как скрипнула та, другая дверь.
Это была темноватая маленькая комнатка с дощатым крашеным полом. Справа от окна стоял диван с постелью, хранившей следы беспокойной ночи – простыня смята, одеяло сбилось в ком. Прямо перед окном – стол, покрытый чистой клетчатой скатертью, на окне – ситцевая занавеска. Два венских стула. Напротив дивана – этажерка, заполненная книгами, над ней какая-то репродукция в раме. Валя повернула голову. Справа от входа, в ближнем углу она увидела старинный резной буфет, на котором стояла маленькая электроплитка с эмалированным синим чайником. «Кухня!» – хмыкнула она и вдруг почувствовала, как защемило сердце. Петька, такой холеный, изысканный – здесь! В этой жалкой берлоге! «Ну а чего ты ожидала? – спросила она сама себя. – Княжеских хором? Штата прислуги?» Он всегда производил впечатление барина, и она никогда не задумывалась о том, куда он уходит после того, как расстаётся с ней у двери её квартиры… «Небось, ест что попало, перебивается сухомяткой. Вот и отравился!»
Он вернулся – умытый, причёсанный, пахнущий свежестью, рубашка заправлена в брюки. Только тёмные круги вокруг глаз никуда не делись. Они стояли лицом к лицу, и Валя вдруг увидела другого, настоящего Петьку – без всей этой блестящей шелухи, которую прежде принимала за его натуру. Измученного нездоровьем. Немного растерянного. С немым вопросом во впалых глазах. Она шагнула ему навстречу и обхватила его голову руками.
