Вино пророчеств

Только спустя время я понял, что Томи имел ввиду Оззи Осборна, ведь все, чем он по-настоящему интересовался это был рок-музыка. Томи был и оставался фронтменом местной группы, игравшей тяжелый металл. Я даже был однажды на его концерте, который он давал в парке. Его публикой были постаревшие рокеры, ради которых он скакал по столам и не жалел своих связок.

Называть Томи «боссом» мог только старательно лизавший ему задницу мой темнокожий коллега Блейд. Я не могу осуждать Блейда за его хитрость. Он вырос в семье, где вопрос выживания стоял очень остро, и от начальника зависела карьера, а стало быть и благополучие всей его большой семьи. У Блейда трое маленьких детей, супруга, дочь от первого брака, страдавшая алкогольно-наркотической зависимостью мать. Однажды мать Блейда нашли на улице нашли мертвой. Она умерла от передозировки наркотиками, и Блейд попросил администрацию школы, в которой работал уборщиком, провести церемонию прощания в актовом зале, чтобы сэкономить немного денег на ее похороны. Томи одобрил заявку Блейда и утвердил ее у директора школы.

«Босс» был главным уборщиком в смене из трех человек, он считал себя одним из самых важных людей в школе, на котором было все хозяйство. В его прежней жизни было все, что и полагается иметь белому выходцу из рабочей окраины Портленда. Черных в Портленде и сейчас не много, а во времена его молодости они и вовсе считались экзотикой, поэтому бедность никак не ассоциировалась со цветом кожи – она была фактом жизни, ее естественной средой. Томи и по сю пору сохранил присущее своему классу презрение к хорошей одежде, здоровой еде, образованию, верховой езде. Он ценит физический труд и людей, способных заработать своими руками на хлеб для своей семьи. Он знает, что почем в этой жизни, и не доверяет высокомерным выскочкам с университетскими дипломами. Он знает, что такое работать на улице, не иметь крыши над головой, голодать. Он пом      огает бедным, бездомным, участвует в волонтерской деятельности, собирая для них еду и теплую одежду. У Томи большое сердце и детский ум. Томи патронирует Блейда и поощряет его трудолюбие.

У Блейда веселый нрав – он довольно гибкий и приятный в общении. Когда он повредил себе лодыжку, я временно занял его место. За то время, что я его замещал, Томи ни разу меня не похвалил. Как только Блейд вышел на свою смену после болезни, Томи тут же отметил, как качественно вырос уровень уборки в школе, намекая на то, что из нас двоих только Блейд достоин профессионального признания, а мне стоит брать с него пример. Я был зол на Томи, но мне пришлось проглотить эту невольную грубость своего начальника, поскольку он говорил то, во что искренне верил. Честно сказать, ему самому следовало бы поучиться аккуратности. Самое грязное место во всей школе это была приспособленная под офис кладовка – так называемый офис, в которой Тони проводил совещания со своими подчиненными. Томи был крупным парнем, старше меня на два года, с гривой седых уже волос и запущенной бородой. Несмотря на свой возраст он постоянно пребывал в образе крутого мужика, на которого возложена важная обязанность следить за порядком в школе. В молодости он был женат на стриптизерше, водил пьяным автомобиль, тяжело работал, крепко выпивал, имел проблемы с полицией, дважды начинал свой бизнес, и дважды был разорён. Лишь к пятидесяти годам, устроившись на работу в школу, он смог позволить себе обзавестись собственным домом и нормальной работой, гарантировавшей его семье стабильный доход.

Томи был справедлив к людям, на свой манер. Он любил трудолюбивых чуваков, умеющих что-то делать своими руками. В кармане он всегда носил с собой нож – Тони был не только мастеровым парнем, но и охотником, и знал цену оружию, которого у него в доме был целый арсенал. Разумеется, он был убежденным республиканцем. Когда-то мексы прикончили его бизнес, начав демпинговать на рынке строительных услуг и ему пришлось объявить себя банкротом и уйти работать смотрителем в лагерь, расположенным в национальном парке, что обеспечивало его семью крышей над головой, а его работой двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю. Поначалу это его не слишком угнетало. Томи любил охоту и рыбалку, и, в общем-то, не слишком нуждался в обществе двуногих собратьев. Томи любил свою жену, детей и ему этого было этого достаточно. Однажды из-за какой-то херни он чуть было не набросился на меня с кулаками, и мне пришлось гасить его гнев, взвалив на себя бремя цивилизованного человека, вынудив его разговаривать с собой в спокойной манере, чего он мне конечно же никогда не простил.

– Кто ты такой, чтобы говорить мне успокоиться? – едва сдерживал он свой гнев. – Я твой босс, я могу тебя в любой момент уволить!

Но Томи погорячился. В школьном округе действовал профсоюз, и я был его членом, уволить меня без серьезной на то причины было невозможно.

Томи считал себя настоящим патриотом своей родины, которую он готов защищать с оружием в руках. Его младший брат – героиновый наркоман, его средний брат два года назад умер от панкреонекроза – слишком много пил. Томи гордится тем, что у него нормальная семья и он не спился, как большинство его родственников и соседей, с которыми он вырос в американском гетто для белых. Его мир не имеет оттенков, он делится на хороших парней и плохих.

В Америке меня преимущественно окружали люди с не слишком развитой фантазией. Они мыслили буквальными категориями, наличие в команде эмигранта не слишком их напрягало, но и ни к чему не обязывало. Им не было нужды задумываться над тем, что мне пришлось преодолеть несколько тысяч километров, сменить страну проживания, крышу над головой, выучить язык, чтобы за все эти подвиги оказаться в обществе людей, убиравших школу, и мечтающих об отпуске в Диснейленде. То, что у меня на лице написано презрение к этой ранее мне плохо известной форме жизни, лишь ухудшало мое положение.

– Кем себя возомнил этот русский! – должно быть не раз думали они, и делали все возможное, чтобы показать мне насколько мало я значу в их глазах. Так что общению с коллегами я предпочитал одиночество. Больше всего мне нравилось работать самостоятельно, слушая радиоприемник, транслирующий передачи общественного радио OPB: Oregon Public Broadcasting. Радио транслировало культурные и познавательные программы, и это было лучшей версией американского общества – его второй половиной, постоянно закрытой тенью от Земли.

Кем я себя возомнил? – хороший вопрос, на самом деле.

– Вы лучшая команда в дистрикте! – любил разглагольствовать Томи в крошечной каптерке, широко расставив свои мощные ноги, одетые в грубые шорты и обутые в тяжелые ботинки – Моя мечта, чтобы каждый из вас через пару лет оказался на моем месте старшего смены, в какой-либо из школ дистрикта.

Томи говорил от чистого сердца. Он был совершенно приземленным парнем. Ему и в голову не могло прийти, что у людей могут быть другие мечты и другие цели. У него и впрямь была слишком суровая жизнь, не дававшая его воображению развиться.

Воображение не следует замыкать в рамки утилитарных задач. Воображение служит нам, чтобы дать крылья подняться над ситуацией и понять, стоит ли тебе в ней оставаться, или следует в корне ее изменить. Еще лучше, если вы предоставляете ему полную свободу, как в детстве. В детстве, например, мое воображение работало на порядок эффективнее. У меня замечательные сны, из которых можно составить небольшой сборник, но дальше этого дело не идет. Мне стало трудно сочинять истории с вымышленными персонажами, а это очень плохо, я считаю. Воображение помогает человеку освободиться из тисков действительности и позволяет ему нащупать какие-то необычные стратегии поведения. Воображение подстегивает мыслительные процессы, отвечает за парадоксальные решения сложных задач и чувство юмора.

Перебравшись в Штаты, я ни на минуту не забывал о том, что Америка для меня была, прежде всего, образовательным проектом. Я хотел выучить язык, чтобы попробовать себя в жизни в другой стране, с неограниченными, как твердили, возможностями для самореализации. Работа во вторую смену давала мне возможность совмещать работу с учебой в комьюнити колледже и, несмотря на свой возраст, я все же решился два раза в неделю брать уроки математики и английского языка. Это был мой карьерный план – получить образование, чтобы потом претендовать на более высокие позиции. Мой образовательный план был попыткой оторваться от реальности, которая не сулила мне никаких перспектив. Максимум на что я мог претендовать – это стать старшим смены уборщиков в школе.

Когда я начал брать в комьюнити колледже уроки английского, я встретился с типичным представителем портлендской либеральной профессуры, который нагружал недавних школьников текстами из Торо, Оруэлла, Мартена Лютера Кинга и еще какой-то левацкой мутью с сайта, призывающего к ограничению рождаемости, чтобы спасти планету от перенаселения. Вчерашние школьники радостно подхватывали новые идеи и разносили их по гулким закоулкам своего мозга. Две лекции подряд студенты просто смотрели фильм "Когда падают деревья", рассказывающий о несчастной судьбе экологических террористов. Я смотрел фильм и, вспоминая "Сказку о потерянном времени", я сам себе казался персонажем из этой сказки – постаревшим школьником со злым лицом.

Идеология борьбы с глобальным потеплением, отказ от автомобилей с большим потреблением бензина, ограничение авиаперевозок, борьба за сохранение лесов – вся эта леволиберальная идеология задает тон в школах и колледжах и формирует сознание подростка на самых ранних этапах его развития.

Занятия математикой протекали гораздо живее. В колледже ее вел смешной, вечно улыбающийся гном. Гном до сорока лет пил горькую, сидел несколько раз в тюрьме, но потом взялся за ум, а точнее, за математику, и теперь у него все обстояло хорошо, как может быть хорошо человеку, которому кроме математики в жизни ничего не нужно. Жил гном в специальном доме-общежитии, своего роде коммуне людей, решивших завязать с алкоголем и встать на путь исправления. Жизнь могла бы быть намного проще и счастливее, доведись мне повстречаться с таким учителем в юности. Я бы не потратил столько времени на изучение совершенно бессмысленных в этой жизни гуманитарных дисциплин, а занялся чем-то еще более абстрактным. Раздумья невольно наводят меня на мысль, что все события в жизни развиваются по параболе. Эти размышления натолкнули меня на мысль написать стишок о родном городе, в котором графики возрастающих функций стали центральным образом.

Иркутск обманчиво расслаблен,

июль – созрели лопухи.

Парят асфальт и дирижабли,

и в духоту свежо с реки.

Здесь даже камень пахнет хлебом,

сошлись здесь в споре даль и ширь.

Взгляд, поскользнувшись, взмоет в небо,

чуть зацепив за монастырь.

Страх глобального потепления не властен надо мной. Я мечтаю о том, что когда-нибудь увижу, как по вскрывшемуся ото льда Северному морскому пути поплывут российские корабли и платформы на освоение Арктического шельфа, и вся Сибирь озарится огнями новых современных городов, выросших на грунтах вечной мерзлоты.

Увы, я не слишком хорошо был знаком с тестовым характером учебы, и это привело к тому, что по математике в конце семестра я недобрал баллы и лишился государственной помощи. Это было для меня большим разочарованием, поскольку на подготовку я расходовал все свое свободное время и все силы, которых не так много оставалось у меня после изнуряющей работы в школе. Больше всего я уставал даже не от работы, а от отношений в коллективе. Моя непосредственная начальница использовала свое служебное положение, чтобы вымещать на мне всю свою женскую фрустрацию за неудачно складывающуюся семейную жизнь. Эта здоровая толстая бабища, дважды вдова, была великолепным механизмом бездушного манипулирования всеми, кто попадался на ее пути. Начальник смены, проживший полжизни в лесу, не слишком вникал в тонкости и психологические нюансы наших взаимоотношений. Для него я был чуваком из третьего мира, приехавшим в его прекрасную страну за американской мечтой и потому, должен был не задумываясь исполнять все указания коренных обитателей этой помойки, к которой они принюхались с раннего детства, и устои которой они готовы были защищать от высокомерных зазнаек вроде меня.

Шерон – старшая смены – крупная блондинка, любящая наряжаться в узкие, обтягивающие ее жирные ляжки шорты, довольно примитивная и одновременно чрезвычайно самонадеянная бабища, изводила коллег всплесками своего дурного настроения. Я был свидетелем ее самых идиотских указаний и решений, которые оборачивались колоссальными потерями времени, или даже приводили к ее травмам, которые она словно специально устраивала для себя, чтобы получить передышку в работе. Это была пусть не очень умная, но чрезвычайно последовательная и продуманная машина по симуляции трудовых процессов, создающая надуманные препятствия на пути решения элементарных задач.

Когда мне говорят о том, что американцы – это позитивные люди, я всякий раз вспоминаю своих коллег, с которыми мне довелось проработать три с лишним года. У Шерон было три неудачных брака, два из которых закончились смертью ее мужей. Кроме того, она занималась воспитанием своей дочери, которая бросила своего ребенка на попечение отца, и то и дело находила себе прибежище в клиниках для малоимущих, причем всякий раз туда ее забирала полиция, которую вызывал ее муж, спасаясь от вспышек агрессии, овладевавших ею в пьяном состоянии. Неудачи в семейной жизни дочери и личные проблемы не сделали Шерон менее счастливым человеком – она благополучно в третий раз вышла замуж, а весь негатив сливала на коллег по работе, пользуясь своей маленькой властью, добиваясь общественного уважения любой ценой.

Третьим в смене был черный малый лет под тридцать. Он был настолько гибок, что ухитрялся угождать и Шерон, и Томи одновременно. Но он, по-крайней мере, не строил из себя начальника и мы с ним были дружны, несмотря на то, что я догадывался о том, что он по-тихому меня сдает Томи – так он проявлял собственную лояльность к боссу, кототорого он побаивался. Шерон он не любил за то, что она сваливала на нас самую тяжелую работу, а сама предпочитала заниматься какой-нибудь ерундой, когда дело доходило до коллективных проектов. Блейд рано женился, у него было трое детей, арендованные апартаменты и кусты марихуаны на участке, обеспечивающие ему хорошее настроение круглый год. Часть урожая он ухитрялся куда-то сбывать и это было его неплохим приработком к зарплате уборщика. Черные умеют жить счастливо, но это счастье на свой лад, белым оно недоступно.

Когда Блейд получил повышение, которого он добивался несколько лет и перешел на работу в другую школу, его место занял молодой парень – гомосексуалист. Бледный как привидение, и какой-то слегка малахольный, он сразу нашел общий язык с Шерон, и они составили с ней слаженный тандем против меня.

Я предпринял попытку возобновить учебу в колледже, и вновь записался на уроки математики, но мне не хотелось платить пятьсот долларов за класс, так как я исчерпал возможности государственной поддержки, провалив экзамен в прошлом году. Мне удалось убедить профсоюз оплатить мои занятия, написав обоснование, в котором настаивал на том, что знания математики мне помогут в работе уборщика. Старший по уборщикам в образовательном округе был впечатлен тем, что мне удалось выбить эти деньги, до меня это не удавалось никому. На этот раз я сдал экзамен по математике на отлично.

Я надеялся получить профессию, востребованную на местном рынке труда, где бы пригодился мой предыдущий опыт образования в России, но это требовало от меня максимального напряжения сил, большая часть которых уходила на то, чтобы принять жесткие академические стандарты и правила, и чем лучше ты соответствовал этим правилам, тем выше были шансы на успех. Здесь учили следовать процедурам, а не мыслить самостоятельно, и это именно то, что требуется от профессионала в Штатах.

После сдачи обязательных экзаменов по английскому и математике, где я показал достаточный для колледжа уровень знаний, я определился, что хочу изучать специальные дисциплины, необходимые для подготовки социальных работников. Один из курсов по специфике домашнего насилия и способам его выявления вела бывшая полицейская- лесбиянка. В качестве примера того, как ей приходилось бороться с насилием в семьях, она вспоминала, как сдала своего коллегу-полицейского, когда узнала, что он регулярно избивает свою жену: сукин-сын получил свое.

– Мужики по статистике в семидесяти процентах инициаторы насилия в семье. В каждой третьей семье насилие возведено в повседневную практику. Что это значит? Это значит, что потенциально каждый мужик под подозрением. В том числе и те, кто сейчас сидит на занятиях. Мужчины, поднимите руки у кого есть семья!

Примеры того, как родители калечат жизни своих детей она черпала из личного опыта.

– Когда мы стали встречаться с моей женой, я и подумать не могла, что она тоже является жертвой семейного насилия. И только когда мы завели своих детей, и стали их воспитывать, мою жену прорвало, она начала рассказывать, как ее унижала собственная мать. Прошло семнадцать лет, как мы в браке, – а она продолжает выдавать все новые факты о своей матери!

У них с "женой" пятеро детей, чтоб было понятно. У нее жесткий принцип – не допукать встречь детей с их биологическими родителями, чтобы дети имели четкий образец того, каким является правильная семья и, что значит хорошее воспитание. Откуда взялись у лесбиянок дети? Это приемные дети.

Она считает, что иметь детей это привилегия, которой государство в праве распоряжаться по своему усмотрению.

– И все же это естественное человеческое право, или привилегия? – не удерживаюсь я от искушения задать волнующий меня вопрос.

Прежде чем ответить на вопрос, педагог делает паузу и пристально всматривается в меня, словно желая удостовериться, что имеет дело с разумным существом, а затем еще раз жестко подтверждает свою позицию:

– Это привилегия, что непонтно?!

Это прекрасный новый мир, со своими правилами, в котором лесбиянки лишают традиционные семьи потомства.

– Но дети в такой ситуации лишены привилегии выбирать себе приемных родителей!

– За них решает государство в лице своих представителей.

– Прекрасно, – резюмировал я, – а что делать с теми приемными родителями, которым государство такую привилегию вручило, они ею воспользовались и убили усыновленных детей? Несколько лет назад российское общество потрясла серия убийств русских детей американскими приемными родителями. Отдавая детей на усыновление в Америку, общество полагало, что перед этими несчастными детьми откроются возможности, о которых российские дети могут только мечтать, а их здесь убили!

– Русские дети угрюмы и плохо адаптируются. Почему? Потому что в русских семьях их не развивают эмоционально. Американские семьи, которые берут детей из России, попадают в ловушку. Они полагают, что берут белых ребятишек, а получают медвежат из берлоги.

Про медвежат я от себя. Чтобы было понятно, что она имела в виду. Я завелся и стал приводить статистику убитых в американских семьях приемных детей из России. Я вижу, что ей не нравиться, когда кто-то перехватывает инициативу. Еще пара подобных выступлений, и она вызывает меня к себе в кабинет для персональной беседы. Она дает мне понять, что мне следует взять дополнительные уроки английского, дескать, в моих работах слишком много ошибок и они не отвечают уровню колледжа. Оформление моих отчетов не соответствует стандартам: отступы, там, интервалы, прочий бред. Мне не нужно объяснять дважды, я и так раздражен до предела этой властной и безапелляционной манерой преподавания, которую она усвоила на службе в полиции. Я начинаю понимать, как устроена социальная служба, защищающая детей от домашнего насилия, и какова будет моя роль, доведись мне устроиться туда на работу. Мне придется забирать детей у биологических родителей, отдавать их в сиротские дома, а после их будут перераспределять по семьям, с наименьшим фактором риска, таким как семья моей преподавательницы, например. Я взял свой рюкзак и пошел домой. С меня было довольно.

Из класса студенты выходили подавленными, пряча взгляды, как будто это они убили русского ребенка, а я его адвокат. Но дело вовсе не в этом вечном противостоянии кто лучше: русские или американцы. Дело в том, что здесь, в Америке, этим особенным неординарным людям с нетрадиционной ориентацией дали право не только быть такими, какие они есть, но и право учить традиционно ориентированных родителей, что такое нормальная семья, как правильно воспитывать детей, и, если, по их мнению, ты делаешь это неверно, то они имеют полное право изъять ребенка у биологических родителей и поместить его в семью с особыми взглядами на воспитание. Для этого у них есть суд, полиция, власть, общественные институты, подконтрольные средства массовой информации, формирующие общественное мнение, где уже активно работают адвокаты и представители этой системы.

С четырнадцати лет у подростка полное право на смену пола. Сотрудники специального центра, специалисты которого работают в школах, берут на себя все юридические вопросы и полностью блокируют контакты родителей с ребенком, если у ребенка с родителями возникнут разногласия по поводу его половой самоидентификации. Возможно, я просто переутомился, и это причина того, что я воспринял все слишком драматично. Для меня и впрямь, словно рухнула последняя надежда на адаптацию, которую я лелеял в себе все пять лет жизни в Америке. Я всегда связывал успех с образованием, я любил учиться, но я был уже слишком стар для того, чтобы ломать свои сложившиеся стереотипы. Я был смешон и жалок одновременно. Образовательный проект завершен, я больше не знал, что мне делать в этой стране дальше. Я злюсь – что-то пошло не так. У меня возникли явные противоречия с системой, и я к этому оказался совершенно не готов.

В России я предпочитал ездить общественным транспортом, но в Америке без личного автомобиля не обойтись. Здесь общественным транспортом пользуются либо опустившиеся граждане, лишенные прав за какие-то систематические нарушения люди: алкоголики, наркоманы, либо те, у кого нет пары тысяч долларов, чтобы купить себе подержанный автомобиль или оформить кредит. Есть еще убежденные велосипедисты: Портленд город любителей двухколёсного транспорта, которые даже специально приезжают сюда раз в год со всей Америки и соседней Канады, чтобы проехаться по его улицам нагишом. Так они демонстрируют свою любовь к экологии и выражают принципиальный протест против широкого использования двигателей внутреннего сгорания. Добывающие нефтяные компании угрожают человеческой популяции и ставят ее на грань выживания – считают они.

За два с половиной года жизни в Штатах меня ни разу не остановил ни один полицейский. Однажды все же это со мной случилось первый раз. Я был уверен, что ничего не нарушил. Первым делом полицейский заявил, что может меня немедленно арестовать за то, что я не пропустил машину со спецсигналом. Общая сумма штрафов за мою невнимательность составила около семисот долларов: превышение скорости, отсутствие документа, подтверждающего мою страховку и штраф за то, что я не уступил дорогу полицейской машине.

Страховка у меня была – не было лишь бумаги из страховой компании, подтверждающей это, скорость я если и превысил, то незначительно, дорогу не уступил, потому что солнце светило мне в глаза и я не мог видеть специальных сигналов у автомобиля за своей спиной. Одним словом, мне пришлось идти в суд, чтобы доказывать свою правоту, но это оказалось совершенно бессмысленной затеей. Судья встал на сторону шерифа и даже наличие актуальной страховки, которую я предоставил суду, не избавило меня от необходимости оплатить штраф за отсутствие подтверждающего документа на момент остановки моей машины полицейским экипажем.

Кроме того, судья постановил мне пройти курсы по безопасному вождению, так, словно я был злостным нарушителем – так он мстил мне за то, что я не признал своей вины.

Не прошло и года, как в том же самом месте меня остановил другой полицейский патруль, когда я в половине двенадцатого ночи возвращался домой после ночной смены.

Ночью ездить страшновато, особенно если дорога пролегает мимо кладбища. Оружия у меня нет, поэтому стараюсь ездить так, чтобы "на хвосте" никого не было. Если вижу огни сзади, то невольно ускоряюсь, но на этот раз маневр не удался. Через полсотни метров полецейский автомобиль прижал меня к обочине и включил иллюминацию.

– Куда путь держишь? – начал шериф издалека.

– Домой, начальник. Смену отбарабанил, хочу окунуться в атмосферу тепла и уюта.

– Знаешь, за что я тебя остановил?

– Нет, сэр.

– Превышение скорости и игнорирование знака "Стоп" на пересечении улицы.

Я по-дурацки улыбаюсь – не признаваться же ему, что c детства боюсь зомби и кладбищ. Стоим, кстати, у самых, можно сказать, могил, но уже радует то, что разговариваю я все-таки с живым человеком.