Небо цвета крови. Книга первая

– Господи, что же теперь мне-то делать?.. Куда бежать?.. – пугливо протараторил я, обшаривая глазами комнатушку, где, по всей видимости, предстояло держать оборону. – Хотя куда тут бежать-то? Либо под кровать лезть, как дитя малое, либо в окно прыгать – вариантов немного.

Непроизвольно глянул в него, где сразу заметил незнакомца. Он уже никуда не бежал, а лежал, немощный, на зеленовато-буром снегу, держась за растерзанную руку, постепенно пачкался пеплом.

«Не больше получаса у него, – решил я, – дольше не протянет – крови много потерял, да и пепел в рану попасть может…»

Р-р-р…

Между тем со стороны первого этажа слышались грозные рыки волков и грохот хрустящего под мощными лапами льда и мусора. Этот шум единовременно сливался в жуткое эхо, отпрыгивал от бетонных стен.

Положив винтовку на журнальный стол – подскочил к гардеробу, на голову превосходящему меня по высоте, и стал сдвигать к двери, чувствуя, как мокнут от ужаса ладони.

Р-р-р!..

– Только бы сил хватило… – с надеждой проговаривал я, – иначе… все – загрызут…

***

Наигравшись с одноногой куклой в грязном платье, Клер отложила ее к остальным игрушкам, достала из корзины обгоревшую раскраску, надломанные цветные карандаши и принялась зарисовывать мультяшного мышонка, наполняя картинку недостающими цветами. Но уже через несколько минут это занятие ей наскучило, она убрала все обратно, обулась в маленькие туфельки и, открыв дверь, вышла на кухню, где мама резала мясо к обеду. Заметив Клер, Джин обернулась, сдержанно улыбнулась, маскируя тревогу, и позвала к себе:

– Доченька, иди сюда, – сделала пригласительный жест, отходя от стола, – вместе готовить будем.

– Что-то вкусненькое? – хитрым голоском спросила Клер, встав рядом с матерью. В глазках зашевелился интерес, детское любопытство, а от вкусных запахов, овеявших всю кухню, разгулялся аппетит. – Да, мам?

Джин вытерла руку об затасканный до дыр фартук, приобняла дочь, ответила:

– Супчик мясной, как ты любишь, а еще салатик хочу сделать.

Клер оживилась, заюлила, заглянула на стол – там лежали три скудных бледненьких помидора, два тоненьких огурчика – скромный урожай, выращенный в теплице поистине титаническим трудом матери.

Заметив, куда смотрит дочурка, Джин предложила:

– Ну что, порежешь овощи? Только кожуру не забудь снять с огурчиков, хорошо?

– Хорошо, мам!

– И осторожнее – не порежься! – предостерегла та и, перед тем как вручить маленький нож, напомнила: – Ножичком на себя, на себя аккуратненько…

– Знаю, мам! – насупившись от излишних нотаций, перебила Клер. – Не напоминай!

– Все, молчу-молчу! – примирительно выступила мать, передала нож. – Тогда все в мисочку нарежь, а я потом маслом заправлю – у нас полбутылочки еще осталось.

Клер молча начала чистить огурцы, шинковать помидоры.

Тайком понаблюдав за подрастающей хозяйкой, ловко управляющейся с острым ножом, ничуть не хуже нее, Джин тихо заплакала – сердце переполняло бесконечное материнское счастье. Чтобы увлеченная делом дочка не заметила ее слез радости – отошла чуть в сторону, незаметно вытерла испачканным фартуком глаза, посопела носом, так же молча, как и Клер, продолжила разделывать жесткую мерзлую волчатину, то и дело подкидывать в кастрюлю некрупные неровные куски.

«Помощница подрастает моя, – с гордостью за дочь подумала Джин, – надежда и опора наша с Куртом…»

Когда миска была заполнена овощами, маленькая Клер сполоснула нож в ковшике с водой, убрала в подставку, собрала очистки от огуречной кожуры в кучу и вдруг задала матери нежданный вопрос, какой та боялась в данный момент услышать больше всего:

– Мамуль, а папа скоро вернется?

Из рук Джин мигом выпал нож. Она глубоко жадно вздохнула, от чего грудь обожгло огнем, вздрогнула всем телом, как от страшного наваждения, оперлась на стол, побледнела.

– Мамочка, тебе плохо?.. Мама… – растерялась Клер, подлетела к ней, крепко обняла, чуть не плача. Сердечко забилось в испуге. – Что с тобой? Ты из-за папы так, да?.. Мам…

Почувствовав тепло дочери, Джин безмолвно опустила голову, не моргая, будто слепая, взглянула на ту, запустила свои тонкие холодные пальцы в прядь детских волос, как-то по-старушечьи погладила. Рука скользила по ним легко, точно по шелку, неторопливо, заботливо, жалеючи.

– Мамуль?.. – не унималась Клер, все крепче и крепче прижимаясь к родной матери, по-своему утешая, но она – холодный камень, – казалось, даже не понимала этого. – Мама… мамочка… мама…

Еще какое-то время помолчав, продолжая смотреть куда-то сквозь дочь, Джин, наконец, заговорила, но тихо, слабо, совсем уж неубедительно:

– Я… я в порядке, доченька… – закрыла глаза, тяжело выдохнула и повторила так, словно и сама не верила в то, что говорит: – В порядке…

– Ты обманываешь, обманываешь! – грозно молвила Клер. – Зачем ты меня обманываешь? Я же вижу, что ты чем-то расстроена!

Истерика дочери привела Джин в чувство, она решила больше ничего не скрывать и созналась:

– Я вся на нервах, Клер, места себе не нахожу… – и бросила обеспокоенный взгляд в окно. За ним шел пепел, неслышно стелился на темный отравленный снег и ветви. Дочка заглянула ей в глаза, тоже посмотрела в окно. Через мгновение продолжила, успокоившись: – Когда наш отец уходит туда… – помедлила, – …меня не покидает тревога, прям душа не на месте…

Договорив – подвинула к себе миску с нарезанными овощами, взяла ложку, стала перемешивать. Клер удивленно смотрела то на красное небо с зависшим на нем огненно-медным диском, то на этот серый пепел, провожая завороженным взглядом, и все никак не могла понять, что же такого страшного может таиться в этой безобидной тишине, вгоняющей мать в панический ужас.

– Но… там ведь так тихо… – промолвила она, следя за тем, как подхваченный ветром пепел принялся кружиться дервишем возле окна, взлохмачивая колючие чернильные кусты, – …зачем бояться тишины, мам?

– Да просто неспокойно как-то становится… – лживо, ограждая Клер от излишних подробностей, к каким та еще пока не готова, ответила Джин и вдруг обратилась с просьбой: – Доченька, а не принесешь маслица? Знаешь где?

Клер с неохотой оторвала глаза от окна.

– Конечно! – потом обняла мать: – Я сейчас приду, только не грусти, ладно?

И удалилась в кладовку.

Пока Клер не было, Джин быстро, дабы случайно не увидела дочка, окрестила себя святым знаменьем, зачерпнула ковшиком чистой воды из ведра, добытой в скважине, что несколько месяцев выкапывал Курт возле дома, залила кастрюлю, насыпала оставшиеся приправы.

Вернулась дочка бесшумно, словно мышка.

– Тут очень мало, мам, нам точно хватит? – отдавая полупустую бутылку масла, с сомнением в голосе спросила она, а сама встала возле мамы, с нетерпением ожидая, когда та польет им нарезанный ей салат. – Больше ведь нет…

Джин на это как-то скромно улыбнулась, взялась заправлять салат, попутно давая наставления Клер:

– Смотри и учись – скоро сама будешь так делать, – оглянулась на дочку: Клер с каким-то необычайным интересом следила за каждым действием матери, точно боялась пропустить что-то важное, – а папка наш как обрадуется, когда придет домой… – маняще протянула и, хваля, прибавила: – Я же скажу ему, что это ты его сегодня накормила!

– Ему понравится мой салатик?..

– Вот увидишь, Клер, обязательно понравится! – убедила мать. – А сейчас пойдем со мной – включим генератор и поставим наш с тобой суп на плиту вариться.

– У-у-у… – Клер взялась за ушки, – опять будет громко!

– Ну, а что же делать, солнышко? – умиляясь дочерью, спросила Джин. – Потерпим немножко.

– Ну, ладно… – сокрушенно вздохнула дочурка, прошла к ведру, любуясь собой в отражении. Вода слегка плескалась, кривила личико.

Сняв фартук, Джин подошла к вешалкам с висящими куртками, собралась. Обувшись в поношенные теплые сапоги – застегнула тугую молнию, подвернула облезлый воротник, поторопила дочку:

– Клер, одевай свою курточку и ботиночки, – и прибавила чуть громче: – И шарфиком не забудь замотаться.

– Не забуду!

Дождавшись, когда дочка оденется, – толкнула дверь и первая вышла из дома.

***

В том, что даже такой массивный гардероб не сможет сдержать натиск трех одуревших от предстоящей трапезы волков больше, чем на минуту, я уже не сомневался. Первый же удар потрошителя едва не повалил его на пол, вышибив сноп щепок, а от следующих двух – сорвалась с петель верхняя увесистая дверца и откатилась к ковру. Чтобы немного задержать волков, истово рвущихся ко мне, – привалился всем телом к гардеробу, слыша доносящиеся с той стороны лютые рыки и остервенелое царапанье когтей по дереву, и лихорадочно стал думать, как быть дальше.

«В окно надо… – билась в голове одна и та же мысль, – хватать винтовку – и в окно…»

Р-р-р-р-р…

– Что, суки?.. – надменно бросил я. – Никак достать меня не можете?.. А?.. Ха…

Усмешку тотчас прервал сильнейший толчок, я отлетел от дверей гардероба, как футбольный мячик, больно ударился затылком об диван, закряхтел.

В этот момент грянул сухой треск, словно кто-то поблизости сломал ворох сушняка, злосчастный гардероб распахнулся настежь, и в появившейся сквозной дыре увидел обезображенную многочисленными ожогами и шрамами морду потрошителя. Волк яростно рычал, щелкал длинными, точно сабли, черными клыками, брызгал вязкой слюной, прожигал меня красными глазами, не пуская вперед себя остальных сородичей. Рваные уши нелепо топорщились, нос нервно дрыгался, морщился, здоровые, местами оголенные до мяса лапы рьяно рвали прессованное дерево, освобождали проход. Другие потрошители, несмотря на него, тоже скреблись, отдирали крепкими темными зубами тоненькую фанерку, гавкали.

Р-р-р!.. Гав! Гав!..

– Джин… Клер… – будто бы прощаясь, произнес я вслух, а сам положил ледяную ладонь на грудь, где на серебряной цепочке висел кулон с фотографией супруги, подаренный ей еще до свадьбы, и добавил горячо: – Я люблю вас…

И, вытащив из чехла на лямке рюкзака длинный самодельный обоюдоострый нож, высеченный из человеческой кости, – крепко схватил за рукоятку, обернутую в целлофан, перемотанный синей изолентой, и приготовился отражать нападение.

Окончательно доломав шаткий гардероб, рассвирепевший волк, что проделал в нем немалого размера дыру, грубым лаем отогнал остальных и первым кинулся на меня. Откатившись вправо, не дав потрошителю возможности обрушить свою чудовищную лапу, я сразу вцепился в плешивую шею, сдавил пальцами и воткнул два раза нож меж оголенных ребер. Волк дико взвыл, закрутил мордой, пробуя вырваться из мертвой хватки, потом оскалился, разок-другой клацнул зубами прямо перед носом, часто и смрадно задышал в лицо.

– Уйди от меня, тварь!.. – кривясь от неимоверной вони, процедил я и, не подпуская потрошителя, вонзил клинок в горло. – Уйди!..

Тот завизжал, плюнул горячей кровью, высунул бледно-розовый язык, как-то устало рыкнул и обмяк. Отпихнув от себя мертвого волка – вытер рукавом забрызганные очки, зачехлил нож и метнулся к журнальному столу, на ходу забирая винтовку. В ту же секунду в комнату ворвались еще два потрошителя, быстро обнюхали бездыханный труп и одновременно бросились за мной. С разбега очутившись на подоконнике, я в спешке повесил оружие за спину, повыбивал оставшиеся в раме стекла и, без лишних раздумий, прыгнул. Удачно приземлившись в сугроб, утыканный осколками, – быстро вылез, отряхнулся, набросил капюшон, посмотрел наверх. Из окна второго этажа, вытянув пожженные уши, беспрерывно лаяли потрошители, демонстрируя свои страшные угольные клыки, способные, как мне воображалось, не только пронзить мясо, но и проткнуть металл.

– Гавкайте-гавкайте!.. – передразнивал осатаневших волков. – Но сегодня взяла моя!

Лай, лай, неистовый лай…

«Надеюсь, еще не поздно… – подумал я о своем спасенном, – дай бог, еще есть время».

И побежал к нему.

Путник лежал на льду из собственной крови, скулил, причитал. Тело уже густо покрыл токсичный пепел, голова, не покрытая шапкой, совсем поседела, будто у глубокого старика. Вытянутое обескровленное лицо, словно у покойника, страшно напряглось, крючковатый нос с широкими ноздрями едва заметно шевелился, густые брови медленно обрастали инеем, зеленые глаза метались по сторонам.

– Это… вы… – с огромным трудом, срываясь на нехороший кашель, прошипел он, – вы… стреляли?..

– Молчи – копи силы, – велел я и обернулся – потрошителей пока видно не было. Дальше снял шарф, как смог перевязал подранную руку, что даже не шевелилась, стряхнул его же шапкой с головы пепел, надел. И задал не то ему, не то себе вопрос: – Где же ты на такую стаю-то напал? Метель ведь была, волки же все попрятались кто куда…

Незнакомец надрывно болезненно кашлянул, захрипел: вероятнее всего – застудил легкие. Потом немного отдышался, стал вдыхать прерывисто, но спокойнее.

– Плохи твои дела, друг… – без тени иронии обратился к нему, – помочь тебе сейчас ничем не смогу – я не врач…

Мои слова буквально затушили в глазах мужчины искорку надежды – те потускнели, сделались холодными, обреченными.

И сразу успокоил:

– Но ты не переживай: у меня жена – врач от бога, и не таким жизнь спасала! – позволил своим губам улыбнуться. – Сейчас только санки соберу – и домой поедем лататься!

Взгляд путника заметно потеплел.

– Ну, вот и замечательно! – кивнул я и, сложив возле него винтовку и рюкзак, достал из бокового сетчатого кармана бутылку чистой воды, дал напиться. – Пей, только не торопись – а то еще вдобавок и горло себе застудишь.

Потом попил сам, убрал бутылку обратно и сказал незнакомцу:

– Найду какую-нибудь широкую дощечку – и вернусь.

Тут заметил, как его зрачки стали медленно расширяться, наливаться чернилами. Он весь задрожал, прикусил бледные пухлые губы.

Мгновенно сообразив, кого тот заприметил, я потянул винтовку за ремень, поднял, сдул пепел, сохраняя спокойствие, оглянулся. Из дома, по-прежнему рыча и прожигая меня глазами, словно раскаленными угольками, вышли два потрошителя и, крадучись, сразу стали разбредаться по разные стороны.

Р-р-р-р!!!

«В кольцо брать собрались… – определил я, – умные, очень умные твари».

Проверив наличие патронов в магазине, каких осталось ровно на один выстрел, – сунул в приемник, дернул затвор.

– Одной пулей двоих не положить… – произнес почти шепотом и, посмеиваясь над самим собой, мрачно добавил: – Такое только в сказках бывает…

Проследив за волком, что намеривался обойти нас с незнакомцем справа, – секунду-другую побарабанил пальцами по спусковому крючку, все никак не решаясь потратить последний патрон. Точно почуяв мои намеренья, потрошитель поджал хвост, забоялся, остановился на полушаге. Вместе с ним – и второй: ждал, когда ошибусь или сделаю какую-нибудь промашку, чтобы потом спокойненько напасть.

– Ну же, давайте! – кричал я, целясь то в одного волка, то в другого. – Давайте!.. Чего же вы ждете! Вот они мы – давайте!..

Но потрошители медлили, мяли зеленый снег, подметая обрубками хвостов, угрожающе рычали, обнажали клыки.

– Ну!.. Ну! – требовал я. – Смелее!!.

Волки все выжидали.

– Чего вы, а?..

И здесь случилось чудо – они испугались. Посверлив меня напоследок яростными глазами, волки отшатнулись, помотали головами, отряхнулись от пепла и повернули назад, поспешно скрываясь за домом.

Не веря своим глазам, я еще момент понаблюдал за ними через оптический прицел, все еще ожидая возвращения, но, ясно поняв, что потрошители уже не вернутся, облегченно вздохнул, отложил оружие и – рысью к ближайшей груде обломков, рассчитывая найти там то, на чем можно дотащить до дома умирающего путника…

Среда, 14 февраля 2014 года

О том, что незнакомец, которому Джин всю ночь пришивала практически оторванную руку и поила горячим чаем, отогревая продрогшее тело, скончался, она узнала ранним утром. За окном пока не рассвело. Вдали, за бесконечными черными корягами деревьев и домами, только-только наливалось кровью небо, тихо посвистывал, резвясь со снегом, ветер-утренник, стояла темень. Посмотрев на пустеющую мятую половину кровати, еще не успевшую остыть, Джин тихонько оделась, обулась и молчком прошла на кухню, где увидела мужа. Курт, весь ссутуленный, точно старый дед, сидел на табуретке, дымил сигаретой, молчал. Длинные, по подбородок вороные кудри волос – растрепаны, заросшие крепкой щетиной щеки нервно вздрагивали, уставшие глаза остекленели, смотрели, неподвижные, в пол. Сам он выглядел каким-то раздавленным, сломленным, ошеломленным.

«Господи, неужели…» – предчувствовала беду Джин.

Сохраняя молчание – приблизилась к супругу. Тот даже не повел головой в ее сторону, продолжал курить.

Сделала шаг, половица предательски скрипнула, Курт, вздрогнув от неожиданности всем телом, повернулся, скользнул по жене холодным тяжелым взглядом, выдохнул едкий дым, посопел. Джин замерла, не отводя от него глаз.

Долго молчали. Никто так и не решался нарушить обострившуюся тишину.

«Видимо, точно…» – со страхом подумала она.

Устав от мучающего вопроса, наконец, спросила прямо:

– Он умер?.. – и подступила к угрюмому супругу ближе, встала возле стола. Вопрос, словно удар камнем по голове, оглушил Курта – он сделал глубокую затяжку, скривился от дыма, торопливо затушил окурок, как-то виновато, что ли, взглянул на Джин. Заметив, что муж заволновался, продолжила: – Я же права, Курт? Права, да?.. Его не стало?..

Посидев, оцепенелый, еще немного, Курт неуверенно, будто сознаваясь в чем-то страшном, один-два раза кивнул и все-таки ответил немногословно:

– Да… – хотел закурить еще, но пачка сигарет опустела. Скомкав – положил на стол. Голос – тихий, безрадостный. И повторил, вздохнув: – Да, Джин… умер. Не спасли…

Глаза у той вмиг отяжелели, по щекам заструились горькие слезы.

– Да какой же я врач после этого… – плаксиво проговорила Джин, закрылась ладонями, будто ограждаясь от всего вокруг. Осознание того, что она, невзирая на большой опыт в хирургии, так и не смогла помочь путнику и, по сути, повинна в его смерти, очень глубоко засело в душе. – Убийца я, самая настоящая убийца… и нет мне прощения. Господи, что же я наделала…

Глухо всхлипнув – опустилась на корточки, по-девичьи заплакала, стараясь не разбудить мирно спящую в соседней комнате дочь.

Слезы Джин точно отрезвили Курта, он поднялся с табуретки, подошел, присел, обнял горячо и заботливо, стал пылко целовать мокрые соленые щеки, утешая:

– Ну, в чем же ты виновата, глупенькая? Ну, в чем?.. – молвил муж. – Ты замечательный врач! И сделала все, что смогла! Как же ты не поймешь этого? – и, чтобы окончательно разуверить жену в неправоте, прибавил твердо: – Если уж на то пошло, то здесь я виноват – поздно привез, если бы чуточку раньше… хоть немножко… то…

Джин облегченно вздохнула, поглядела на мужа. С маленьких ресниц скатились последние серебристые капельки, а поалевшие глаза приняли цвет морской волны, заискрились – откровение мужа окончательно убедило, вернуло веру в саму себя.

– Все равно, Курт, я должна была его вытащить… – сокрушительно мотнув головой, промолвила она и, поцеловав Курта, отошла, опустилась на табуретку. – Должна была, и все…

Курт сдержанно улыбнулся, молча обошел ее со спины, положил свои большие теплые ладони на тоненькие, хрупкие плечи жены и произнес легким назидательным тоном:

– Моя дорогая и любимая Джин, ты никому и ничего не должна! Запомни это раз и навсегда! Ты – профессионал своего дела и оказала ему достойную помощь!

Джин слушала со всей внимательностью, периодически кивала, соглашаясь с доводами.

А Курт продолжал:

– Знаешь ли, старый сарай, в конце концов, – не операционная, и выше головы тут не прыгнешь, как ни крути, – потом отошел и закончил: – Да о чем тут вообще можно говорить, если ты ему руку… швейными нитками приделывала!

– Ну, что же тут поделаешь? Чем располагали… – уныло проговорила та, положила голову на супружескую руку и предложила: – Пойдем в сарай? Нельзя его там так оставлять…

Курт молча кивнул, тише кошки прошел к вешалкам, оделся. Следом – и Джин. Потом муж бесшумно открыл дверь, они надели очки и вдвоем покинули дом.

На улице было свежо, тихо. Мороз к утру ослаб, кололся несильно. Холодный ветер развевал волосы, рвался под одежду, раздувал под ногами пепел, будто перину, грозно гудел где-то в понемногу редеющей темноте. Вдали отрывками слышался то треск наста, то голодный вой волков, хозяйничающих там, где когда-то обитали люди, – в обветшалых домах и сооружениях.

Ау-у-у-у!!. У-у-у…

Отворив тугие двустворчатые двери небольшого дощатого сарая, отделанного ржавым железом, с застеленной плотным клетчатым целлофаном крышей, Курт пропустил вперед супругу, сам повернулся назад, долго смотрел вперед, в неспокойный мрак, выискивая зверей, но, никого так и не разглядев, – вошел следом.

Внутри было зябко, ощутимо веяло бензином, застарелостью, машинным маслом. Меж досок и под потолком, словно какое-то тряпье, трепыхалась от сквозняков стекловата, мелодично звенели в стороне мясницкие крюки. Слева стояли две железные бочки с лежащими на них ящиками для инструментов, справа – длинный невысокий шкаф, под завязку набитый банками и всевозможными стройматериалами. В углу же, чуть поодаль от него, ютились две штыковые лопаты, грабли и три запасных черенка к ним.

Джин остановилась на полушаге, замерла, как будто была здесь чужой. Курт прошел к деревянной опоре, удерживающей прохудившуюся часть кровли, не проронив ни слова, запалил от спички лампу – та густо-густо зачадила, в сарае сделалось светлее, не так угнетающе.

– Идешь? – позвал он жену и как-то настороженно поглядел на нее. Ту пробивала дрожь, глаза из-под прозрачных очков страшно светились – пуще смерти боялась встречи с покойником. – Джин?

– Да… – заторможенно прошептала она, – …конечно.

Мертвец лежал на полу, на старом матраце от детской кровати, накрытый до шеи курткой и осенним пыльным пальто вместо одеяла. Глаза – закрыты, лицо и губы посинели, ноги и руки, виднеющиеся из-под кипы одежды, – закостенели.

– Ты тогда лопату возьми, каких-нибудь тряпок и канистру с бензином – землю прогреем, иначе до следующего утра копать буду, – по-хозяйски распорядился Курт, а сам скинул с усопшего вещи, оттащил за ноги к самодельным санкам, на каких и привез сюда поздним вечером, и велел растерянной супруге: – Иди открой двери.

Джин со страхом в глазах посмотрела сначала на мужа, потом на мертвеца и, сглотнув, ушла.

Проводив ее задумчивым взглядом, Курт зевнул и подумал:

«Не знаю, может, и зря его домой привез. Ну, бог мне судья, конечно, но людей бросать на съедение волкам тоже не могу. Не по-людски это как-то, по-звериному…»

И, уложив путника, взялся за толстые бечевки и повез к выходу.

Хоронить решили на маленькой неприметной поляне, в пяти минутах пешего хода от леса, у низенького холма. К тому часу уже совсем рассвело, легко различались окрестности и дальние очертания одиноких домов. Идущий почти весь прошлый день, пепел перекрасил в серые тона изумрудный снег, кое-где прикрыл опаленную траву, торчащую из-под облысевшей земли, перьями усыпал нагие вычерненные стволы деревьев, кусты, пни. Затянувшие небо, словно густыми бровями, темно-багровые облака не давали солнцу показаться, упрямо прятали за собой. Звенящая тишина теперь все чаще и чаще сменялась то рычанием, то карканьем, разлетающимся призрачным эхом по всей округе. А ветер, безобразничающий все утро, совсем приумолк, стал неслышным, где-то затерялся.

Кар-кар!.. У-у-у… у-у…

Раскидав затвердевший снег, Курт вместе с Джин разложил на мерзлой земле смоченные бензином тряпки и поджег. Минуту слабый огонь пожирал обрывки одежды, пыхал жаром, коптил, пачкая снег, а когда потух, оставив после себя лишь золу, супруги приступили к делу.

– Джин, тащи его сюда, – попросил Курт, взялся за лопату и затеял копать яму. Прогретая пламенем почва поддавалась легче, острие входило как в масло, без натуги. Заметив краем глаза, что жена стоит на одном месте, бездействуя, повысил голос: – Джин! – и пальцем указал на тело. – Что ты стоишь?..

– Может, лучше я покопаю? – нервно дыша, вступила в неуместный спор Джин, надеясь поменяться с мужем работой. – У меня бы получилось…

– Джин… – начиная сердиться, пока спокойно произнес муж, – вези его сюда…

– Не могу я – боюсь!

Курт не выдержал, воткнул лопату, оперся на рассохшийся черенок.

– Ну что за детский сад у нас тут происходит? – спросил он, глядя на супругу, точно на неразумное дитя. Брови нахмурились, глаза смотрели испытующе, пристально. – Торговаться, что ли, как на рынке будем? Сами себя ведь задерживаем!

Поскольку муж начинал терять терпение, Джин ничего не оставалось, как пересилить себя, подчиниться. Опустив голову – по колено вошла в снег, холодными руками схватила веревки санок, словно удила, и повезла мертвеца к яме. Выкопав ту до нужной глубины, супруги осторожно перенесли туда труп, а далее Курт засыпал его землей и разровнял лопатой.