Опьяненные свободой

Владимир Журавлев

Опьяненные свободой

Шаг первый

За окном ночь и дождь. Здесь часто по ночам дождь. Наверно, это удобно для огромного мегаполиса, который угадывается сквозь густую листву: промыть улицы, очистить воздух от пыли… Но вряд ли ночной дождь приятен местным бродягам. Если они здесь есть, конечно. Вопрос, для меня очень важный. Кто я, если не бродяга?

Я стою у окна в помещении, которую определил для себя как больничную палату. Те же стерильность и обезличенность. Правда, по закрытости помещение больше походит на тюрьму. Но бывают же и тюремные больницы.

Дверь за спиной с шорохом открывается – а может, откатывается или еще что делает. Я пока что не смог этого увидеть. Резкие движения мне недоступны. Я знаю, кто вошел. Сюда заходит всего один человек: здоровенный парень с самоуверенной ухмылкой, которого я определил как нянечку. Но такой нянечка горшки не выносит, у такого горшки сами вылетают. Вместе с пациентами. Так что все же – тюрьма.

– You must to be in bed! – заявляет он на ужасном мировом языке.

У меня с мировым языком взаимная ненависть. Чтоб на нем хоть как-то говорить, мне приходится так выдвинуть – или задвинуть? – челюсть, что лицо становится похожим на лошадиное.

– Я понял, – говорю я задумчиво здоровяку. – Дверь не открывается и закрывается. Она расширяется-заращивается.

Охранник угрожающе надвигается.

– All right! – говорю я совсем не то, что хочется. – I go in bed уже.

И быстро, насколько это возможно в полуразваленном состоянии, ложусь. Что бывает за неподчинение, я уже выяснил.

Охранник еще подумал, а не треснуть ли лежачего, и ушел. Он вообще-то прав насчет постельного режима. Эта кровать – она еще меня как-то и лечит.

Но я снова у окна. Оно странное, это окно. Пропускает ночную свежесть и запахи сада – но не пропускает ветер и дождь. Я стою долго, пока не начинают дрожать от усталости ноги – стою и вглядываюсь в бессонный мегаполис за больничным садом. Мне нужна любая информация об этом месте, что-то, над чем можно подумать. Я думаю всегда – и этого у меня не отнять никакой тюрьме.

Во сне я снова увидел синее-синее небо, бескрайнюю степь, горы вдали, горячую асфальтовую ленту дороги – и двух мальчишек на ней. Мне снилось детство. Это значило, что я выздоравливаю. И меня снова тянет в неизведанные дали. Что ж, здесь те самые дали, о которых в детстве даже и не мечталось. Я – очень и очень далеко от дома, от родины и даже от Земли. Это я понимаю, даже всего лишь понаблюдав за мегаполисом сквозь листву больничного (тюремного?) сада.

Я действительно выздоравливаю. В этой странной тюрьме не то чтобы заботятся об обитателях, а… вроде как некие процедуры прописаны в уставе: больной, которому полегчало, должен гулять в саду. И меня ежедневно выгоняют гулять в больничный сад. Я хожу по тропинкам до одурения, потом прячусь где-нибудь за кустами и потихоньку разминаюсь, растягиваюсь и координируюсь. Может быть, меня не станут держать здесь всю жизнь. А к будущему лучше быть хоть как-то подготовленным – хотя бы физически, если материально не получается. Мне никто не мешает. В саду гуляют и другие больные, но они как-то общаются между собой, а меня сторонятся. Наверно, чувствуют чужака. Что ж, и на Земле было так же. Одиночество со мной всю жизнь. И я знаю, как с ним бороться. Надо просто идти к людям. Конечно, меня так и будут сторониться. Но ведь есть же и дети.

Анико – она тоже здесь одна. Кто ее мама? Видимо, очень занятая особа, если у нее нет времени для дочери – и даже для того, чтоб нанять воспитательницу. Я эту даму иногда вижу вдалеке: высоченное хрупкое существо, диковинной красоты лицо и характерный отсутствующий взгляд ученого-теоретика.

У Анико неправильная осанка: плечики высоко подняты, отчего шеи совсем не видно (хотя и не глядя понятно, что цыплячья), и при этом она еще сутулится, приволакивает ноги и кривит талию. И все же она – очаровательный подросток. Вот как у нее это получается?

Мне не с кем общаться, и я ее всячески подманиваю к себе. С ней можно даже разговаривать: она немного знает мировой. Правда, я знаю его значительно хуже. Но это же вовсе не препятствие, чтоб рассказывать ребенку сказки? Так как общего языка нет, я пользуюсь в основном пантомимой. Анико веселит моя неумелость, и она покатывается со смеху. Меня это немного задевает. Я-то считал, что именно пантомимой владею очень неплохо, была возможность в свое время позаниматься в любительском театре. Причем то, что любительский, вовсе не означало низкого уровня. У нас такая загадочная страна, что любители зачастую гораздо сильнее профессионалов.

– You are no skilful! – заявляет она, отсмеявшись. – It's no beauty?

И показывает сама: скользит-струится-летит по траве, поет-звенит-сияет…

– Fine! – вынужден признать я.

Я стараюсь не выдать своего изумления. В бурной юности я был не столько артистом, сколько… скажем так, организатором для артистов, так что в искусстве немного разбираюсь. На любительском, разумеется, уровне, который в нашей загадочной стране намного выше профессионального. И моей подготовки хватает понять, что то, что делает она, гораздо выше нашего мирового уровня. Выше настолько, что начинает оказывать гипнотическое воздействие.

– You are the witch! – говорю я ей серьезно.

Она отчего-то поражена.

В свою очередь она тоже вынуждена признать, что я знаю намного больше, чем другие до меня. Меня это страшно заинтересовывает. Кто другие? Уж не с ними ли она выучила мировой? Анико не торопится отвечать, ей интересно, кто я такой.

– Воспитатель детского сада, – бормочу я на родном языке. – Для мужчины это просто подвиг, да кто бы оценил…

То же я могу сказать и на мировом – но не объяснить. Не хватает знания языка.

А вот чиновники здесь такие же, как у нас! Неистребимое племя! Но, правда, я пока что не слышал, чтоб их где-то пробовали истреблять. Может, в этом секрет их неуязвимости? Я побывал у одного из них, здесь же, в больнице. При том, что здесь всюду отличная система оздоровления воздуха, пришлось долго ждать в душном коридоре, пока начальство освободится неизвестно от чего, чтоб соизволить что-нибудь сказать мне. Брезгливо морщась, начальство делало мне выговор за то, что нарушаю режим лечения, а также правила общения с персоналом, которые я неизвестно откуда должен был знать. В разговоре начальство, кажется, намекнуло, что упрямые типы, подобные мне, долго и бесполезно унижаются по инстанциям, чтоб получить индивидуальную карту личности. Я ушел на середине монолога. Лучше б он объяснил, куда я попал.

И была у меня еще одна встреча с местными властями.

Этот, очевидно, представлял нечто аналогичное нашим правоохранительным органам. Невзрачный мужчина тщетно пытался выяснить, как я попал туда, куда я попал. Он единственный здесь владел моим родным языком.

– Повторим маршрут снова, – терпеливо говорил он. – Итак, ты ехал. А куда?

Ну как ему объяснить, что не было у меня работы, а та, что была, не могла даже прокормить; и были отчаяние, безнадежность и потеря всего, что связывало меня с реальным миром – и ехал я в поезде неизвестно куда на последние деньги по принципу «хуже нигде не будет»?

– Видите ли, – в результате замечаю я. – Важно не то, куда ехал, а откуда. И от чего.

Он не хочет понимать. Он уже знает, откуда я ехал. И теперь желает узнать, куда. Тогда я говорю ему все, как было.

– Ты, значит, бродяга, – делает он дикий, но абсолютно логичный для него вывод.

И мы беседуем дальше – хотя правильнее это назвать допросом. Итак, что же было дальше? А дальше – поезд горел. Что это было? Крушение? Нападение сепаратистов? Откуда мне это знать, вылетевшему через стекло, разбитому, оглушенному? Но чиновник мне не верит. Ведь я же там был? Был – и не знаю?

– Вот именно мне забыли доложиться, – бормочу я.

Чиновник недовольно качает головой, но ответ принимает. Да, так бывает, что забывают доложиться, и это возмутительно.

– Затем ты напал на нашего представителя, – напоминает чиновник.

Да, его я помню. Такая сытая, откормленная рожа, и охрана вокруг. Я до него еле добрался. Но, опять же, как объяснить человеку, очень далекому от наших проблем, зачем я пробивался к этой важной личности, зачем ударил в горло? Какими словами передать мою ненависть к миру, разрушившему мою жизнь и на ее обломках устроившему рай для жирующей элиты? И я молчу. Но чиновника на этот раз не интересует «почему», его очень беспокоит «как». Он напоминает, что я прошел охрану. Хорошую, по его представлениям, охрану, раз так беспокоится. Но я прошел – и ударил главного. И упал вместе с ним в красный туман.

Чиновник волнуется. Как я прошел охрану? У него есть мои данные. Я же воспитатель детского сада? Не коммандос, нет? Не секретная служба, не спортсмен, наконец? Конечно, нет. Тогда – как? Полуживой, изломанный?

– У нас очень странная жизнь! – вдохновенно говорю я. – Воспитателю детсада подготовка получше, чем у коммандос, иногда нужна! Вот когда с родителями общаешься, например, или пьянь из детских беседок гоняешь…

Чиновник выслушал меня в огромной задумчивости, что-то отметил в личном деле и убыл, глубоко усомнившись в знании моего родного языка. Как мог, я рассказал ему о житье-бытье детсадовского воспитателя. Теперь он наверняка считает детсад филиалом школы диверсантов, полигоном по выживанию.

Представитель правоохранительных органов тоже не соизволил объяснить, где это я очутился, где двери заращиваются, девочки гипнотизируют танцами, а кровати лечат и калечат.

– Я тебе не информационный центр! – ответил он настолько по-нашему, что мне сразу вспомнились родные больницы.

Объяснила ли Анико, куда я угодил? Ну… да. Только ее еще понять надо. Я ее спросил, она раскинула руки, поплыла над землей-запела-заискрилась:

– Родина моя, Астора, звездочка зеленоглазая во мгле ночей, в лучах рассветов; заря лесов, заря степей… ты – пенье ветерка над белыми песками, прибой бурунный, южные моря, ты – песня моря! Астора – родина моя, мой смех и горе…

Она остановилась, опустила руки и вздохнула:

– А это не Астора. Это Граница. Место, где живут подобные тебе и даже хуже.

Мне кажется, я ее понял правильно. Граница. Уже не Земля. Иная техника, одежда, язык. Но бесчеловечностью своей, равнодушием – все как у нас. Зарубежье. Только очень дальнее. Ну и что? За билет я не платил, попал по случайности. Что ж, буду жить здесь, хуже все равно не будет. А вот Анико здесь чахла. Астора… это что-то вроде рая для Анико. Если, конечно, можно доверять в таких вопросах одинокой, страдающей в чуждой обстановке девочке.

Что-то все же оборвалось во мне, когда я вылетел из горящего поезда и разбился о землю. То ли благоразумие. То ли малодушие. Не знаю, их зачастую так трудно различить. Я выздоровел, и следовало получать индивидуальную карту личности. Я опять попал к чиновникам, опять потянулась череда мелких унижений… а потом я вдруг спросил сам себя, ради чего все это надо терпеть. Получилось, что нет у меня больше ничего, чем стоило бы дорожить. И тогда я от души врезал ближайшему чиновнику в глаз. Внес посильный вклад в истребление их пиявочного племени.

Вечером ко мне ввалился мой самоуверенный нянька. А я как раз делал лечебную гимнастику. Так что он постоял в растопыренной позе, понаблюдал, потерял уверенность и удалился. Видимо, решил, что чиновник тоже в чем-то как-то сам напросился. А может, он за помощью отправился.

Пришлось на всякий случай спать под кроватью. Неизвестно, чего она теперь во мне залечит. Прощай, индивидуальная карта личности, а вместе с ней и возможность устроиться на работу, и многое другое. И что? И ничего. На родине у меня была аналогичная ситуация. И ничего, живу.

Как-то все же мои проблемы проявились. Может, в хмурости и молчаливости. Анико – чуткое существо, под чужим несчастьем сразу сникла и съежилась. Пришлось уговорить ее поиграть в догоняшки. Она еле согласилась.

– Только не здесь, – поморщилась девочка, оглядев больничный сад. – Здесь уныло. Скорей бы домой!

Она вдруг оживилась.

– Мы будем играть на Холме Прощаний! – заявила она. – И я покажу тебе Астору!

Ну, почему нет? Лишь бы выпустили в город. Но нас выпускают. Перед Анико все двери открыты. Видимо, ее мама – очень большое начальство.

Я гляжу жадно во все стороны, но город всего лишь непривычен, не более того. Под ногами не асфальт, но что-то, выполняющее ту же функцию. Высотные здания не устремляются вверх свечками, а тянутся закругленными лентами, и на стенах непонятные выступы – но все же это высотки. Транспорт более чуден и разнообразен, но точно как на Земле возит людей. Вывески и надписи не висят над входами, а светятся прямо в воздухе, бегут, подмигивают – и раздражают так же, как любая навязчивая реклама. Действительно – Граница. И люди – просто люди. Так же спешат по своим делам, не глядя по сторонам и не интересуясь окружающим, как в любом земном мегаполисе. И я успокаиваюсь. Бродяге и здесь найдется место.

Анико сказала, город занимает всю планету. Мне не верится, но без индивидуальной карты как узнаешь? В транспорте надо платить. Здесь хороший общественный транспорт, полупустой. Наверно, не все платить могут? Мы-то идем пешком. Холм Прощаний – он близко, оказывается. Это обычный пологий холм в парке, с группой скал на плоской вершине. Широкая тропа вела вниз – и там не было мегаполиса. Тропа утопала в разливе садов, за которыми угадывалось теплое море. Никаких высоток и скоростных шоссе.

– Астора! – благоговейно прошептала девочка.

Прекрасная Астора – просто название дачного поселка? Как легко быть раем для маленькой девочки.

Так что мы играли в догоняшки на Холме Прощаний. Чрезвычайно трудное занятие, если учесть, что я мог догнать ее в три шага – а она могла из-за этого смертельно обидеться.

– Вниз по тропе не бегай! – серьезно предупредила девочка. – Путь на Астору заколдован! Барьер жжется, и будет больно.

Значит, заколдован. Хорошо, не будем туда бегать. Десять лет – чудный возраст, полный детских фантазий и взрослого скептицизма. Анико поглядела на меня и рассмеялась. И тут небо над садами вспыхнуло изумрудным огнем. Фантастическое зрелище, явно принадлежащее не этому миру… а как это может быть? И еще барьер. Который жжется.

* * *

Доктор Бэра ничего не делал. Как любой арт, он нуждался в ежедневном длительном отдыхе – и отдыхал с наслаждением. Он сидел в оконном проеме, болтал босыми ногами и глазел на людную улицу, то есть на девушек.

Неуверенно заморгал экран связи. Серое лицо командира пограничной стражи Асторы было напряженным. Доктор Бэра давно заметил, что пограничник всегда терялся при разговоре с коренным асторянином.

– Командир пограничников Асторы Санго Риот! – зачем-то представился серокожий гигант, словно они не были знакомы несколько лет.

– А почему ко мне? – с любопытством спросил доктор Бэра.

Пограничник смутился. Видимо, он ожидал какой-то другой реакции. Босоногий юноша, сидевший на подоконнике, все же был одним из руководителей Асторы. По крайней мере, так считалось в Границе. Так где же его официальность? Или хотя бы серьезность?

– Вы – тот, кто отвечает за оборону Асторы, – наконец сказал гигант. – Вы сами мне это сказали при первой встрече! Мой вопрос касается сферы ваших интересов.

– Так вы Санго Риот! – радостно воскликнул доктор Бэра, – Командир пограничников, да?

Гигант недоуменно кивнул. Он же только что представлялся!

– У вас в распоряжении десять орбитальных заградотрядов! – обвинил пограничника доктор. – Еще корпус перехвата вторжений! У вас служба внешней разведки, никто не знает, сколько там агентов – но много, если судить по количеству курсантов разведцентра! Еще что? Еще служба контрразведки, корпус внепланетных наблюдателей, еще не помню что! У вас под рукой все ресурсы Границы, намного превосходящие аналогичные Асторы! Неужели существует что-то, чего не можете все вы, но могу один я?!

– Да! – твердо заявил командир пограничников.

– О! Говорите.

– Холм Прощаний! – выпалил Санго Риот и в затруднении надолго умолк.

– Ну? – поощрил дружелюбно доктор Бэра.

– Холм Прощаний – самый прозрачный узел связи миров! И он до сих пор никак не защищен! По статусу это просто холм в Границе! На нем в догоняшки играют! Хотя, стоит врагу шагнуть на Холм Прощаний, следующий шаг будет уже в Астору, в самое ее сердце, на побережье южных морей! Поэтому – разрешите поставить на Холм охрану.

– Всего лишь? – задумчиво проговорил доктор Бэра. – Холм и тропинка к садам кажутся вам настолько беззащитными? И необходимо поставить охрану? Вы поставите – а завтра прекрасная Рона-сан отправится на полевые исследования в вашу Границу, и что? И уткнется в вашу тупую, да еще и вооруженную, и даже неподкупную охрану?! Или вообще в минные поля? А ведь мы, асторяне, в отличие от пограничников, тюрем не признаем! Особенно – для себя. Мы желаем жить свободно. И ходить туда, куда пожелаем, беспрепятственно. Поэтому – не разрешаю! Нравится охранять – охраняйте вашу Границу! Но чтоб статус Холма Прощаний остался таким же, каким был последние пять тысячелетий!

– Но Холм нужен мне для работы! – возмутился Санго Риот, забыв про почтительность. – Как поддерживать связь с разведчиками в дальних мирах? Как соблюдать режим секретности, если во время сеанса связи за спиной запросто может торчать какая-нибудь компания и комментировать мои распоряжения?!

– Пользуйтесь особым, жутко секретным языком – или отгородитесь ширмой! – посоветовал доктор Бэра и отключился.

* * *

Санго Риот злобно глянул в потухший экран. Ширму использовать?! Давно уже поставили, и самую современную – но не в этом же дело! Тут принципы нарушаются! Основы основ! Самое ценное должно принадлежать государству – и никому более!

Санго Риот сердито включил обзор. Он находился на Холме Прощаний, в секторе разведцентра, замаскированном под группу скал забором-иллюзией. А по другую сторону забора играла в догоняшки странная пара. Мужчина в потрепанной одежде, не асторянин и даже не пограничник, и очаровательная асторянская девочка. Ее Санго Риот знал – не так уж много асторянских детей бродило по Границе без присмотра. Дочь Роны-сан, врача-инспектора Асторы в Границе. Большое начальство. Любой асторянин для пограничника – большое начальство. Потому ни арестовать, ни просто прогнать парочку не представлялось возможным. А то бы… профессионального пограничника Санго Риота игры у забора секретного разведцентра бесили до багрового тумана в глазах! Догоняшки на пограничной полосе – кощунство! Вот превратить бы здесь все в неприступную крепость, типа орбитальных заградотрядов… Конечно, все только для того, чтоб защитить прекрасную Астору! Хотя… есть же нерушимый барьер Асторы.

Санго Риот поморщился. Астора – сверхцивизизация, это несомненно. Сверхцивилизация по определению непознаваема. Но… она как-то по-дурацки непознаваема! И техника ее – дурацкая! Ну что это за защита?! Просто тропинка в иной мир – и стенка теплого воздуха поперек. А не пройти. Вот он, барьер, дрожит струями теплого воздуха – как издевательство над здравым смыслом. Последний год Санго Риот по-всякому пытался его преодолеть – конечно же, исключительно в целях проверки надежности! Вот только планетарной бомбой не взрывал, а так все перепробовал. И – никак! Зато Анико по тропинке может легко на одной ножке упрыгать в Астору – что и проделывает ежедневно вместе с мамой. А Санго Риоту – никак. Даже с лазером. Если не асторянин – никак. И что там, на Асторе, что это такое вообще – никто не знает доподлинно. Так, древние легенды. Охрана того, сам не знаешь чего.

Или все же поставить охрану? Ну что ему сделает этот барьер? Или та же Рона-сан? Никто никогда не видел войск Асторы. Сверхцивилизацию охраняют наемники. Как раз Санго Риот и охраняет! Поставить охрану – тогда и асторяне станут более покладистыми. С ними торговаться можно будет. Охрана… она может и не выпустить – так, по недоразумению. Тут доктор Бэра прав, конечно. Значит, уже было нечто подобное в истории Асторы! И как-то они проблему разрешили…

Санго Риот поежился. Страшно хотелось прижать сверхцивилизацию. Это было так легко проделать! Легко – но страшно. Все же – сверхцивилизация! Наверно. Или рискнуть…?

* * *

Приближалось время заката – фантастический, безумный праздник всех красок неба, но, увы, длящийся лишь мгновения. Доктор Бэра схватился за инструменты художника. Повторимыми средствами передать неповторимость красоты, передать и усилить – это ли не увлекательно?! Видел бы Санго Риот! Он и так уже начинает подвергать сомнению авторитет работодателей. И их разумность. Пускай. У каждого своя работа. У Санго Риота относительно простая: махать кулаками, стрелять, защищать границу Асторы от себе подобных. А у доктора Бэры работа сложная: как-то избежать неизбежной ситуации, когда вооруженная защита начинает помыкать безоружными защищаемыми. Ясно уже, что не послушается Санго Риот, наложит могучую серую руку с бластером на Холм Прощаний, чтоб прижать маленько свободных асторян. Что ж, данная ситуация пока что не критична: что делать, асторяне узнали еще пять тысячелетий назад.

Поэтому доктор Бэра сидел на подоконнике и азартно запечатлевал неповторимый закат Асторы, сравнимый по красоте только с неповторимым рассветом Асторы, выкинув из головы и Санго Риота, и варвара, играющего с Анико-сан на Холме Прощаний в догоняшки.

* * *

– Today is, perhaps, the last day for us, – сказал я Анико на языке, который, я надеялся, походил на мировой.

– Why? – искренне изумилась она.

С ее точки зрения, у нас все было замечательно: мы встречались, когда хотели, и занимались чем хотели и где угодно. Мы бродили по городу, бегали в общедоступных парках, купались на диких пляжах и вообще совали любопытные носы во все углы. Мы даже изучали местный язык – Анико его не знала так же, как и я. Анико приобрела верного спутника и защиту в авантюрах, я же… у меня дела обстояли более печально.

Анико требовательно ждала ответа. Но как объяснить при моих скудных возможностях существу чужой культуры подозрительность больничной службы, их тупое недоумение, их возмущение нашей странной разновозрастной дружбой, их рвение угодить асторянской благодетельнице – начальнице больничного комплекса и каким-то боком матери Анико? Они долго решались – и наконец за меня взялись всерьез. Припомнили мне избиение чиновного племени. Но что сделаешь человеку, у которого ничего нет? Можно, правда, отобрать свободу. Ну, я вычеркнул из жизни пару дней, записал их в опыт познания Границы. Тюрьма как тюрьма, на родине свобода была похуже. Потом выяснилось, что и для тюрьмы необходима индивидуальная карта личности, без нее на меня средств не предусмотрено. Так что выпустили. Правда, только для того, чтоб запереть в больнице в палате для принудительного лечения. Судя по впечатлениям, лечение заключалось в отсутствии еды. Ослабевший от голода человек не способен на сопротивление по чисто техническим причинам, вот на что был расчет. Таким образом на жизни при больнице был поставлен крест. Осталось выйти и уйти. Это случилось, когда санитар посчитал меня достаточно ослабевшим от голода и вошел в палату один. Санитар был гораздо сильнее меня, но я вышел, а он – остался. Оказывается, когда терять нечего, появляются и хладнокровие, и решимость – и особенно холодная ярость, удваивающая силы. А еще у меня был опыт жизни на родине, где случалось всякое.

И вот теперь я иду с Анико к Холму Прощаний, и мне становится понятным его название. Всегда наступает момент, когда асторянской подружке пора идти домой, а мне – в Границу, на поиски еды и ночлега.

– Как ты догадался, что я колдунья? – требовательно спрашивает Анико. – Скажи, и я обещаю, что познакомлю тебя с мамой! Все хотят с ней познакомиться, потому что это почетно! Она же арт!

– Арт – это богиня? – бормочу я равнодушно. – И что? Я безбожник.

– Я точно познакомлю тебя с мамой! – решает пораженная Анико.

Она так забавно гордится своим особым статусом. Своим – и мамы. Она ее любит – где-то очень глубоко под чувством обиды и покинутости. Мать Анико – арт. Может, это значит, что она из гениальных ученых. Может, местная аристократия или просто большое начальство. Но для Анико она – богиня. И я не говорю ей, что мать Анико и так уже знает про меня все. Даже то, чего не было. Сплетни, слухи, интриги – они процветают во всех мирах. И так же неистребимы, как чиновное племя!

Она встретила нас на Холме Прощаний, напряженно-звонкая и горящая гневом. Что меня крайне удивило – одна, без охраны и сопровождения. Для начальства это крайне необычно. Даже – невероятно. Анико, чуткий тюльпан, сразу сникла.

– Не бойся, – говорю я ей. – Никого не бойся. Я всегда с тобой. Даже когда меня нет рядом.

– Барьер Асторы нерушим, – обреченно пробормотала девочка. – Он не пускает чужих. А меня не пустят сюда.