Зазеркалье. Записки психиатра

Кульминация наступила неожиданно. Когда у них гостила папина племянница Ольга. Ночью Сашенька проснулось от странного звука. В углу кто-то скребся. Настойчиво и пугающе. Она прислушалась. Коготки тем временем зацокали по паркету. Душераздирающий детский крик в ночи мог разбудить кого угодно. Даже соседей по подъезду. Мама прибежала первой. Собственно, добродушный папа с ней даже не соревновался, потому что был в очередной командировке. Увидев на пороге комнаты маму с багровыми пятнами на бледном лице, ребенок, закрыв глаза, прохрипел севшим от предчувствия неминуемой расплаты голосом: «Мышь! Там мышь!»

«Я тебя сейчас убью! Убью! Издеваешься? Ненормальная!» – взгляд приближавшейся матушки не обещал ничего хорошего. Но рыдать девочка себе не позволила: не хотела лежать в гробу некрасивой и заплаканной.

Спасти ее могло только чудо. И чудо произошло, появившись в облике заспанной Ольги: «Ну что вы кричите? У меня просто убежал хомячок», – сообщила та, оглядывая комнату и зевая…

Наступила триумфальная тишина! Тишина, которая означала, что, во-первых, девочка – нормальная. Во-вторых, ни в чем не виновата. И не просто не виновата. Она – жертва недоверия, несправедливости и почти состоявшегося произвола. Значит, теперь можно плакать. Громко и с подвываниями. По-взрослому.

После этого случая мама перестала по ночам зажигать свет в ее комнате, и у расслабившегося ребенка начались пророческие сны. Когда однажды утром она сообщила маме о смерти ее дальнего родственника, жившего в другом городе, раньше, чем оттуда позвонили, мама сдержалась, но, когда ребенок начал предсказывать будущее и предсказания стали сбываться, увеличила дозу морковного сока и стала давать дочери витамины, себе – успокоительное и, в конце концов, повела ребенка к невропатологу.

Мама долго беседовала с врачом наедине. Когда дверь кабинета отворилась и на пороге появился невысокого роста мужчина с добрыми карими глазами, смотревшими на нее ласково, успокаивающе и, показалось, даже уважительно, девочка расслабилась и с удовольствием позволила дяденьке показать все, чему того учили в институте, снисходительно наблюдая, как тот постукивал по ее худеньким коленкам молоточком, покалывал ладошки иголочками, чертил на коже полосочки.

«Встань. Закрой глазки. Руки перед собой. Указательным пальцем достань до кончика носа одной рукой. Теперь другой. Умница. Теперь ложись на кушетку. Закрой глазки. Представь, пяточки – это пальчики, коленочка – носик. Теперь достань пальчиками до носика». Ребенок озадачился. Как достать пяточкой-пальчиками до коленочки-носика на одной ноге? Невозможно. Наверное, дядя врач что-то перепутал и надо достать пяточкой-пальчиками до носика-носика. Вздохнув, она, не открывая глаз, принялась, сопя от напряжения, дотягивать пяточку до носика. Врач наблюдал с интересом, мама с ужасом. Но девочка этого не видела. Открыла глаза только тогда, когда пяточка прикоснулась к носику. В тот день она впервые услышала от врача слово «йога». Врач же ласково уточнил, что пальчиками-пяточкой левой ноги надо было дотронуться до носика-коленочки правой ноги и наоборот…

После осмотра мама снова долго беседовала с врачом наедине и в результате, видимо, узнав что-то важное, с этого дня начала оберегать «сокровище, которое ей досталось». Последние слова явно были цитатой. В тот день перед сном матушка задумчиво произнесла, поглаживая ее по голове: «Знаешь, я так хотела, чтобы ты родилась! Мне было за сорок, резус отрицательный, первый ребенок, врачи категорически против, а у меня как психоз какой-то, что я должна тебя родить. Может, это и есть самое важное, что я сделала в жизни», – неожиданно призналась она.

Сокровище же, осознав благотворное влияние на маму похода к невропатологу, пришло к выводу, что врач не только интересная, но и полезная профессия. Оставалось только выяснить разницу между невропатологом, психологом и психиатром…

В конце концов, через несколько лет, Александра все-таки стала психиатром, но мама в это не поверила.

«Не по годам тебе такая профессия, – вынесла она вердикт, рассматривая красный диплом. – Солидности в тебе нет».

Слова прозвучали как приговор. Диплом кандидата наук, полученный через несколько лет, ее тоже не убедил.

«Купила, небось. Сейчас все покупают в подземном переходе. Не то что в наше время», – пробурчала она тогда…

… – Мамочка, это я. Доброе утро! – радостно сообщила Александра, наклонившись к домофону у двери подъезда.

– Не вижу ничего доброго, – сухо ответила маман на другом конце, сразу давая понять, что сегодня общение будет непростым. – Заходи!

Войдя в квартиру, Александра, наклонившись, чмокнула мамулю в щеку. После смерти мужа мать сильно сдала – похудела, как-то ссохлась и будто стала меньше ростом. Пережитый стресс и нарушение мозгового кровообращения привели к появлению старческого психоза, отчего мама часто путала или вовсе забывала слова, и чем больше волновалась, тем труднее ее было понять. Таблетки, принесенные Александрой, пить решительно отказалась, сообщив, что «презирает эту химию», а попытки поколоть витамины решительно отмела, заявив, что «худеньким уколы делать нельзя, а от сердца у нее есть валокордин».

– Телевизор сегодня, небось, не смотрела? – возмущенно спросила старушка, проходя вслед за дочерью в гостиную. – В мире черт знает что делается! Наводнение в Европе. А в Америке пожары. Цены на нефть растут. Иранцы хотят атомную бомбу сделать, – сообщила она, расхаживая по комнате. – Ходорковский варежки шить отказывается, да еще чай пьет неправильно. У нас горячую воду отключили, – выпалила все новости сразу.

Александра осторожно опустилась в кресло. Начало беседы настораживало масштабом охвата тем.

– Этот, как его… домовой… – продолжила маман.

– Домоуправ? – решила уточнить Александра.

– Не перебивай меня! – возмутилась мама, останавливаясь перед ней и явно собираясь с мыслями. – Вот, сбила меня… Да, сегодня ездила в собес. В телеге так дуло из окна… ухо теперь болит.

– Мам, – осторожно поинтересовалась Александра, – «телега» – это, наверное, автобус?

– Какая телега? С ума сошла совсем? Я про автобус говорю, а ты про что? Да, кстати, сегодня взяла кругленькое, которое ты в прошлый раз привезла. Ты хвалила, между прочим, – заметила ехидно, – я думала, и правда ничего. Ужас какой-то! Не покупай мне больше, – обиженно поджала узкие губы.

– Чего не покупать? Ты о чем, мамочка? – Александра напряглась, пытаясь сообразить, о чем идет речь.

– Что ты грубишь? – возмутилась маман. – Почему ты так со мной говоришь? Я тебе кто, козел… этого… как его… барабанщика?

– Мам, ну что ты… при чем здесь козел? Я спросила, что за «кругленькое» я не должна тебе покупать? Арбуз?

– Какой арбуз? – Мамуля перешла на повышенный тон. – Ты еще и арбуз мне притащишь? – Она уперлась руками в бока. – Еще не хватало! – притопнула ногой. – Арбузы осенью бывают, а сейчас… – осеклась, бросив взгляд в окно на небо, затянутое набухшими от воды тучами. – Мало мне этого… кругленького… так еще и арбуз! Тащишь, чего самой не надо! И еще оскорбляешь!

– Мам, ну что ты, милая? Как я могу тебя оскорблять? Не придумывай, – Александра поднялась с кресла и попыталась обнять мать.

– Я, по-твоему, вру? – Старушка с неожиданной силой оттолкнула ее. – Что ты со мной как с идиоткой разговариваешь? И еще это… кругленькое… оно меня из себя выводит.

– Мам, да о чем ты? С этим что делают, ну, с «кругленьким»? – самым ласковым голосом спросила Александра, снова садясь в кресло.

– Ну-у, дорогая… – Мать перешла на зловещий шепот. – Ты мне эту дребедень принесла, потому что не знала, что с этим печеньем делать? Конечно, лучше мне принести, чем в помойку! – Ее лицо исказила брезгливая гримаса. – Грязное какое-то…

– А-а, печенье! – Александра облегченно вздохнула. – Это не грязь, мамочка. Это шоколад. И зря ты так, оно очень даже вкусное.

– У тебя всегда со вкусом что-то было, – старушка строго посмотрела поверх очков и наконец села на диван, покрытый стареньким клетчатым пледом. – С детства. Помню, увидела в деревне корову, у которой разглядела несчастные глаза, и заявила, что не будешь есть мяса! Еще икру не ела. Говорила, что из нее рыбки могут… это, как его… вылупиться. Помнишь, – по ее лицу скользнула улыбка, – всю банку икры этой… синей… тьфу, красной… в таз с водой выложила? И ждала, когда рыбки появятся? Ты всегда была сума… Сумасбродкой! – выкрутилась маман. – Кстати, я надеюсь, у тебя хватит ума не жениться на подростке?

– Господи, каком подростке?! Ма-а-ам… – почти простонала Александра, попытавшись погладить мать по худенькому плечику.

– Да все ж с ума посходили! – Старушка отдернула плечо. – Телевизор, что ли, не смотришь? Все старухи эстрадные женятся теперь на подростках. Лет на двадцать моложе. Одна вон дура белобрысая еще и родила от своего. Посмотрели бы на себя, коровы… Всем понятно, что это адольфы… тьфу… как их… аль…

– Альфонсы, – подсказала Александра.

– Ну, я и говорю, альфонсы! Слушай меня, не перебивай! А Блэр молоде-е-ец! – протянула она с восхищением.

– Блэр? Почему молодец?

– Не испугался террористов. Они его с женой убить хотели, а он говорит: не боимся мы вас! В смысле их. Ох, – мать тяжело вздохнула, – лучше бы Буша… Дурак дураком. Страна б спасибо сказала.

– Чья? – уточнила Александра. – Америка или Ирак?

– Наша тоже! – решительно произнесла старушка и поднялась с дивана. – Все. Пойду на кухню чайник поставлю. И тебе пора. А то скоро по телевизору передача начнется. Как ее там называют… «Под грефом секретно».

– Ты имеешь в виду «под грифом»? – попробовала уточнить Александра.

– Ты что? – снова возмутилась мама. – Гриф – это птица! – Сказав это, для большей ясности она даже помахала руками. – А Греф, – задумалась, – студент-второгодник, который на каждом заседании этих… министров… будто зачет сдает по учебнику, который только ночью прочитал. Не до конца. Мямлит чего-то, мямлит. Да-а… Вступить все куда-то хочет. В какую-то организацию… торговую. Ох, Сталина на него нет… – Сказав это, она решительно направилась в сторону кухни.

Старый, ставший слишком большим халатик грустно топорщился на спине…

Через час, приготовив матери обед и перемыв посуду, Александра села в машину, завела двигатель, но с места не тронулась. Сидела, откинув голову на подголовник. Вспомнилось, как давно, лет двадцать назад, мама задумчиво сказала, глядя на свое отражение в зеркале: «Тяжело стареть. Во сне всегда вижу себя молодой и красивой. Как раньше. А красивой – стареть еще тяжелее».

У Александры защемило сердце, оттого, что вспомнила себя маленькой девочкой, той, которая однажды, пробудившись от страшного – самого страшного! – сна, примчалась посреди ночи к маме с криком: «Мамочка, миленькая, ну скажи, скажи, что ты никогда не умрешь! Никогда! Ну скажи! Мамочка! Миленькая…»

Быстрым движением смахнула вдруг навернувшиеся слезы и набрала номер на мобильнике.

– Мам!

– Алло! Кто это? Ты? Что случилось?

– Да ничего. Просто… просто хотела сказать, что я очень-очень тебя люблю. Очень.

– Я знаю, милая… Ты у меня очень хорошая девочка… Но кругленькое больше не приноси.

* * *

До дома Александра доехала быстро, минут за двадцать, несмотря на пробку, уже нараставшую грозовой тучей у Триумфальной арки на Кутузовском. Номер с тремя буквами «А», прикрепленный на ее новую машину по звонку Кузи кому-то из милицейского начальства, позволял ехать даже по резервной полосе, пока еще свободной от вереницы надменных «дискотечных» машин с подлинными и фальшивыми мигалками, номерами с триколором, синими милицейскими, тремя буквами «А», «О», «С» да и просто защищенных от необходимости соблюдать правила дорожного движения спецталонами, служебными удостоверениями и членством в разных общественных организациях при силовых и околосиловых структурах, пассажиры которых, в отличие от обычных граждан, всегда опаздывали. Утром – на ответственную службу, вечером – на заслуженный отдых. Но всегда по неотложным государственным или как минимум служебным делам, куда более важным, чем своевременный приезд машины скорой помощи к больному или доставка роженицы в роддом, не говоря уже о пожарах, к которым Москве со стародавних времен, как известно, не привыкать. Езда по правилам в общем потоке машин была для носителей власти и денег проявлением заурядности, а заурядными выглядеть они не хотели. Ни перед кем, в том числе друг перед другом, точнее – недруг перед недругом.

Александру забавляли редкие и всегда почти бесплодные попытки некоторых безрассудных государственных мужей что-то административно реформировать в бюрократической системе, кого-то сократить или в чем-то ограничить. Как в сказке, на месте отрубленной головы вырастали три новые. Ветряные мельницы, после очередной отчаянной атаки, небрежно стряхнув с мощных крыльев безрассудных смельчаков, продолжали невозмутимо крутиться, а государевых слуг и их приближенных становилось все больше: они плодились, как раковые клетки, вместе с должностными привилегиями, главными из которых, наряду с внешними атрибутами власти и избранности, была возможность распределять и ограничивать. Причем совершенно безнаказанно. Именно право «делить и не пущать» порождало неотвратимую денежную благодарность со стороны тех особо доверенных лиц, которым щедро перепадали государственные блага и возможности. Удобное для чиновников государство крепло день ото дня вместе с ростом мировых цен на нефть и газ. Ну а всегда неожиданные морозы и прочие природные и техногенные катаклизмы вызывали беспокойство разве что у членов сознательного гражданского общества, согревавших себя в вымерзающих многоэтажках горячащими сообщениями об очередном повышении стоимости коммунальных услуг, а заодно и горячительными напитками с подлинными и поддельными акцизными марками, а то и вовсе без таковых.

Загородный дом в престижном направлении в нескольких сотнях метров от МКАД, ставший в последнее время постоянным местом жительства Александры, достался ей по наследству от отца, крупного ученого-оборонщика, который построил его в середине семидесятых на средства от Ленинской премии. Она родилась в этом доме, похожем на сказочный теремок, с резными наличниками и кованым флюгером-петушком на крыше. Многое внутри отец сделал своими руками в редкие свободные часы, получая удовольствие от смены деятельности. Разросшийся сад каждую весну радовал взрывом пышного бело-розового цветения. Вишневые ветки укутывали окна спальни на втором этаже и дарили в июне сочные бордовые ягоды, до которых можно было дотянуться рукой прямо из окна. Осень, украшенная разноцветьем умирающей листвы, была здесь, в отличие от слякотной Москвы, не тягостной, а естественной сменой времени года. Зима радовала ослепительно-белым снегом и веселым гомоном соседских ребятишек, катающихся на ледяной горке. Их прежде тихий дачный поселок в последние годы разросся помпезными постройками с бассейнами, теннисными кортами и домиками для охраны и прислуги, закрытыми от посторонних глаз высоченными заборами. Ей на калитку регулярно вешали записки и звонили какие-то люди, готовые купить участок с домом в любом состоянии за баснословные деньги. Александра решительно отказывалась даже тогда, когда были проблемы с финансами, не желая лишать себя воспоминаний и ощущений.

Мать после смерти отца, с которым прожила почти пятьдесят лет, сюда приезжала редко, постоянно находясь в увешанной старыми фотографиями городской квартире, чтобы «Юрочка не чувствовал себя одиноким». Отец, интеллигентный, неконфликтный человек, посвятивший всю жизнь любимой работе, скончался, как и жил, тихо, словно боялся побеспокоить близких. За день до смерти он, член партии, как оказалось, втихаря в младенчестве крещенный бабушкой, набожной супругой бывшего земского врача, благодарно взглянув на дочь, причастился у священника, которого та привезла, следуя неожиданному для себя самой порыву. Мать, убежденная атеистка, так и «не поступившаяся принципами» и, в отличие от многих «верных ленинцев», которые как «в последний и решительный бой» бросились на строительство нового, точнее – старого капиталистического, мира, не засунувшая подальше от сердца красную партийную корочку, молча вышла на кухню, чтобы не мешать последнему разговору отца с Богом…

После вступления в права наследства Александра попыталась было переоформить дом и земельный участок на себя, но столкнулась с настолько отлаженной процедурой выжимания денег, что, потратив пару дней в бесконечных очередях и выслушав бесчисленное количество отговорок и замечаний со ссылками на десятки неизвестных ей нормативных документов и внутриведомственных инструкций, поняла, что не готова посвятить процедуре оформления всю оставшуюся жизнь. В равнодушных сереньких глазках бесполых существ, сидящих за должностными столами-крепостями, был один немой, но вполне понятный вопрос, ответ на который можно было дать только через доверенного посредника. Посредник у нее был только один – Кузя, которому она и позвонила с просьбой помочь. Тот очень обрадовался, потому что после размолвки она сама ему позвонила впервые. Сказал, пряча усмешку в голосе, что вопрос хотя, конечно, и непростой, но он постарается что-нибудь придумать. Соврал, конечно, про сложности. Просто в гости напрашивался. Пришлось согласиться.

…Молоденький сержант-гаишник на посту на выезде из города, столько раз прежде проверявший ее «жигули» на наличие страховки, техосмотра, отсутствие посторонних запахов внутри салона, наркотиков и оружия в багажнике, а то и просто тормозивший машину, чтобы перекинуться парой слов с красивой девушкой за рулем, демонстративно отвернулся. Ну что там может быть у новенькой «ауди» с тремя буквами «А» в номере? Нарвешься еще. А работа хоть и тяжелая и вредная, но кормит. Глядишь, через пару-тройку лет подержанную «бэху» по дешевке прикупить удастся. Как у командира взвода.

* * *

Едва она успела поставить чайник на плиту и переодеться, как увидела из окна, что к дому подкатил «мерседес», из которого проворно выскочил Кузя с букетом цветов и коробкой с тортом, посягавшим на ее очередную диету.

Со словами «прекрасно выглядишь» и «ну, я рад, очень рад, что у тебя, наконец, проблемы» счастливый Кузя чмокнул ее в щеку, вручил букет, скинул пальто и почти по-хозяйски расположился на диване в гостиной.

– Чай будешь зеленый или черный? А может, кофе? – спросила она, доставая чашки и тарелочки для торта.

– Все равно что, главное – с тобой, Сашенька, – расплылся Кузя в довольной улыбке. – Так что у тебя за проблемы с домом? – поинтересовался он, чтобы сразу обозначить деловую цель приезда.

Александра рассказала. Красочно и живо, в ролях, используя навыки, полученные при посещении драмкружка в школе. Кузя, терпеливо выслушав «хвалебную» песнь всем живущим и даже еще не родившимся чиновникам – кровопийцам, взяточникам, казнокрадам и бюрократам, – с удовольствием сделал глоток и начал разговор. Циничный и откровенный. Бюрократический ликбез, а может, мастер-класс?

– Сашенька, я тебя, конечно, очень люблю, но нельзя же быть такой наивной! – покровительственно сказал он. – Скажу как очень близкому мне человеку, – Кузя сделал паузу, ожидая ее реакцию на высказывание, но Александра промолчала.

– Неужели ты не понимаешь, – продолжил он, – что мы, чиновники, есть правящий или, если угодно, господствующий класс со всеми классообразующими признаками, в том числе со своими интересами?

Александра скривилась. Марксистско-ленинское учение о классах и классовой борьбе вызывало у нее наследственную аллергию по линии отца, с грустной обреченностью рассказывавшего дома о регулярных тоскливо-бессмысленных партийных собраниях, конференциях, семинарах по изучению материалов партийных съездов, ленинских чтениях и прочих важных мероприятиях, без которых оборонная наука неизбежно зачахла бы.

Кузя, заметив гримасу на ее лице, не смог удержаться от улыбки.

– Видишь ли, Сашуля, – голосом опытного учителя продолжил он, – мы создали закрытое, многофилиальное – я имею в виду регионы – акционерное общество под названием «Российская Федерация», в котором являемся членами совета директоров и исполнительным органом одновременно, а значит, – сделал паузу, тем самым подчеркивая важность того, что будет сказано дальше, – реально отчитываемся только сами перед собой. Нет, мы, конечно, не снимаем с себя ответственности…

– Чего-чего не снимаете? Ответственности? – передразнила его Александра, скрестив руки на груди. – Да разве можно снять то, чего нет?

Хотя вопрос был задан по существу и предполагал однозначный ответ, а может, именно из-за этого, Кузя сделал вид, что не заметил издевки и невозмутимо продолжил:

– А наши должности – это, по сути, пакеты акций, причем, заметь, не просто голосующих, а привилегированных, то есть гарантирующих регулярное получение доходов, – пояснил он и сделал еще глоток. – Совокупность же наших должностей составляет теперь даже не блокирующий, а контрольный пакет в нашей акционерке.

Заметив вопрос в ее глазах, небрежно расшифровал, что блокирующий – это когда больше двадцати пяти процентов, а контрольный – больше семидесяти пяти.

– А почему, по-твоему, покупают государственные должности в России? – задал он риторический вопрос, провожая взглядом Александру, которая направилась к кухонному шкафу за сахарозаменителем, а когда взяла, осталась стоять, прислонившись к стойке. – Да потому, что это доля, на которую положены ежемесячные выплаты в виде формального жалованья… – подхватил ложечкой кусочек торта и поднес ко рту.

– Жалованье от слова «жаловать»? – съехидничала она. – Мне слова «заработная плата» больше нравятся.

– Дело не в названии, – усмехнулся он. – Наше жалованье, если правильно сказать – должностной оклад, является выплатой, которая на результат работы не завязана, а вот размер премиальных за работу в качестве управленцев напрямую зависит от усердия, изобретательности и, главное, от «взяткоемкости» поста. Так и будешь стоять? Не присядешь?

– Не присяду, – она покачала головой. – Лучше поясни непросвещенному кандидату медицинских наук про «взяткоемкость».

– Ну как ты не понимаешь? – Кузя расплылся в добродушной улыбке. Хорошо хоть не встал и не похлопал покровительственно по плечу. – Взяткоемкость, – устало-монотонным голосом начал объяснять он, – означает возможность распределять финансовые и имущественные блага и иметь своевременный доступ к важной для бизнеса информации. А дальше дело техники, где инструментом является превосходное знание подзаконных актов, ведомственных инструкций и процедур. Именно там создаются зазоры, в которых рождаются состояния.

– Безнаказанно рождаются, – не удержалась Александра.

– А что ж ты хочешь, милая, чтоб правоохранители и судьи, нами назначенные, нас же и сажали? – В голосе Кузи прозвучали нотки искреннего удивления. – Олигарха какого-нибудь, зарвавшегося до политических амбиций, или чиновничишку, который совсем страх потерял и не по чину ворует, – куда ни шло! Для острастки другим и народного удовольствия. А так, чтоб слуга хозяина посадил, – это беспредел какой-то! – самодовольно пробасил он. – На дворе ж, чай, не семнадцатый год! – В Кузиных глазах промелькнул, но тут же исчез легкий призрак сомнения. – Власть ведь, Сашенька, как наркотик, – наслаждался он ролью учителя, – чем дольше принимаешь, тем больше надо. Сама как врач не хуже меня знаешь. А отвыкать ой как трудно! Ломка безумная! Потому от должностных льгот и привилегий добровольно отказаться невозможно!

– А чтоб скучно не было, соревнуетесь друг с другом, у кого понтов больше? – ехидно спросила она.

– Какое соревнование, милая? Привилегии и атрибуты по статусу даются. Всегда так было – и при царе, царствие ему небесное, – нарочито размашисто перекрестился он, – и при коммунистах. Для осознания собственной значимости в глазах окружающих, ну и чтобы стимул для роста у нижестоящих был, – положил в рот еще кусочек торта, быстро проглотил и откинулся на спинку дивана.

– Что ж среди вас совсем никого не осталось, кто народу по совести служит? – скорбно усмехнулась она.

– Ну, как это не осталось? Имеются еще, конечно, динозавры-бессребреники, – рассмеялся Кузя. – Ну, так они же почти святые, разве что без нимба над головой, – хмыкнул он. – Но мы боремся с этим злом! Как с пережитком тяжелого коммунистического прошлого! Я бы еще кусочек тортика съел, если не возражаешь, – посмотрел просительно.

– Твой торт, сколько хочешь, столько и ешь, – пожала она плечами. – Или желаешь, чтобы я тебе положила?

– Ага, – с умильной улыбкой кивнул Кузя.

«Вот было бы забавно, уметь мысли читать, – думала она, подкладывая гостю торт и подливая чай. – Стоит на трибуне чиновник или народный избранник, о народном благе распространяется, а над его головой информационный нимб: сумма денег на счетах, в сейфе наличкой, доли в предприятиях, недвижимость здесь и за границей какая имеется, оформленная на родственников и подставных лиц. Вот посмеялись бы!»