Она поскользнулась и судорожно вцепилась в перила, покрытые тоненькой корочкой льда. Стремительно темнело; с неба начало падать что-то мелкое, мокрое, мерзкое, непохожее ни на дождь, ни на снег. Набережная пошла вгору, и теперь подошвы скользили по грязно-снежной намерзи на каждом шагу.

Пора возвращаться.

Тем более, что баржа – вот она. Длинная темная блямба посреди заледенелой реки; островка под снегом совсем не видно.

Возвращаться.

К восьми быть дома, накормить кота, сварить какого-нибудь супа, чтобы неделю не надо было готовить. И сесть, наконец, за эту чертову диссертацию: хотя бы пару страниц…

Ну хорошо: еще несколько метров. Поравняться с баржей – как всегда. И, как всегда, две минуты постоять у перил напротив.

Ее тронули сзади за локоть.

– Ты?

Она так долго ждала этого, что почти не удивилась.

* * *

– Но зачем? Там же все обледенело, и вообще, она, наверное, уже разваливается на части…

– Нет.

– Разве мы не можем здесь… погулять?

Она не оборачивалась. На слух поняла, что он остановился.

– Ты не хочешь?

Ей стало страшно. Что он сейчас уйдет, исчезнет, или окажется, что его вовсе не было… Страшно до щемящей пустоты в горле. Страшнее даже, чем оглянуться через плечо и…

Она оглянулась.

Его силуэт едва виднелся в сумерках: темная фигура на темном фоне. Высокая, узкая, одетая во что-то вроде длинного плаща. Это удивило, потому что было неправильно. Откуда у него мог взяться плащ?

Лица не разглядеть.

– Как мы туда попадем? – спросила она с нервным смешком. – По льду?

– На лодке, – ответил он. – Как тогда.

– Но разве…

Она посмотрела на реку. Так странно. Только что – лед, а теперь – черная вода… Впрочем, по радио с утра передавали потепление.

И, наверное, так и должно быть.

Обернувшись назад, она впала в панику – потому что оказалось, что его рядом нет. Слава Богу, на тающей корке снега под ногами просматривались темные вмятины следов. Бросилась вниз по скользкой лестнице; потеряла равновесие, нелепо взмахнув сумочкой; едва удержалась на ногах; съехала, как с горки, по трем последним ступенькам. И перевела дыхание, увидев его.

Он стоял на носу лодки, сильно подавшись вперед, и держался за кольцо, вцементированное в эстакаду. Между лодкой и берегом сам собой медленно, очень медленно ширился тонкий черный поясок.

Если он отпустит руку – всё.

И больше никогда.

Она побежала по тонкой гранитной кромке, на которую одна за другой наплескивали маленькие волны. Прыгнула, не глядя под ноги; упала на низкую дощатую скамью.

Он оттолкнулся от стены и сел за весла.

Его лицо оставалось в тени – хотя, кажется, сумерки были уже не такими густыми. Он греб широкими, сильными движениями; берег убегал вдаль. Повернувшись боком на скамье, она ухватилась взглядом за растущую баржу. Темный угловатый силуэт на все больше светлеющем небе.

Стало жарко; она сбросила с плеч тяжелую шубу. Потом стянула через голову толстый свитер. Баржа приблизилась настолько, что до нее можно было дотянуться рукой – так она и сделала.

На пальцах остался коричневый след теплой ржавчины.

* * *

– Когда за нами придет лодка?

– Где-то через час. Не волнуйся, я договорился.

Она потянулась всем телом на подстилке, зернистой от песка. Конечно, косые лучи вечернего солнца вряд ли еще могли добавить загара. Села, обхватив колени руками. Между лопатками защекотало, и она досадливо передернула плечами, сбрасывая мужскую руку.

– Перестань. Надо скормить мальчишкам фрукты, не везти ж назад. Мишка! Володя!.. Где они лазят?

Она перегнулась через его живот, мягкий и нагретый солнцем, протянула руку и нашарила на песке пакет с четырьмя уже запревшими, помятыми персиками. Выпрямиться сразу не получилось… дурачится хуже ребенка, честное слово!

– Наверное, на барже, – беспечно предположил он. – Пацанам там раздолье.

– Володя! Миша!

Голос гулко отразился от горячего ржавого железа, и она заволновалась. Положила пакет и поднялась на ноги.

– Вовка!! Ми!..

Лохматая голова старшего сына показалась из-за груды ящиков, наваленных на баржу; Мишка помахал рукой и что-то неразборчиво крикнул. Четырехлетний Володя, по идее, должен быть где-то рядом: он всегда хвостиком бегает за братом – но его почему-то не было видно, и она никак не могла успокоиться.

– Вовка!!!

– Да оставь ты их в покое, – Егор лениво приподнялся на локтях. – Пусть играют. Хочешь, я сам съем.

– Я тебе съем… Миша! Где Володя?!..

– Я тута, ма! Смотри!

И она увидела, как загорелый и крепкий, словно бомбочка, карапуз вскарабкался на бортик баржевой кормы, покачнулся на широко расставленных ножках, взмахнул руками и рухнул в воду, подняв тучу брызг.

* * *

– Я сколько раз вам говорила! Володя, а если бы там была какая-нибудь железка на дне? Стукнулся бы головой, и все. И тебя бы унесло далеко-далеко… сам ведь знаешь, какое там сильное течение! Миша, а тебя я сколько раз просила смотреть за братом? Ты ведь уже большой, ты осенью в школу пойдешь! И не стыдно?..

Провинившиеся сыновья угрюмо глядели в песок. Вовка шмыгнул носом: похоже, перекупался… хотя у него такое богатое воображение, он вполне может в эту минуту видеть себя уносимым течением по дну… Она вздохнула.

– Им стыдно, – сказал Егор, вставая. – А потому предлагаю, пока не пришла лодка, проверить наши закидушки. Кто со мной, тот герой!

Подул ветерок, по-вечернему прохладный; она села и набросила на плечи края подстилки. Муж и сыновья маленьким веселым отрядом шли на другой конец островка, где торчали из песка несколько палок: к ним еще утром привязали по леске в наивной надежде на улов. Мужчины!..

Она улыбнулась, глядя им вслед.

Как вытянулся за лето Мишка… скоро достанет отцу до плеча. Нужно только отдать его в какую-нибудь силовую секцию, чтоб не рос таким худющим. А Володька… надо же! Кажется, только вчера Егор забирал их из роддома… и был слегка разочарован, что не девочка. И вот пожалуйста: младший сын уже ныряет с этой проклятой баржи. Как быстро идет время…

Как быстро идет жизнь.

Она перевела взгляд на несчастные персики, расползающиеся внутри целлофана. Действительно, не выбрасывать же. Выудила двумя пальцами липкий фрукт и, кое-как обчистив шкурку, втянула в себя теплую мякоть. Струйки сока потекли по подбородку, капая оттуда на подстилку. Ничего, все равно пора стирать…

– Замерзла?

Подняла голову. Муж успел вернуться и стоял совсем близко: курчавые загорелые ноги, синие плавки, не сказать чтобы плоский живот, лушпайки облезлой кожи на груди, смеющиеся глаза… За его спиной сыновья деловито возились с лесками-закидушками.

– Немножко… Послушай, Егор, давай не будем больше сюда приплывать. Эта баржа чертова… я не могу.

Он усмехнулся. Наклонился, достал персик, повертел перед глазами и целиком засунул в рот. Ответил едва разборчиво, почти не размыкая губ:

– Не переживай. Ничего нашим парням не сделается.

Она встала:

– А на том берегу отличный пляж за мостом. И, кстати, лодку не надо…

– Как хочешь, – Егор выплюнул косточку и пожал плечами. – Но за мостом падают отдыхать толпы народу, особенно по выходным. А это место – только наше.

Он облизал пальцы, шагнул вперед и обнял жену за плечи. Повторил особенно, с тайным заветным смыслом:

– Наше.

* * *

… – Помнишь?..

– Разумеется. Сказал, что покажешь замечательное супер-пупер не знаю какое место, и я поверила, как дурочка. Представляешь, как я разозлилась, когда выяснилось, что это всего лишь старая баржа?

– А я и не заметил.

– А ты вообще был зеленый и глупый пацаненок…

Они сидели на теплом железном краю баржи, свесив босые пятки за борт – как тогда. И, как тогда, к самым ногам подобралась дорожка заходящего солнца, дробя яркими пятнышками неподвижную черную воду.

Егор негромко засмеялся.

– Я тебе сразу понравился! Ты сказала, что я похож на молодого Марлона Брандо.

– А ты не знал, кто это такой!

– Я решил, ты надо мной издеваешься. Ты была студентка, да еще на целый год меня старше, а я жалкий абитуриент из села, и экзамены только через неделю…

– Надо было готовиться, а не возить девушек на всякие железяки. Еще и лодку отпустил!

– Я же договорился с лодочником, чтоб он через час за нами вернулся!

– И что, по-твоему, я должна была подумать?

– А что ты подумала?

Она оглянулась: в светлых сумерках Миша с Володей продолжали колдовать вокруг рыболовных снастей. Все-таки Егор гениально умеет придумывать сыновьям занятия… если хочет побыть с женой наедине.

Прижалась к нему, опустила голову на теплое плечо.

– Так что ты подумала… тогда?

– Ты не поверишь… Я смотрела на тебя и думала, что у нас будут очень красивые дети.

– Уже тогда?

– Уже тогда.

– Эх, если б я знал… А выглядела такой неприступной отличницей. Я себе загадал, что обязательно поцелую тебя тут, на барже… но струсил.

– И правильно сделал. Сколько мы тогда были знакомы? Часа два?

– Меньше…

– Знаешь, а я ведь до этого ни с кем не знакомилась просто так, на улице. И тем более никогда не поплыла бы с первым встречным на какую-то баржу. Я же о тебе ничего тогда не знала… кроме того, что ты – мой.

– И похож на Марлона Брандо. И золотой медалист. И приехал из глухого села поступать на международные отношения. И к тому же чемпион района по прыжкам в воду… я же все тебе рассказывал!

– Хвастун несчастный! И даже показал, как прыгать винтовым в два оборота… Вон оттуда, с кормы.

– Помнишь? Здорово получилось?..

– Да… очень здорово…

Она вдруг умолкла.

Втупилась в темную воду под ногами. Уже без единой блестки – солнце зашло за крыши домов на берегу реки. Черная, гладкая, непрозрачная глубина, прорастающая изнутри маленькими бурунчиками.

Заговорила тихо-тихо, боясь своих слов – и боясь молчать.

– Я сначала решила, что ты… ну, хвастаешься дальше. Мол, я могу долго под водой… Потом – что это такая шутка. Что на самом деле ты давно вынырнул где-то там, с другой стороны, и нарочно пугаешь меня… глупо, конечно. Потом стало страшно, но я еще не верила… Потом… Я не умела плавать, ты же знаешь… до сих пор не умею. Я кричала, долго кричала… Но лодка – только через час. Как договорились.

Его голос – почти не изменившийся:

– ЭТОГО ты не должна была… помнить.

* * *

Она заставила себя посмотреть на него. Заставила взять его за руку.

Живую, теплую.

– Как это было? – прошептала она. – Больно?

– Только сначала. Шея… пока я еще был жив. А потом – ничего. Никак.

– Тебя так и не нашли тогда… Течение… Хотя ты, наверное, знаешь.

Он пожал плечами.

– Только что я знал ту жизнь… нашу… в которую вернулся. Мы поженились, когда ты была на третьем курсе, а я – на втором… правда, не международки, а политеха. Поступил куда угодно, только бы не уезжать из города. Потом родился Мишка… ну да ты сама знаешь. Знала…

– Егор…

Его имя вдруг показалось ей бессмысленным набором звуков.

Он отвернулся. Заговорил в сторону, в никуда.

– Каждый случайно ушедший человек может возвратиться… если есть матрица. Детальный, объемный сценарий судьбы, в которой можно органично занять свою нишу. Ты задала такой сценарий для меня… ты сама почти в него поверила. Но искусственно созданные матрицы все равно нестабильны. Час, не больше, а потом…

– Почему?!

– Потому что есть другие матрицы, естественные, которые противоречат ей. Например, в мире сейчас зима, а у нас на барже лето. У тебя своя жизнь, а я…

– Нет у меня никакой жизни. Если б она у меня была… разве я бы ходила сюда? Почти каждый день, десять лет подряд… И только теперь, когда ты пришел, наконец… и такое говоришь… Подожди, а как же дети?!!

Она вскочила, развернулась, бросилась было прочь с баржи. Миша… Володя… мальчики!!! Ничего не разглядеть в сгустившихся сумерках…

Он не пустил ее.

Резко рванув за руку, снова усадил рядом с собой.

– Не надо. Это совершенно нормально, просто превращение одного вида материи в другой… Но тебе лучше не видеть.

Володя.

Миша.

Не видеть…

* * *

– А ты? Что будет с тобой?..

– Знаешь, ничего особенного. Что и всегда. Я привык… А вот тебе, можешь мне поверить, станет легче. Я точно знаю.

– Откуда ты можешь…

– Моя мама. Она тоже ходила сюда, к барже… приезжала издалека, из нашего села. Я ведь был единственным сыном, ее надеждой, ее будущим… Она тоже создала для меня свою матрицу. И однажды, несколько лет назад… понимаешь, надо, чтобы совпало много факторов, начиная с элементарных: время, место, положение звезд и так далее… В общем, я вернулся. Кажется, стал известным дипломатом, женатым чуть ли не на дочери президента… неважно. Это быстро кончилось… и больше она не приходила.

– А вдруг…

– Нет. Если б она умерла, заболела, сошла с ума – я бы знал. Просто за тот короткий промежуток она достроила до совершенства мою возможную жизнь… и смогла жить дальше чем-то другим.

– Я – не смогу.

– Почему? Ты-то знала меня пару часов, не больше. Все остальное – просто матрица, которую мы только что довели до высшей точки реальности. Вот-вот она окончательно разрушится – и в материальном мире, и в твоем сознании. Ты забудешь.

– А ты?!

– А я… Там, куда я возвращаюсь – все равно. Чувствуешь, как похолодало?

– Да…

– А я – уже нет.

* * *

Черная вода под баржей сморщилась, пошла кругами и крапинами. С неба начало падать что-то мерзкое, мокрое, мелкое – ни дождь, ни снег. Налетел пронизывающий ветер; она беспомощно обхватила плечи руками.

– Твоя одежда в лодке, – сказал он.

Она не стала оборачиваться. Сгустилась зимняя мгла, и вряд ли теперь можно рассмотреть как следует его лицо…

Но если можно – лучше не надо.

– Я никак не могу тебя согреть, – ей показалось, что он усмехнулся. – Иди, оденься и оставайся там. Я договорился через час вернуть лодку… так что тебя скоро найдут.

Он все предусмотрел… Как тогда, вздохнула она.

Но на этот раз он действительно прав.

Она встала, поскользнувшись на поверхности баржи, уже подернутой ледком. Взмахнула руками и, пошатываясь, побрела в сторону носовой части, давным-давно вросшей в песок островка.

Надо будет выступить через экологический комитет с инициативой, чтобы эту баржу убрали, наконец, с реки ко всем…

Не оглядываться.

* * *

Шаги.

Гулкие и отрывистые, как на протезах. С едва-едва уловимым жутким липким чавканьем. Удаляющиеся шаги. Уже, наверное, у самой кормы.

Она знала, что не успеет, что надо было раньше, что теперь никак и больше никогда…

Рванулась назад.

Четверть секунды после тихого всплеска; ржавый борт режет талию, переломившуюся над кормой; ледяная вода сочится сквозь отчаянно-цепкие пальцы…

Успела?!..

Она почему-то серьезно размышляла о том, что корма опустилась гораздо ниже над водой, чем в то лето, когда случайный, почти незнакомый, единственный парень кричал с нее: смотри!.. Что скоро она вообще уйдет под воду, эта старая полуразвалившаяся баржа…

И знала, что должна, свято обязана думать о другом, совсем о другом…

Ее пальцы сжимали что-то тонкое, холодное, склизкое.

В черной воде кружились первые льдинки.

Она держала.

Проклятие графов Собоських

– Пани может кричать, топать ногами, ругаться и писать куда следует. Мест в гостинице нет, – хозяин улыбнулся с видом кота, уже облизавшего всю опрокинутую сметану.

Я вздохнула. Как бы объяснить, что я не собираюсь ни кричать, ни кому-то писать, – но и замерзать ночью в сугробе тоже не хотела бы? Так, чтобы это не вышло очень уж жалко.

С моей шубы успела натечь довольно большая кольцеобразная лужица. Представляю, что творилось с тушью на ресницах.

– Пани может обратиться в гостиницу пана Войтилова, это всего четыре километра вверх по склону, – посоветовал добрый хозяин. – Но там тоже нет мест.

– Простите, – не особенно удачно начала я. – Мне не нужен отдельный номер с удобствами. Мы с мужем уже забронировали себе люкс в отеле «Звезда гор». Муж приедет завтра, и… в общем, мне надо только где-нибудь переночевать. Хотя бы в холле на диване… Мы хорошо заплатим!

Про «Звезду гор» не надо было. У хозяев маленьких гостиниц всегда имеется огромный комплекс неполноценности.

– Пани имеет в виду, что она хорошо заплатит? – уточнил он с ударением на «она».

– Да, конечно… То есть мой муж, мы договорились встретиться здесь…

Хозяин ухмыльнулся.

– Пани уверена, что ее муж приедет? – и совсем уже внаглую, – Пани уверена, что у нее есть муж?

Я была вполне готова закричать, затопать ногами и пожаловаться кому-нибудь в письменной форме. Я замерзла и устала. Я не хотела выходить в метель и топать четыре километра вверх по склону. Я бы скорее кого-нибудь убила.

Влодко, например.

«Будет гораздо безопаснее, Агнешка, если всю сумму повезу я. Тебя ведь постоянно обворовывают! Ну, ну, маленькая, зачем перед отпуском ссориться по пустякам?..»

– Да, разумеется, у меня есть муж. И, разумеется, сейчас я выплачу вам задаток…

Сколько там осталось от моих карманных денег?

– Сожалею, пани, мест в гостинице нет.

И тут я не поверила собственным глазам.

По лестнице со второго этажа спускался Янек Собоський.

В огромной аудитории стоит негромкий ровный гул, и бубнение профессора – далеко не главная его составляющая. Все студенты заняты своими делами. Я, например, внимательно вглядываюсь в листок бумаги, расчерченный на квадраты, некоторые из которых заполнены буквами. Если вставить вот сюда «а», получится слово из семи букв, и у противника не останется никаких шансов.

Я пишу «а», но в другой квадрат – выходит четырехбуквенное слово. Дописываю его в столбик внизу листка и легонько толкаю в спину соседа спереди.

– Передай Собоському.

Он, как всегда, сидит в первом ряду. Как всегда, горбится – он очень высокий. Как всегда, пытается конспектировать лекцию, поэтому не сразу разворачивает мой листочек.

Разворачивает и улыбается – я понимаю это раньше, чем он оглядывается и победно смотрит на меня. Быстро-быстро дописывает недостающую букву; его губы при этом смешно вытягиваются в трубочку.

– Лекция окончена. Панове студенты могут быть свободны.

Он вскакивает и в три прыжка подбегает ко мне. И я не удерживаюсь, чтобы не глянуть мельком по сторонам, ловя завистливые взгляды однокурсниц.

– Тре-панг, семь букв, Агнешка! А ты пропустила, ага!

– Где? Ну вот, опять ты выиграл. Янек, я хочу отыграться!

Он снисходительно усмехается. У него карие глаза доброй собаки и очень нежная белая кожа, подернутая бесцветным пушком. Я закусываю губу – до того хочется коснуться его щеки. Прямо сейчас.

– Ладно, попробуй.

– На социологии сядем рядом, хорошо?

* * *

Янек Собоський был самый завидный жених на курсе. Самый умный и самый высокий. Не самый красивый – но зато граф.

Как-то в университет приезжал его отец – маленький толстый человек с лицом, изрытым последствиями не то оспы, не то юношеских прыщей. Янек совсем на него не похож! – шептались девчонки, прикидывали на глаз стоимость перстня на графской волосатой руке и длинного черного автомобиля на стоянке и делились сплетнями о графском маетке где-то на юге. По всему выходило, что действовать надо как можно скорее и решительнее.

Семестр подходил к концу, курс давно разбился на парочки – но Собоського по-прежнему можно было видеть либо одного, либо в шумной компании. Видно его было издалека – буйная голова, торчащая над остальными, и длинные руки, которыми Янек постоянно размахивал, как мельничными лопастями. Уже не один раз бывало, что какая-нибудь влюбленная дурочка – или хитроумная интриганка – ненароком получала по голове, слишком близко подобравшись к предмету своего вожделения, увлеченному дружеской беседой.

А я смотрела на все это издали. Я вообще была гордая, неприступная и донельзя заученная. Золотой молодежи нашего курса было скучно со мной, а мне было скучно с ними.

Но зато Янеку Собоському было интересно играть на парах в слова или в точки именно со мной – если, конечно, я не слишком часто выигрывала. А мне было интересно с ним. Больше, чем интересно.

Началась первая сессия. Дуры-студентки – они же весьма дальновидные особы – стайками вились вокруг отличника Собоського, наперебой умоляя объяснить тот или иной билет. Янек объяснял. Он знал назубок всю программу. Ну, почти всю…

– Агнешка, у тебя есть в конспекте девятый вопрос по римскому праву? Я тогда болел, а в учебнике на эту тему пол-абзаца.

– Сейчас посмотрю. Не-а – я же вообще редко пишу… Но я тебе так могу рассказать, хочешь?

– Идет! Давай встретимся завтра…

* * *

Зимний заснеженный парк около университета. Вечер – не очень поздний, но уже темный, как ночь. Светло-желтые фонари и длинные синие тени от деревьев. И от нас с Янеком Собоським.

Мы вдвоем. И тихо-тихо.

– Завтра последний экзамен. Социология.

– Ничего страшного, Ян. В нашей группе половина сдали на отлично. Даже Блоньска.

– А тебе что попалось?

Я уже и не помню, что. Разве это важно? Мы вдвоем, и снег скрипит под ногами, и ветки, и фонари. И его лицо с темным морозным румянцем. Янек…

Я люблю его.

– Завтра после экзамена… Давай опять пойдем погуляем!

– Давай… То есть нет, Агнешка, не получится. Отец заедет за мной прямо в университет. По традиции все графы Собоськие встречают Рождество в родовом маетке.

– А-а…

– Но в следующем семестре… Обязательно, Агнешка! Знаешь, ты…

Так тихо. Синяя сетка теней на снегу. Какая-то большая птица взмахивает крыльями, садится на ветку у нас над головами, и ветка роняет снег крупными хлопьями на наши запрокинутые лица. Мы смеемся – беззвучно, не нарушая тишины. Привстав на цыпочки, я отряхиваю снег с его плечей, из-за воротника… И касаюсь, наконец, щек – как давно мечтала; жаль только, сквозь перчатку… И все равно чувствую холод и гладкость.

– Янек…

Нагибаю его большую лохматую голову без шапки. Легонько-легонько целую холодные мягкие губы.

Отступаю на шаг и вижу его широко раскрытые глаза.

Как у испуганной собаки.

* * *

В первый день после каникул он издали кивнул мне и закрутился в галдящей толпе друзей и подружек. Потом сел на другом конце аудитории и досадливо махнул рукой, когда я показала из-под стола расчерченный для игры лист бумаги.

Я подумала, что он, может быть, и прав. Хотя бы в начале семестра надо немного поучиться в полную силу, ни на что не отвлекаясь. Он сидел, как всегда, впереди, сосредоточенно склонившись над конспектом. Ссутуленная спина, волнистые волосы и краешек щеки.

Янек. Мой Янек…

После занятий он ушел, все так же окруженный толпой, сквозь которую трудно было бы пробиться. Что-то говорил, смеялся, размахивал руками. Но ведь он должен подойти ко мне! Мы должны вдвоем, только вдвоем отправиться гулять по зимнему парку…

Завтра.

Я была влюблена, поэтому говорила себе «завтра» довольно долго.

Потом я начала крутиться в компании золотой молодежи, кучковавшейся вокруг Собоського, смеяться глупым шуткам и ходить на пиво после лекций. Мы с Янеком были рядом, участвовали в общей болтовне, но по-настоящему не перекинулись ни единым словом. Однажды он, жестикулируя, больно задел мой подбородок; мельком извинился и продолжал рассказывать какую-то хохму.

Я пыталась встретить его по дороге в университет – одного. Как-то раз у меня получилось. Янек смутился, пробормотал приветствие, ускорил шаги и быстро – я ничего не успела сказать! – добрался до спасительной компании.

Даже сесть рядом с ним на лекции было непросто – охотницы за графским маетком заранее бронировали места. Однажды я все-таки поставила перед занятиями свою сумку рядом с его дипломатом… но к началу пары Янек почему-то сидел совсем на другом месте, едва ли не в последнем ряду.

В парке начинал таять снег.

* * *

– Ян, нам надо поговорить.

– Пошли, Агнешка, ребята ждут.

– Нам надо поговорить.

– Ну что ты заладила! О чем? Пошли!

– Я люблю тебя!

Остановился.

– Хорошо, давай поговорим.

– Почему ты от меня бегаешь, Янек?

– Я?! Это ты за мной бегаешь! Приходится другой дорогой в универ ходить. Что я тебе сделал? И на парах смотришь все время своими глазищами…

– Я люблю тебя… я думала…