Градиент

Голубев Владимир

ГРАДИЕНТ

Градиент

Часть 1. Испытание

1. Сомали, Бербера, 26 октября 1974 года.

Дружба, дружба!

Легкий бриз лениво шевелит лозунги на сомалийском, арабском и русском. На серой стене пакгауза колышутся портреты Леонида Брежнева и Сиада Барре[1]. Вдалеке, за проволочным забором порта, видны стада одногорбых верблюдов.

Портовый кран медленно вытягивает из недр советского транспортного судна зачехлённые грузовики, один за другим, и ставит их на площадку возле временного узла связи. С судна слышится «Кумпарсита». Вдалеке, на рейде, темнеет силуэт подводной лодки.

Лейтенант Петр Скворцов, придерживая рукой фуражку, смотрит с причала, как чёрные днища и ребристые шины тяжёлых грузовиков проплывают высоко над головой. На щеку лейтенанта падает капля жидкости.

«Черт, с машин, что ли, масло летит? – лейтенант вытирает лицо ладонью, – кажись, вода. Радиатор дырявый? Да быть того не может…»

Дверь Р-140[2] открывается, из кунга[3] выглядывает солдат. С полминуты он ничего не видит после полумрака аппаратной кабины, прикрывает рукой глаза, трясет головой. Заметив лейтенанта, солдат что-то кричит, и Скворцов, поправив фуражку, быстрым шагом направляется к радиостанции. Его полевая форма на спине темна от пота.

В стороне несколько десятков худых чернокожих мужчин, одетых лишь в набедренные повязки и куски ткани, наброшенные на плечи, молча наблюдают за разгрузкой.

Работа продолжается до вечера. Вслед за машинами сгружают контейнеры, платформы с тюками и сетки с мешками. Уже при свете прожекторов к сомалийцам подходит переводчик. Говорит одно слово – завтра. Они заворачиваются в свои тряпки и садятся там же, где стояли, прямо на песок. Зажигают маленький костер и ставят на него невесть откуда взявшийся закопченый чайник.

Глядя на костер в черной сомалийской ночи, лейтенант Скворцов вспомнил пионерский лагерь под рязанской деревушкой Сумбулово, где мальчишкой провел не один летний месяц… «Взвейтесь кострами, синие ночи, мы пионеры – дети рабочих[4]…»

«Да… рабочими здесь и не пахнет. Бичи[5] какие-то одни… Как здесь люди живут? Ничего же нет, одна пустыня, – думал лейтенант. А в Москве негры поупитанней были, не то что эти ходячие скелеты… ай, зараза! – зато комары здесь толще наших ровно в десять раз… однако пора спать…»

Затемно пять зачехленных грузовиков и радиостанция выстроились в колонну. Майор начал с головной машины. Легко запрыгнул на бампер, открыл капот, вывернул пробку радиатора. Заглянул внутрь. Приказал долить воды. Проверил запас бензина и давление в шинах. Попробовал на вес каждую канистру с водой – полна ли? Все это он проделывал, не выпуская из рук меленького саквояжа. Солдаты-водители стояли у машин, молча наблюдая за майором. Из-под кузова четвёртого «Урала» капала вода, образуя на сухой глине тёмное пятно. «Сейчас ребятам достанется» – подумал лейтенант.

Майор подошел, проверил радиатор, канистры, заглянул под кузов.

«Ну, держись…»

Но майор, не сказав ни слова, пошел дальше.

«Значит, так и надо. Теперь наша очередь».

«Сто сороковая» лейтенанта Скворцова замыкала колонну. Майор подошел к машине. Скворцов вскинул руку:

– Товарищ майор, радиостанция к маршу готова!

– Застебнитесь, лейтенант!

– Есть!

Скворцов пробежал рукой по пуговицам – застегнуты все.

– Вольно! По машинам!

Солнце уже выглянуло из-за морской глади и щупало желтыми лучами брезентовые тенты грузовиков. Захлопали двери кабин. Майор, не выпуская из рук саквояж, забрался в головную машину, скомандовал – заводи!

Сначала ехали по кривым колеям из засохшей глины. Тяжелые грузовики переваливались с бока на бок. Длинные удочки АЗИ[6] раскачивались на крыше радиостанции. Лейтенант мельком увидел в дрожащем зеркале черные фигурки негров и белые мешки на их спинах.

Не соврал переводчик – работа нашлась…

Дружба! Дружба!

Слава богу, мы не рабы, думал Скворцов. Рабы – они! Как они живут здесь? Это же уму непостижимо… Каналов не строят, пустыню не орошают. Все-таки социализм – великая вещь, великая! Вот оно, живое доказательство: нет социализма – и жизни нет. Нищета и голод.

Лейтенант украдкой потрогал нагрудный карман, где лежал новенький партбилет:

«Хорошо, что меня приняли в партию. Хватит уже в комсомольцах бегать».

Солдат-водитель посмотрел мельком – чему это командир улыбается?

Машину резко качнуло, Скворцов поспешно схватился за железную ручку под выносным пультом радиостанции. Машинально поправил микрофон в гнезде. Выглянул в окно.

Самолет, казалось, висел неподвижно.

«Шустрые америкашки. Засекли уже. Теперь прилипнут, как банний лист к заднице… однако днем жарища будет – мозги поплавятся…»

Монотонный гул мотора, духота и мерное покачивание машины клонили лейтенанта в липкую дрёму. Мотнув головой, он вынул из бардачка книжку-определитель, полистал страницы с черными силуэтами вражьих самолетов, еще раз выглянул в окно.

– Вот он, – лейтенант ткнул пальцем в страницу.

– Кто, товарищ лейтенант? – Водитель попытался увидеть самолет через лобовое стекло.

– Тебе его не видно. Это RA-5C «Виджилент».

– Что за зверь?

– Американский палубный разведчик. Значит, авианосец где-то тут, в заливе.

В середине дня майор скомандовал привал. Заглушили моторы, пообедали сухим пайком. Экипажам разрешили отдохнуть на расстеленном брезенте в тени машин. Под горячим брезентом противно копошились вездесущие многоножки. Высоко в небе парили грифы. Редкие порывы жаркого ветра доносили незнакомые запахи.

Майор и лейтенант Скворцов поднялись в «кунг» радиостанции.

– Включайте, лейтенант.

– Товарищ майор, придется мотор заводить.

– Нет. Пусть остывает. Запускайте генератор!

– Есть!

Лейтенант спрыгнул на песок. Посмотрев на часы, негромко скомандовал:

– К бою! Автономное питание!

Солдаты вскочили с брезента. Через минуту затарахтел бензогенератор.

Радиостанция ожила. Скворцов смотрел, как майор уверенно настраивает передатчик, вращая черные ручки верньеров.

«А майор-то наш с аппаратурой не хуже меня управляется… и движения те же. Не иначе как наше РВКУС[7] кончал, хоть петлицах у него пушки… впрочем, особист любую эмблему может воткнуть…»

Два крошечных вентилятора создавали иллюзию прохлады.

Солнце прилипло к белесому небу и не хотело двигаться дальше.

Через сутки пути колонна подошла к подножию плоскогорья. Не останавливаясь, начали подъём. Лейтенант беспокоился за свою машину – ей такого раньше не доводилось…

Потихоньку одолели, вылезли наверх. Ни один «Урал» не подвел. Здесь, насколько хватало глаз, расстилалась баскалия – пустыня красного марсианского песка с редкими шарами шипастой травы да еще более редкими кустарниками из голых шишковатых веток. Кое-где торчали безлистные деревья-колючки. На севере, в дрожащем мареве, синели горы. Водители приспустили шины,[8] и колонна пошла по песку, тяжело и медленно углубляясь в пустыню. Майор раскрыл планшет и сверился с картой.

Самолет жужжал вверху назойливой мухой. Лейтенант высунулся из окна и посмотрел в небо: «вот зараза…»

Вдали паслись антилопы с длинными рогами.

Темнота упала внезапно. Только что был день, и уже стала ночь. Повеяло прохладой.

Пропотевшее ХБ[9] медленно и зябко высыхало.

Колонна шла по зыбким верблюжьим дорогам, и без дорог, пересекая туги[10], огибая грязные баллехи[11], видя в дрожащем воздухе то ли оазисы, то ли миражи. Когда «Уралы» подползли к подножию небольшого холма, каких уже встречалось множество, майор, сверившись с картой, скомандовал:

– Стоп! Глуши моторы!

До поселка Бохотлем оставалось десять километров. Вокруг росли кустарники из сухих бугорчатых веток. Пахло бензином и раскаленным песком. Американский самолет кружил в вышине.

Солдаты под командой прапорщика быстро соорудили высокий брезентовый навес на четырех телескопических мачтах. В его тень заехал «Урал», под чехлом которого оказалась буровая установка. Скрытая навесом от фотокамер самолета, она начала бурить в земле скважину, какие бурят под телеграфный столб. Песок осыпался вниз, но спиральный бур, сверкая победитовыми зубьями, упрямо погружался и поднимался, выкидывая его назад. Майор поглядывал на часы.

– Скворцов!

– Я, товарищ майор!

– Застебнитесь!

– Есть!

– Запускайте агрегат. Связь может понадобиться в любой момент.

– Есть!

Лейтенант взбежал по лесенке, хлопнул дверью «кунга». Ожил генератор, выбрасывая еле заметную струйку дыма.

Бур делал своё дело. Валик глинистой породы вокруг скважины становился выше. Рычание мотора буровой разносилось по пустыне. Майор мельком взглянул вверх – самолет кружил прямо над ними. «Ну, ты-то не услышишь. И не увидишь».

Когда солнце упало за горизонт, и зажглись светомаскировочные фары, майор забрался на подножку и что-то крикнул в ухо солдату-бурильщику. Тот кивнул головой, бур пополз вверх. Через минуту буровой станок улегся в походное положение. Солдат перебрался в кабину, «продернул» машину вперед, от скважины. В такую дыру телеграфный столб вошел бы по самые провода…

Майор зашел в кунг радиостанции, жестом выпроводил лейтенанта и закрыл за ним дверь. Передал шифрованное сообщение, получил ответ. Сбил настройку частоты, вышел наружу. Тихо сказал экипажам стоящих поодаль машин:

– Ребята, застебнитесь и действуйте…

Люди работали, подсвечивая фонариками. Первая расчехлённая машина оказалась обычным подъемным краном. Когда брезентовый тент второй был сброшен на песок и дуги сняты, фонари осветили что-то белое, бесформенное. В правом переднем углу кузова стоял толстый ребристый баллон с краном и манометром, а всю среднюю часть занимал сугроб настоящего холодного снега…

«Ни фига себе, – подумал Скворцов, – так вот откуда вода капала…»

Водители смотрели, разинув рты. Прапорщик и его ребята достали из третьей машины серые армейские валенки, трехпалые рукавицы и совковые лопаты. Двое солдат, забравшись в кузов, быстро выкидывали снег через открытый задний борт. Подарок Деда Мороза моментально таял на чёрном горячем песке.

Через несколько минут работы показался длинный деревянный ящик и тонкая трубка, что связывала его с баллоном. Майор забрался в кузов; круги света запрыгали по зелёной крышке и бокам ящика.

Надев рукавицы, майор сорвал две пломбы, открыл скрипучие защёлки. Повалил густой пар. Под крышкой оказался слой пенопласта. Майор снял его, обернулся к крановщику: давай! Заворчал мотор, и железный крюк уверенно опустился прямо в толстую рукавицу майора. Тот застропил его за рым кабель-троса, лежащего в ящике поверх длинного предмета, завернутого в хрупкий от запредельного холода брезент. Выше рыма виднелось неровное колечко сложенной куликовки[12]. Еще одно «давай!», и крюк медленно пошел вверх. Брезент сломался с жестяным скрежетом; в клубах пара на кабель-тросе закачался чёрный цилиндр, похожий на кусок хорошо просмолённого телеграфного столба. В ярком свете фары было видно, как черноту цилиндра быстро скрывает белый иней.

Теперь телескопические мачты, держащие маскировочный навес, стали мешать – они не давали развернуться стреле крана. Навес пришлось убрать. Это заняло много времени – одну мачту заклинило. Хоть самолета и не было слышно, майор нервничал – здешняя ночь коротка.

Кран осторожно повернул стрелу. Цилиндр завис над скважиной. За несколько минут его шуба стала заметно толще. Майор махнул рукой, и цилиндр медленно опустился вглубь земли, оставляя вокруг отверстия быстро тающий снег.

Кран отъехал. Солдаты стали сгребать в скважину вынутую землю. Ту, что не вошла, разбросали вокруг. Бросив лопаты, они граблями выровняли песок. Майор посмотрел на часы и присел на корточки там, где была скважина. Было слышно, как щелкнул натяжитель куликовки. Солдаты принесли кустики с сухими бугорчатыми стволами и прикопали их. Вылили под корни несколько канистр драгоценной воды. Теперь даже вблизи невозможно было разглядеть торчащий в середине куста шишковатый прутик антенны.

Майор еще раз посмотрел на часы. Он быстрым шагом прошел к радиостанции, забрался в кунг и вынул из саквояжа шифровальную машину. В эфир ушёл короткий сигнал. В эту минуту никто в мире не знал, что в самом сердце Африканского Рога, на трехметровой глубине, внутри холодного цилиндра бесшумно сработал криогенный триггер[13]. Двое солдат сняли ребристый баллон с кузова «Урала», отнесли шагов на двадцать, поставили в песок. Из кабины вылез прапорщик с автоматом в руке. Две короткие очереди прокатились по ночной пустыне. Баллон не взорвался, лишь окутался клубами пара. Солдаты подошли, положили баллон набок; из отверстий вытекли последние капли невесомой ледяной жидкости. Баллон принесли и забросили в кузов. Майор торопил.

Прилетевший чуть свет американец увидел лишь колонну, которая ползла назад, к морю.

«Поздно, дядя Сэм, – устало подумал Скворцов. Главное представление ты профукал… А солдатики, те, что с прапором, ой, не просты – никто даже бровью не повел, когда кучу снега увидели… Это здесь у них на погонах «СА[14]» красуется. На родине-то, небось, «ГБ[15]» носят… Теперь в Союз уедут вместе с майором. И слава богу. Меньше начальников – меньше проблем. Эх, сейчас поспать бы…»

Температура воздуха на плоскогорье медленно пошла вверх и уже через неделю на несколько градусов превысила климатическую норму.

Дружба? Дружба?

…

Сухощавый и подвижный лейтенант Скворцов от жары никогда особо не страдал. Он, бывало, высиживал в парилке куда дольше, чем его товарищи по банному удовольствию. И на солнцепёке мог нормально работать, когда другие становились сонными мухами. И удивлялся, если солдатик-новобранец вдруг бледнел и валился кулём на землю от теплового удара. Но только здесь лейтенант понял, что такое настоящая жара.

К концу ноября засуха и голод в Сомали приняли масштабы катастрофы.

Радиостанция лейтенанта Скворцова вошла в состав одной из спасательных колонн. Последующие два месяца службы оказались для лейтенанта тяжким испытанием.

* * *

В первой деревне живых не оказалось. Кругом валялись пустые пластмассовые канистры, битые глиняные горшки, какие-то тряпки и трупы животных. Санинструкторы в белых халатах и резиновых перчатках ныряли в темноту соломенных хижин и быстро выскакивали назад в сопровождении туч жирных мясных мух. Они подбегали к своему капитану и что-то говорили ему сквозь марлевые маски. Капитан кивал и писал циферки в книжку. Погибший скот не считали. Только людей.

Запах. Отвратительный запах тухлятины, от которого не было спасения. Казалось, им пропиталось всё: одежда, вода, продукты. Говорят, к запаху привыкают. Возможно. Но Скворцов привыкнуть не мог. Он ничего не ел и почти не спал, а рёбра его тупо ныли от частых рвотных позывов. Он уже не считал, сколько деревень проехали и скольких мертвецов видели.

* * *

Колонна медленно подошла к очередной деревне, вернее, тому, что от неё оставил пожар. Маленький чёрный смерч из пепла и чёрной трухи бродил среди сгоревших соломенных хижин. Здесь не было трупов, зато два живых существа барахтались в горячей пыли. Негр, похожий на чёрный скелет, намертво вцепился белоснежными зубами в кусок сырого мяса, который пытался вырвать у него облезлый пёс с длинными ушами и хвостом чёрно-бурой лисы. Неожиданно грохнул выстрел.

– Это не собака, а чепрачный шакал, – капитан медслужбы засунул пистолет в кобуру, – вообще-то они людей боятся, но не в голодное время.

Капитан говорил спокойно, будто читал лекцию:

– Нет, нет, зубы не разжимайте, плесните водой – сам отпустит. Вот так. Больного – в машину, на первичные процедуры… да, и вот ещё что… возьмите мазок слюны у шакала, на всякий случай…

Ночью лейтенанта разбудили автоматные очереди. Он выскочил из кунга, разбудил солдат, приказал залечь под машину и не высовываться. Наши часовые целились по вспышкам выстрелов невидимых врагов. Было слышно, как чужие пули шлёпают по цистерне АРСа[16] – будто кто-то хлещет мокрыми тряпками. Потом всё стихло, только журчала вода. Экипаж АРСа быстро забил в пулевые отверстия заранее приготовленные деревянные чопики, так что воды пропало немного.

«Нас так просто не возьмешь, – подумал Скворцов, – однако и сволочной здесь народ… их же спасают, и они же нападают. Подошли бы да попросили воды – мы ведь не откажем»

– Откажем, потому они и напали, – капитан медслужбы будто читал мысли, – знаешь, лейтенант, зачем им вода?

– Как то есть зачем?

– А так. Они коров спасают. Стадо своего грёбаного генерала. Добывают воду любыми средствами. Коровы – главная здесь ценность. У кого стадо уцелеет, тот сказочно обогатится после засухи. А на людей плевать они хотели. И на чужих, и на своих. Человеческая жизнь в этой стране ничего не стоит. Если бы силёнок хватило, они и нас бы перебили, глазом не моргнув. Вот так-то, лейтенант.

Скворцов хотел сказать, что надо заявить протест, что это провокация, международный скандал, но, подумав, промолчал. Однако капитан снова прочитал его мысли:

– У нас потерь нет, и ладно. Начальству, конечно, доложим, но, думаю, до протестов дело не дойдёт. Какие протесты? У нас же с ними дружба. ДРУЖ-БА, лейтенант!

На рассвете солдаты из боевого охранения нашли чернокожий труп в форме рядового сомалийской армии. Ни оружия, ни документов при нём не было. Наша пуля пробила ему живот, а своя – затылок.

«Социализм хаять может только тот, кто ужасов капитализма не видел. Звериного его оскала», – подумал лейтенант. И снова погладил карман, в котором лежал партбилет.

2. Сомали, Бербера, 26 февраля 1975 года.

«Если воду не пить – во рту сушняк. И сам как вобла. А попьёшь – так сразу липким потом покроешься… вот и выбирай… Господи, когда же эта долбаная жара прекратится?»

В кунге зазвонил полевой телефон. Скворцов снял трубку:

– лейтенант Скворцов на связи… ясно, товарищ полковник. Есть!

Через полчаса, когда Скворцов увидел в окошко приближающуюся тучу пыли, он, хитро улыбнувшись, расстегнул пуговицу и выскочил наружу. Подбежал к «Уазику» и бодро крикнул:

– Здравия желаю, товарищ майор!

– Здравствуй, лейтенант. Станция на ходу?

– Так точно!

– Мне нужно десять минут. И чтобы никто не сунулся. Ни ты, никто.

– Ясно, товарищ майор!

– Лейтенант!

– Я!

– Застебнись!

Внутренне расхохотавшись, Скворцов крикнул:

– Есть!

Держа в руке саквояж, майор забрался по лесенке в кунг.

Захлопнув дверь, настроил передатчик на секретную частоту, вынул из саквояжа шифровальную машину, подключил её кабель к разъему передатчика. Набрал комбинацию цифр. Глядя на часы, нащупал тангенту[17]. Когда секундная стрелка допрыгала до двенадцати, нажал тугой рычажок.

…Ящерица ловила пустынных муравьев возле кустов с бугристыми прутиками. Охотница не видела рогатую гадюку, которая, замерев, следила за ней, иногда выбрасывая раздвоенный язык. Когда ящерица была почти на расстоянии змеиного броска, земля вздрогнула, выбросив облачко пыли; испуганная ящерка молнией метнулась в сторону и мгновенно зарылась в горячий песок. То же самое сделала и гадюка.

Взрыв тротила, ударивший снизу вверх, превратил внутренность чёрного цилиндра в крошево из керамики, кремния и серебра. Сверху вниз потекла серная кислота из разбитого аккумулятора. Жизнь ящерицы была спасена. И не только её одной. С этого дня жестокая засуха пошла на убыль.

Дружба? Дружба!

3. Найроби, Кения, посольство США, декабрь 1977 года.

Консул отдела Сомали Грэхем Моттрем подошел к окну, ближе к прохладному дыханию кондиционера:

– Теперь послушайте меня, Гудхарт. Да, я помню ваш доклад семьдесят пятого года. Но тогда мы должны были в первую очередь отслеживать поставки советского оружия в Сомали и Эфиопию, а не гоняться за какой-то маленькой безоружной колонной.

– Военной колонной, сэр…

– Ха! У русских всё военное…

– Но мы тогда могли бы… сэр, я хотел сказать… если бы самолет продолжил наблюдение той ночью…

– Я не командую «Виджилентами»! А у командира авианосца были задачи поважней… И у него не так много палубных разведчиков. Ракеты, Гудхарт. Русские крылатые ракеты. Вот что мы искали. Это была реальная угроза, безо всякой мистики.

Несколько секунд Моттрем молчал, пристально глядя на молодого человека. Вздохнув, сказал:

– Хорошо. Ваше упорство достойно похвалы. Так что же нового у вас с тех пор появилось?

– Данные спутниковой разведки. Их нелегко было разыскать… Снимки в тепловом диапазоне показывают, что в одном из грузовиков находился очень холодный предмет. Учитывая, что он наверняка был хорошо упакован, его температура была сравнима с испаряющимся жидким азотом. На следующий день, когда колонна пошла назад, предмета не было.

– Ну и что? Допустим, это был дырявый дьюар с азотом. Утечку засёк спутник. А они повернули назад, не выполнив задачу. Или выполнив её. Мало ли что они там хотели…

– А как же засуха, сэр?

– Что – засуха? Засуха на Африканском Роге – обычное дело.

– Таких не было лет пятьдесят. Погибло двадцать тысяч человек и…

Консул щелкнул пальцами:

– И вы туда же, Гудхарт! Двадцать тысяч, двадцать тысяч… нам со всех сторон долбят про эти двадцать тысяч! До сих пор упрекают… нет, обвиняют в том, что мы их не спасли. Да кто их там считает, кочевников этих? Никто толком не знает, каково вообще население Сомали… Так, разные прикидки… Даже если их полегло двести тысяч, нам-то что с того? Или мы в ответе за африканскую погоду? Кстати, Советы очень активно спасали пострадавших. Самолетами вывозили. А знаете, почему? У них, в отличие от нас, не было выбора. В любом случае – они засуху устроили или нет. Потому что это они вляпались в сомалийское дерьмо, а не мы…

– Мистер Моттрем, возможно, мы прозевали боевое испытание климатического оружия. Ведь у русских и свои пустыни есть. Кара-кум, Кзыл-кум… Но они не стали испытывать систему на родине, а уехали подальше… Это говорит о том, что результат мог быть непредсказуемым. Или куда более эффективным. Сэр, вы только что сказали о двухстах тысячах. Такие потери в советской Средней Азии скрыть было бы невозможно. А тут, как вы и сказали, – никто не считает.

Консул вскинул глаза:

– Прозевали, говорите? Тогда уж не мы, а вы, Гудхарт. Это ваша обязанность – добывать информацию. Впрочем, расслабьтесь. Ведь у вас ничего нет…

– Пока нет, сэр. Но возможность не исключена. Один известный сомалиец тогда сказал, что русские зарыли в пустыне своё холодное сердце. И что теперь его землю ждут холода и снег. Погоду он предсказал с точностью до наоборот, но насчет «зарыли», думаю, угадал.

– И кто же этот умник?

– Его зовут Раймонд Джатау. Он весьма уважаемый…

– Колдун. Ха! И его слова я должен повторить в Лэнгли[18]? Чтобы меня подняли насмех?

– Сэр, но сомалийцы разорвали договор[19] и выгоняют русских…

– Разорвали. И выгоняют. Но не из-за ваших мифических испытаний. Просто Советы делали хороший бизнес при плохой политике. Если продаёшь оружие сразу двум беспокойным соседям, будь готов к тому, что один из них нападёт на другого. С кем тогда дружить? Леонид Брежнев был другом Сиада Барре… И вмиг стал его врагом[20]. Вот вам и причина.

– Кто знает, сэр, кого больше слушает президент Барре – колдунов или политиков… Важно, что объект остался на территории Сомали. Господин консул, теперь, когда Советы оттуда уберутся, мы могли бы покопаться на плато, там, где ночевала русская колонна. Возле посёлка Бохотлем…

Консул снял очки, протёр стёкла замшевой тряпочкой, вздохнул.

– Так вот зачем вы пришли… Чтобы копаться в чужой стране, агент Гудхарт, надо в ней официально присутствовать. Русские уйдут – придем мы. Либо сами, либо в составе сил ООН. Вопрос – когда… Но так или иначе, для поиска необходимы веские причины. Настолько веские, чтобы в Лэнгли санкционировали операцию. Не так всё просто. Нужны люди, транспорт, оборудование… Ищите причины, Гудхарт! Разумеется, не в ущерб текущим делам. Я больше вас не задерживаю…

Зазвонил телефон. Консул снял трубку.

Ник Гудхарт осторожно закрыл за собой дверь и спустился в бар. Взяв апельсиновый сок, сел за столик у окна.

«Старик, конечно, прав. Пока нет возможности покопаться… в этой пороховой бочке. Сомалийцы дерутся с эфиопами. Мы следим за действиями Советов, а весь мир следит за нами… Русским повезло – здесь так мало журналистов, а те, что есть, настолько ленивы, что удалось незаметно провернуть такое крупное дело. Если бы колонну не засёк самолёт, и мы бы ничего не знали.

Но у меня появился карьерный шанс, да еще какой! С чего начать? Пожалуй, с карт погоды. Пора навестить наших красавиц».

Допив сок одним глотком, Ник Гудхарт положил монету на стол и вышел из бара. Поднявшись на лифте, он прошел по коридору и остановился у двери с табличкой «Телетайп». Прислушался – тихо. Звукоизоляция заглушала треск аппаратов. Ник сунул голову в шумный кабинет: