Упоение местью. Подлинная история графини Монте-Кристо

– Александр Федорович! Как я рада! Вот уж не чаяла вас сегодня здесь увидеть, – с радостной улыбкой подошла к Керенскому.

– Да я и сам, по правде сказать, не чаял здесь оказаться, – сказал он, целуя Ирине руку. – Все хорошеете, Ирина Сергеевна! – оглядел ее скромное темно-синее платье с белым кружевным воротником.

– Только ради того и хорошею, Александр Федорович, чтоб от вас комплимент услышать!

– Ой не лукавьте, Ирэн! – заулыбался Керенский. – Покажите мне того мужчину, который не почтет за счастье сказать вам что-нибудь приятное. Знаете ж сами, такую правду говорить легко, – подозвав официанта, взял с подноса два бокала шампанского и протянул один из них Ирине. – За вас, прелестница! – поднял бокал и отпил глоток. – Каждый умудренный опытом мужчина знает, – наклонился к ее уху, – красота истинная скрывается под скромными одеждами.

– Не понравилось мое платье? – Она, пряча улыбку, наивно распахнула глаза.

– Правду хотите знать? – Керенский изобразил сомнение на лице.

– Конечно, правду, Александр Федорович! – воскликнула Ирина. – Сами же давеча сказали, что правду говорить легко.

– Ну что ж делать, – он изобразил сомнение и смущение на лице, – хоть и тяжело, но придется соврать, – сделал паузу, глядя смеющимися глазами, – не понравилось совсем.

Они рассмеялись.

– А я вот, Александр Федорович, все думаю, – Ирина глянула серьезно, – может, то, что происходит за окном и здесь, – обвела взглядом гостиную, – пир во время чумы? Помните? «Нам не страшна могилы тьма»?

Керенский нахмурился и покачал головой, а потом снова поднял руку с бокалом:

– Ваше здоровье, Ирина Сергеевна! – уклонился от разговора о политике. – Смотрю на вас и жалею, что уж стар и сед. Будь я помоложе, украл бы вас, честное слово! Увез бы на другой конец света. Право, говорю от чистого сердца! Кстати, – он посмотрел по сторонам, – где-то здесь… ах вот… – Махнул рукой стоящему неподалеку бледному русоволосому мужчине лет тридцати с аккуратной бородкой, взгляд которого Ирина уже несколько раз ловила на себе. – Николай Сергеевич! Подойдите!

Мужчина, который будто ждал приглашения, чуть прихрамывая, приблизился к ним.

– Хочу вас, Николай Сергеевич, представить самой очаровательной и тонкой, – Керенский на секунду задумался, подбирая слова, – юной леди – дочери известного вам Сергея Ильича Яковлева.

– Николай Ракелов, – по-военному четко и коротко представился мужчина.

– Хотя сразу дружески посоветую держать с ней ухо востро – неровен час на язычок попадете, – продолжил Керенский.

– Ирина, – она протянула руку, к недовольству своему почувствовав, что краснеет.

– На самом деле, – Керенский повернулся к Ракелову, – скажу вам по секрету, домашнее имя этой милой барышни – Ирэн. А вас, Николай Сергеевич, как дома обычно звали?

– Ники, – чуть смутившись, ответил Ракелов.

– Так вот, Ирэн, рекомендую вам Ники, моего помощника и доброго знакомого. В детстве Николай Сергеевич, насколько мне известно, был отчаянный драчун и любитель полазить по деревьям. В результате одного из неудачных приземлений он и приобрел прямо-таки байроновскую походку.

– Александр Федорович, – смущенно протянул Ракелов, – право, будет вам из меня романтического героя делать. К поэзии, несомненно, я неравнодушен, но сам стихов не пишу. Бог таланта не дал.

– Ну, насчет талантов вам грех на Бога обижаться, а барышням тонким, – Керенский с хитринкой посмотрел на Ирину, – как известно, романтики нравятся. Так что, Ирина Сергеевна, прошу Николая Сергеевича любить и жаловать.

– Любить не обещаю, а жаловать… – Ирина неожиданно для себя самой испытующе посмотрела Ракелову прямо в глаза, – это зависит от самого Николая Сергеевича! – Отвела взгляд, сделав вид, что разглядывает игривые пузырьки в бокале с шампанским.

– Вот и хорошо! Вот и познакомились, – Керенский пробежал взглядом по залу. Видно, хотел оставить их наедине. – Ирэн, вы ведь знакомы с господином Гучковым? – Указал на вошедшего в зал мужчину, которого сопровождал Петр Петрович Трояновский.

– С Александром Ивановичем мы однажды мельком в дверях виделись. Он к отцу в Москве заходил, а я в тот вечер по делам убегала.

– Не обессудьте. Я вас оставлю, – Керенский церемонно склонил голову. – Надо мне с Александром Ивановичем переговорить, – двинулся навстречу Гучкову и Трояновскому.

«Неплохо было бы сейчас подойти к зеркалу, – вдруг подумала Ирина, провожая Керенского взглядом и поправляя прядку над ухом. – Кажется, волосы немного растрепались».

– Незаурядный человек, умница! – прервав пазу, неожиданно громко заговорил Ракелов.

Ирина взглянула вопросительно, потому что не поняла, о ком он.

– Да-да! – продолжил Ракелов с восхищением. – Подумайте только, Ирина Сергеевна! Получил строгое воспитание в старообрядческой семье и вдруг бросился воевать на стороне буров в англо-бурской бойне, попал к англичанам в плен. Затем участвовал в македонском восстании! Просто герой! А вернувшись в Россию…

– …стал директором правления Московского купеческого банка, – с улыбкой подхватила Ирина, поняв, что речь идет о Гучкове, – членом Государственной думы и прочее, и прочее… Что это вы, Николай Сергеевич, никак надумали мне биографию Александра Ивановича рассказать? Неужто других тем не найдется, чтобы меня развлечь?

Ракелов глянул смущенно.

– А что же вы, Ирина Сергеевна, не пьете шампанского? – указал на ее бокал.

– Да как же можно его пить, Николай Сергеевич, когда все пузырьки уже полопались? С тоски от умных разговоров, – Ирина глянула озорно. – А без пузырьков шампанское уже не в радость! – вздохнула она.

– И то правда! – Ракелов улыбнулся. – Какая же радость от шампанского без пузырьков, – он сделал паузу, – и без умных разговоров.

Они рассмеялись и снова замолчали.

– А вот скажите, Николай Сергеевич, вы в этом году, например, были в Париже? – решила помочь ему Ирина.

Ракелов обрадованно кивнул.

– И что нового в моде? – Она глянула вопросительно.

– В моде? – растерянно переспросил он. – Там сейчас не до моды. Война, – сказал он, но, заметив разочарование на лице Ирины, поспешно начал рассказывать о парижских дамах, которые, конечно же, не забывают о том, что жизнь продолжается и во время войны.

Возникшее оживление и суета у входа заставили ее отвлечься от разговора. В зал в окружении шумных кавалеров вплыла Софи Трояновская – рыжеволосая красавица в шикарном темно-зеленом бархатном платье. Приостановилась, окинув гостей скучающим взглядом. Музыка замолкла, словно кто-то со стороны подал музыкантам знак. В свите Софи Ирина с удивлением заметила отца. Тот был необычайно весел. Вдруг зашел спереди и неожиданно опустился перед Софи на колено.

Ирина обмерла. Таким отца она никогда не видела. Сергей Ильич раскинул руки.

– Душа моя, Софи, я желаю подарить вам свою любовь! Примите же мой дар!

Ирина не поверила своим ушам.

– Ах, Сергей Ильич, опять вы за свое, – Софи снисходительно посмотрела на ухажера. – Оставьте с вашей любовью! – легонько ударила Сергея Ильича сложенным веером по плечу. – А впрочем, нет, – она пленительно улыбнулась, – пожалуй, положите ее туда, – указала веером в противоположный конец зала. – В уголок. Будет время, я подумаю, что с ней делать! – царственным жестом протянула Сергею Ильичу руку для поцелуя, которую тот схватил и прижал к губам, потом решительно высвободила руку, обошла поклонника и сделала знак музыкантам, чтобы продолжали играть.

Лицо Ирины залилось краской.

«Как удачно, что Николай Сергеевич стоит к ним спиной и ничего не видит», – подумала она и, поспешно подхватив Ракелова под руку, отвела в сторону, за колонну, ближе к бильярдной, где по-прежнему кипели страсти и доносились обрывки фраз:

– Распутин! Распутин! Все эти рассказы про «тибетские настойки» – вздор! Государь околдован каким-то внутренним бессилием! Ах, если бы он рассердился! Государыня билась бы в истерике, но пусть! Хуже будет, если в истерике забьется Россия!

– Господи, что же это такое, Николай Сергеевич? – воскликнула Ирина. – Куда ни придешь, только и разговоров об этом Распутине. Будто уж и нет других тем. Не кажется ли вам, что все это – мыльный пузырь? Больше пустых слов, чем реальных к тому оснований?

Ракелов в задумчивости потер пальцами переносицу.

– Знаете, Ирина Сергеевна, мне однажды довелось видеть Распутина. Скажу честно, у него и впрямь есть сила. Этакий магнетизм и колдовское воздействие, устоять перед которыми обычному человеку невозможно.

Ирина глянула удивленно.

– Да и можно ли осуждать царицу, – продолжил Ракелов, – если старец для нее – последняя надежда спасти престолонаследника? А ведь Александра Федоровна не только царица, но и мать, готовая на все ради спасения единственного сына. И как знать, что для нее важнее – жизнь царевича или судьба России…

– Вы хотите сказать, что у Распутина на самом деле есть некие способности? – недоверчиво спросила Ирина.

– Есть, – кивнул Ракелов, – определенно есть! Не желаете присесть? – указал на небольшой, обитый темно-зеленой кожей диван у стены. – Князь Феликс Юсупов недавно в узком кругу рассказывал, – Ракелов понизил голос и заговорил таким тоном, чтобы стало ясно – он сам участник той беседы, – как старец лечил его от телесного недуга.

Ирина села, машинально расправив складки платья.

«Зачем я сегодня в синем? – поймала себя на мысли. – Надобно было надеть голубое».

– И как же Распутин лечил Юсупова? Говорите же, Николай Сергеевич, раз начали! – потребовала она.

– Как лечил? – Ракелов сел вполоборота к ней. – По словам Юсупова, старец велел ему лечь. Провел рукой по груди… шее… голове…

Ирина вдруг почувствовала взгляд Николая Сергеевича на своей груди… шее… голове, хотя вроде бы он глядел ей прямо в глаза.

– Затем, – продолжил Ракелов, – старец опустился на колени. Прочитал молитву. Вновь поднялся и начал проделывать какие-то пассы. И все это, – Ракелов продолжал смотреть в глаза Ирине, – неотрывно глядя Юсупову в глаза, – он стал говорить совсем медленно, – вот так… неотрывно…

Ирина до боли сцепила пальцы рук.

– Смотрел… и не отводил взгляда…

Голос Ракелова стал совсем тих и бархатен.

– Вот так смотрел и не отводил? – проговорила Ирина, не узнав собственного голоса и ощущая тепло и необычное томление, вдруг разлившиеся по телу. – А Юсупов? Что чувствовал? – выдохнула она.

– Юсупов? – переспросил Ракелов недоуменно и, показалось, с трудом отвел взгляд. – Юсупов говорит, что гипнотическая сила старца действительно безгранична. И тем страшна, – Ракелов подозвал официанта, взял с подноса бокалы с шампанским, передал один из них Ирине, из своего же сделал сразу несколько глотков и принялся молча крутить бокал в руке.

– Ну говорите же, Николай Сергеевич! Это так интересно! Что потом? – нетерпеливо потребовала Ирина, отпила глоток шампанского и достала из сумочки веер. – Душно здесь, – принялась обмахиваться.

– Потом? – задумался он, будто вспоминая. – Наступило оцепенение. Юсупов словно впал в забытье. Пытался говорить – язык не повиновался, тело онемело. Только глаза Распутина сверкали над ним, как два фосфоресцирующих луча. Словом, бедный Феликс!

– Юсупов не бедный, к тому же такой красавец! – Ирина попыталась вернуться к привычному тону разговора.

– Однако, увы, женат! – Тень улыбки скользнула по лицу Ракелова.

– И впрямь увы! – Ирина притворно вздохнула и, обмахиваясь веером, принялась оглядывать гостей.

– Ищете кого-то? – поинтересовался Ракелов.

– Ищу. Леночку Трояновскую. Беспокоюсь, знаете ли. Как бы не попала под чье-нибудь дурное влияние, – насмешливо посмотрела на собеседника, чувствуя, что постепенно приходит в себя.

– Ирина Сергеевна! – укоризненно и смущенно воскликнул он.

– Ирэн, – поправила она.

– Благодарю, – Ракелов осторожно прикоснулся к ее руке. – Так вот, милая Ирэн, как говорил один мой добрый знакомый, дурное влияние может оказать воздействие лишь на человека, в котором присутствуют соответствующие «элементы зла». Лица, обладающие твердым характером, чуждые эгоизму, совершенно недоступны таким попыткам.

– А разве не во всех людях присутствуют «элементы зла»? – Она взглянула с любопытством. – И разве не все мы состоим из черного и белого и всю свою жизнь являемся участниками борьбы между двумя враждебными началами внутри самих себя?

Ракелов глянул на нее с нескрываемым интересом, но ответить не успел, потому что рядом с ними, в сопровождении нескольких кавалеров, появилась Леночка Трояновская. Пышное розовое платье делало ее похожей на нежный цветок, вокруг которого вились, оттесняя друг друга, деловито жужжащие шмели-поклонники. Леночка с интересом посмотрела на Ракелова, потом на подругу.

– Мы вам не помешали? – понимающе улыбнулась она.

– Куда ты запропастилась? – Ирина в свою очередь придирчиво оглядела ее спутников. – Я весь вечер тебя высматриваю. Уж беспокоиться начала! Ты часом за это время еще никому не успела обещать свою руку?

– Нет, Ирэночка! К сожалению, – нарочито громко вздохнула Леночка, которой очень хотелось быть похожей на старшую сестру. – И знаешь, почему? Просто не могу решить, которому из них! – со смехом указала на поклонников. – Кстати, у меня новость! – присела рядом на диван на место, освобожденное Ракеловым. – Благодари меня скорее! Я решила, хватит тебе затворницей сидеть, и уговорила Сергея Ильича разрешить тебе пожить у нас. Он на удивление легко согласился. У нас дом большой, гости почти каждый вечер, скучать не дадим. Кстати, – наклонилась к уху Ирины, – скажу по секрету: твой милый papa сдался Софи почти без боя! Вот так! А вы, Николай Сергеевич, – Леночка с лукавой улыбкой посмотрела на Ракелова, – знайте: отныне эта краса-девица в нашем тереме жить будет, под нашей опекой.

Грянула музыка. Вальс Штрауса закружился по залу.

– Все-все, я исчезаю! – Леночка поднялась. – Хочу танцевать! – подхватив под руки кавалеров, упорхнула за колонну.

– Ирэн, а вы любите вальс? – спросил Ракелов, уже протягивая руку.

– Люблю, Николай Сергеевич, – она взяла его за руку и поднялась.

– Тогда разрешите вас пригласить, – запоздало сказал Ракелов.

– Так ведь пригласили уже, Николай Сергеевич, – рассмеялась Ирина, указывая взглядом на их соединившиеся ладони.

– Ники, – он повел ее в зал, где уже кружились пары, подхваченные волнами музыки. – Называйте меня Ники. Кажется, вы мысленно согласились с таким именем? – Он внимательно посмотрел на Ирину, прикоснувшись к изгибу ее спины.

– А вы умеете читать мысли, – Ирина положила руку ему на плечо, – Ники, – произнесла, запоминая вкус имени.

– Иногда, – его глаза блестели восторженно.

«Он будет моим мужем», – с неожиданной ясностью поняла Ирина, счастливо закружившись в танце.

* * *

Распутин подошел к зеркалу.

Нечесаная борода. Пронзительные, колючие глаза. Зато какова сила, струящаяся из них! Только сейчас, к пятидесяти, он в полной мере осознал вкус власти, приобретенной над людьми, власти, которая произросла из его собственной воли, помноженной на близость к семье самодержца.

«Никто не может выдержать мой взгляд», – подумал он самодовольно, приблизил лицо к зеркалу и… отшатнулся. Показалось, будто отражение вглядывается в него. А это никому не дозволено. Даже его собственному отражению.

Услышал осторожный стук в дверь. Одернул шелковую рубашку и повернулся. Слуга, рыжеволосый парень лет восемнадцати, внес корзину цветов, поставил на стол, глянул вопросительно, не будет ли каких приказаний, и молча исчез. Распутин развернул приколотую к букету записку.

«Вы – Бог! Вы привносите в души наши чувство покоя и уверенности. Молюсь за вас. Если вы исчезнете из нашей жизни – все будет потеряно. Берегите себя. А.»

Распутин усмехнулся, сложил записку и сунул в карман. Он и сам знает, что – Бог. И то, что все рухнет без него, тоже знает. Он так императрице вчера и сказал: «Если меня убьют, царевич умрет». А мама, видать, обеспокоилась. Полицейский пост у дома выставила.

Прошел в столовую. Самовар уже кипел. На столе под бронзовой люстрой были выставлены тарелки с бисквитами, пирожными, орехами и сластями, в стеклянных вазочках лоснилось варенье.

Часы гулко пробили пять.

«Сейчас Феликс придет, – подумал он. – Красавчик. А и впрямь хорош. Глаз радует. Думает, что сильный, думает, не вижу, как противится влиянию. И чего противится? Противься не противься, все будет, как мне, старцу, надобно, – он усмехнулся. – Старец. Еще не старец. Да черт с ними, пусть зовут, как хотят!»

Дребезжащий звонок телефона прервал мысли. Распутин поморщился и нехотя взял трубку.

– Ну здравствуй… Ну чай пьем… Ну гости у меня… Ах, душка, время-то больно тесно. Ну, пожалуй, приезжай… Нет, без него. С ним мне неча говорить… Нет, ближе к одиннадцати нельзя. Адресок-то знаешь? Я таперича на Гороховой, шестьдесят четвертый дом. С Аглицского прошпекта съехал, а телефончик-то, вишь, прежний – шесть-четыре-шесть-четыре-шесть… Ну, прощай, пчелка моя.

– Одолели, – пробурчал он себе под нос. – Просют все, просют, – пробормотал недовольно.

«Пора бы уж Феликсу быть», – едва успел подумать он, как дверь открылась и в комнату вошел князь Юсупов – молодой мужчина с высоким лбом, спокойными глазами, красивыми, словно нарисованными губами.

«Благородие», – Распутину захотелось сплюнуть.

– Феликс! – раскинув руки, он направился навстречу гостю. – Рад, рад! Садись. К столу садись, – пригласил нарочито радушно.

– Здравствуйте, Григорий Ефимович! – Привычно прямо держа спину, Юсупов опустился на стул. – Я к вам на сеанс, как договаривались, – зачем-то пояснил он.

«Что-то напряжен больно гость-то сегодня. С чего бы это?» – Старец сел напротив и вперился в Юсупова изучающим взглядом.

– Слышь, Феликс, а может, к черту чай, а? – Не дожидаясь ответа, Распутин обернулся к двери. – Эй! Прошка! Вина неси! И быстро!

Через минуту, словно вино было наготове, в комнату, неслышно ступая, вошел слуга и, поставив на стол два графина с вином, удалился.

Распутин склонился над столом, опершись подбородком на кулаки, поставленные один на другой, и принялся рассматривать гостя сквозь графин с красным вином.

– Феликс, а Феликс! Смотри-ка… ты и я. А между нами, – он выглянул из-за графина, – кувшин… с кровью, – сказал совсем тихо и снова спрятал лицо.

Юсупов слушал молча, только стал чуть бледнее обычного.

Распутин помолчал, а потом снова выглянул:

– Глянь, Феликс, ежели я смотрю сквозь него – тебя в крови вижу. А ежели ты поглядишь… – не закончил фразу и распрямился. – Налить тебе ентого вина?

Юсупов неопределенно качнул головой.

– Не хошь как хошь, – Распутин отставил графин в сторону. – Тогда давай мадеру! Она ласковая! Потому люблю! – налил в бокалы вино янтарного цвета и залпом опустошил свой.

Юсупов же пить не стал, а, приподняв бокал, принялся рассматривать его на свет.

– Чевой-то не пьешь? Никак боишься чево? – По лицу Распутина скользнула усмешка. – А ты не боись. Со мной, Феличка, ничего не боись. Ни еды, ни вина. Вино Богом дано для усиления души, – налил себе еще и выпил, причмокнув от удовольствия. – Вино да травы… – откинулся на спинку стула, – они от природы. Через них черпаю ту силу безмерную, которой меня наградил Бог, – сказав это, испытующе взглянул на гостя.

Юсупов пригубил вина.

– Мадера у вас, Григорий Ефимович, отменная. А скажите, государь и наследник эти ваши травы тоже принимают? – Гость положил в рот кусочек шоколада.

«Непрост Феликс, – Распутин прищурился. – Хошь поиграть? Поиграть – это завсегда. Мы, чай, тоже не лыком шиты».

– Принимают. Пошто не принимать? – улыбнулся он простодушно. – Только я велю никому об том не сказывать. Всякий раз твержу: ежели кто из докторов, Боткин, к примеру, узнает об моих средствах, лечению конец, один вред больному будет. Потому они от разговоров берегутся. Оно и верно, – хитро взглянул на Юсупова.

«Ну, пошто молчишь? Испужался? Спрашивай. Чую ж я, спросить хочешь, промежду прочим, каки таки средства потребляют папа с мамой? Осторожничаешь только. Вспугнуть меня боишься. А ты не боись, мил-человек! Глянь, я пред тобой яки агнец Божий. Игра мне с тобой в интерес. Все остальные игры отыгранные. Посему скушные. Ну, не боись, красавчик, спрашивай».

– Какие же средства вы, Григорий Ефимович, предписываете императору и цесаревичу? – Юсупов сделал глоток, поставил бокал и начал покручивать его пальцами.

«Молодец, красавец. Решился-таки. Только пошто это ты нынче такой беспокойный?» – Распутин почесал бороду.

– Каки средства, спрашиваешь? Разные. Смесь, которая милость Божию приносит и благодать. Ведь коли мир в сердце воцарится – все покажется добрым да веселым. Хотя, правду сказать, – Распутин снова поставил перед собой графин с красным вином и обхватил ладонями, – какой он царь? Он дитя Божие. Не зря, скажу тебе, друг милый, царица, да знаешь, небось, картинки рисует развеселые, насмешница этакая, так вот не зря она государя всяк раз дитем изображает на руках у матери.

Заметив напряженное ожидание в глазах гостя, лукаво улыбнулся:

– Да ты, милок, не страдай. Все устроится. Увидишь.

Юсупов глянул вопросительно.

Распутин едва заметно усмехнулся.

«Спроси давай меня, что устроится? Я объясню-вразумлю. А устроится все – точное дело. Как того заслуживаем, так и устроится».

– Что устроится? Как? – Юсупов, оглядев стол, отломил кусочек бисквита.

– Что устроится, спрашиваешь? – Распутин помолчал. – Хватит войны. Хва-тит. Что, немцы не братья нам? – Заметив удивление на лице Юсупова, пояснил: – Еще Исус учил: возлюби врага, как родного брата, – хитро посмотрев на гостя, зачерпнул ложкой варенье из вазочки. – Война скоро кончится, – съел варенье и, облизав ложку, бросил ее на стол. – Че смотришь? Никак о придумке французской вспомнил, что вино надобно сыром закусывать? Не-ет, милок. Коли сладенькое сладеньким закусишь – во рту горько станется. Не замечал? А ты, милок, замечай. Все замечай. Польза будет. И с людьми так. Берегись сладеньких-то! Иначе ох как горько будет! – Он обтер ладонью рот. – А про войну… Скоро покончим… Александру царицей объявим… до совершеннолетия наследника. А Николашу в Ливадию отправим. Дюже он устал. Пущай отдыхает. Фотограшки делает. Любит он, понимашь, это дело, – Распутин провел рукой по волосам. – Царица же баба умная. За то ее народ и не любит, – он почесал бороду, с удовольствием наблюдая за выражением лица Юсупова.

«Че смотришь? Не ведаешь, что ли, что у нас только дураков любят? Да убогих. Я поди ж тоже не убогий да не дурак. Посему любви мне от вас ждать не дождаться. Интересно тебе, знает ли царица? А ты, голубочек, спроси. Я тебе отвечу».

– А царица знает, что делает? – неотрывно глядя на хозяина, тихо спросил Юсупов.

– Знает, – Распутин снова почесал бороду. – И что делать надобно, тоже знает. Думу обещалась разогнать. Болтунов этих, – внимательно посмотрел на напряженное лицо гостя.

«Хватит ему, пожалуй, на сегодня… игры. Пора в спальню – его, глупого, лечить. Не разум его неразумный, а тело его никудышное, с коим разум не в сильном ладу пребывает», – Распутин лениво потянулся.

– Да хватит, пожалуй, Феличка, о делах. Ты ж не здоров еще. Допивай вино и иди приляжь. Щас приду… лечить, – подлил себе еще вина. – Кажись, третий у нас етот, как ты говоришь, сиянс? Иди же. Будет тебе сиянс.

Юсупов послушно допил мадеру и прошел в спальню Распутина. Присел на узкую кровать в углу и с любопытством огляделся. В прежние посещения не до того было – старец неотлучно находился рядом, да и все тогда было как в полусне. Небольшая, просто обставленная комната. Рядом с кроватью большой сундук, покрытый узорами. В противоположном углу иконы, перед которыми горит лампадка. На стенах несколько аляповатых лубочных картинок с библейскими сценами и портреты государя и императрицы. Услышав голоса и шаги в столовой, Юсупов прилег на кровать.

«Неужели то, что говорил сегодня Распутин, – правда и Россию ждут новые потрясения?» Он прикрыл глаза, пытаясь осмыслить услышанное и чувствуя непреодолимое волнение оттого, что редкая удача – или неудача? – выпала на его долю – прикоснуться к абсолютному злу, которое толкает страну к гибели, и выведать его планы. Теперь уже ясно, чтобы спасти Россию, надо уничтожить это зло в его материальной форме. Сегодня отпали последние сомнения, и он понял: другого не дано и именно ему, человеку верующему и преданному императору и России, судьбой уготована участь и миссия вступить в борьбу с Распутиным – дьяволом во плоти, забыв об извечной заповеди «не убий». Совершить зло ради добра, а после… жить с этим грехом.

«Сейчас Распутин придет и снова будет делать пассы. И снова нужно будет собрать все силы, чтобы сознание не ушло. Старец действительно обладает властью, называя ее Божией, но она – точно от дьявола», – Юсупов перекрестился…